Брат Посвященный (№1) - Брат Посвященный

— На сегодня достаточно. Идите и сосредоточьтесь на энергии ши. Постарайтесь стать ветром — таким легким, что на струны вашей воли не сможет присесть даже бабочка.

Суйюн открыл ворота с выбитой доской и вышел в большой сад, который славился множеством тропинок и уединенными беседками с видом на остров и море. Юноша обнаружил уютный уголок, скрытый от посторонних глаз цветущими рододендронами, и, скрестив ноги, уселся на плоский камень. На мгновение перед его глазами встал недавний показ наставником мастерства ши-кван, и он замер, наслаждаясь совершенством.

Суйюн вышел из Затворничества только сегодня утром и теперь испытывал глубокую радость свободы, хотя одновременно ощущал потерю этой самой свободы — чувство, не известное никому из всех, кого он знал. Быть может, больше никогда ему уже не доведется провести так много времени в полном одиночестве. Верховный Настоятель прав: шесть месяцев иногда становятся целой жизнью — жизнью, целиком посвященной обдумыванию Слова Просветленного Владыки.

Распорядок дня затворника был очень суров. С восходом солнца Суйюн вставал и, не выходя из Септимы, изображенной на полу его маленького жилища, тренировал искусство ши-кван. В полдень он принимал единственную порцию еды, после чего ему позволялось медитировать или сочинять стихи в закрытом садике. Затем приходило время послеполуденных занятий ши-тен. Сидя внутри Септимы, Суйюн сосредоточивал всю свою сущность на Пятом Соединении лепестков — там, где стояли песочные часы. Затем снова тренировался в искусстве ши-тен, дотемна глядя на свою тень на стене, и медитировал, думая о Семи Путях. Три часа перед рассветом отводились на сон.

Каждый день Суйюн сидел внутри священной эмблемы так, как сейчас, и упражнялся в искусстве ши-тен. Управляя своим дыханием, он ощущал, как ши опускается в Оому, центр его сущности, и выпускал энергию ши, направляя ее в питающие линии силы в Септиме. Суйюн учился изменять субъективное чувство времени, и с каждым днем струйка песка в часах бежала все медленнее.

Способность менять восприятие времени была известна и за пределами монастыря Дзиндзо. В некоторой степени этим умением обладали единоборцы; кое-кто из самых талантливых акробатов и танцоров тоже знал о нем. Суйюн предполагал, что в краткие мгновения полной сосредоточенности наверняка любой человек ощущал растяжение времени. Однако лишь монахи ордена ботаистов разгадали ключ к овладению этим мастерством: ши-кван и ши-тен, искусство двигаться и умение сосредоточивать волю, отображенные в Септиме — Форме, которая учила совершенным движениям и полной концентрации сознания.

Владыка Ботахара называл это «вхождением в душу через тело». Постепенно Суйюн пришел к пониманию этого, как будто наконец начал делать то, о чем раньше имел представление только на словах.

Сидя на камне лицом к морю, юноша почувствовал, что энергия ши опустилась в Оому, и стал выталкивать ее из тела, мысленно видя, как она вырывается в бескрайние просторы вокруг него и замедляет движение всех предметов.

С ветки гинкго слетел лист и, вращаясь в воздухе, бесконечно медленно заскользил вниз. Тревога кольнула сердце молодого монаха, и фокус, в котором он сконцентрировал свою волю, потерял четкость, но лист падал так плавно, что Суйюн вновь обрел уверенность. Он мог сосредоточиться на солнечных бликах, которые играли на поверхности листа, парившего в безбрежных глубинах синего неба. В конце концов лист коснулся глади маленького пруда, и по воде разошлись круги, прекрасные в своем совершенстве. Суйюн сосчитал едва заметные волны и назвал каждую именем цветка, прежде чем они исчезли у края пруда. У него родилось стихотворение:

Весна. Но лист гинкго

Печально кружит над водой.

Вниз, вниз, падает он

В пруд, где цветут лилии.

Юноша сделал глубокий выдох, и огромной теплой волной нахлынуло облегчение. Дважды за период Затворничества он терял контроль над ши, или по крайней мере так он считал. Два раза его измененное чувство времени искажалось, и он оказывался где-то… в чем-то, чему не находил описания. А когда обычное восприятие времени возвращалось, это происходило с резким толчком, который, несомненно, означал полную потерю концентрации. Учитель не предупреждал его ни о чем подобном, и юный монах испытывал сильный страх, что он не способен постичь умения, без которых не добиться высокого положения в ордене.

Он хотел поговорить со своим наставником, братом Сотурой, но решил пока повременить. Теперь он чувствовал, что вновь обретает контроль над волей. Эти странные случаи не повторялись уже несколько месяцев.

Суйюн вспомнил то, что было еще до Затворничества: он стоял на коленях перед учителем и слушал.

«Ты всегда должен двигаться, — держа в памяти очертания Формы, и даже дышать, не отступая от нее. Ши будет крепнуть в тебе, но не пытайся подчинить ее себе. Не сопротивляйся, просто позволь ей свободно течь. Ши нельзя покорить. Все, что ты можешь, — отождествить с ней свою волю».

Если бы не слова наставника, Суйюн ни за что не поверил бы, что такое возможно. Теперь, по окончании Затворничества, он начал понимать смысл этих слов, начал видеть мудрость своих учителей.

«Я должен думать об энергии ши, — решил Суйюн. — Я должен стать ветром, таким легким, что на струнах моей воли не удержится даже бабочка».

Сколько прошло времени, Суйюн не знал, но раздался удар гонга, и юноша прервал медитацию. Он встал и неторопливо двинулся через сад. Пора искупаться в горячем источнике и поужинать.

У ворот он еще раз задержался, чтобы посмотреть на разбитую доску. Прежняя радость от демонстрации мастерства наставником обрела свою полноту. Сломанную доску заменили на новую, в которой молодой монах аккуратно вырезал отверстие в форме бабочки. Со своего места Суйюн видел через отверстие голубое небо. Бросив последний взгляд на ворота, он поспешил прочь. Всем старшим неофитам, конечно, захочется услышать об ударе «с бабочкой», который посчастливилось увидеть одному Суйюну.

Брат Сотура, учитель ши-кван монастыря Дзинд-зо, поднялся по лестнице, которая заканчивалась в коридоре, ведущем в покои Верховного Настоятеля. Брат Сотура вымылся и надел чистую одежду, собираясь с мыслями перед встречей с главой ордена. Он знал о визите монахини, и это посещение вызывало у него беспокойство.

Учитель ши-кван остановился возле комнаты Верховного Настоятеля, негромко постучал в сёдзи и подождал ответа.

— Пожалуйста, входите, — тепло отозвался голос, так хорошо знакомый брату Сотуре.

Монах отодвинул ширму, преклонил колени и коснулся лбом плетеных циновок. Верховный Настоятель сидел за письменным столиком, держа в руке кисть. Он приветственно кивнул, как того требовал его сан, и принялся обтирать кисть.

— Входите же, добрый друг, присядьте рядом со мной. Мне нужен ваш совет.

— Я польщен такой честью, Верховный Настоятель, но, боюсь, в вопросах, которые вас волнуют, мой совет не принесет большой пользы.

— Берите подушку и отбросьте прочь страхи. Вы нужны мне. Не желаете ли поесть?

— Спасибо, я сыт.

— Тогда чай? — Настоятель потянулся за молоточком из слоновой кости.

— Да, пожалуйста. Выпью с большим удовольствием.

Как только прозвучал удар гонга, в коридоре раздались шаги.

— Можешь войти, — разрешил Верховный Настоятель еще до того, как служка постучал. — Приготовь нам чай и, будь любезен, позаботься, чтобы нас не тревожили.

Мальчик кивнул и удалился, бесшумно задвинув за собой сёдзи.

— Что ж, Сотура-сум, сегодня я имел весьма интересный разговор с небезызвестной вам старой коровой. — Настоятель слегка улыбнулся и покачал головой. — Она почти вытянула из меня обещание разрешить сестрам ее ордена присутствовать при следующем осмотре рукописей.

Мастер ши-кван хранил молчание.

— Почти, да не совсем. Я сказал ей, что должен посоветоваться с братьями — собственно, что я сейчас и делаю.

Брат Сотура беспокойно поерзал.

— Похоже, они не отстанут, пока воочию не увидят строки, написанные рукой Ботахары. Не знаю, как вы отнесетесь к моему предложению, Верховный Настоятель, но, возможно, в сложившихся обстоятельствах разумнее будет удовлетворить интерес сестер? У нас есть очень древние свитки — в сущности, лучшие копии из всех, какие только сохранились. В живых не осталось никого — кроме, пожалуй, четверых наших братьев, — кто знает, что это не оригиналы рукописей. Решение не самое благородное, однако… — Мастер ши-кван выразительно пожал плечами.

— Благородство — роскошь, не всегда позволительная в наше время, брат. — Верховный Настоятель опустил глаза и принялся разглядывать свои ладони, словно те каким-то загадочным образом изменились. — Свитки не должны вызывать подозрений. Благодарю вас, брат, я обдумаю ваш совет.

Появился мальчик-служка, хотя времени, в течение которого он отсутствовал, едва хватило бы на то, чтобы дойти до крошечной кухни и тут же вернуться обратно. Верховный Настоятель многозначительно посмотрел на брата Сотуру.

— Они научились опережать меня. Неужели я постарел, и мои поступки стали предсказуемы? Это уже небезопасно. Ничего не говорите, я сам должен подумать.

Неофит приготовил чай. Горько-сладкий аромат напитка заполнил помещение.

— Вы по-прежнему допускаете, что рукописи у сестер, или беседа с сестрой Моримой позволила исключить этот вариант?

— Не уверен. Сестра Морима и сама может об этом не догадываться. Но если ей все известно, и она приехала нарочно, чтобы усыпить нашу бдительность, то справилась она великолепно. Полагаю, она прибыла сюда с тем, чтобы снова попытаться получить доступ к свиткам, хотя, конечно, этого нельзя утверждать наверняка. Сестра Морима — прирожденная актриса и далеко не глупа.

— Итак, мы не можем исключать ни одной версии? — подытожил брат Сотура.

Верховный Настоятель кивнул и сделал глоток чая.

— А что сообщает в своем послании брат Хутто?

Старый монах горестно покачал головой.

— Грабители начали нападать на монахов нашего ордена на торговых путях империи Ва. Дабы пресечь эту дерзость, брат Хутто рекомендует нам устроить показ. Пропал еще один инициат. Брат Хутто предполагает, что брат стал жертвой разбойников. Просто не верится! Новый император почти полностью взял власть в свои руки, но допустил нелепый промах, сохранив жизнь старому Сёнто и его роду.

— Как это? — От удивления брат Сотура покачнулся на подушке. — Он подставляет нож к собственному горлу! К какому соглашению могут прийти эти двое? Сёнто никогда не изменит старой императорской династии!

— Династии Ханама больше не существует. Правда, притязания на трон имеют и другие князья, по меньшей мере такие же высокородные, как Ямаку, однако все они опоздали и вовремя не объединились против него. Теперь уже ничего не поделаешь. Старший Сёнто мог победить в том бою, но благодаря предательству сам попал в плен. Князь Ямаку, или, вернее, Аканцу Первый, Император Ва, дозволил ему умереть смертью воина — два старых лиса когда-то сражались бок о бок. Князь Сёнто сочинил предсмертное стихотворение, и когда император услыхал его, то смягчился и отменил смертный приговор Сёнто и его семье.

— Старый лис выжил из ума! В следующий раз он посадит рядом с собой на трон волка! И что же это за стихотворение? Брат Хутто не приводит его в письме?

Верховный Настоятель потянулся за свитком и развернул его.

Сраженья и верность долгу

Всю жизнь.

Наконец-то!

Есть миг для поэзии.

Мастер ши-кван довольно рассмеялся.

— Отдаю должное обоим! Только глупец лишит жизни столь мудрого противника.

— Более того, — продолжал Настоятель, — через неделю после отмены приговора сын Сёнто, Мотору, объявил о своей женитьбе на вдове князя Фанисан и удочерении наследницы покойного. Обе женщины укрывались в доме семьи, которой император только что даровал помилование. Теперь они снова вышли в свет. Сёнто всегда отличались смелостью. Вижу, мое беспокойство по поводу их духовного наставника, брата Сатакэ, было неуместным. Сёнто снова избежали зубов дракона.

— Фанисана тоже казнили по приказу императора?

— Бедняга успел умереть от чумы и тем самым поставил императора в неловкое положение, лишив его возможности в открытую покончить с женщинами рода Фанисан. Не сомневаюсь, сын князя Сёнто спас их от рук убийц — хотя бы на какое-то время.

— Значит, молодой Сёнто выдаст падчерицу за сына императора, узаконит притязания Ямаку на престол и соединит свой род с новой императорской династией. Все Сёнто просто гениальны! — Брат Сотура не скрывал восхищения. — А что слышно о чуме, Верховный Настоятель? За последнее время были новые вспышки?

— Кажется, нам повезло. За три месяца не отмечено ни одного случая. Но чума уже собрала свою жатву. Когда она поразила семью императора, Ямаку начал действовать. Конечно, он сильно рисковал, хотя смятение, царившее в империи, давало ему единственный шанс. И на Трон Дракона взошел кровопийца.

Оба монаха некоторое время молчали. Солнце клонилось к закату, в комнате стемнело. Верховный Настоятель зажег изящный фарфоровый светильник.

— Император все еще не нуждается в услугах духовного наставника?

— Нет, Сотура-сум. Он до сих пор боится нашего влияния. Мы должны внимательно следить за ним — этот человек очень опасен. И его наследник окажется не лучше. Для нашего ордена наступают трудные времена. Всем нам нужно превратиться в воду и ветер, иначе император сильно навредит ордену — не уничтожит, нет, но на чашу весов положен итог многолетних трудов.

Настоятель налил еще чаю.

— Старший неофит Суйюн получил приказ явиться ко мне сегодня и пришел как раз во время нашей беседы с сестрой Моримой. Это было ошибкой. Он повел себя неосторожно.

— О чем вы говорите, Верховный Настоятель?

— Она знает о его способностях к ши-тен.

— Согласен, это плохо, однако она и не подозревает об истинных талантах Суйюна. По-моему, я сам только начинаю понимать, насколько в нем развит дар. Сегодня Суйюн вместе с младшими инициатами был на уроке ши-кван. Рядом с ним они выглядели неповоротливыми увальнями! — Брат Сотура поднял глаза на пожилого монаха. — Что мы будем с ним делать?

— Разумеется, он станет духовным наставником одного из князей и будет распространять учение Ботахары.

— Из Суйюна получился бы прекрасный духовный наставник для самого императора, Верховный Настоятель.

— Маловероятно. Его талантам найдется другое применение — более подходящее и почти такое же полезное. Нужно развивать его дарование, не слишком выделяя мальчика из остальных учеников. Я хочу знать его настоящие возможности. Он ведь еще не участвовал в поединках?

Брат Сотура отрицательно покачал головой.

— Сколько потребуется времени, чтобы уровень его подготовки был достаточным для победы в императорском турнире?

— Он победил бы хоть сегодня, но все же к такому испытанию лучше подготовить его как следует. Не очень долго — думаю, хватит пары месяцев.

— С завтрашнего дня займитесь тренировками. Думаю, осенью вы вместе с ним отправитесь на Речной Праздник.

Старый монах поднялся, подошел к раздвинутой балконной ширме и обвел взглядом внутренний двор. Пространство освещалось лишь светом звезд, который порождал во тьме причудливую игру теней.

— Вы удвоили охрану?

— Да, и каждый вечер лично проверяю все посты.

— Вы — незаменимый помощник, Сотура-сум.

Верховный Настоятель наконец решился произнести вслух вопрос, терзавший обоих монахов и днем, и ночью:

— Если рукописями не завладели сестры, кому еще могли понадобиться свитки?

Брат Сотура немного помолчал, обдумывая ответ.

— Свитки бесценны и уже поэтому представляют интерес для кого угодно. Однако никакой вор не сумел бы продать их тайно — об этом моментально стало бы известно. Скорее кто-то украл их по причинам политического характера. Любой, кто жаждет обрести власть над орденом ботаистов, попадает в круг подозреваемых.

— Император?

— В первую очередь. Он не любит нас. Среди его приближенных нет монахов, от которых нужно было бы скрывать этот секрет. Кроме того, он — один из немногих, кто имел возможность совершить кражу.

— Кто еще?

— Князья Сёнто, Бакима, Фудзики, Омавара, с полдюжины других князей, а также сектанты-магики, хотя на них я думаю меньше всего.

— И мы до сих пор точно не знаем, когда произошла кража?

— Это случилось в последние десять лет.

— Все ли стражники, охранявшие Священный Ларец, были допрошены?

— Все, кроме двоих.

— А что с этими двумя?

— Умерли от чумы.

— Хм…

Светильник замигал: с открытого балкона в комнату ворвался сквозняк.

— Если рукописи украли с целью шантажа, почему никто не предъявил нам своих требований?

— Может быть, для осуществления их намерений еще не пришло время?

— Возможно и другое, Сотура-сум. Вы не предполагаете, что свитки просто уничтожили?

— Я отказываюсь верить, что кто-то осмелился на подобное святотатство!

— Вы забыли о последователях Томсомы?

— Никчемные тупицы! Им не хватило бы ума на такое преступление.

— Боюсь, вы правы, Сотура-сум. Среди них есть наши шпионы?

— Да, Верховный Настоятель. Мы уже навели справки. В донесениях нет ничего необычного.

— Вы основательно подошли к делу, брат Сотура.

Верховный Настоятель еще ненадолго задержался у балкона, затем повернулся к своему собеседнику.

— Благодарю, друг мой, вы мне очень помогли. Мастер ши-кван встал, поклонился и двинулся к выходу. У дверей Настоятель вновь окликнул его:

— Сотура-сум, я видел ваше сегодняшнее занятие с младшими инициатами. — Старик согнулся перед братом Сотурой в почтительном поклоне. Слова были излишни. Верховный Настоятель удостоил мастера ши-кван наивысшей чести.

2

Стоя у ступеней, ведущих на верхнюю часть кормовой палубы, Когами Норимаса смотрел на освещенный неярким звездным светом силуэт монаха-ботаиста, который прислонился к снастям, крепившим главную мачту. Когами наблюдал за молодым братом с того момента, как тот ступил на борт корабля, хотя вид монастыря, где Просветленный Наставник приступил к написанию великих трудов, привлекал его не меньше.

Увидеть монастырь Дзиндзо посчастливилось немногим, но у Когами имелась и другая причина радоваться, что он попал в число избранных. Слишком долго он был среди серой толпы — одним из бесчисленной армии безликих чиновников на службе у Трона Дракона. И каким далеким казался этот трон!

В должности чиновника пятого ранга Когами Норимаса даже одним глазком не видал нового императора. Тем не менее — знал об этом Сын Неба или нет — неприметный чиновник оказал ему огромную помощь, хотя, конечно, все почести достались чиновникам четвертого и третьего ранга. Впрочем, с несправедливостью скоро будет покончено. Способности Когами Норимасы в конце концов получили признание, и признал их не кто-нибудь, а сам Яку Катта, Главный советник императора и командующий императорской гвардией. Потрясающее везение! С того времени жена Когами каждый день воскуряла перед семейной божницей ароматические палочки, не считаясь с расходами.

После стольких лет труда на благо императорской казны Когами Норимаса поправит и свои дела — так пообещал ему Яку Катта. Когами Норимаса, императорский чиновник третьего ранга!

До падения династии Ханама Когами и думать не смел, что поднимется так высоко. И это еще не все! Яку Катта вручил ему имперскую грамоту, которая позволит Когами от своего имени вести торговлю за пределами империи. Само собой, разрешение имело определенные рамки, но все же среди тех, кто не принадлежал к родовой аристократии, эту привилегию получали единицы. Когами Норимаса отлично умеет распоряжаться деньгами, и сейчас у него есть блестящая возможность доказать это — и для своей пользы, и на благо императора.

Теперь он сможет избавиться от стыда за то, что не стал солдатом, как хотелось отцу. Когами не был создан для военной службы. Это стало ясно еще в юности и доставляло постоянные огорчения его отцу. Старший Норимаса был майором в армии последнего императора из рода Ханама и погиб при отражении штурма почти обезлюдевшей тогда столицы войском Ямаку. Потому-то карьера Когами и замерла на месте. Если бы не чума, которая опустошила столицу империи и выкосила несметное множество чиновников, заставлявших вращаться колеса огромного государства, Когами не дали бы даже поднять головы, не то что присягнуть на верность новому императору.

Но теперь, после тягостных восьми лет, за которые он поднялся только с шестого до пятого ранга, он снова продвигается вверх! Бумаги ему привез родной брат Яку Капы; да не простые бумаги, а с оттиском Дракона — личной печатью императора Ва. Похоже, боги вдруг решили еще раз дать ему будущее.

Не прошло и двух дней с тех пор, как судно покинуло Янкуру. Когами молился, чтобы ветер не менял направления. Осталось провести два дня, присматривая за монахом, и Когами снова будет в Ва, где начнется новая жизнь.

Он посмотрел на брата, который неподвижно стоял на ходившей ходуном палубе. Молодой монах находился здесь вот уже несколько часов. Несмотря на легкое одеяние, он словно не ощущал ночной прохлады. Все они одинаковы, подумал Когами. Монахи, бывшие его учителями в детстве, не чувствовали ни жары, ни холода, и, если уж на то пошло, ни гнева, ни страха. Они всегда были для него загадкой. Даже после семи лет общения с ними Когами почти ничего о них не знал, но годы, проведенные с братьями, навсегда наложили на него неизгладимую печать.

Несмотря на свое отношение к братству, Когами не возражал против того, что его жена тайно исповедовала религию Ботахары, хотя, по его разумению, держать божницу в доме было крайне неосторожно. Не то чтобы это запрещалось — Когами знал, что многие его знакомые делают то же самое, — но, как и семья Норимасы, все они благоразумно придерживались своих верований только в стенах дома.

Император отвернулся от ботаистской веры, и любой, кто хотел возвыситься на службе у монарха, поступал таким же образом, по крайней мере с виду. Когами, конечно, сознавал, что такое поведение идет вразрез с учением Ботахары, однако жена была набожна вдвойне и усердно молилась и за себя, и за супруга. В понимании Когами, члены монашеского ордена и сами не следовали наставлениям Ботахары, вмешиваясь в политику и наживая богатство. Когами вздохнул. Как сложен мир! Что ж, время все расставит по местам. Вера по-прежнему будет существовать и тогда, когда исчезнут императоры и монахи. Так было всегда.

За исключением приближенных императора, остальные жители империи молились самым разным богам, и, несмотря на свою ненависть к ботаистам, император не совершил ошибки и не стал открыто выступать против ордена. Ботаисты сосредоточили в своих руках большую власть; Сын Неба слишком хорошо это сознавал.

Когами подвинулся, чтобы укрыться от ветра. Темный силуэт монаха, стоящего у деревянного поручня, оставался недвижным. Наверное, он смотрит на полную луну и медитирует, предположил Когами и, подняв глаза на молочно-белый диск в осеннем небе, почувствовал легкий укол совести.

«Я не сделал ничего плохого. Наблюдать за человеком — не преступление». Безусловно, это так, но ведь существовала, пусть и крохотная, вероятность того, что потребуется нечто большее. В ушах у него снова прозвучали слова Яку Катты, и он в тысячный раз принялся обдумывать их.

«Если Асигару попросит, ты поможешь ему; впрочем, скорее всего обойдется, так что просто внимательно смотри. Узнай получше этого монаха. Завоюй его расположение, если надо, выясни о нем все, что можно».

Помочь Асигару? Но в чем? Когами не решился спросить. Какое-то чутье подсказало ему, что задать вопрос — значит поставить под угрозу свое новое будущее. Когами Норимаса, чиновник третьего ранга, отогнал прочь тревожные мысли.

Пока что человек, о котором говорил Яку, не обращался к Когами за помощью, и тот молился, чтобы так было и дальше. Жрец Асигару находился в каюте вместе с женой и дочерью Когами. Девочка мучилась морской болезнью.

Жрец не понравился Когами сразу, как только поднялся на судно, причалившее на острове варваров. Крупного телосложения, с жесткими, похожими на проволоку волосами и бородой, Асигару напоминал безумного фанатика и выглядел так, будто перегрелся на солнце. Он имел привычку во время разговора без конца запахивать полы своего длинного одеяния, без конца кутался, , защищаясь от холода, которого никто не ощущал.

В первые дни путешествия Когами перебросился со жрецом всего несколькими словами, как и велел Яку Катта, но после того как заболела дочь Когами, чиновнику приходилось разговаривать с Асигару довольно часто. Конечно, это смотрелось совершенно естественно и не должно было вызвать подозрений, однако Когами очень беспокоился, ведь все его будущее зависело от того, насколько хорошо он справится со своими обязанностями во время пути.

Он снова подивился своему везению. Вне всяких сомнений, он как нельзя кстати подходит для такого дела. Когами несколько раз ездил на остров варваров по делам императора, выдавая себя за вассального купца какого-то мелкого князя. Сын Неба пришел бы в гнев, узнай он, что Когами Норимаса занимался куплей-продажей, как простой торговец. Так Когами стал купцом и путешественником и начал находить удовольствие в этой жизни, омрачали которую только разлуки с семьей. Но в эту поездку Яку Катта велел ему взять с собой жену и дочь. Путешествия семьями были нередки среди вассальных купцов, особенно среди таких, кто умел пополнить кошелек на стороне — а их становилось все больше. Яку решил, что присутствие родных придаст облику Когами дополнительную честность и прямодушие, поэтому жена, дочь и служанка плыли на корабле вместе с ним — разумеется, за счет императорской казны.

Когами немало позабавился, наблюдая за тем, как его родные воспринимали нелепые обычаи варваров. Оставаясь наедине, вся семья веселилась, передразнивая дикарей! Но потом его дочь заболела, и Когами попросил жреца Асигару осмотреть ее, так как священники более или менее владели навыками целительства.

Прозвучал удар гонга, означавший смену вахты, и на палубе начали появляться матросы. Они молча приступили к осмотру механизмов, отвечавших за ход судна. Быстро, но тщательно проверили снасти, обойдя стороной лишь ванты, у которых недвижно стоял молодой ботаист. Указав на них, старший вахтенный отрицательно покачал головой, и моряки не стали к ним приближаться, чтобы не прерывать медитацию монаха. Такое уважение оказывали последователям Ботахары все, даже те, кто не мог их терпеть.

Монах по-прежнему молча стоял у ограждения и думал о девушке, которую никогда не видел. Ее звали госпожа Нисима Фанисан Сёнто, и она была приемной дочерью князя Сёнто Мотору — человека, на службу к которому и направлялся Суйюн. Прежний духовный наставник Сёнто оставил полный отчет с перечислением всех подробностей, которые его преемнику необходимо знать о Доме Сёнто, и несмотря на то, что Суйюну достаточно было прочесть отчет лишь раз, чтобы запомнить в нем каждое слово, раздел, посвященный описанию княжны Нисимы, монах прочел дважды, словно убеждая себя в правдивости написанного. Слова брата Сатакэ, предшественника Суйюна, были пронизаны глубоким восхищением и привязанностью к молодой девушке. Суйюн почувствовал, что в своем суждении о ней старый монах почти утратил беспристрастность — незыблемый принцип братства ботаистов. Этим госпожа Нисима заинтересовала Суйюна еще больше.

Сатакэ-сум был не из тех людей, на которых легко произвести впечатление. Один из самых известных братьев ордена ботаистов, он, безусловно, мог бы стать Верховным Настоятелем, если бы того пожелал. О талантах брата Сатакэ ходили легенды: он в несколько приемов познал такие высоты совершенства, достижению которых другие братья посвятили бы всю жизнь, проведя ее в полном уединении и медитациях. А эта молодая аристократка во многих отношениях была его любимицей.

Княжна Нисима Фанисан Сёнто… Суйюну нравилось даже ее имя. Она уже заслужила славу искусной художницы, арфистки, сочинительницы музыки и поэтессы — и это, если верить отчету брата Сатакэ, лишь самые заметные грани талантов девушки, воспитание которой отличается еще большей изысканностью. Неудивительно, что у нее столько поклонников — ведь она обладает редкими способностями и к тому же является единственной наследницей могущественного клана Фанисан. Какая еще женщина империи так щедро одарена?

Представляя себе госпожу Нисиму, Суйюн подумал о совершенстве луны на небесах, и у него родилось стихотворение:

Влечет меня к себе

Твой нежный и далекий свет —

Твой лик, доселе незнакомый…

Поэзия помогла ему отвлечься от мыслей о девушке хотя бы на некоторое время, и он вспомнил свое предыдущее путешествие в Ва. Оно было по-настоящему прекрасным!

Суйюн жил в монастыре Дзиндзо с такого раннего возраста, что у него не осталось ясных воспоминаний об империи, как не сохранилось и памяти о родителях. В тот раз он в сопровождении брата Сотуры, мастера ши-кван, отправился на Речной Праздник. Юный монах, только что ставший инициатом, еле сдерживал радостное возбуждение и, чтобы не опозорить орден ботаистов, изо всех сил старался соблюдать внешние приличия. Хотя с той первой поездки минуло уже восемь лет, Суйюн помнил ее в мельчайших деталях.

Они были словно странники из далеких краев, выброшенные на чужой берег. Там, на берегу, перед ними лежала вся Ва, уменьшенная до размеров пространства, которое можно обойти за день. Речной Праздник — десять тысяч ярких фонариков, несметное множество гостей, бесконечные приливы и отливы людских волн вдоль берегов стремительных вод.

Попасть на Речной Праздник из монастыря Дзиндзо… Суйюн чувствовал себя так, точно завершил медитацию в запертой комнате, где царила тишина, отодвинул ширму, чтобы выйти наружу, и на месте тихого сада вдруг узрел двадцать тысяч смеющихся, поющих и танцующих людей. Для мальчика, выросшего на далеком острове, это казалось почти чудом.

Вслед за своим наставником Суйюн пробирался сквозь толпы народа.