Юность Маши Строговой

      Толпа проводила до самого дома учительницу и ее безрукого мужа.
      Иван Никодимович окинул взглядом стены, знакомые до каждого гвоздика, задержался на книжной полке, поздоровался с Ириной Федотовной и, увидев Машу, безразлично кивнул ей. Что-то оборвалось в сердце Маши.
      Ни в ком - ни в отце, которого она помнила всегда за письменным столом, ни в Аркадии Фроловиче, ни в матери, ни даже в тете Поле - Маша не наблюдала такой цельности душевных и физических сил, такой широты интересов, а главное, разнообразных умений, как в дяде Иване.
      Отец, увидев сломавшийся стул, смущенно покашливал, а мать говорила:
      "Какой ты мужчина? Не умеешь вбить в стену гвоздь!"
      Иван Никодимович все умел и все любил делать.
      Он оборудовал колхозную пасеку; когда пчелы роились, с пасеки бежали за ним. И в хате-лаборатории половину приборов смастерил своими руками ветеринар Иван Никодимович. Отправляются ли в ночь мужики на рыбалку стучат под окном Ивана Никодимовича, а он уж штопает сети; но наутро ему ничего не стоит верхом без седла ускакать куда-нибудь за двадцать тридцать километров поднимать заболевшую корову или лошадь.
      Какой неукротимой силой он был одарен от природы!..
      Маша ответила на кивок дяди Ивана виноватым взглядом. Иван Никодимович отвернулся. Он нестерпимо хотел курить и страдал оттого, что стеснялся при жене сказать об этом санитарке.
      Прикусив запекшуюся губу, он молчал. Пелагея Федотовна легко двигалась по комнате. Скоро на столе появились самовар, вино и еда. Пелагея Федотовна принесла откуда-то пачку папирос и, не переставая рассказывать о деревенских и районных новостях, мешая важное с пустяковым, зажгла папиросу, села рядом с мужем, обняла его одной рукой за плечи, а другой поднесла к губам папиросу. Он жадно затянулся. На виске его надулась синяя жила. Он, захлебываясь, глотал дым, а она все говорила, но голос ее звучал слабее, и все догадались, что она очень устала.
      - Замолчи, Поля! - вдруг прервал Иван Никодимович.
      Она послушно умолкла.
      - Ты не знаешь, какими мелочами исковеркана моя жизнь! - произнес он, не глядя на нее. - Не будем притворяться, что ничего не случилось.
      Она сняла руку с его плеча и, опустив голову, покорно ответила:
      - Хорошо. Не будем притворяться... Но вспомни, Иван, когда в жандармском отделении в четырнадцатом году завели на тебя дело и многие осторожные люди перестали с тобой раскланиваться, а мне в городской управе отказались дать школу, потому что я назвалась твоей невестой, ты пришел и сказал: "Не хочу портить вам жизнь, не хочу принимать ваши жертвы. Прощайте!" Как бы я стала жить, если бы ты действительно ушел тогда, Иван?
      И вдруг, глядя на него в упор, Ирина Федотовна сказала:
      - А Кирилл умер. Ваня, ты ведь не знаешь, что умер Кирилл?
      - Что такое? - бледнея, переспросил Иван Никодимович.
      Он навалился грудью на стол и пошатнул его. И только сейчас, в первый раз после встречи с ним, Пелагея Федотовна заплакала, громко, навзрыд.
      ...Через месяц Маша получила извещение из Москвы: роно вызывало ее на работу.
      Начались сборы. Ирина Федотовна потихоньку вздыхала, боясь отпускать Машу одну. Никто не сказал об этом ни слова, но без слов было решено, что Ирина Федотовна останется во Владимировке. Для всех было неожиданностью, что именно с ней Иван Никодимович чувствовал себя просто и легко. Она подавала ему папиросу за папиросой и говорила о Кирилле Петровиче. Иван Никодимович понимал, что она говорит потому, что не может не говорить.
      Так они сидели часами вдвоем и толковали. Что-то оттаивало, отходило в Иване Никодимовиче.
      Но иногда гримаса страдания исказит его мужественное, красивое лицо. Тогда он отказывается есть, уходит из дому и в угрюмом одиночестве шагает по дорожкам сада или задворкам, чтобы не встретить людей, проберется в лес. В такие часы его никто не зовет и не ищет, почему-то тихо говорят о посторонних, незначительных вещах, а Пелагея Федотовна посидит у окна, хрустнет пальцами и, словно догадавшись о чем-то, уйдет в деревню.
      Когда спустя много времени Иван Никодимович, с осунувшимся от усталости и голода лицом, вернется домой, на крыльце его ждут: из правления колхоза, с молочной фермы - кому-нибудь неотложно нужен совет.
      Исподволь, с упорством и терпением любви Пелагея Федотовна вводила своего павшего духом мужа в круг интересов деревенской жизни.
      Наступил день отъезда Маши.
      - Ты не сердись, что я отбил ее у тебя... - сказал Иван Никодимович, кивнув в сторону Ирины Федотовны. - Поля не справится одна.
      - Дядя Иван, - спросила Маша, впервые почувствовав себя в силах быть откровенной, - что вы будете делать?
      Ирина Федотовна за спиной Ивана Никодимовича, сделав страшные глаза, грозилась Маше.
      - Мы еще не надумали с ней, - ответил Иван Никодимович, указав на Пелагею Федотовну.
      Тетя Поля вспыхнула девичьим румянцем, сжала ладонями его седые виски и поцеловала в голову.
      - Дай срок. Надумаем.
      Она суетилась, собирая Машу в дорогу, объясняла, что положила в корзинку, какие вещи отправила на станцию с попутной подводой, велела писать и, наконец, спросила Ивана Никодимовича:
      - А что, Ваня, не подарить ли Маше ту тетрадку? Помнишь, я завела ее, когда нам с тобой пришлось встретиться. Там наша юность записана.
      Ирина Федотовна, которая без страха не могла вспомнить голодные и угрюмые месяцы, прожитые после эвакуации в Москве, заплакала.
      - Маша, как ты там будешь? Пиши нам. Боюсь, не сумеешь ты справиться с жизнью одна.
      - Сумею, мама! - весело ответила Маша.
      Тетя Поля проводила ее до околицы:
      - Ну вот, догнала меня, Маша. Теперь мы с тобой товарищи по работе.
      Она долго стояла у плетня и смотрела на дорогу, прикрыв глаза ладонью.
      Маша сняла туфли и пошла босиком. В сумочке ее лежала тетрадка с рассказом о юности тети Поли.
      Впереди ждала новая жизнь.
      Глава 28
      На полустанок Маша пришла с запасом: до поезда оставалось два часа. Она постояла на скучной, пыльной платформе, посмотрела, как убегают вдаль, блестя на солнце, рельсы, напилась из колодца холодной до ломоты в зубах воды и ушла в сосенки, которые стайками толпились позади станции. После раскаленной дороги среди открытых полей, на которых белая корка земли потрескалась от зноя, роща дохнула в лицо густым ароматом смолы и живительной свежестью. Маша как вступила в сосенки, так и упала на траву, прильнув к ней горячей щекой.
      У самого глаза суетливо пробежал муравей, смятая травинка разогнулась и встала, прыгнул кузнечик.
      Отдохнув, Маша взяла из сумки тетрадь тети Поли и прочитала.
      ДНЕВНИК
      1912 год, 16 апреля
      Сегодня случилось такое необыкновенное событие, что я решила завести дневник. Многие наши девочки ведут дневники и записывают разные глупости, вроде: "Ах, какой душка наш учитель истории Константин Петрович! Буду его обожать и учить ему уроки на пятерки". Могу даже точно сказать, кто написал такую глупость: Муся Георгиевская. Или вот еще: "Как я мечтаю о столичной жизни, шуме, блеске и нежных звуках вальса!"
      Муся Георгиевская читала девочкам свой дневник; мне почему-то было стыдно слушать. А Константин Петрович вовсе не душка, он умный и всесторонне образованный. Мусе Георгиевской он поставил единицу.
      Вот что сегодня случилось.
      Мы возвращались с Иришей после уроков домой и только что миновали мужскую гимназию, как увидели - бежит гимназист. Он летел так быстро, словно спасался от погони. Действительно, за ним гнался швейцар Семен, крича на всю улицу: "Господин гимназист, задержитесь!" Ириша стала подавать гимназисту сигналы, чтобы скрывался в проходной двор, но он не заметил и летел прямо на нас. Он так запыхался и был такой бледный, что жалко было на него смотреть. Он сказал: "Вы Тихомирова Поля, я знаю о вас от библиотекарши. Спрячьте, пожалуйста, не говорите никому, а если что случится - тогда сберегите".
      И он передал какие-то книги, завернутые в газету. Я поскорее спрятала их в сумку. В это время подбежал Семен и очень грубо закричал: "Вас зовут, а вы никакого внимания! Инспектор приказал вернуться, пожалуйте назад в гимназию!"
      Гимназист пошел назад с гордым видом, а ведь на самом деле ему было страшно - я поняла это по его бледному лицу.
      Ириша просила посмотреть, какие книги он передал, но я не согласилась смотреть чужой секрет. Я очень беспокоюсь за этого гимназиста: зачем его звал инспектор, и не могу заснуть. Поэтому я завела дневник, но никому не покажу.
      18 апреля
      Ничего не понимаю - гимназист пропал. Мы с Иришей нарочно тихо возвращаемся домой, но он не догоняет и не подает никаких признаков жизни. Как жаль, что у нас нет знакомых в мужской гимназии и некого расспросить! Я зашла в библиотеку, но библиотекарша, которая говорила ему обо мне, посмотрела на меня и не задала никаких вопросов, а я не знала, как завести разговор.
      Да, вот что еще случилось. На уроке истории Константин Петрович рассказывал, что в царствование Николая I были сосланы или погублены многие писатели, например Пушкин, Лермонтов, Рылеев, Шевченко, но вошла классная дама, Зоя Викторовна, и Константин Петрович сразу переменил тему.
      После урока Муся Георгиевская шепталась с Зоей Викторовной - должно быть, передавала рассказ Константина Петровича; глаза Зои Викторовны выражали ужас.
      Буду изучать всех наших великих русских писателей, а с Мусей Георгиевской у меня не может быть ничего общего.
      Скорей бы разъяснилась тайна.
      24 апреля
      Товарищ, верь! взойдет она,
      Звезда пленительного счастья,
      Россия вспрянет ото сна,
      И на обломках самовластья
      Напишут наши имена.
      А. С. Пушкин
      Я переродилась, у меня есть цель жизни! Незаметно для всех сказала об этом сегодня Константину Петровичу. Он покраснел, оглянулся по сторонам и, ничего не ответив, ушел. Обидно! Где великие люди, которые ничего не страшатся и смело идут на борьбу с жестоким царизмом?
      26 апреля
      Страшная новость! Зоя Викторовна явилась утром, поправила на груди золотую цепочку от часов и сообщила: "За непослушание начальству и вольнодумие из шестого класса мужской гимназии исключен гимназист Иван Пастухов".
      Она долго разъясняла, что надо остерегаться дурных знакомств и не читать запрещенные книги, и так далее. Я не слушала. Тайна открылась: Иван Пастухов - это тот гимназист.
      28 мая
      Я не очень давно начала свой дневник, а как изменилась с тех пор моя жизнь! На вид все по-прежнему: экзамены, весна, распустилась сирень в нашем саду, весь город цветет - все прежнее, и все не то.
      Мне исполнилось шестнадцать лет, я стала взрослой.
      Недавно к нам пришли два гимназиста. Они вызвали меня в прихожую, поздоровались.
      От них я узнала, что Ваня Пастухов арестован.
      3 августа
      Сегодня в саду я увидела на березе два желтых листа: еще стоит жаркое лето, а уже грозит осень. Аркадий Горячев и Кирилл Строгов (Ванины товарищи) приходят почти каждый день. Они тоже в городе проводят каникулы. Как много мы перечитали в это лето, как много я узнала! Мы прочитали подряд всего Некрасова, Щедрина, Успенского и "Что делать?" Чернышевского. Кирилл и Аркадий считают Рахметова своим идеалом. Действительно, какая идейность и железная воля! Ириша тоже иногда слушает, но мало понимает: ей больше нравится играть с подругами в лапту. Когда она убегает и мы остаемся одни, мы изучаем Энгельса и Плеханова. Эти книги передал тогда Пастухов; Аркадий обещал, кроме того, достать очень важную для них брошюру Ульянова.
      Кирилл и Аркадий связаны с рабочими, они бывают "там", но меня, я догадываюсь, не решаются пока ввести.
      Удивительная между ними дружба, а вначале была страшная вражда, которая тянулась довольно долго. Вот как это было. Кирилл писал эпиграммы и однажды жестоко высмеял Аркадия. После этого они стали драться везде и всюду, жизнь стала невыносимой. Как это ни странно, конец вражде положил инспектор Златопольский, вернее - история, связанная с ним. Инспектора Златопольского знают в нашем городе все, даже маменька. Он молодой; Муся считает, что очень красивый. Какие у него усы! Я ненавижу его рыжие пышные, закрученные на концах усы! Инспектор Златопольский преследует гимназистов и делает обыски в партах. Он запрещает гимназистам собираться, читать.
      Однажды к его приходу гимназисты положили на кафедру "Человека в футляре" Чехова. Инспектор приказал Семену сжечь Чехова в печке. Просто дурак! Но скорее всего, он жандарм. Я его ненавижу!
      Однажды Кирилл Строгов написал эпиграмму:
      ВОСПИТАТЕЛЬ ЮНОШЕСТВА
      Тебе бы с рыжими усами
      Не здесь командовать над нами,
      Тебе б на площади парад
      И строй напуганных солдат!
      Присутствует сам Николай.
      Эй, выше ногу поднимай!
      У, как бушевал инспектор! Он догадывался, что автор - Строгов, но вызвал Аркадия Горячева. Дверь учительской была заперта; инспектор крутил ус и ласково выпытывал у Аркадия, кто написал:
      - Ты ведь знаешь, что Строгов написал. Он твой враг. Скажи, что он написал, и Строгова не будет в гимназии!
      Потом он начал стучать кулаком по столу и кричал:
      - Болван! Я тебя исключу из гимназии, если ты не откроешь, кто написал!
      Аркадий учился тогда в пятом классе. Он чуть не заплакал от страха (я думаю - заплакал) и от досады, что приходится пропадать из-за Кирилла, с которым они дрались целый год.
      Он ничего не сказал.
      С этого случая началась их дружба на всю жизнь.
      Аркадий придумал девиз: "Верность в счастье, верность в беде, верность в бою".
      О Ване Пастухове никаких известий. Мы часто о нем вспоминаем и не забудем никогда этого человека, который посвятил свою жизнь борьбе за освобождение угнетенного рабочего класса.
      1913 год, 27 января
      Ничего не получилось из моего дневника, не хочется мне его вести нечего записывать.
      Один день похож на другой - в гимназии скучно. В гимназии нехорошо!
      Сегодня Зоя Викторовна, сделав умильные глазки, сказала Мусе Георгиевской:
      - Я встретила вашу maman в театре. Вы из-за границы выписываете туалеты?
      Муся скорчила гримасу (она учится перед зеркалом корчить гримасы и воображает, что красиво) и небрежно ответила:
      - Из Парижа.
      Скорее бы кончить гимназию!
      Аркадий и Кирилл обещают взять меня на собрание рабочего кружка. Я очень готовлюсь.
      15 февраля
      Ночь. Я дождалась, когда все заснут, чтоб записать, что случилось.
      Я получила от Вани Пастухова письмо. Вот оно:
      "Здравствуйте, Поля!
      Я снова свободен, то есть имею право жить, где хочу, за исключением нескольких городов. Передайте друзьям:
      Где б ни был я
      В огне ли смертной битвы,
      При мирных ли брегах родимого ручья,
      Святому братству верен я!
      Они поймут. Я напишу им, если вы ответите, что можно писать. Кроме того, передайте, что ту замечательную книгу, которая называется "Буря! Скоро грянет буря!", я продолжаю изучать и сейчас.
      Я вас помню. Как сочувственно вы на меня взглянули, когда швейцар Семен гнался за мной! Я надеюсь, что вы остались той же серьезной девушкой, какою аттестовала вас библиотекарша, а не превратились в "барышню".
      Жму руку и жду письма. Что у вас?
      И в а н П а с т у х о в"
      Письмо зашифровано. Мы отлично поняли, о каком братстве пишет Пастухов и какую он читает книгу.
      Хорошо жить, радостно, и пусть скорее грянет буря!
      25 февраля
      Просидели всю ночь в нашей прихожей, из которой не виден на улицу свет. Милая мамаша, она верит, что мы готовились к письменной по алгебре, только удивляется, зачем выбрали такое место и как случилось, что я отстала и нуждаюсь в помощи. Ириша выручила: она сказала мамаше, что раз со мною случилась такая беда и пришлось обратиться к репетиторам, надо быть чуткими. И будто в прихожую мы спрятались от стыда - как бы кто не увидел в окно.
      А мы читали "Что делать?" Ленина.
      Завтра опять идем на сходку, ожидают товарища из Петербурга.
      6 апреля
      Никто не думал, что так повернется дело. У нас в гимназии был вечер. Я прочитала реферат на тему "Тургеневские девушки". Преподаватель словесности красноречиво доказывал, что идеал русской девушки - Лиза Калитина. Он приводил убедительные доводы, но я не могла с ним согласиться и свой реферат построила так, чтобы доказать значение Елены из "Накануне". Героическая девушка отдает все свои силы революционной борьбе - что может быть прекрасней!
      Во время моего доклада в зале была такая тишина, что мне становилось и жутко и весело.
      В первом ряду сидели почетные гости. Неожиданно инспектор Златопольский вскочил. Честное слово, его закрученные усы сейчас встали дыбом, он заложил руку за борт мундира и, выбросив ногу вперед, прогремел:
      - Прекратить недопустимую пропаганду!
      Из глубины зала, где сидели приглашенные гимназисты, раздался возглас:
      - Тургенев тоже стал запрещенным?
      Инспектор Златопольский покинул зал. Начальница, встревоженная, последовала за ним. Классные дамы обмахивались кружевными платочками "ах! ох!" - и Зоя Викторовна стащила меня со сцены.
      Вдруг, почти оттолкнув ее, на сцену вскочил Кирилл:
      - Товарищи гимназисты и гимназистки! Мы должны смело сказать: не хотим учиться в гимназии, где нашу мысль душат, совесть усыпляют. Рабочие всей России готовятся к борьбе. Пойдем с ними, только там наша школа!
      Все слушали, онемев от изумления. Никого из учителей не было в зале. Зоя Викторовна выбежала при первых же словах.
      В середине речи Кирилла появился Константин Петрович. Он поманил меня пальцем и шепотом сказал:
      - Уведите его, уходите скорей! Дело принимает плохой оборот, - и торопливо пошел к выходу, как будто ничего не видел и не слышал.
      Мы условились с Кириллом и Аркадием не встречаться в эти дни. Надо спрятать все книги. Мы простились, но я догнала их и на всякий случай сказала: "Верность в беде, верность в бою".
      10 апреля
      Кирилл исключен из гимназии.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      1914 год, 25 мая
      Выпускные экзамены...
      Сколько горя принес этот год! Умер отец! У нас дома было два обыска. После этого я потеряла все свои репетиторские уроки. Остался один, из-за которого я хожу на край города. Мамаша состарилась от слез и нужды. Мы с Иришей пытаемся скрасить ей жизнь, но что-то плохо удается.
      Аркадий и Кирилл уехали в Петербург.
      И мне бы...
      Если удастся кончить гимназию с золотой медалью, тогда Петербург, Высшие женские курсы, рабочее движение...
      Константин Петрович уверяет, что золотая медаль обеспечена. Он называет меня "своей гордостью". Но о моем будущем в Петербурге он никогда не говорит.
      29 мая
      Как все перевернулось! Без предупреждения приехал Ваня Пастухов.
      Я сидела в саду и повторяла к экзаменам билеты. Книга выпала у меня из рук, когда он пришел.
      Не помню, сколько часов мы просидели на скамейке. Вечером я пошла его проводить. Цвела сирень. Наш маленький город был весь душистый, лиловый. И казалось, в этих садах, утонувших в цвету, живут прекрасные люди, о которых тосковал Чехов. Мы шли главной улицей, в конце ее стоял закат, как будто натянули во все небо алое знамя.
      Ваня сказал:
      Вся в зареве горна рука,
      Верна, и тверда, и метка.
      Вдруг из переулка показался инспектор Златопольский. Он теперь очень важное лицо в нашем городе, лучше бы не попадаться ему на глаза.
      Боже мой! Как посмотрел на нас инспектор и весь залился краской, словно огнем!
      Ваня ответил дерзким, спокойным взглядом.
      После он мне сказал:
      - Хорошо, что это мстительное животное вас не знает.
      Я промолчала о тургеневском вечере.
      30 мая
      Вызвали к начальнице.
      Она приняла меня стоя. Стыдно признаться: ее шелковое шуршащее платье, лорнет с перламутровой ручкой и презрительная надменность во взгляде - все повергает меня в страх.
      - Тихомирова, вы прогуливались вчера по главной улице города с гимназистом, исключенным за дурное поведение и вредное направление мыслей. - Она подождала, не буду ли я возражать. - Вы позорите нашу гимназию и свое доброе имя.
      При этих словах мною овладела какая-то небывалая, грозная смелость.
      И я сказала, глядя ей прямо в лицо:
      - Мысли Ивана Никодимовича Пастухова достойны уважения. Я горжусь своей дружбой с ним.
      Не помню, что кричала после она и все сбежавшиеся классные дамы.
      Зоя Викторовна шипела, жаля крошечными глазами-пиявками:
      - Вас пощадили в прошлом году... Выгнать бы в судомойки!
      Пощадили?! Не нужна мне ваша пощада!
      3 июня
      На экзамене по истории присутствовали попечитель и инспектор Златопольский. Константин Петрович сидел за зеленым столом, бледный и злой.
      Меня спросили самой последней. В зале не осталось никого из гимназисток, когда я вышла к экзаменационному столу. Я стояла одна перед ними - попечителем, начальницей и инспектором Златопольским.
      Константин Петрович опустил голову и все время, пока я отвечала, не поднял глаз.
      Почему мне не задали ни одного дополнительного вопроса? Все молчали. Инспектор Златопольский нагнулся к начальнице и что-то шептал.
      Я видела - Константин Петрович крупным, решительным почерком поставил в журнале "пять".
      6 июня
      Они вывели мне за историю тройку. Прощай золотая медаль!
      18 июня
      Константин Петрович подал в отставку. На днях он уезжает из города. Мы с Ваней зашли его навестить. Он осунулся и похудел в эти дни, но стал как-то веселей и моложе.
      - К черту это грязное болото! - сказал Константин Петрович. - Они хотят отнять у нас право даже на честность...
      14 июля
      Война! Что будет? Война!..
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      1916 год, декабрь
      Снова извлекла на свет тетрадку. Но что это за дневник! Какие-то обрывки, а не дневник. Напишу страничку, когда случится важное событие, и куда-нибудь запрячу тетрадь на год или два.
      Сегодня не случилось никакого события, просто мне грустно, тоскливо.
      Белый-белый снег, сугробы под окнами, тихое деревенское небо. Я полюбила Владимировку. Инспектор Златопольский сослал меня сюда вроде как в ссылку.
      Ничего! Мне ведь не всегда бывает тоскливо - очень редко. Перебирала сегодня письма, их толстая пачка.
      Что-то готовится там, на фронте. В последнем письме Ваня написал: "Кончится с немцами война - начнется, надо полагать, другая. А может быть, и раньше".
      Сегодня в сумерки зайдут Бочаров и Ефимов. Надо, чтобы никто не заметил. Я дам им почитать те брошюры, которые мне переслали из города. Я давно присмотрелась к этим ребятам. Думаю, что пора.
      Идут годы и жизнь - я работаю, жду. Все жду и готовлюсь. И только иногда, словно в кулак, стиснет сердце тоска.
      Но довольно!
      1917 год
      Не знаю, кто донес о наших чтениях. Подозреваю, мучаюсь, а точно ничего не знаю. Скорее всего, наш батюшка, отец Леонид. Последние дни он ходил за мной по пятам.
      Не думала, что расправляться со мной прискачет сам инспектор Златопольский.
      Я занималась в классе, когда к крыльцу подлетели сани, жандарм отбросил полость.
      Ух, как раздобрел, весь разбух, налился жиром сановитый чиновник! По усам только и можно узнать; правда, усы теперь опущены вниз, длинные, рыжие.
      Был грязный, гнусный допрос. Не буду описывать. Поскорей бы забыть!
      У меня хватило сил промолчать два часа. Но на один вопрос я ответила.
      - С проходимцем Пастуховым, надеюсь, знакомство не поддерживаете?
      - Иван Никодимович Пастухов - мой жених. Извольте о нем выражаться почтительно.
      Милые мои друзья! Ваня, Аркадий, Кирилл, сестренка Ириша, вспомните скорей меня, сейчас, в эту минуту, подумайте обо мне!
      Они сказали, что увезут меня в город. В тюрьму.
      Я не боюсь.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Дневник обрывался. Потеряны или вовсе не написаны дальше страницы?
      Маша еще перелистала тетрадь. Юность отцов! Какое-то особое чувство нежности и гордости вызвал в ней этот рассказ. Как близки, понятны отец, тетя Поля, дядя Иван, Аркадий Фролович!
      Она спрятала в сумку пожелтевшие листочки и поднялась с травы.
      Скоро поезд.
      Вдруг ей сильно захотелось в Москву. В эту трудную, взрослую жизнь, какая ждала ее там, Маше казалось - она войдет не одна, как будто друг шел с ней рядом.
      Она простилась взглядом со своим недолгим тенистым приютом, подобрала на память две сосновые шишки и поторопилась на платформу.
      Железнодорожный служащий в фуражке с красным околышем ударил в колокол. Поезд вышел с ближайшей станции.
      Глава 29
      Письмо, полученное Машей в первый же день ее возвращения домой, было самой удивительной новостью. Усков писал, что приехал в Москву, заходил три раза и что произошли важные события, о которых Маша даже не подозревает. Дальше следовала цитата из Блока:
      Но узнаю тебя, начало
      Высоких и мятежных дней...
      И больше ничего. Привет с восклицательным знаком и подпись: "Юрий Усков".
      Маша в недоумении перечитывала письмо, стараясь угадать смысл тех намеков, какие оно заключало, но ничего не поняла. Она кончила тем, что скомкала письмо и бросила на стол, но через минуту, разгладив бумажку, перечитала вновь.
      Какие важные события произошли в жизни Мити Агапова? Маша не сомневалась, что Усков приходил рассказать о нем, и, судя по тону письма, рассказать что-то неожиданно счастливое. Ее необузданное воображение подсказывало самые невероятные догадки.
      Чуть ли не представилось ей, что Юрий явился в Москву посланцем от Мити.
      "Ах, что мне в том? Теперь это не может иметь никакого значения".
      Но она понимала, что обманывает себя.
      Усков не появлялся. Боясь разминуться с ним, Маша откладывала со дня на день посещение роно и, вместо того чтобы заняться подготовкой к урокам, читала, лежа на диване. Она ломала голову над тем, как разыскать Ускова, не догадываясь позвонить Валентину Антоновичу, а между тем естественно было предположить, что Юрий навестит профессора.
      Явился он к Маше, когда она перестала ждать и, призвав на помощь все свое благоразумие, решила, что с прошлым покончено раз и навсегда. В тот же день, приведя в порядок туалет, она собралась в роно и надевала перед зеркалом шляпу, когда раздался звонок.
      Усков ворвался в прихожую подобно буре. Он так энергично потряс Маше руку, что у нее хрустнуло запястье. Он ничего еще не сказал, кроме нескольких бессвязных вопросов, которые выпалил залпом:
      - Как живешь? Как ты доехала тогда? Где работаешь?
      А Маша уже поняла, что приезд его в Москву не имеет никакого отношения к Мите Агапову.
      Подавив разочарование, она пригласила Юрия в комнату и с такой грустной улыбкой присела на диван, что только Усков мог не заметить. Но Усков был слишком возбужден и занят собой, чтобы заметить что-нибудь.
      - Прочитала письмо? Поняла?
      - Нет, конечно, ничего не поняла.
      - Неужели? Однако что ты подумала?
      Что подумала? Разве могла Маша признаться?
      - Ясно одно: с тобой случилось что-то очень приятное.
      По лицу Ускова нетрудно было угадать, что он вступил в полосу удач.
      - Представь... Конечно, тебе не могло прийти это в голову. Представь, я аспирант.
      Маша ахнула:
      - Юрий! Ну какой же ты молодец! Как я рада за тебя! Нет, право же, ты молодчина!
      Юрий повертел в руке кепку, подбросил, поймал и, справившись таким образом с волнением, продолжал:
      - Экзамены кончены. Мучения позади. Я аспирант Госпединститута, и Валентин Антонович - мой научный руководитель. Он необыкновенный, изумительный человек! Скоро ты прочтешь его работу о "Слове". Вот, Маша, умница! Такого еще не встречал. Ну и работал же я после твоего отъезда! И не писал потому. Вот, думаю, будет сюрприз! Но сколько я вытерпел с переводом в Москву! Готов на любые жертвы, лишь бы учиться здесь. Стоит только зайти в Ленинскую читальню... Нет, что ни говори, здесь совсем другой уровень, сам воздух пропитан академичностью. "Москва, Москва! Люблю тебя, как сын, как русский, сильно, пламенно и нежно!"
      Произнеся эту длинную восторженную тираду, Усков сел верхом на стул, опершись на спинку подбородком, устремил на Машу испытующий взгляд и только теперь увидел, как она изменилась.
      - Ты похудела. Ты не очень весела, Маша. Да, где Кирилл Петрович?
      - Папа умер.
      - Маша! Маша!
      Она быстро поднялась.
      - Если у тебя есть время, пройдемся вместе в роно. Сегодня я должна получить направление в школу...
      - Ну, расскажи, какие у вас там новости? - спросила она, когда они вышли на улицу.
      Юрий обстоятельно изложил институтские события: кто как кончил, куда получил назначение, кто из эвакуированных вернулся домой, передал привет от Дильды и Дорофеевой, и только о Мите Агапове не обмолвился ни словом этот неисправимый чудак.
      А Маша скорее откусила бы язык, чем задала хоть один вопрос. Юрий видел ее спокойное лицо. Если б он знал, чего стоило ей спокойствие! Но он ничего не знал и подумал: "Должно быть, Ася права, что там полный разрыв. Хороший я был бы осел, если б завел речь об этом!" Так они подошли к роно. Маша вдруг перетрусила:
      - Юрий, честное слово, я так волнуюсь, что впору бежать.
      Вот в это время Юрий и принял решение, которое имело серьезные последствия в его личной жизни:
      - Идем, Маша! Я тоже поступлю в школу.
      Еще утром этого дня он не подозревал, как необходимо совмещать теорию с практикой; теперь же твердо был убежден, что без школы обойтись невозможно. В конце концов, аспирантура приведет к такой же педагогической работе. Какой получится из него преподаватель вуза, если о школе он не имеет понятия!