Сачлы (Книга 1)

      У высокого, во всю стену, трюмо стояла в окружении кудрявых черноволосых девочек статная женщина со следами былой красоты на исхудалом лице, - это была Лейла, жена Субханвер-дизаде. Узнав от знакомых о приезде в Баку Таира Демирова, она решила встретиться с ним, рассказать о коварстве Гашема, попросить совета...
      "Вы работаете вместе, в одном районе, - так собиралась сказать она Демирову. - Гашем - член партии, вы - секретарь райкома партии... Я хочу, чтобы вы спросили у него самого, подобает ли человеку, называющему себя коммунистом, бросать на произвол судьбы детей?"
      Девочки томились от скуки, не понимали, зачем их сюда привели: Назира, прильнув к материнским коленям, хныкала, просилась на руки, старшие ее сестры Тэнзила и Наила то утешали ее, то бранили.
      В этот момент в гостинице появилась Нанагыз с бумажкой в руке. Заметив Лейлу, она протянула ей записку.
      - Баджи, да благословит аллах счастьем твоих детей, туда ли я пришла, куда мне надо?
      - Да, Таир Демиров остановился здесь, - сказала Лейла с доброй улыбкой. Я тоже его дожидаюсь. У меня к нему дело.
      - А когда он придет?
      - Да он здесь, наверху, но не могу же я пойти к мужчине.
      Лейла опасалась грязной клеветы, к которой мог прибегнуть, чтобы расправиться с нею, Субханвердизаде: вот услышит, что была в номере у Демирова, и распустит слух, что она посещает мужчин в гостинице... От такого изверга всего можно ждать!
      - Какой же он мужчина? Он - партийный секретарь! - наивно сказала Нанагыз. - И ты же, баджи, с девочками!.. Ну, как хочешь, а я пойду к нему.
      Стоя, Таир Демиров медленными глотками, как густое вино, тянул остывший темно-коричневый чай. Настроение у него было отвратительное. С первого же дня работы в районе он столкнулся с рядом странных, нетерпимых явлений, о которых не мог ранее предполагать. И вот проходили дни, недели, а планы Демирова не осуществлялись. Он хотел добиться хозяйственного укрепления горных колхозов, навести порядок в кооперативе, он понимал, что нужно строить в горах дорогу, бездорожье на руку лишь бандитам, деревенским кулакам. И вот оказалось, что мечтать об этом, произносить речи об этом несравненно легче, чем проложить хоть километр пути, чем построить хоть один мост через ущелье. И он с горечью замечал, что время уходит на какие-то пустяки, на мелкую суету.
      "Лопнула покрышка грузовика, и потому товар в горные селения доставить невозможно", - гласило заявление Нейматуллаева. А через несколько дней выяснилось, что и везти-то в отдаленную горную деревню уже нечего, - все товары проданы в районном центре. Пожалуй, из-под полы уступлены приятелям... Приходило письмо, что директор совхоза пристает к дояркам. Даловались, что в сберкассе путают номера облигаций.
      На стол секретаря райкома ложились записки: "Товарищ Демиров, протоколы двух заседаний бюро не утверждены и не посланы в Баку", "Товарищ Демиров, прокурор Дагбашев взял себе хромовой кожи из кооператива на три пары сапог", "Товарищ секретарь, в стенгазете колхозной парторганизации допущены грубейшие политические ошибки".
      И непрерывные телефонные звонки из районных учреждений, из деревень, из Баку, бесконечные посетители с просьбами то серьезными, то не стоящими внимания.
      Лишь в Баку, как бы со стороны, Демиров окинул все это пытливым взглядом, и встревожился, и понял, что при такой "текучке" ничего не добьешься. А кроме того, завязался клубок с Гашемом Субханвердизаде, и Демиров еще не разобрался, куда катится и кого опутывает этот колючий, словно еж, клубок.
      "Кто же мешает работать? - напряженно думал Демиров, расхаживая по комнате. - Лесная банда Зюльмата или притаившиеся по углам кулацкие агенты? Или кто-то еще, более хитрый, умный, тщательно замаскированный?.."
      И все-таки сильнее всего Демирова заботило отсутствие в районе дорог. Теперь он добился составления проекта строительства основной магистрали, уже представлял, как шоссе прорежет горные складки, как крылато перелетят через бездонные ущелья мосты. Без дороги раскинутые в горах аулы останутся в первобытном состоянии, в каком находились и десятки лет назад, свет культуры их не коснется, люди не вырвутся из-под власти молл и кулачья. Он решил не возвращаться в район, пока не добьется Денег и материальных фондов на постройку шоссе.
      - Да, дорога нужна нам, как воздух, как вода! - твердо сказал Демиров.
      В это время дверь номера скрипнула, открылась, и вошли, Алеша Гиясэддинов, а впереди него женщина в черной чадре.
      - Кто это? - нахмурился Демиров.
      - Да вот тетушка спрашивает секретаря райкома, - объяснял Алеша. - Я и привел ее к тебе.
      - Чем могу быть полезным? Пожалуйста, тетушка, проходите, садитесь.
      Нанагыз опустилась на диван в белом чехле.
      Вежливость Демирова подействовала на нее ободряюще. По правив чадру, она сказала;
      - Товарищ секретарь райкома, материнское сердце словно птица в клетке... Баллах, мне снятся плохие сны, боюсь, что дочка моя в беде. Сердца несчастных матерей, как видно, созданы исключительно для безмерных страданий! Малые дети - малые горести, большие дети - большие горести. Ведь и у вас, брат мой, есть мать, - значит, вы понимаете меня!
      Как раз Демиров еще ничего не понимал, но прерывать Нанагыз не решался, внимательно слушал, обмениваясь то и дело с Алешей удивленным взглядом.
      - Мне было тринадцать лет, когда сыграли мою свадьбу, - продолжала, вытирая слезы, Нанагыз. - В Карабахе это было. И мать моя столько плакала на свадьбе, что голос ее до сих пор звучит в моих ушах. Теперь-то я понимаю, почему она плакала!
      - Сердце ваше, тетушка, мягче шелка, - заметил Алеша.
      - Женщина с жестким сердцем не может быть матерью, - сказала Нанагыз. Через пять месяцев после смерти мужа у меня родился сын... Я - калека и единственной рукою кормлю трех сирот. Как ни трудно, а не позволю им протянуть руку за милостыней! Вот она, моя врагиня, - тетушка показала на чадру, запуталась в колесах, бросила меня под вагон, и я очутилась в больнице.
      - То-то вы и не расстаетесь со своей врагиней! - хмыкнул неприязненно Риясэддинов.
      Демиров с укоризной покачал головою.
      - Что делать, сынок, - виновато вздохнула тетушка. - Конечно, ты прав, но не могу же я, вдова, на старости лет сорвать с себя покрывало чести!.. Привыкла к этой паутине, шагу без нее ступить не могу!.. Это как в деревне мужчина не смеет никуда выйти без посоха, вот так же и я не смею скинуть чадру.
      - То - посох, палка! - протянул Алеша, все еще не догадываясь, что же привело сюда эту говорливую и, по-видимому, действительно несчастную женщину.
      Увидев в руке ее конверт, он спросил:
      - Да где ваша дочка-то? В нашем районе? Это вы ей, что ли, письмо принесли? Как зовут вашу дочь?
      Нанагыз не могла ответить сразу на все вопросы.
      - Рухсара, - проговорила она тихо.
      - Гм... А где работает?
      - Откуда мне знать, где она работает, - с искренним изумлением сказала Нанагыз. - Училась она здесь в медицинской школе.
      - Понятно, понятно... Вы вот говорите, что ваш муж умер. А где он работал?
      - В Балаханах, на буровой. Халил Алиев.
      - А-а-а... Да я его знал! - вдруг сказал Алеша и по-новому, с живейшим сочувствием посмотрел на тетушку. - Халил Алиев? Знал, знал... Когда я только что приехал из Казани, от голода бежал... На работу трудно было устроиться. Да что трудно - невозможно!.. По три дня у конторы в очереди безработных стоял. Там-то я и разговорился с вашем мужем, да, да, с Халилом Алиевым, сердечный мужчина, видный, с пышными усами...
      Нанагыз мечтательно улыбнулась.
      - Вот он и пригласил меня, голодного паренька, в гости. И вы, тетушка, кормили меня в тот вечер кюфтабозбашем. До сих пор помню вкус, аромат! растроганно воскликнул Алеша. - Я уплетал за обе щеки. Вы, наверно, тетушка, осудили меня за жадность.
      - Сын мой, как ты мог сказать такое? - Нанагыз обиделась. - Твое здоровье - мое здоровье, здоровье моих детей!
      - Спасибо, тетушка, спасибо, - сказал дрогнувшим голосом Алеша. - Да, хорошим, добрым человеком был Халил Алиев. Мы вместе работали на одном промысле в Балаханах. Потом-то я учиться пошел. Значит, Рухсара дочь Халила Алиева? Я буду считать ее своей сестрою.
      Нанагыз успокоенно перевела дыхание.
      - Да ты ее, сынок, встречал?
      - Я, тетушка, всех знаю, всех встречал, со всеми разговаривал, - шутливо засмеялся Гиясэддинов. - У меня должность такая... Дочь ваша здорова, работает в нашей районной больнице. А вот почему она вам не пишет - не знаю, а узнаю поругаю ее за то, что о матери забыла. Сразу же устыдится!
      Демиров с интересом вслушивался в их беседу, хотя и порядком досадовал, что его оторвали от работы.
      - Значит, передать письмо Рухсаре? Передадим, - заверил просиявшую Нанагыз Алеша. - И она вам тотчас же ответит, и я напишу вам о жизни сестренки.
      Нанагыз рассыпалась в благодарностях:
      - Аллах да возблагодарит тебя, сынок, за доброту. Теперь я вернусь домой с успокоенным сердцем, и ночные кошмары не станут терзать меня! - Она встала и после минутного колеба-ния добавила: - Вот что, сынок, Рухсара - совсем молоденькая, наивная, ну девочка, это надо понять, девочка... Чтоб не вышло каких там разговоров, сплетен! Ты уж присмотри, пожалуйста. Поручаю ее в небесах аллаху, а на земле тебе, сынок, и вашему партийному секретарю! Тетушка поклонилась вскочившему со Стула и смущенно потупившемуся Демирову.
      Они проводил ее до лестницы, заверили, что поручение будет выполнено, пожелали здоровья и всяческого благополучия.
      Тут-то тетушка вспомнила о Лейле и сказала Демирову, что его дожидается в вестибюле молодая женщина с тремя детьми.
      - Я приглашу ее в номер, - сказал Алеша. Демиров согласился.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Лампа под красным шелковым абажуром бросала золотисто-багровый круг света на стол, углы комнаты тонули во мраке. Субханвердизаде и Дагбашев играли в нарды, но, как видно, игра мало занимала их: на лицах друзей было написано беспокойство.
      Стоявший неподалеку Нейматуллаев старался вовсю угодить и председателю, и прокурору: то ловко подавал темный душистый чай, налитый из серебристого "оборчатого" самовара, то хвалил Гашема за удачный ход, взвизгивая от удовольствия, как проказливый мальчик, то наполнял коньяком рюмки... Сам Нейматуллаев считался по праву первым нардистом в районе, "Гои, голубчики, гоп, родненькие! Так, так..." - приговаривал он при каждом ударе. Нейматуллаев обычно проводил за нардами несколько часов ежедневно. Газет он никогда не брал в руки, книг не выносил, - засыпал, едва открывал страницу. Он довольствовался ходячими новостями, сплетнями, слухами.
      Ведомости и таблицы, подносимые бухгалтером, Нейматуллаев бегло просматривал, порой придирался к какой-то цифре, велел переделать, а затем ставил внизу одному ему понятную закорючку. Но в районе он слыл опытным кооператором. На жизнь не жаловался. Он гордился красавицей женою, он обращался с кооперативными товарами, как с отцовским добром, он заискивал перед теми, кто занимал и в Баку, и в районе руководящие посты, кто распределял фонды, кто проводил ревизии.
      Однако что не меняется на белом свете!.. Даже падишахи лишаются золотых венцов, украшенных драгоценными каменьями тронов и повергаются во прах, затаптываются в пыль ногами своих же верноподданных. Так и Бесират Нейматуллаев за последнее время все чаще жаловался, что у него' покалывает селезенку. Ему казалось, что Алеша Гиясэддинов пристально следит за каждым его шагом, внимательно оценивает поступки и его самого, Бесирата, и сдобной супруги Мелек Манзар-ханум.
      - Товарищ Алеша, вы отлично знаете, что у каждого ответственного деятеля есть враги, - говорил Нейматуллаев при встрече с Гиясэддиновым. - Тем более много врагов у честных кооператоров! Почему именно у честных? А потому, что честные "красные купцы" выбрасывают весь товар на прилавок, а не раздают из-под полы приятелям!.. Как говорит моя богоданная супруга Мелек Манзар-ханум, стоит мне, Бесирату, не улыбнуться жене какого-либо ответственного работника, как обрушиваются на мою голову всевозможные поклепы, возводятся самые фантастические небылицы. Как говорит Мелек Манзар-ханум, и дашь плохо, и не дашь - тоже плохо. Кто получил - тот обижается, почему мало получил! Кто не получил - в ярости: почему, дескать, его обошли? Вот и не знаешь, каким пеплом посыпать свою многострадальную голову. Так что вы, товарищ Алеша, если хотите изучить положение в кооперативе, то знакомьтесь не поверхностно, а вникайте поглубже!
      Стоя перед Алешей Гиясэддиновым, Бесират каждую минуту чувствовал, что умирает и воскресает вновь, а тот лишь беспечно усмехался и желал "красному купцу" перевыполнения плана.
      Но, может, это была хитрая маскировка?
      И Нейматуллаев еще пуще прежнего распинался:
      - Моя супруга Мелек Манзар-ханум неизменно меня успокаивает: верю всем сердцем в справедливость Алеши, его учреждение - храм правды и чести... И если ты, Бесират, не найдешь защиты в этом храме, - то уж и во всем мире не найдешь, даже обувшись в железные чарыки и взяв в руку железный посох!
      Однако Алеша не придавал никакого значения столь частым упоминаниям о доброжелательной и мудрой Мелек...
      "Что же получается? - сокрушался Нейматуллаев. - Моя Мелек Манзар-ханум способна расплавить нежным взглядом и камень, и сталь, а вот с Алешей у нее ничего не получается!"
      И действительно, с Алешей Ничего не получалось.
      Вернувшись домой, Нейматуллаев обычно ничком валился на диван и жаловался:
      - Алеша-то хороший, да работает в плохом учреждении! Ах, злодей!.. Ну, как бы догадаться, что он думает, как бы проникнуть ему в душу? Клянусь твоей жизнью, Мелек, он что-то задумал против меня.
      Прихорашиваясь перед трюмо, жена лениво отвечала:
      - Сколько раз я твердила тебе, что с такой должности надо уходить самому вовремя!.. Не дожидаться, когда выгонят, а уходить по собственному желанию. И сердито добавляла: - Не могу же я из года в год служить тебе щитом!..
      Ничего отрадного не ждал Нейматуллаев и от Демирова. Единственным своим заступником и покровителем он считал, и вполне обоснованно, Гашема Субханвердизаде.
      "Вся надежда только на этого названого братца моей Мелек, - размышлял и прикидывал Бесират. - Я готов подавать ему чай, и мне не грех взять метелку, чисто-начисто подмести его квартиру..."
      И все-таки тревога одолевала "красного купца", чудилось ему, что Алеша уже пронюхал - о, этот татарчонок, сын татарина! - о домике в нагорной части города, где спрятана шкатулка Мелек Манзар-ханум с завернутыми в вату червонцами.
      Пока Бесират предавался то мрачным, то радужным размышлениям о своей участи, Субханвердизаде одержал блистательную победу над прокурором и, с удовольствием крякнув, властно крикнул:
      - Чаю-у-у!
      Вздрогнув, Нейматуллаев бросился со всех ног выполнять распоряжение своего покровителя. Ополоснув стаканы, он наполнил их ароматным чаем, положил в вазочку варенье.
      Однако Субханвердизаде залпом выпил чай, не распознав вкуса, на варенье и внимания не обратил и, нервно потирая руки зашагал по комнате. "Что случилось с Алешей и Демировым? думал он. - Почему они задержались в Баку? А может, напали на мой след?.. Конечно, Алеша так или иначе, а ведет там разговоры о ликвидации банды Зюльмата. А если мне не дожидаться приезда этого татарчонка и самому уничтожить Зюльмата? А?!.."
      - Эй, мастер - золотые руки! - гаркнул он, поежившись, словно с гор пахнуло студеным ветром. - Пора бы нам полакомиться свежим сочным шашлыком! Как ты считаешь?
      В знак повиновения Нейматуллаев приложил руку к глазам.
      - Дело хорошее и вполне своевременное... Но, может, мы пойдем ко мне, в уютный уголок Мелек Манзар-ханум? Там бы и шашлык приготовили, и коньячку бы выпили.
      - Нет, - твердо возразил Субханвердизаде. - Сейчас не до этого. Иди и стряпай.
      - Не ради меня, но ради Мелек, - прибегнул к крайнему средству Нейматуллаев.
      - Невозможно! - отрезал Гашем.
      Бесират был вынужден покинуть друзей. "Чего это с ним стряслось? удивился он, выходя на веранду. - Неужели и это колесо покатилось под гору?"
      А Субханвердизаде плотно прикрыл за ним дверь. Вернувшись к столу, он неодобрительно осмотрел белое, как листок папиросной бумаги, лицо Дагбашева, негромко свистнул.
      - Ну и молодец! Вот так молодец!
      - Слушай, Гашем, сердце пошаливает, - жалобно сказал Дагбашев. - Боюсь, что придется ехать в Кисловодск... Субханвердизаде не поверил ни одному его слову.
      - Ты мужчина или хмельная распутная девка?
      - Эх, Гашем!..
      - Ну, что Гашем? - насмешливо скривил сухие серые губы Субханвердизаде.
      - А то, Гашем, что шила в мешке не утаишь! - плаксивым тоном сказал прокурор. - Ведь Заманов известный бакинский коммунист, кадровый рабочий-нефтяник. Кровь его дождичком не смоешь, нет! Никогда и ни при каких обстоятельствах смерть Заманова не останется без возмездия. А у этого проклятого татарина уши такие - слышит, как трава растет!
      Рассмеявшись, Субханвердизаде взял Дагбашева за дрожащий подбородок.
      - Ребенок! Малый ребенок! Сопливый маменькин сынок!
      - Кем бы я ни был, Гашем, а сердце чует, что надвигаются страшные события. Я совершенно спать не могу. Я превращаюсь в безумца, вроде твоего "элемента". Ах, если б я поломал ноги тогда в горах и никогда не встречался бы с Зюльматом!
      - У тебя женоподобное лицо, - неожиданно заметил Субханвердизаде. Конечно, люди с таким лицом не обладают мужеством. Я не удивлен... Все повадки у тебя, как у нейматуллаевской Мелек.
      Но и эта издевка на Дагбашева уже не действовала.
      - Если аллах хочет наказать человека, то он прежде всего лишает его разума. Зачем мне надо было соглашаться на такое кровавое злодеяние? Зачем я, дурак, умалишенный, сам себе подписал смертный приговор? Ну зачем?
      - Да ты не бойся! Мы так уберем Заманова с дороги, что следов не останется. Пусть со всего света соберут самых хитрых сыщиков, никого и ничего не найдут!.. Что поделаешь, друг, жизнь сурова! - завздыхал он. - Раз начал игру, веди ее до конца. Иначе тебя проглотят живьем.
      - Да ты меня уж давно проглотил, - пошутил прокурор.
      - Живые или мертвые, а мы заодно! - Субханвердизаде подошел ближе, положил руку на его узкое плечо. - А если отобьешься от стаи, то я отдам тебя на растерзание Зюльмату. Он разрубит твое грешное тело на мелкие кусочки и разбросает их так умело в горах, что никто не узнает, живым или мертвым родила мать на божий свет пьянчужку Дагбека!.. О тебе пойдут по району слухи, что, взяв крупную взятку, ты бежал на Северный Кавказ, к чеченцам. Объявят розыск. Обыщут все горы, все ущелья, а тем временем твои останки сгниют в лисьей норе!..
      На веранде загремели тяжелые шаги.
      Дагбашев вскочил и закружился по комнате, размахивая руками: ему показалось, что это пожаловали чекисты арестовать его... Вот захлопнулась дверь каземата, звякнул замок, пискнула крыса в грязном углу. О-о-о, страшно!..
      - На ваше счастье, было готовое мясо и раскаленные угли, - с умильной улыбкой сказал Нейматуллаев, вплывая в двери. - Кто любит потешить утробу сочным шашлыком, тому сам аллах посылает жирную баранину. Замечательное мясо, замечательное, прямо-таки кишмиш!.. А гранатовый сок приготовила сестрица Мелек.
      И Нейматуллаев грохнул на стол полный поднос, прикрытый салфеткой. Он чувствовал себя увереннее, смелее. Отложил в сторону нарды. Достал из кармана две бутылки коньяку.
      - Начнем! - воскликнул он. - Пусть вино зальет наши жизненные огорчения и хлопоты. Чего вы ждете, други? Уже за полночь, всюду темно, настало время пиров и любви...
      Подняв рюмку, Субханвердизаде в лад ему сказал так же весело:
      - За здоровье Дагбашева! За нашего молодца Дагбека! За здоровье той самой девицы, чей стан - кипарис, кудри - амбра, груди - сливки с малиной!
      Сердце Дагбашева обливалось кровью от оскорбления.
      - За упокой души прокурора! - горько сказал он и, положив голову на край стола, на остро пахнущую пролитым коньяком скатерть, повторил с отчаянием: За упокой души Дагбека!..
      Дагбашев то ли уснул, то ли забылся на диване, а Субханвердизаде и Нейматуллаев уписывали за обе щеки шашлык, опрокидывали рюмку за рюмкой.
      "Сын труса, трус! - твердил про себя Гашем. - Не миновать тебе руки Зюльмата!"
      Внезапно требовательно зазвонил телефон.
      Пошатываясь, Субханвердизаде подошел к нему, снял трубку.
      - Да? Да, да, это я. Откуда? Из Чайарасы? Заманов?.. Что, что? Умер? Застрелили? Где? В доме Ярмамеда?
      Нейматуллаев мигом протрезвел, стряхнул со лба тяжелые капли холодного пота.
      - Что случилось, Гашем-гага? - кинулся он к другу. Локтем Субханвердизаде отстранил его и, закусив губу, крикнул в трубку, чтобы его немедленно соединили с ГПУ.
      - Балаханов? Нет его? Куда уехал? В нижние селения? По вызову? Вот что, товарищ дежурный, произошло большое несчастье, чайарасинский Ярмамед застрелил в своем доме нашего доблестного Заманова!.. Это открытая кулацкая диверсия! Вы, товарищи чекисты, поставлены охранять жизнь ответственных работников коммунистов, а что получается? Гибнут от руки классовых врагов лучшие люди партии, кристально чистые большевики!.. Ну, с вами поговорим особо. И Алеша тоже ответит, почему он в Баку именно в те дни, когда кулаки начали открытый террор против партийцев. Между прочим, винтовки-то выдал кулаку, сыну кулака, убийце Ярмамеду, именно Алеша!..
      Бесират сжал ладонями стынущие виски, бормоча: "Ох, что теперь начнется, что начнется!"
      Тем временем Субханвердизаде действовал с присущей ему напористостью и наглостью.
      - Начальника милиции Хангельдиева!.. Это Хангельдиев? В твоем районе совершено убийство, а он, видите ли, валяется под боком своей толстой жены... Ишь начальничек! Не слышал? Так слушай, кандидат в арестанты, - угробили Заманова. Вот тебе и "ах"! Седлать всех коней! Да, я тоже еду. Без тебя знаю, что мне делать!
      Швырнув трубку, он устало опустился в кресло и простонал, глядя в упор на съежившегося Нейматуллаева:
      - Ах, Заманов, Заманов! Он был истинным коммунистом! Ума не приложу, как мы станем отвечать за его смерть перед бакинским пролетариатом.
      - Да вы же болели последнее время, Гашем-гага!
      - Ай-хай, лучше б мне помереть, а Заманову остаться живым в строю бойцов! - раскачиваясь из стороны в сторону, яростно прокричал Субханвердизаде. - Но этого выдающегося деятеля революции погубила политическая слепота нашего политуправления и в первую очередь Алеши Гиясэддинова! Что?..
      Нейматуллаев согласно кивал головой.
      - Пусть Таир Демиров ответит партии; зачем он, как иголка -нитку, потащил с собой в Баку Алешу? И это в момент невиданного обострения классовой борьбы! Они оба покинули поле битвы. В сущности, дезертировали!.. Да, да, товарищи, давайте называть факты своими именами... Демиров запутал, как моток ниток, политическое состояние района. Конечно, будь в эти дни на этом месте прежний начальник ГПУ Мамедалиев, то преступление не совершилось бы! Но татарин, сын татарина!.. Джаным, если едешь резвиться в Баку - поезжай, но не тяни за собою хвост. Одно меня удивляет: почему пуля кулака-убийцы миновала предисполкома, самого стойкого и самого принципиального врага кулачества?
      Нейматуллаев не знал, рукоплескать ли ему этой блестящей речи или воздержаться...
      Вдруг Субханвердизаде перенес прицельный огонь в его сторону.
      - А ты чего тут торчишь, бездельник, кутила? Во-о-он! Да по сравнению с преждевременно погибшим Замановым вы все выеденного ореха не стоите! Если б вы все были стойкими; мужественными, то враги не подняли б руку на представителя героического бакинского пролетариата!
      - Гашем-гага... - пролепетал Нейматуллаев.
      - А вот никакой не гага! Работать нужно, товарищи, а не лакать коньяк, не обжираться шашлыками!
      Через минуту "красный купец" вылетел на улицу и быстро зашагал к дому, бормоча в усы различные ругательства.
      Выйдя на веранду, Субханвердизаде посмотрел через забор: не привел ли милиционер оседланных коней? Было еще темно, завеса густого непроницаемого мрака скрывала горы, по пустой улице шныряли тощие злые коты.
      И в этот миг Гашему почудилось, что по саду идет Сейфулла Заманов, в плоской старенькой кепке, синей рубахе, запыленных сапогах, вот он ближе, ближе... Субханвердизаде не мог оторвать взгляда от Заманова. Он говорил себе: "Это - тень! Мираж! Туман это!.." - но как ни старался, не мог отогнать страшный призрак. А Заманов шел, рассекая ночную темноту, и громко, на весь городок, на весь район, на всю республику с гневом и презрением говорил: "Убийца! Предатель! Подлый замаскированный враг!" Колени Гашема подогнулись, он взвизгнул и вбежал в комнату, захлопнул дверь, трижды повернув ключ.
      Метнувшись к дивану, он остервенело стал трясти все еще не пришедшего в себя Дагбашева.
      - Мертвец, сын мертвеца! - заорал Субханвердизаде во все горло, уже не страшась, что кто-то его услышит. - Вставай! Надо действовать! Принимайся за следствие, трус!..
      - А разве уже?.. - Очнувшемуся Дагбашеву показалось, что к его груди приставили кинжал.
      - Да, уже!
      - А Гиясэддинов? Балаханов? Ты же их знаешь, гага... Дело-то политическое!
      Субханвердизаде сильно, рывком встряхнул его.
      - Татарчонок без тебя запутается в горах!.. Да подымись ты, жалкий слизняк! Если нам придется туго, то мы разделаемся и с Алешей и с Балахановым!
      У ворот раздались отчетливо прозвучавшие в предутренней тишине голоса:
      - Товарищ Гашем, мы готовы!..
      - А где запасной ящик с патронами?
      - Да ведь у тебя лошадь-то расковалась!
      - Иду-у-у! - крикнул Субханвердизаде, снимая со стены винтовку и револьвер, силком заставил Дагбашева натянуть шинель, потушить лампу.
      Гашему подвели каурого жеребца.
      "Откроешь тайну - сам пропадешь, - думал Дагбашев, с трудом влезая в седло. - Обратишься с тайной в бегство - тоже пропадешь!".
      Кавалькада помчалась в горы.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      "Дело" Рухсары выбило Алияра из колеи.
      Не раз и не два он перечитывал заявление:
      "Сообщаем, что секретарь исполкома Абиш по ночам тайно гулял с Рухсарой, она же Сачлы... Да будет вам известно, что во время любовной игры Абиш порвал шелковую кофточку Рухсары. Мы видели эту кофточку своими глазами, но никуда пока не сообщали..."
      Вместо подписей стояли какие-то кривые, косые закорючки, - следователь имел все основания сомневаться в их достоверности.
      В папке хранилось еще письмо:
      "Мы, работники райздравотдела, возмущены поведением Рухсары, пятнающей своим поведением наше чистое имя советского медицинского коллектива! Мы, работники райздравотдела, требуем, чтобы сия недостойная особа была изгнана из рядов медицинских кадров района!.."
      - Ох-те-те, перебраться бы в другой район, подальше от греха! - подумал Алияр, сцепив на затылке пальцы.
      Наконец по наистрожайшему указанию Дагбашева он вызвал к себе на допрос Рухсару.
      Когда в комнату с опущенной головою вошла Рухсара, Алияр сказал, указав изысканным жестом на табуретку;
      - Прошу!
      Щеки девушки пылали жгучим стыдом, она не понимала, в чем провинилась, для чего ее вызвали в прокуратуру...
      - Предупреждаю вас заранее, Рухсара Алиева, что если в ходе следствия не будете давать правдивых, чистосердечных показаний, то мы вас привлечем к ответственности по соответствующей статье, - грозным тоном заявил Алияр, а тайно подумал: "Какая красавица! Боже, какая она милая, кроткая!.." - Лишь откровенное признание облегчит вашу участь! - добавил он и глухо кашлянул.
      - Зачем вы меня вызвали? - Рухсара побледнела.
      Алияр на это ничего не ответил, лишь повел горбатым носом из стороны в сторону.
      Первые минуты он заполнял анкету: имя, фамилия, возраст и прочее, а затем заставил Рухсару собственноручной подписью заверить правильность всех этих сведений.
      Считая себя мастером следственного дела, Алияр предпочитал, как он выражался, "оглушить" подследственного самым коварным и самым страшным для того вопросом.
      И на этот раз он поступил так же.
      - Скажите, Рухсара-ханум, сохранилась ли ваша шелковая кофточка, разорванная во время недостойного поведения с одним лицом?.. Отвечайте немедленно, и только правду! - строго прикрикнул он. - Если солжете, то усугубите свое преступление.
      К горлу Рухсары подступил ком.
      - Какая кофточка? Что это за "одно лицо"? - жалобным тоном спросила девушка.
      - Вы отвечайте, а не спрашивайте! - гаркнул Алияр, багровея от усердия. Предупреждаю вторично: искреннее признание послужит вам же на пользу!
      Перед глазами потрясенной Рухсары предстал отвратительный облик охваченного страстью Субханвердизаде.
      - Какая кофточка?..
      - А вот та кофточка, шелковая, какую порвал при любовной игре Абиш!..
      - Что вы хотите от меня? Я не знаю никакого Абиша!
      - Ах, вы не встречали Абиша, - с издевательской вежливостью сказал следователь, - А кофточку-то кто же вам порвал в ту ночь? Говорите!.. Притворством и явной, ничем не прикрашенной ложью вам не удастся обелить себя перед лицом правосудия! Ознакомьтесь с материалами, - и он придвинул к Рухсаре кипу заявлений и писем.
      У бедняжки буквы плыли перед глазами, плясали как бы в волнах бушующего моря, и она, конечно, ничего не поняла, а отшвырнула бумаги и зарыдала.
      Но у следователя был в запасе еще один сильно действующий прием, совершенно, кстати сказать, незаконный.
      Алияр поднялся и взмахом руки отдернул занавеску, и отшатнувшаяся от неожиданности Рухсара увидела перед собою торжествующе ухмылявшихся Гюлейшу и завхоза Али-Ису.
      - О чем я спрашивал эту гражданку? - раздельно обратился к ним следователь, победно встряхивая головою.
      - Вы спрашивали ее, была ли порвана ночью на ней шелковая белая кофточка, - в один голос сказали Гюлейша и завхоз.
      - А она?..
      - Она категорически отрицала, но я сама видела эту кофточку, уже заштопанную, в ее чемодане! - сказала Гюлейша.
      Такой низости и подлости Рухсара не ожидала даже от Гюлейши. Значит, к ее комнате подобрали ключ, в ее вещах рылись.