Распутин; Почему

      Все события сходятся к тому, что именно поиском такого энергического начала государь был озабочен.
      Возьмем опять Гурко: "Несомненно, однако, что и положительная наука все более склонна признавать за неоспоримые факты многое из того, что сравнительно недавно считалось измышлением грубого суеверия и непроходимого невежества. Сила воздействия человеческого духа на материальные явления все более научно подтверждается, а сфера этого воздействия все более расширяется. Распутин при помощи концентрации своей воли становился посредником между какой-то неведомой оккультной силой и производимыми ею материальными явлениями. Можно, кроме того, считать вполне установленным, что Распутин обладал силою гипнотического внушения, доходившей до степени необычайной. Каким-то внутренним напряженным сосредоточением своей воли он в отдельных случаях достигал результатов столь же неожиданных, сколь и исключительных".
      У Евреинова: "Эффект "воздействия" сильной воли испытывался каждым из знакомившихся с Распутиным, испытывался сразу же и, насколько известно, без единого исключения".
      Белецкий, описывая отца и Николая Второго, замечал: "Это была сильная воля и слабая воля".
      Не будет дерзостью сказать, что государь и отец двигались навстречу друг другу. При этом внутренние устремления государя в значительной степени входили в противоречие и даже столкновение с тем, что окружало его.
      Жевахов пишет: "Что представлял собою государь император? Это был прежде всего богоискатель, человек, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубоко верующий христианин высокого духовного настроения, стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь находился в общении. Только
      безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих нравственных преимуществ пред другими... Только невежество, духовная слепота или злой умысел могли приписывать государю все то, что впоследствии вылилось в форму злостной клеветы, имевшей своей целью опорочить его, поистине, священное имя. А что это имя было действительно священным, об этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из социалистов-революционеров, еврей, которому было поручено обследование деятельности царя, после революции, с недоумением и тревогою в голосе, сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А.Ф.Романову: "Что мне делать! Я начинаю любить царя".
      Царь разуверился во всех
      Теперь дам слово великому князю Александру Михайловичу. Он трезвее многих других оценил характер и способности своих родственников: "Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чувством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних его мнения принимались дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема высших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его дядей.
      Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим полководцем. Алексей Александрович повелевал моряками. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернаторство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств.
      Все они имели, каждый своих, любимцев среди генералов и адмиралов, которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые желали бы устроить "русский сезон" в Париже, своих удивительных миссионеров, жаждущих спасти душу императора, своих чудодейственных медиков, просящих аудиенции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Второго на навязчивость наших родных".
      Ни в ком государь не находил помощи. Ужас ситуации заключался в том, что именно на царствование Николая Второго пришлось время, когда требовалось сочетание искренних усилий всех, вовлеченных в управление государством.
      "Николай Второй в трудные минуты жизни имел обыкновение спрашивать совета у своих родственников",
      -- пишет Александр Михайлович. Правильнее было бы
      -- "имел неосторожность". Не случайно несколько ниже
      великий князь утверждает, говоря о состоянии госуда
      ря: "Он разуверился во всех".
      Кстати приведу слова отца из "Жития...": "В настоящее время, кто может совет дать, так они в уголочки позагнаны".
      Приведу и свидетельство Гурко, свидетельство не только об исключительном положении Николая, но и обыкновенности такого положения: "Окруженный несколькими близкими друзьями, как-то: Воронцовым, Черевниным, Рихтером и кн. В.Оболенским, которым он отнюдь не дозволял вмешиваться в государственные вопросы и даже говорить о них, Александр Третий оградил себя от интриг, могущих его свернуть с твердо начертанного им пути. Но это породило другое зло -- отчужденность от общества, отчужденность от жизни и незнакомство с новыми, выдвигавшимися его запросами и настроениями.
      Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно проникают те течения мысли, которые в данное время захватывают и направляют народную волю, для монарха столь же опасно, как постоянное выслушивание городских сплетен и выдерживание перекрестного огня неизменно плетущихся вокруг него интриг.
      Но таково положение всех царствующих: либо полная отчужденность, либо невольное впитывание в себя множества разнообразных нашептываний и подсказываний, разобраться в коих тем более трудно, что в правдивости и личном бескорыстии различных сообщений и указаний монарх никогда не может быть уверен. Приведу по этому поводу мнение великой княгини Елизаветы Федоровны об окружении Николая Второго и его супруги. На слова одного видного судебного деятеля, выразившего сожаление, что государь не видит никого, кроме его ближайшего окружения, и что если ему неудобно общаться с парламентариями, то он мог бы все же видеть людей из мира литературного, художественного и научного, великая княгиня с живостью ответила: "А почему же не парламентариев? Ведь при нынешней обстановке достаточно прожить один год при дворе, чтобы утратить всякую веру в людей".
      Симанович (его -- потому только, что он, как и всякий раз, говорит с чужого голоса. Всем известна была манера Симановича, состоявшая в том, чтобы выслушивать в гостиных мнения других, а при случае выдавать за свои, обозначая так собственную осведомленность): "В сущности, я Николая Второго всегда жалел. Без сомнения, он был глубоко несчастный человек. Он никому не мог импонировать, и его личность не вызывала ни страха, ни почтения. Он был заурядным человеком. Но справедливость все-таки требует подтвердить, что при первой встрече он оставлял глубоко обаятельное впечатление.
      Он был прост и легко доступен, а в его присутствии совершенно забывался царь. В своей личной жизни он был чрезвычайно мало требователен. Но его характер был противоречив. Он страдал от двух недостатков, которые в конце концов его погубили: слишком слабая воля и непостоянство. Он никому не верил и подозревал каждого. Распутин передавал мне как-то следующее выражение царя: "Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют лгать. Все люди лгуны". Николай жил в убеждении, что все его обманывают, стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Это был трагизм его жизни. В сознании, что он ненавидим собственною матерью и родственниками, он жил в постоянной боязни от двора императрицы-матери, то есть так называемого старого двора. Он считал даже свою жизнь в опасности. Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Он часто высказывал опасение, что его ожидает судьба сербского короля Александра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на улицу. Видно было, что убийство сербского короля произвело на него особое впечатление и наполняло его душу содроганием. Царь проявлял особый интерес к спиритизму и ко всему сверхъестественному. В этом лежала большая опасность. Когда он слышал о каком-нибудь предсказателе, спирите или гипнотизере, в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Этим и объясняется, что столько жуликов и сомнительных личностей, при других условиях и мечтать не смевших о царском дворе, сравнительно легко получали доступ к дворцу".
      Обращу внимание на конец. Симанович прямо называет жуликами тех, кто теснился возле Николая и его семьи. Понимал это и сам государь, поэтому и испытывал неудовлетворение от их пребывания во дворце.
      В интересе к сверхъестественному, о чем пишет Симанович, проявилось стремление государя вырваться из привычного, такого тягостного для него круга, ставшего ко времени появления отца в Петербурге замкнутым. Повторю, он ни в ком не находил опоры и хватался за соломинки, ломавшиеся в тот же миг.
      Глава 8
      ЦАРИЦА
      АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА
      Любимая жена и ненавистная невестка -
      -- Свекровь начинает интриговать -
      -- Империи нужен цесаревич
      Любимая жена и ненавистная невестка
      Картина не будет полной, да и понятной, если не сказать о царице -Александре Федоровне.
      Она состояла в близком родстве с британскими монархами, будучи дочерью Людовика Гессен-Дармштад-тского и принцессы Алисы, одной из дочерей королевы Виктории.
      Николай также состоял в родстве с британской королевской семьей, его матерью была Дагмара, дочь короля Дании Христиана Девятого и сестра королевы Александры, супруги Эдуарда Седьмого. Имя "Дагмара" встречается в русских исторических книгах редко, так как после вступления в брак с царем Александром Третьим она перешла в православие, сменила имя, став Марией Федоровной.
      Она резко возражала против союза сына, тогда еще царевича, с поразительно красивой Алике, и лишь вмешательство властной Виктории позволило их свадьбе состояться.
      Николай и Алике, принявшая в православии имя Александры Федоровны, зажили счастливой семейной
      жизнью. Почти все, кто писал о семье Николая и Александры, отмечали, что они составляли счастливую пару. И, судя по всему, это действительно так. Но кроме собственно супружества их союз был сопряжен с исполнением государственных обязанностей. Счастье "на двоих" -- не для монарших особ.
      Николай Второй, как только женился, немедленно погрузился в государственные дела, к которым отец его почти не подготовил, и они отнимали большую часть времени. В этом тоже кроется причина настроения Александры Федоровны. Она чувствовала себя покинутой, одинокой среди враждебно настроенного двора.
      Время нисколько не смягчило отношения Марии Федоровны к супруге сына.
      Непреклонность вдовствующей императрицы передавалась придворным (так что приведенное свидетельство Симановича, относящееся к Николаю Второму, в известной мере вполне может быть отнесено и к Александре Федоровне).
      Обладая тончайшей душевной организацией (некоторые мемуаристы видят в этом проявление нервной болезни, указывая на частые истерические припадки, изводившие императрицу), Александра Федоровна с самого начала жизни в России видела (и чаще всего справедливо) вокруг себя врагов.
      Гурко: "Александра Федоровна оказалась в Петербурге, как в лесу, и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и приобрести симпатии общества. Так на всех парадных вечерах и приемах Мария Федоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Федоровна ограничивалась разговорами с приближенными и стремилась скорее удалиться во внутренние покои. Обстоятельство это обратило на себя внимание общества. Отзвук этого имеется в дневнике ст.-секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "После завтрака (во дворце по случаю царских именин) обыкновенный cercle, совершаемый Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными..." Внешняя холодность Александры Федоровны неизменно приписывалась будто бы присущей ей надменности. Между тем именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царского достоинства и немалая доза почти болезненно щепетильного самолюбия, но надменность ей была совершенно чужда. В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной простотой, и к людям, находившимся в ее личном услужении, относилась с необыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня наследника, М.И.Вешнякова, которую в царской семье звали Меричкой, отзывалась о государыне не иначе как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах императрицы также проглядывает эта черта. Она печется о здоровье придворных служащих и даже пишет о них государю. Затрудняло сближение Александры Федоровны с петербургским обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря тому, что вдовствующая государыня по-прежнему оставалась во главе обширного ведомства учреждений императрицы Марии (женское воспитание), а также сохранила за собой главенствующую роль в делах Российского общества Красного Креста, молодая императрица оказалась вне круга обычной деятельности русских цариц. В течение продолжительного времени она была лишена возможности применить свою кипучую энергию, удовлетворить свою жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу приближенных ко двору".
      Скажу еще об одном существеннейшем обстоятельстве, очень малым числом людей принимающемся во внимание.
      Императрица страдала неврозом сердца. И каждые роды усугубляли болезнь. Вообще же для сердечных больных характерно обостренное как бы вслушивание в себя.
      Гурко пишет о том, что императрицу многие считали надменной. И он правильно опровергает это неверное мнение. Именно маска надменности скрывала у
      Александры Федоровны страх внезапной остановки сердца. Она обращала взгляд и слух внутрь себя и просто не видела и не слышала происходящего вокруг.
      Особенно мучительным становился страх припадка при большом стечении народа. А учитывая то, что во дворце всегда было много народу, то есть появляться на публике (и родственной в том числе) надо было почти беспрестанно, нервы Александры Федоровны истончились до последнего предела.
      Гурко пишет о том, что Александра Федоровна не искала точек соприкосновения с приближенными. Но здесь надо иметь в виду, что при такой душевной организации, какой обладала императрица, она и не могла найти такие точки.
      Русский двор ни в коем случае не уступал любому европейскому двору в пышности и богатстве. Но во много раз превосходил любой двор по интриганству (отспоренная Византия пропитала все в царских покоях). Александра Федоровна не была к этому подготовлена.
      И особенно это скажется позже, в 10-е годы. Коковцов: "Следует сказать, что и в выборе своего непосредственного приближения императрица не была счастлива. Нельзя назвать ни одного лица, которое при всей своей действительной или кажущейся преданности, было в состоянии достаточно глубоко и авторитетно осветить ей окружавшие ее условия и хотя бы предостеречь от последствий неправильной оценки этих событий и людей ее времени. Одни из узкого личного расчета либо из опасений утратить то положение, которое выпало на их долю, другие по неумению анализировать окружающие их условия или по складу их ума сами не отдавали себе отчета в том, что происходило кругом них".
      Свекровь начинает интриговать
      Сначала, напуганная приемом царственной свекрови, Александра Федоровна затаилась, попыталась спрятаться в скорлупу чисто семейных отношений. Но ее сан не позволил этого. Потом, попав в водоворот придворных интриг, она затаилась, боясь стать причиной неприятностей для мужа, которого страстно любила. И это ей ставили и еще поставят в вину не раз и по всяким поводам.
      Вернусь несколько назад и скажу еще о некоторых обстоятельствах.
      Вступление Николая на трон было омрачено трагедией на Ходынском поле, где несколько тысяч людей погибло в давке во время раздачи подарков от имени нового царя. (Он хотел было отменить запланированные ранее торжества, но советники настояли на посещении им бала, устроенного в тот же вечер в посольстве Франции. Так было посеяно семя, из которого выросла смута среди рабочих, решивших, что новый царь равнодушен к их страданиям.)
      Кровь, пролитая при церемонии коронации, считается дурным знаком.
      Добавлю и то, что появление Александры Федоровны в России совпало с болезнью и смертью Александра Третьего. Она, еще не будучи женой наследника, шла в глубоком трауре, за гробом его отца.
      Говорили: "Это она гроб привезла", называли "черная невеста".
      Так в глазах многих Александра Федоровна, искренне стремившаяся войти в русскую жизнь, стала вестницей страшных несчастий. Сама она не могла не понимать этого.
      Сейчас надо сказать об очень деликатных обстоятельствах жизни Николая и Александры. Предпочла бы не говорить об этом, но для дальнейшего понимания событий важно знать всю правду.
      Из всего приведенного видно, что и царь, и царица все время пребывали в напряжении на грани человеческих возможностей.
      Они были помазанниками Божьими, но при этом были и людьми, как мы. За стенами дворца бились такие же страсти, как за стенами рубленой избы моих родителей. Ничего удивительного или постыдного в этом нет.
      Беду Александры Федоровны можно определить словами, отнесенными великим князем Александром Михайловичем к Николаю: "Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства". И Николай, и Александра, конечно, должны были сделать это. Но не думаю, что хотели. Вся трагедия их жизни, а потом и смерти -- в этом.
      Не отказываясь от утверждения о том, что Николай и Александра любили друг друга и были счастливы вместе во всех отношениях, надо все-таки признать, что между ними стали возникать ссоры.
      Дам слово Симановичу: "Между царем и царицей возникали очень часто ссоры. Оба были очень нервны. По несколько недель царица не разговаривала с царем -- она страдала истерическими припадками. Царь много пил. выглядел очень плохо и сонно, и по всему было заметно, что он не властен над собой".
      В чем причина?
      Николай разрывался между матерью и женой, любя и ту, и другую.
      Мария Федоровна тоже, разумеется, любила сына. Но это была безотчетно "изводящая" любовь.
      Она не могла простить Александре Федоровне, что под давлением некоторых обстоятельств вынуждена была согласиться на брак сына. Уступив в этом, она поставила себе целью развести их.
      Империи нужен цесаревич
      В самой личности Александры Федоровны искать поводов для развода не приходилось -- их никто и не нашел бы.
      Но оставались вопросы, так сказать, физиологические. Время шло, а наследника -- мальчика -- все не было.
      Для царской семьи это, конечно, предмет особых забот. Но разве эти заботы должны заходить так далеко, чтобы в наше время стать причиной гонений и прямых издевательств, какие пришлось претерпеть Александре Федоровне?
      Тем более, что дело для старого двора заключалось не только в наследнике, вернее, совсем не в нем. Об этом -- позже.
      А сейчас дам слово великому князю Александру Михайловичу: "Царь был идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в течение семи лет четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажется малоправдоподобным, но мои отношения с императрицей были далеки от сердечности по причине той же разницы пола детей".
      Вот итог подзуживаний старого двора, то есть, по сути, Марии Федоровны.
      После рождения четырех девочек вдовствующая императрица тотчас же распространила теорию, с большой охотой подхваченную сплетниками из ее окружения, будто Александра Федоровна, отказываясь родить наследника престола, предает интересы России ради Германии, поскольку она по происхождению немка. При этом, британские корни царицы сбрасывались со счетов, хотя они гораздо сильнее повлияли на формирование ее характера, чем гессен-дармштадтские. О научности же подобных умозаключений говорить вообще не станем.
      Непритворно чувствительная царица не в состоянии была примириться с враждебной атмосферой двора. Она просто отказалась от неравной борьбы и постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы отгородиться от внешнего мира и жить в тесном кругу своей семьи и нескольких близких друзей. Об этом я уже говорила.
      Глава 9
      НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА И ВЕРА
      Очарованная православием -- -- Мнимая беременность Александры
      Очарованная православием
      Описывая атмосферу, преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда моего отца, я приводила выдержку из воспоминаний, касающуюся духовной ее части.
      Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению Николая и, главным образом, Александры, способные разрешить их тягостные вопросы.
      Царица была по-настоящему религиозной. Можно себе только представить, какими усилиями далась ей перемена веры. А это было обязательное условие брака с православным монархом. Рассказывают, что это обстоятельство, легко преодолимое для многих других, и, кстати, для Марии Федоровны в свое время, чуть было не расстроило свадьбу.
      Есть интересное свидетельство о том, как совсем юной принцесса Алике Гессенская в 1884 году гостила у своей старшей сестры, уже ставшей великой княгиней Елизаветой Федоровной. Тогда-то она впервые увидела, и даже правильнее -- сумела прочувствовать русскую церковную службу, не понимая ее значения и направления. После сдержанного до холодности протестантского богослужения пышность и величавость православного обряда производит на тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление.
      В те же дни она стала свидетельницей каких-то придворных церемоний. При всей схожести русской дворцовой жизни с европейской, в первой все же оставалось очень много от времени московских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое.
      Так первое, детское еще впечатление, положенное под спуд времени, все-таки выплеснется и полностью захватит натуру Алике. Это же увлечение сыграет с ней злую шутку, позволит воспринимать Александру Федоровну не в истинном свете и даже поставит ее искренность под сомнение.
      Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна из них победила. Алике, став православной царицей Александрой Федоровной, с рвением обращенной окунулась в новый для нее мир.
      Гурко пишет: "Александра Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семидесятых годов прошлого века русская культурная общественность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, притом православием приблизительно шестнадцатого века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, -- проникается верой в "божьих людей" -- отшельников, схимников, юродивых и прорицателей. Войти в сношение с людьми этого типа государыня стремится с первых лет своей жизни в России, и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где императрица с ними иногда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязывается их радушно угощать.
      Царица по этому поводу даже говорила, что ей известны высказываемые по ее адресу упреки за то, что
      она охотно видится и беседует со странниками и различными божьими людьми. "Но моему уму и сердцу, -- прибавляла она, -- подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами?" Одновременно она углубляется в чтение творений отцов церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно понимать. Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода. На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской -- ее простой народ, а высшие классы разъедены безверием и отличаются развращенностью. Для укрепления в ней этого взгляда сыграло огромную, решающую роль другое обстоятельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те условия, в которых она очутилась по прибытии в Россию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей императрицы, а именно тот прием, который она встретила как со стороны некоторых членов императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, -подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна-старшая ей однажды прямо сказала: "La societe vous deteste" (то есть -- общество вас ненавидит), -- что было, конечно, преувеличением. Неприязнь к молодой государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился новый двор, ставший выше их, и прилагали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, положение. Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Федоровны тоже народились недобрые чувства к петербургскому обществу, и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала".
      Говорили, что глубоко религиозная царица заставляла Николая жить ее религиозными интересами. Но совершенно неправильно говорить "заставляла".
      Николай был большим знатоком и ценителем икон древнего письма и обладал редкой их коллекцией, которой очень дорожил и показывал не всякому. И любовь эта была не чисто зрительная. Николай прекрасно разбирался в вопросах богословия, так как не только получил соответствующее образование, но и имел склонность к духовным размышлениям.
      Мнимая беременность Александры
      Не умея сразу рассмотреть истинные намерения людей, стремившихся во дворец, Николай и Александра пришли к тому, что их постепенно захватили как действительно благочестиво настроенные странники и тому подобные, так и псевдосвятые, гадалки и шарлатаны, мистики и жулики.
      Всех их радушно встречали, а особенно тех, кто брался предсказать появление наследника мужского пола.
      Слух об этом страстном желании царицы пронесся по рядам "пророков" и "предсказателей". И многие из них воспользовались возможностью нажить капитал на ее несчастье.
      Дальше произошло то, о чем пишет великий князь Александр Михайлович: "Однажды во дворце появился таинственный господин -- "доктор Филипп" из Парижа.
      Он был представлен царской чете "черногорками" -- великими княгинями Милицей и Анастасией Николаевнами. Французский посланник предостерегал русское правительство против этого вкрадчивого иностранца, но царь и царица придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают впросак. Псевдонаучное красноречие д-ра Филиппа достигло цели. Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе матери ребенка. Он не прописывал никаких лекарств, которые могли бы быть проверены придворными".
      Я уже от многих слышала, что именно так и было.
      Царица не столько поддалась на пассы Филиппа, сколько уговорила сама себя. Желание ее было так сильно, что у нее появились все обычные признаки беременности. Придворный медик принял эти признаки за чистую монету и заверил ее, что на этот раз должен родиться мальчик. Когда подошло предполагаемое время родов, царица удалилась в свою спальню в сопровождении придворных врачей, но прошло несколько дней, а никаких признаков схваток не наблюдалось. Доктора провели обследование и вынуждены были объявить, что "беременность имела истерическое происхождение".
      И это несчастье было истолковано не в пользу Александры Федоровны! Тут же вспомнили, не без подсказки Марии Федоровны, что подобное случилось с английской королевой Мэри -- "Кровавой Мэри".
      Произошедшее, разумеется, дало новую пищу для злословия врагам Александры Федоровны. Они теперь говорили, будто ложная беременность явно свидетельствует о безумии царицы. Однако именно эти разговоры свидетельствуют о намерениях старого двора -- ведь безумие, будучи медицинским образом подтвержденное, способно стать предлогом для бракоразводного процесса. А не это ли и надо было Марии Федоровне?
      К этому прибавилась еще одна неприятность.
      Членам Священного Синода очень не нравилось то, что, как казалось, а, вернее, как нужно было истолковать, царская семья находилась под сильным влиянием
      прорицателей и ясновидящих. Архимандриту Феофану, исповеднику царицы, было поручено объявить ей, что ее ложная беременность послана в наказание свыше за то, что она прислушивается к еретикам.
      Не знаю, что больше подействовало на самочувствие царицы -- сама ложная беременность или же упреки людей, от которых она ждала помощи и утешения.