Гусарские страсти эпохи застоя

      Лейтенант вскочил, засуетился, чтоб нежданный собутыльник не ушел, достал из холодильника колбаску, нарезал крупными кусками дольки лимона, на тарелочке посыпанные сахарком и четыре яблока.
      Ребус вынул из кармана смятую пачку "Шипки", закурил и закашлялся, разбрызгивая слюни.
      - Тьфу ты, свин! Не тряси слюнями на стол! Выйди за дверь, накурись, прочихайся, а потом пожалуйте, к стакану!
      Шкребус сердито швырнул окурок в сторону мусорного ведра, но промахнулся.
      - Мазила! Глобус, еще пожар мне устрой! Мало несчастий на голову свалилось?!
      - Не загорится твоя хибара, успокойся. Чему тут гореть? Стены да пол. Сейчас выпьем, и подниму "бычек", чтоб ты не переживал, - тут человек погиб, а он окурки, мусор, порядок! Ну, вздрогнем! Хороший ты был парень, Мишка! Как я без тебя дальше жить буду в этой дыре...?
      Шкребус выпил, вытер тыльной стороной ладони влажные слюнявые губы и начал с аппетитом жевать колбасу, отправляя в рот кусок за куском...
      - А жрешь ты мой друг, словно мельницей мелишь, будто и не переживаешь вовсе! - произнес Никита с удивлением глядя на товарища. - А мне кусок в горло не лезет...
      В то время как в мансарде пили за упокой друга, по оружейной комнате нервно ходил начальник штаба батальона.
      Через пол часа своего пребывания в ней, Давыденко отправил дежурного-сержанта наводить порядок в роте и не мешаться под ногами. Сержант раздражал майора своим глупым безучастным наблюдением.
      - Поди, прочь! Не мозоль глаза окаянный! Стоишь тут как изваяние! разозлился, в конце концов, Давыденко. - Займись с дневальным мытьем лестницы!
      - Она вымыта! - ответил простодушно сержант.
      - Я что сказал?! Мыть живо! Посыльные вернулись?
      - Вернулись.
      - Оповестили офицеров?
      - Так точно. Оповестили.
      - Что они ответили?
      - Ну, я не знаю, курсанты несли какую-то чушь. Не понял я их, растерянно произнес дежурный.
      - Ты что русских послать не мог? Чтоб передать приказ, и доложить о исполнении были в состоянии!
      - Русские и ходили. Бормочут чего-то невнятное.
      Прошло еще несколько минут. Потом еще полчаса. Давыденко вскрыл ящик для хранения патронов, и пирамиду с автоматами. Снарядил второй магазин и уселся на табурет. Он начал размышлять и даже закурил, что было запрещено.
      Гнев и ярость клокотали в нем: "Чертовы бабуины! Не могли выполнить поставленную задачу по человечески. Велел ведь поиздеваться и утопить этого проклятого Шмера. Нет, упились водкой и упустили этого пройдоху, уплыл, сбежал! Теперь вот сами мертвы и такой громкий скандал. Прощай Академия, прощай карьера! А что мне теперь делать? Ждать когда следователь какую-нибудь посмертную записку, или письмо доставят, объясняющую эту бойню. Наверняка Шмер дознался кто организатор похищения. Видимо, меня, гаденыш, оставил на десерт, в последнюю очередь! Ну, ничего, сейчас придут эти три негодяя, грохну их, не так будет обидно умирать. Рассчитаюсь со всеми врагами".
      Вновь прибежали посыльные и доложили, что офицеров не нашли.
      Майор отправил их опять на поиски запропастившихся офицеров.
      Опозорили! - мелькнула вновь мысль в голове. - Ну, а я вам отомщу! Всем отомщу мерзавцы, негодяи!
      Майора колотила нервная дрожь. Он уже почти ничего не соображал, только курил одну за другой сигареты, гася окурки в тазике для ветоши. Несколько раз со злостью пнул сапогом по огромному сейфу.
      Раздался звонок. Дежурный по роте подошел и доложил:
      - Товарищ майор, Вас вызывает к себе начальник особого отдела полка.
      - Кто сказал? - насторожился Давыденко.
      - Дежурный позвонил.
      - Кого еще вызывали?
      - Никого. Только Вас.
      - Спасибо братец. Ступай, не мешайся под ногами, - нахмурился Мирон и раздраженно повторил. - Я же сказал иди. Свободен!
      Майор вытолкнул из ружкомнаты нерасторопного сержанта, взял автомат и сел на табурете возле окна. Какое-то время он тупо смотрел, уставившись в потолок, и молчал, затем громко расхохотался. Буря эмоций пронеслась в сознании и отразилась на лице Мирона. Он почернел и закаменел. Несколько раз ругнулся, взял в руки автомат, быстро и решительно присоединил к нему "рожок", и дослал патрон в патронник. Еще секунду помедлил, а затем энергично снял автомат с предохранителя, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок...
      Крепко поддав рому, дойдя до кондиции "море по колено", Никита и Шкребус брели, от мансарды к казарме, спотыкаясь в темноте о камни, и даже несколько раз упали. Потный Глобус, пыхтел как паровоз, не поспевая за Ромашкиным. Толстый старший лейтенант с трудом протиснулся сквозь дыру в заборе. Обычно он шел, в обход, через калитку, теперь же, ноги заплетались, и идти по тропе лишних сто метров самостоятельно желания не было, а Ромашкин не пожелал брести с приятелем, и волочить его это дополнительное расстояние. У бассейна они затормозили. Вода плескалась у самых сапог, и офицеры не смогли не поддаться соблазну:
      - Искупаемся? - спросил Ромашкин.
      - Обязательно! Заодно и протрезвеем. В одежде или в неглиже?
      - Разденемся, иначе до утра не высохнет. И потом если ты Ребус начнешь тонуть в сапогах и брюках, я тебя не достану, силенок не хватит. Ты как кабан, а с сапожищами, добрый центнер живого веса.
      - Живой вес - не мертвый вес. Это хорошо, что мой вес жив! - произнес глубокомысленно Шкребус.
      Приятели начали раздеваться, но их подготовку к купанию прервал чей-то резкий голос.
      - Эй вы, водолазы! Марш отсюда!
      - Кто посмел мне перечить? - возмутился Шкребус.
      - А-а-а! Это ты Глобус! Привет!
      - Ага! А это поручик Колчаков? - вопрошающе поинтересовался Шкребус. Чего орешь?
      - Не положено купаться ночью! Особенно в пьяном виде! - крикнул лежащий в плавках на трамплине Колчаков. - Утонете, а я вытаскивай ваши скользкие холодные, синие трупы. Я не люблю утопленников!
      - Ладно, поручик, не будем купаться, - согласился Шкребус. - Мы физиономии пополощем, руки, ноги омоем. Спускайся к нам!
      Дежурный по бассейну (была и такая должность), нехотя слез с вышки, понюхал воздух и одобрительно произнес:
      - Поминули Мишку? Молодцы! Чувствую, какой-то благородный напиток употребляли...
      - Ромаха какую - то дрянь наливал, - махнул небрежно рукою Шкребус. Водки у него вишь-ли нет!
      - Ром "Гавана Клуб" и ром "Дэ касино". Смешали белый и красный ром. Коктейль! - ответил Никита.
      - Могли бы и мне занести! Черти бездушные.
      - Не знали, что ты дежуришь, оставили бы дома. - С сожалением сказал Шкребус.
      - Так и быть! Быстро раздевайтесь, ополаскивайтесь, и трезвейте! скомандовал Колчаков, опуская ноги в бассейн.
      Офицеры живо разделись и голышом плюхнулись в воду. Вода была весьма теплая, поэтому от нее трезвость не пришла, только легкая свежесть.
      Несколько минут просидели на краю бассейна, и теплый воздух быстро обсушил обнаженные волосатые тела. Колчаков тихонько бренчал на гитаре белогвардейские песни вперемешку с военным циклом Высоцкого. Получалось хорошо. Но хошь не хошь, а нужно идти в казарму. Не спеша, оделись, обулись, попрощались с бардом "белой гвардии" и отправились дальше.
      - Не нравится мне этот вызов, Сергей! - вновь начал сомневаться Ромашкин в целесообразности топать в казарму.
      - А ты не ходи. Я один пойду. Пусть мне будет хуже, а тебе стыдно, что бросил товарища и струсил, - ответил Шкребус.
      В момент апогея спора о чести, совести и товариществе, когда они поднимались по ступенькам, ведущим к входу в батальон, прозвучала громкая автоматная очередь.
      - Слыхал? - спросил Никита.
      - А то нет! Значит, верно, ты говорил, что-то тут нечисто! Так вот зачем он нас звал! Порешить нас хотел! Кто интересно убит? - забормотал вмиг протрезвевший Ребус.
      - Что делаем? - задумчиво задал вопрос сам себе Ромашкин.
      - Бежим! - рявкнул Шкребус и потянул приятеля вниз к выходу.
      Офицеры невольно присели и осторожно выглянули вверх, затем подбежали к двери, открыли ее и заглянули сквозь перила вверх. Через секунды они очутились опять на улице и возбужденно дышали, вытирая внезапно хлынувший пот по лицу. Шкребус закурил. Он что-то хотел спросить у лейтенанта, но в эту секунду с треском распахнулась дверь, и на парапет вылетел сержант, дежурный по роте и помчался мимо них, прыгая через четыре ступеньки, с диким воплем, и ужасом в глазах, промчался сержант - дежурный...
      Выпучив глаза, он проорал:
      - Начальник штаба застрелился!
      С диким воплем, он помчался дальше, через плац, в штаб полка. Шкребус перекрестился:
      - Свят, свят! Миновала беда.
      - А я, как чувствовал лихо! Удержал тебя, от посещения роты! Валяться бы, тебе Глобус в оружейке, с дыркой в башке! - воскликнул Ромашкин. - Ты мой должник. С тебя кабак!
      Шкребус кивнул в знак согласия, и оба направились в роту, посмотреть, что произошло, нет ли там кого убитого из приятелей, возле Давыденко.
      - Что-то с трупами перебор, для такого маленького гарнизона, как наш, произнес Сергей и продолжил:
      - Надеюсь, что закончилась война на любовном фронте. Не то если все рогоносцы начнут стрелять соперников, полк останется без своих лучших людей!
      Никита подозрительно посмотрел на сослуживца:
      - А что, есть еще, у кого повод по тебе пострелять?
      - Конечно! Я что хуже других?!
      - Тогда неделю посиди дома, заболей. Я бы так и поступил на твоем месте, - посоветовал Ромашкин.
      - Точно! Сегодня напьюсь и на службу завтра не выйду. А если что, на тебя свалю, замполит посоветовал!
      - Сволочь! - беззлобно произнес Никита и пошел в казарму своей роты.
      Шкребус поплелся сзади, пыхтел и, кряхтел от напряжения.
      В казарме стоял устойчивый запах пороховой гари. Ромашкин осторожно заглянул в темный коридор и ничего не увидел. Стоял полумрак и относительная тишина, прерываемая храпами и всхлипами спящих солдат. "Умаялись, из пушки пали - не разбудишь" - подумал Никита.
      Дневальный по роте испуганно выглядывал из двери туалета и делал какие-то странные знаки. Ромашкин и Глобус быстро пересекли коридор и очутились возле бойца.
      - Что случилось? - спросил сурово Шкребус. Задал он свой вопрос со всей серьезностью, на какую способен был в данный момент. Но Ромашкина эта суровость рассмешила. Он громко рассмеялся и неудержимо захохотал. Остановиться никак не получалось. Нервы.... Глобус пихнул его в бок и вновь начал расспросы солдата, но тот только мычал и от страха тараторил по-узбекски быстро и громко, при этом жестикулируя.
      - Заткни фонтан, обезьяна! - рявкнул Глобус. - Иди мой сортир, и не высовывай оттуда физиономию, пока я не позову!
      - Это не свидетель, и не очевидец! - произнес, усмехнувшись, Никита. Как в анекдоте про пленного киргиза. "Немецкая разведка поймала нашего бойца в плен. Оказался киргиз. Притащили, начали допрашивать. Он плачет, лопочет, что-то объясняет. Переводчик ему по-русски вопрос, он подробный ответ, но на непонятном языке. Дали по морде, а он еще активнее сотрудничает, но ни черта не разберешь, что говорит. Бились с ним, бились, без толку. Обрезали ему шинель по пояс, на плечи плакат: "Вам не вояка, нам не язык" и отправили обратно в наши окопы".
      - Замполит, ты что националист-антисоветчик? - ухмыльнулся Глобус.
      - Нет, реалист и скептик.
      - Циничная сволочь! Возле трупа товарища травишь анекдоты.
      - А что, разве лучше, что бы этот товарищ над нашими трупами веселился? Да я радуюсь жизни! Дай хоть чуть насладиться удачей. Сейчас набегут начальники и начнут нас пороть, как худых свиней. Поэтому не мешай, вначале лицезреем, после будем докладывать руководству обстановку.
      Подошли поближе к решетке и заглянули внутрь. Автомат лежал в стороне в ногах, а сам Мирон лежал на опрокинутом стуле. Кровь растеклась от головы тонкой струйкой и собиралась в небольшую лужицу.
      - Давай отойдем, а то еще нас приплетут к этому делу! - произнес, испугавшись, Глобус.
      - Ладно, пойдем звонить! - согласился Никита.
      Ромашкин снял трубку и дозвонился дежурному по полку, сообщил о происшествии. Глобус разбудил посыльных и отправил одного за ротным, другого за остальными офицерами.
      Первым примчался Недумающих. Он с порога принялся верещать, путаясь в словах и окончаниях, проглатывая звуки, и, в конце концов, фразы совсем потеряли смысл. Что с него возьмешь? Контуженный. Неделю пробыл на войне, шандарахнуло по голове, теперь с ним мучайся. Незнающий, Непомнящий, Неслышащий и тому подобное. И все клички верны.
      Комбат, Рахимов, командир полка и остальное начальство, появилось практически одновременно, набежали со всех сторон из разных калиток. Алсынбабаев, обычно ругающий офицеров за использование проломов в заборе, в этот раз сам проскочил через него.
      Последним, приехал на "уазике" полковой особист. Офицеров собрали в клубе, а солдат вновь построили на плацу.
      Начались бесконечные допросы, расспросы, протоколы, объяснительные. Шум, гам, ругань.
      Командование полка нервничало. Вполне возможно, что за эти происшествия, поснимают с должностей. Очень не хотелось. Практически все они только прибыли в гарнизон после академии, а тут несчастье за несчастьем, сплошной поток происшествий....
      ***
      - Не врешь? - вновь усомнился Кирпич. - Слишком много у вас было происшествий!
      - Хочешь, верь, не хочешь, не верь! Пей и молчи! - отмахнулся Димка. Рассказывай скорее, а то темнеет!
      Глава 26. Завершение драмы и трагедии.
      Вся в синяках и ссадинах, побитая мужем, мертвецки пьяная Наталья, была освобождена из "домашней тюрьмы", которую Мирон сделал для нее в темном чулане. Она дала показания, в которых прояснила развязку трагической ситуации: муж, любовник, нанятые хулиганы, месть. А самоубийство - это из страха, перед грозящим неминуемым наказанием.
      Мирон, уходя в полк, связал жену и пообещал, что перестреляет всех ее любовников. Поэтому, придя в роту, начал вызывать тех, о ком знал и кого подозревал: Власьева, Шкребуса, Чекушкина, Ромашкина...
      Не пришел никто. Видимо злость переполнила сознание, мозг устал бороться с яростью, затуманился, и еще страх перед разоблачением, и он выстрелил в себя...
      Следователь, капитан особого отдела, командир полка, замполит, и еще кто-то из дивизии проводили расследования, дознания. Первым свое решение принял командир полка: Разогнать шайку-лейку к чертовой матери! Отправить немедля в Афган. Всех "Донжуанов" к чертовой бабушке, "за речку", в первую очередь! Первым пострадал, ни сном, ни духом, ни о чем не ведающий, зампотех Пелько. Самоделкин, рационализатор и изобретатель, отправился на войну спустя неделю. Рота и батальон, провожая, пили три дня. Сашка помахал рукой, сел в маршрутное такси и уехал. Следующий был Игорь Лебедь. Этого траха-перетраха отправили в пески еще более далекого гарнизона. На повышение.
      Неделю батальон жил, выжидая, наконец, пришло предписание, всех стоящих за штатом офицеров, отправить в военкоматы республики. Затем проводили в Афганистан, на войну еще двоих: пришла очередь "декабриста" Лунева, и белогвардейца Колчакова.
      - Э-э! Нет! Так дело не пойдет! - наотрез отказались ехать туда смутьян Лунев. - Мы не хотим, не только воевать, но и служить в вашей армии.
      - А я решил жениться! - неожиданно заявил Колчаков.
      Оба ушли в глубокий запой, и их пришлось вылавливать с помощью патрулей. Командир полка бесновался, но долго ничего не мог поделать. Ребята отправились в штаб округа, а затем "белогвардейцы", "лучшие кадры дивизии", затерялись на войне. Гусаров развели в разные гарнизоны, разбили их дружный коллектив.
      Взялись за воспитание Ромашкина, навалились политработники гурьбой, и день за днем прессинговали. Дружба со Шмером вышла боком. Уголовную статью подвести не получалось, откуда у Мишки граната, не знал никто, кроме Шкребуса, а тот помалкивал. Доставалось за низкую воинскую дисциплину в роте, за недостаточную воспитательную работу, за отсутствие работы с офицерами, и конечно, за личный моральный облик. Кое-что пронюхали, но не доказали: про "вертеп", про "грязевые ванны" в шинели, про кутеж в подземном озере, про новогоднее побоище, про Персидский поход... Что-что, а стук у замполита полка и доносы в особый отдел были налажены отлично. Все суммировалось, анализировалось, но лежало до поры до времени без применения. Но пришло время, и ушат грязи был, выплеснут на голову несчастного.
      - Что мне с вами делать, лейтенант? Подскажите! - настойчиво вопрошал замполит полка Бердымурадов.
      - А какие есть варианты? - осторожно спросил Ромашкин.
      - Никаких! - отрезал подполковник. - Никаких для вас хороших вариантов у меня нет!
      - Я так и думал, - вздохнул Никита. - Уволите из армии?
      - Нет, будете служить, но в другом гарнизоне!
      - Так ведь я давно прошусь, в ДРА!
      - Почему, кстати, вас называют Ромашкин? Вы алкаш? - не слушая Никитины разглагольствования, поинтересовался замполит. - Любитель водки? Нужно лечить в лечебно-трудовом профилактории?
      - Никак нет! Я ее проклятую не люблю. Но в гарнизоне такой коллектив, что я просто выбился из сил отказываться. Фамилию перефразировали, фантазия бедная, их на рюмку тянет постоянно, вот и обозвали. Приклеилось, наследство от Шмера.
      - Шмер! Слышать не желаю эту фамилию! - рявкнул подполковник. - И вашу тоже.
      - А я и не навязываюсь. Между прочим, после училища ехал на войну, а кадровики, завернули к вам. Готов вновь отправиться в путь дорогу, прямо сейчас. Вы нас часто попрекаете службой в тылу, и чтоб восполнить и пробел в биографии, я готов уехать на войну. Тогда ни одна сволочь более не сможет ткнуть в глаза отсутствием боевого опыта.
      Никита при этих словах пристально, с намеком посмотрел на начальника.
      - К сожалению не можем. Полк исчерпал разнарядку на отправку в Афганистан. Думаю, мы с вами расстанемся по-другому. Поедете в пески, в барханы, варанов танками гонять! - угрожающе пообещал Бердымурадов.
      - Можете не пугать меня более песками. Я сейчас, прямо при вас, напишу раппорт на фронт. Желаю быть добровольцем и точка!
      Никита демонстративно уселся за стол, попросил три листка и настрочил раппорт на три адреса: Главное политуправление, Министру обороны и в Политбюро ЦК КПСС. Бердымурадов схватился за сердце.
      - Что вы творите! Прекратите балаган! Зачем в Политбюро? Не отвлекайте руководство партии своими мелкими проблемами. Что за мания величия? Почему вашей судьбой должно заниматься руководство страны? Никчемный вы человек!
      - Не никчемнее других. От самого такого слышу!
      - Да я тебя в асфальт закатаю! Растопчу! Из партии исключу! Уволю-ю-ю!!! - Ну, товарищ подполковник! За что? Служу? Служу. На службу хожу? Хожу. Лично ко мне по службе претензии есть? Нет. Все эпизоды, что приведены в доносах, это проказы и приключения, во вне рабочее время. И криминала там никакого.
      - А пересечение государственной границы!!!?
      - Мой сапог ее не пересек. Это слухи! По контрольно следовой полосе мы не ходили, мы до нее не дошли! Увы! Из партии угрожаете исключить, так я в нее лишь год, как вступил. Меня воспитывать и учить необходимо. А вы уволить! Где ваша воспитательная деятельность? Одни упущения в работе с молодыми офицерами!
      Замполит задохнулся от ярости, выпил два стакана минеральной воды, подышал под кондиционером и уже спокойным голосом продолжил:
      - Действительно отправите письма в ЦК, или это фарс? Театр?
      - Зачем я не позирую, я не шут. Можно попросить три конвертика?
      - Только два! - сказал, как отрезал подполковник.
      Письмо в Политбюро ЦК он порвал, а остальные два вернул. Никита, как мог, постарался красиво подписать конверты. Обычно его корявый почерк было трудно разобрать. Нужен дешифровальщик, чтоб понять каракули.
      - Пойду брошу в почтовый ящик? - спросил лейтенант. - Разрешите идти?
      - Нет! Сидите!
      Подполковник вызвал солдата - полкового почтальона, передал ему два письма и радостно ухмыльнулся.
      - И вот еще что, - произнес, с угрозой, глядя на лейтенанта, подполковник. - По чужим женам не ходить! Обещаю, осужу за аморалку, судом чести!
      - Есть не ходить! Слушаюсь! - усмехнулся лейтенант и приложил ладонь к фуражке.
      Ромашкин, хотел, было сразу отправиться, к кому ни будь, в городок, нарушить приказ, но вскоре передумал. Зачем, итак гарнизон кипит страстями. Лейтенант сел в такси и отправился на почтамт, где отправил телеграмму в Россию, давней любовнице, еще в училище. Зачем лишние заморочки и скандалы?
      Глава 27. Девушка, как последний подарок страждущему.
      Рота закончила обучение, бойцов отправили в Афганистан, только взвод Ахмедки оставили доучиваться лишний месяц. Три взвода в роте готовили служить механиками на танки, а четвертый для самоходок. Но этих самоходных орудий, не было не только в полку, но и во всей дивизии. Поэтому взвод Ахмеда бросали то на работу, то на уборку овощей, то на стройку. Обычно утром взвод топал пешком к учебному месту, а после обеда, комбат, раздавал бойцов на работы. Порой очередь из местных жителей, желающих купить дешевую раб силу, стояла в несколько рядов, и Алсынбабаев продавал практически весь взвод. Тогда Ромашкин и Ахмедка торопились к пивной и расслаблялись кислой теплой дрянью, называемой "Жигулевское пиво".
      В этот день они с утра отправились на учебное место, в центр танкодрома, стоял ржавый корпус САУ времен Отечественной войны. Борта его проржавели до сквозных дыр, двигатель отсутствовал, катков оставалось ровно половина, а траков не было вовсе. Все, что можно сломать внутри башни, давным-давно сломали. Офицеры присели в тень по левому борту, а солдаты приступили к вождению: "пешим по танковому". Встали в цепочку и отправились по маршруту выполнения упражнения вождения.
      Не успели они преодолеть первое препятствие, как к ним на всех парах примчался на "Урале" зампотех батальона. Майор Антонюк, сияя багрово-красной рожей, подбежал к офицерам и выпалил:
      - Прекратить имитацию занятий! Всех в машину! Едем собирать металлолом.
      - Чей приказ? - переспросил Никита.
      - Мой!
      - Ваш не годится. Комбат велел давать людей только по его личному распоряжению. Их всего-то десять доходяг бродит по трассе. Пятерых Алсынбабаев услал на стройку, пять я с разрешения Рахимова отправил зарабатывать на стекло, краску, фанеру. Ленинскую комнату переделываем. Занятия сорвутся!
      - Комбат знает. Это он велел сюда ехать и вас обоих забрать тоже. Ахмед останется на разгрузке с бойцами, а ты Ромашкин будешь кататься старшим машины. Садитесь, покажу где, что и куда возить.
      Понимая, что отвертеться не удастся, офицеры с неохотой собрали солдат и полезли в кузов крытого "Урала". Брезент в движении трепетал, поднимая тучи пыли и песка внутри под тентом. Наконец-то приехали на какой-то городской склад. Антонюк подбежал к кладовщику, тот сунул ему накладные, деньги, что-то подсчитали, поспорили, но в итоге договорились, и зампотех закричал:
      - Лейтенанты! Пять человек оставляйте здесь, а пять на товарную станцию везите. Отсюда возим, там разгружаем. Вас на месте встретят, все объяснят. Быстренько, начали погрузку, веселее.
      Майор бегал вокруг куч с ржавым металлом, что-то болтал про бесхозяйственность, сам грузил и заставлял бросать железки в кузов и лейтенантов тоже.
      - Товарищи, офицеры! Мы так не успеем сделать и четыре рейса. Энергичнее, делай как я! Замполит, покажи личный пример!
      - Я не собираюсь пачкать рубашку и брюки, у меня нет стиральной машины и специально обученной жены, - возразил Никита.
      Зампотех и комбат "делали" деньги на сдаче металлолома. Это был еще один маленький бизнес Алсынбабаева. Комбат, в душе был не танкист, а "комбинатор", он закончил явно не то военное училище, по молодости видимо перепутал. Его место и призвание - тыл. Там где материальные средства, где деньги, где есть возможность украсть. Если Алсыну за день не удавалось чего-то не стащить, то ночью плохо себя чувствовал, не спал и переживал. Коль с утра за казармой не стоит хотя бы один "рабовладелец" (туркмен за солдатами), настроение испорчено до вечера. И тогда мысли начинали работать в поисках кому, чего бы продать: бензин, солярку, стройматериалы.
      Официальное прикрытие продажи солдат: ремонт казармы, полигона, танкодрома. Строительные материалы (получаемые помимо наличных денег в собственный карман) складывались в сарае танкодрома и в персональную каптерку. А спустя какое-то время их увозили другие деловые партнеры, обратно в город.
      Действовал Алсын нагло, беззастенчиво, с размахом. Комбата не любили все поголовно, даже командиры других батальонов, не говоря о своих офицерах, за стяжательство, жадность, мелочность. Что попадало в его толстые, корявые пальцы- сосиски, уже никогда из них не выскальзывало. Взводные смеялись и над ним и над его женой. Рассказывали, то, что Алсын вечером принесет, утром жена до копеечки, в город в сберкассу увозит. Ее действительно постоянно наблюдали спешащей туда или обратно.
      Хан Алсын, был несказанно счастлив, когда его, малограмотного, закончившего экстерном училище и чудом, неизвестно по чьей прихоте, ставшего начальником штаба батальона, несколько лет никак не могущего пробиться к должности комбата, вдруг назначили возглавить третий батальон. О его бестолковости в гарнизоне слагались легенды и рассказывались бесчисленные байки. Вот такой по складу ума и интеллекту человек, командовал учебным батальоном.
      И если в период кутежей Никита об этом совсем не горевал, то, протрезвев, и попадая в этакую зависимость от "хана", лейтенант, свирепел и бесновался. Быть систематически старшим на разгрузке украденного угля, досок, металлолома, и пополнять казну Алсына - это противно и унизительно. А что поделать! Приказ!
      Никита сделал на дежурной машине два рейса к железнодорожной станции, а затем свернул с маршрута и решил заехать домой, попить чайку. К его удивлению дверь домика была настежь открыта, а на бельевой веревке висело и сушилось какое-то женское барахлишко! Ого! Кто это у нас поселился? Меня ведь еще не выслали за границу!
      "Сейчас разберемся", - подумал Никита. - "Кто это посмел развесить белые сигнальные флаги капитуляции, из лифчиков и трусиков!".
      Скандалить не хотелось в споре за удержание квартиры, но и выселяться не к спеху, еще неделю как минимум, предстояло болтаться по службам, штабам, подписывая обходные документы. Ромашкина совсем не радовала перспектива быть выселенным в общагу, каким-нибудь семейным лейтенантом. Раньше он мог сказать, что квартира у него на двоих с приятелем Шмером, а теперь остался один. Озлобившемуся начальству выгнать из занимаемого дома провинившегосяраз плюнуть.
      Переполненный гневом он переступил порог, готовясь к ругани и склоке, и оторопел, буквально потерял дар речи. В комнате под ритмичную музыку, одетая в легкую длинную до колен маечку, делала гимнастику Валька (подружка со свадьбы, Мурыгинская родственница)! И под маечкой, похоже, ничего не было. Ничего себе! Лишь три дня назад послал ей телеграмму: "Приезжай в гости, отдохнешь, развлечемся!" И вот она уже в мансарде, практически в неглиже, готова к "употреблению" и "эксплуатации". Вот это оперативность! Какая удача! Ну, повезло, так повезло! Неделя перед отъездом на войну не пройдут даром, а будут прожиты с пользой для души и тела.
      Никита, отбросив в сторону фуражку и скидывая на ходу сапоги, кинулся к раскрасневшейся девушке. Он подхватил ее за талию, слегка покружил, крепко обнял, и на третьем пируэте уронил на диван, падая сверху.
      - Эй! Полегче! Никто не обещал сразу раскидывать ноги! Я может быть просто, в гости приехала, вновь поглядеть на красоты Востока! - взвизгнула весело девица.
      - Об этом поговорим чуть позже, - пообещал Никита, стаскивая с себя брюки. - Расскажешь о своих планах через пол часа.
      Ромашкин приподнял на Вальке футболку, и после веселой борьбы оба запыхтели от наслаждения жизнью. Спустя несколько минут, разомлевшая девчонка закурила, а Никита бешено прокручивал в голове план дальнейших действий. "Урал" следовало отогнать в парк, послать к черту Алсына и зампотеха, отбиться от наседавших дружков, требовавших сегодня прощального банкета. Нынче в планах только Валентина.
      - Валь! - окликнул лейтенант курившую обнаженную девушку. - Ты как в квартиру-то попала?
      - Да, солдатик какой-то запустил, - усмехнулась в ответ Валюха. - Я с чемоданом дошла до калитки, какая-то женщина указала дом, где ты живешь, довела до порога, а тут на двери замок висит. Что делать? Хоть обратно возвращайся в Ульяновск. Соседка сказывала, что ты в Афганистан уезжаешь или уже уехал. Это правда? Собираешься?
      Девушка вопросительно посмотрела на Никиту, он в ответ промолчал и начал поднимать с полу разбросанную одежду. Не получив ответа, Валюша продолжила рассказ:
      - Поставила чемодан на столик, присела на лавочку, а тут солдатик какой-то посыльный во двор забежал. Оторопел, спрашивает, не жена ли я твоя? Жена, говорю я ему, учебно - полевая, тренировочная. Солдат расхохотался, достал откуда-то из тайничка ключ, отпер замок, показал, куда вещи поставить, где и что можно взять, как пользоваться, и вихрем убежал. За тапочками, сказал, приходил. Мол, ординарцем служил у взводного. У какого взводного? "Шмерт" какой-то или "Смерт".
      - О покойниках не говорят плохо и не шутят! - нахмурился Никита. Мишка Шмер недавно погиб. Я тебе расскажу о нем много интересного. Ты его на свадьбе брата, скорее всего не запомнила.
      - Ой, извини, я не знала! - всплеснула руками Люся. - Не помню по фамилии, может, в лицо и узнала бы....
      Минуту они молчали, а потом она нахально посмотрела и спросила:
      - Ты уже угомонился или можешь еще повторить? Мне ждать продолжения или вставать?
      Никита на секунду задумался, а затем вновь начал раздеваться. Вид молодой обнаженной женщины был соблазнителен. "Куда она денется эта машина? Пусть водила отсыпается!" - подумал Ромашкин и бросился с воинственным кличем обратно на диван.
      Растрепанный и взъерошенный лейтенант выбрался из домика примерно через час. Водитель спокойно всхрапывал, ему было тоже наплевать на сбор и перевозку металла. Солдат спит, а служба, как известно, идет в нужном направлении.