Шелл Скотт (№13) - Смерть выберет тебя

— Ага. На грязной рубашке. Десять к одному, что Брайс убил и похоронил ее на Эмерод. Нам остается только узнать, почему он это сделал. Манжеты рубашки в грязи. Ребята из лаборатории смогут, вероятно, доказать, что грязь из могилы.

Сэм поговорил с кем-то из отдела, потом сказал мне:

— Ребята из лаборатории уже изучили конверт, оставленный Брайсом в почтовом ящике Зоу Авилла. В нем только чистый листок бумаги.

— Оно и понятно.

— Брайс, конечно, испарился?

— Ага. Расскажи мне о нем. Наверняка у тебя под рукой его досье?

— Он обвинялся в совершении половины преступлений, предусмотренных уголовным кодексом, но осудили его лишь пару раз: по пятьсот восемнадцатой статье восемь лет назад и по двести сорок пятой — всего два года назад. В последний раз он отсидел год, а в первый — четыре года.

Статья 245 Уголовного кодекса предусматривает наказание за вооруженное ограбление, а 518-я — за вымогательство. Я спросил:

— Что именно по пятьсот восемнадцатой?

— Шантаж. Он попался вместе с девкой по имени Энн Корона. Она отсидела два года в тюрьме Техачапи, а он — четыре в Квентине.

Сзади меня кто-то взвел курок револьвера.

Этот звук ни с чем не спутаешь, если слышал его раньше. Мой собственный револьвер двойного хода производит тот же звук, что и только что услышанный мною, — двойной металлический щелчок, звук смертельной угрозы. В тот самый момент, когда я услышал его, в моей голове промелькнула мысль, что фраза «два года в Техачапи» уже была мне чем-то знакома. Но у меня не было даже времени додумать эту мысль до конца.

Телефонную трубку я держал в левой руке, а правую попытался быстро и незаметно сунуть под пиджак за моим служебным кольтом. Но куда там!

Тихий, но вполне мужской — жесткий, вибрирующий, «без дураков» — голос произнес.

— Не делай этого, Скотт. Положи трубку. И лучше не дотрагивайся до своей пушки.

Глава 12

Я положил трубку на стол, а не на рычаг аппарата, поднял руки над головой и повернулся. Сам Дэн Брайс. С револьвером в правой руке, нацеленным мне точно в солнечное сплетение. Он бросил взгляд за мою спину, и гнев просто брызнул из его глаз.

— Положи трубку на место, — взревел он, потом передумал:

— Не надо, я сам сделаю это. Отойди.

Я остался стоять на месте. Брайс и так уже был перепуган, и если я правильно сдам карты, то смогу напугать его еще больше, достаточно, чтобы справиться с ним. Вероятно, он находился где-то поблизости от дома, посчитав неразумным оставить машину перед домом, и вернулся в дом, чтобы прихватить нечто, забытое впопыхах. И конечно же он увидел мою машину на подъездной дорожке.

Он повторил:

— Отойди, Скотт. Или иначе получи свое сию минуту, если хочешь.

В первый момент, судя по выражению его жесткого, красивого лица, я думал, что сейчас он выстрелит, и быстро проговорил:

— Ты сейчас разговариваешь непосредственно с отделом по расследованию убийств.

— Чего? — Это его озадачило.

— Ты же знаешь, кто такой капитан Сэмсон, нет?

Он промолчал. Однако он, несомненно, знал, кто такой Сэмсон. Его взгляд на секунду задержался на телефоне.

— Вот именно, — подтвердил я, — капитан отдела по расследованию убийств, из полицейского управления Лос-Анджелеса. Поприветствуй Сэма.

Он никак не мог этому поверить. Не сразу.

— Какой сюрприз, Брайс, не правда ли? — продолжил я. — Если бы ты выстрелил сейчас в меня, ты, вероятно, оказался бы первым человеком в истории, кто сделал бы это в присутствии начальника отдела по расследованию убийств. Это заслуживает огромных заголовков в газетах по всей стране, внимания всех телеграфных агентств...

— Заткнись.

— Ты слышишь все это, Сэм? — крикнул я. Из трубки доносились пронзительные крики. Хоть и очень загорелый, Брайс заметно побледнел. Он был сильно смущен, чего я и добивался.

— Я только что сказал Сэму о том, что нашел твою запонку.

— Запонку? — Его голова дернулась в мою сторону. По выражению его лица я понял, что он уже обнаружил пропажу одной запонки.

— Ага, — подтвердил я. — Не ту, что осталась в твоей испачканной рубашке, а ту, что ты обронил у могилы, которую вырыл для Зоу — или Энн, Ферн, Гэйл или Сюзанны — на улице Дюмонт.

— Дюмонт? Но это было не...

Он спохватился. Но этого было достаточно. Он было сказал, что могила была не на Дюмонт, а на Эмерод. Он побледнел еще больше и сглотнул. И он едва не застрелил меня, но вместо этого только потребовал:

— Повернись!

Что мог я поделать? Он был в таком настроении, что любое колебание с моей стороны могло вынудить его нажать на спусковой крючок. Я повернулся и услышал, как он прыгнул в мою сторону.

Я попытался развернуться и ударить его, но было уже поздно. Слишком поздно. Он выдохнул, и тяжелая рукоятка револьвера опустилась на мой затылок. От удара моя черепушка чуть не раскололась. Пока еще я был в сознании, но почувствовал, как мои колени превратились в пустоту, куда я и проваливался. Боль взревела и вспыхнула в моей голове, стрельнула в шею, и я ощутил только глухой стук, когда рухнул на пол.

Я потянулся за своей пушкой, увидел рядом его ноги, даже ухитрился откинуть голову так, что увидел его искаженное лицо в тот момент, когда он еще раз обрушил свой револьвер на мою голову. На сей раз мне даже не было больно.

* * *

Сэмсон собственной персоной склонялся надо мной, когда я открыл глаза. Его розовое лицо было сморщено в беспокойстве.

Я попытался сесть, но это движение вызвало в моей голове такое ощущение, словно кто-то снова оглушил меня. Издав стон, я вернулся в исходное положение. Я лежал на постели, все еще в доме Брайса.

— С тобой все в порядке, Шелл? — спросил Сэм.

— Угу, еще как, — еле-еле промолвил я. — Всего-то он избил меня ногами, прострелил, разрезал пополам...

— Ясно, ты уже в порядке. Что произошло? Я рассказал ему, потом спросил:

— А что Брайс?

— Он улизнул. Я слышал, как он оглушил тебя. Потом как он протопал по полу и захлопнул за собой дверь. Никогда раньше не оказывался я в подобном положении и...

— Ты слышал, как он шарахнул меня? Ты слышал это? Сэм усмехнулся:

— Ага. Прозвучало это так, словно топор врезался в дерево. Я уж подумал, что он раскроил тебе череп мясным топором или чем-то подобным.

— И пока я лежал тут и умирал, ты слушал, как он меня оглушает и бегает по комнате... Сэм рассмеялся:

— Ты не умираешь. И врач уже заклеил две легкие царапины на твоем скальпе. Ты практически готов, чтобы вернуться в свет Божий и обрести новое битие.

— Да, что улучшает самочувствие раненого, так это проявление искреннего соболезнования. Ничего удивительного в том, что я поправляюсь так быстро. Все вокруг такие добрые, такие полезные, такие заботливые садисты. — Я сделал паузу. — Так он улизнул?

Сэм кивнул:

У — Мы объявили его в местный и федеральный розыск. Теперь мы знаем его, но не понимаем пока, в чем дело. — Он помолчал. — Мне кажется, ты здорово использовал зацепку с запонкой.

Я ухмыльнулся:

— Я и сам так думаю. — Я сунул руку в карман за запонкой. — Вот...

— В чем дело? — спросил Сэм.

Я обыскал все карманы, прежде чем ответить:

— Он ее спер!

Сэм потер свой мощный подбородок и после короткой паузы проговорил:

— Во всяком случае, мы уверены, что это его запонка. Это мы знаем, но единственным доказательством служат твои свидетельские показания. А если тебя пришьют, твое слово будет приравнено к слуху и не будет принято в качестве свидетельства.

— Я не планирую своих похорон в ближайшее время.

— Да и я не планирую!

Сказанное Сэмом о свидетельстве, приравненном к слуху, было абсолютной правдой. Одинаково верно и для похищения Брайсом письма, и в отношении запонки. Я был единственным очевидцем в обоих случаях. Следовательно, умри я, и Брайс окажется почти в полной безопасности. Значит, при первой же возможности — когда у меня на линии не будет капитана отдела по расследованию убийств — Брайс постарается убрать меня.

Итак, в моем мысленном списке имя Дэна Брайса по праву встало рядом с именем Роя Тоби. Воспоминание о последнем заставило меня спросить:

— Твои парни сумели отловить Тоби и его подручных?

— Нет. Когда ребята явились в спортзал Флиса, Тоби со товарищи уже улизнул. Не нашли они и труп. Тоби, похоже, решил залечь на дно на некоторое время. — Он сделал паузу. — Ну, мне пора возвращаться на работу.

— Обратно на рудники, а? Сэм потряс головой:

— Чувствуется, Брайс врезал тебе недостаточно сильно.

Через несколько минут я чувствовал себя почти нормально. Голова моя еще болела, но это не беспокоило меня до тех пор, пока ее снова не стукнут. Сэм отправился в управление, и, когда я покидал дом, ребята из криминальной лаборатории уже заканчивали свою работу. Вскоре дом опустеет. Я сомневался даже, что полиция оставит здесь засаду, поскольку трудно было бы ожидать, что пройдоха вроде Брайса вернется сюда.

Я забрался в «кадиллак» и порулил в сторону Лос-Анджелеса.

* * *

Огюст Фелика оказался парнем среднего роста, коренастым, небритым. На нем была не застегнутая, а завязанная узлом — как это делают в Вест-Индии — голубая рубашка. Брючины его голубых джинсов были закатаны до колен, обнажая мускулистые икры, поросшие джунглями черных волос. От разбухших мышц и жил его руки казались бесформенными.

Когда я позвонил в его дверь в доме номер 1855 на Вестленд-авеню, в северном районе Лос-Анджелеса, он открыл дверь и молча уставился на меня.

— Шелл Скотт. Я только что звонил вам, мистер Фелика.

— Ага. Заходите.

Я прошел мимо него и оказался в помещении, которое можно было принять за гостиную. Трудно сказать: вперемежку с современной мебелью я увидел упаковочный ящик и гладильную доску. Но это не было мастерской, ибо Фелика пригласил:

— Пройдемте в мастерскую.

Он провел меня по коридору, затем через заднюю дверь и неухоженный газон к широкому низкому зданию, отделенному от дома. По дороге он поинтересовался:

— О чем идет речь? Об этой покойной даме?

— Ага. О Зоу Авилла.

— Ну да, копы уже побывали тут и спрашивали о ней. Она сюда не приходила, и, насколько я знаю, мы не были с нею знакомы. — Он оглянулся на меня через плечо, обнажив зубы в короткой ухмылке. — Так что я чист.

Он отпер дверь низкого здания, и мы вошли внутрь. Пока он закрывал за нами дверь, я повернулся к нему и сказал:

— Вы знаете о списке имен, найденном в ее доме?

— Ага. И о том, что и я фигурирую в нем. Но я понятия не имею, откуда она меня знала.

Я показал ему фотографии Зоу Авилла. Он покачал головой.

— Копы мне уже совали ее фотку, но я никогда не встречал ее. — Он помолчал. — Но, как я и сказал им, она могла быть той женщиной, которая позвонила мне и спросила, сколько я получил за статую типа той, которую я делаю с Мамзель, я имею в виду с Литы Коррел.

— Статуя?

— Ага. Большая каменная штука, которую я сделал для рекламной кампании. Эта дамочка заверила меня в том, что у нее совершенно сенсационная фигура и якобы она хотела бы увековечить ее в камне. И желает узнать, во сколько ей это обойдется. Когда я назвал ей сумму, она посчитала цену слишком высокой и решила пока переждать.

— Если не секрет, какую цифру вы ей назвали?

— Ту, что надо, — две тысячи.

— Она назвала свое имя?

— Может быть, но я его не запомнил.

— Спасибо, мистер Фелика. Кстати, где теперь эта статуя?

Он показал пальцем куда-то за мою спину:

— Сзади вас. С нее уже сделали копии, точно такие же, но только из пластмассы.

Я повернулся и посмотрел. И продолжал смотреть долго.

Это была Мамзель размером с Гаргантюа, обнаженная, великолепная, подавляющая, возвышающаяся над нами женщина-гора. Не то чтобы это была гора плоти, ибо скульптура была выполнена в сером камне, лишенном телесного цвета и тона. Но сделана она была превосходно и выглядела почти как живая — массивная Лита Коррел, замершая в движении.

Это, без сомнения, была Лита. Она стояла прямо, чуть откинув голову, руки опущены по бокам вдоль округлых бедер, ладони повернуты вперед, а пальцы чуть согнуты. Она, казалось, собиралась сделать шаг вперед. И каждая линия и форма статуи повторяла линии и формы потрясающей фигуры Литы.

Фелика тем временем продолжал говорить:

— Они просили сделать ее в два раза больше натурального размера. И они получили то, что заказывали. Мне пришлось снять с нее около сотни мерок.

Я просто не мог не спросить:

— Она вам позировала в таком виде?

— Немного. Однако она слишком занятая женщина, чтобы долго позировать, и я в основном работал с фотографиями, рисунками и размерами. Но несколько часов она все же попозировала мне. — Он помолчал. — Ну, она позировала не в таком виде. На ней было бикини.

Я еще раз оглядел скульптуру:

— По ней этого не скажешь.

— Такой я увидел ее и в бикини. Разве не так же она выглядит в глазах всех? — Он улыбнулся мне. — К тому же меня просили представить ее именно в таком виде. С каменной опоки были отлиты пластмассовые фигуры розового цвета. Выглядят они почти как живые. Разумеется, когда их поставят на зданиях всех отделений «Мамзель», они будут одеты в бикини. — Он сделал паузу. — Можете себе представить, как они будут выглядеть — пусть даже в бикини — торчащими высоко в воздухе над зданиями?

Я вполне мог себе это представить. Я поблагодарил Фелику за помощь и собрался уходить, напоминая себе, что меня ожидает скорая встреча с оригиналом статуи. И перед уходом я бросил еще один взгляд на нее.

Глядя на нее, я подумал, что любая женщина, которая увидит одну из пластмассовых копий, возжаждет выглядеть точно так же или хоть немного походить на нее. И мужчины тоже возжаждут, но по иной причине. По самой примитивной, даже первобытной причине. Статуя называлась «Мамзель», но я-то догадывался, как ее следует назвать. Я смотрел на нее, на ее широкие бедра, ее чуть округленный упругий живот, ее торчащие груди, ее полураскрытые полные губы и полуприкрытые веками глаза... и имя ей было:

«Ева».

* * *

Моя квартира расположена на втором этаже жилого дома гостиничного типа «Спартан». Войдя, я включил маленькую лампочку, висящую сразу за дверью и отдал салют «Амелии» — яркой обнаженной особе размером в квадратный ярд, висящей над моим фальшивым камином. Потом я сделал несколько шагов и пригляделся к одному из аквариумов с тропическими рыбками, стоящих слева от двери. У меня дома два больших аквариума и вдобавок десятигаллонный аквариум в моем офисе. Наблюдение за пестро раскрашенными маленькими рыбками, резвящимися в своих мини-морях, я считаю одним из лучших способов расслабиться. И вы удивились бы, узнав, как много" девушек чувствуют себя польщенными, когда я приглашаю их к себе домой полюбоваться на маленьких рыбок.

Я насыпал сухого корма на поверхность воды в обоих аквариумах и, пока рыбки пожирали его, принял душ, побрился и оделся в новый светло-синий габардиновый костюм. Завязывая красно-желто-голубой галстук, похожий на извержение матерчатого вулкана — мне нравится немного цвета в мужской одежде, — я размышлял над тем, что случилось за этот насыщенный день, думал о «Мамзель», Лоуренсе, убитой женщине, Дэне Брайсе, Рое Тоби, Джеддере, Фелике, «Агентстве Эда» и Хорэйшио Адере. Ну и парочка — эти Хорэйшио и Эд! Просто поразительно, думал я, как по-рабски следуют женщины диктату законодателей моды, одеваясь год за годом по фасонам, установленным Адером.

Наконец я был готов. Аккуратно угнездив кольт в кобуре, я в последний раз поглядел на себя в зеркало. Совсем неплохо, если кого-то интересует мое мнение на сей счет. Вообще-то я не в восторге от новомодных лацканов, но придется привыкнуть и к ним. Но мне нравятся и новая блестящая ткань костюма, и более узкие галстуки. Они придают мужчине довольно лихой вид.

* * *

Лита жила в люксе на четвертом этаже фешенебельного отеля «Эджуэй-Армс». Она дала мне номер люкса и должна была ждать меня, поэтому я не стал звонить ей по телефону, а просто поднялся на лифте на четвертый этаж и прошел по коридору к ее двери. Я собирался уже постучать, но остановился.

К двери была приколота записка:

* * *

«Шелл, входите и чувствуйте себя как дома, я скоро. И налейте нам чего-нибудь. Лита».

* * *

Я улыбнулся и сорвал записку с двери. «Налейте нам», — написала она. Это обнадеживало. Я вошел внутрь, затворил за собой дверь и спустился по двум покрытым ковром ступенькам в гостиную. Справа стоял низкий диванчик кораллового цвета, напротив него — два пуфа и глубокое мягкое кресло. В одном углу тускло, словно мертвый глаз, отсвечивал экран телевизора. В противоположном углу торчал музыкальный центр. Возле кораллового дивана располагался портативный бар, заполненный бутылками.

Я смешал стаканчик крепкого кукурузного виски с водой, пригубил его и закурил сигарету. «Чувствуйте себя как дома», — написала Лита. Потягивая из стакана, я огляделся более внимательно. За перегородкой находилась чистая, сверкающая кухня. За столовой видна была еще одна комната, в которую я только заглянул, — весьма пикантная комнатка с суперширокой низкой кроватью, застеленной черным шелковым покрывалом, на котором лежали подушки — две коралловые и одна белая. Мне тут понравилось. Не хватало только Литы, чтобы сделать обстановку просто великолепной.

Сидя на диване в гостиной, я докурил сигарету и допил виски. Поднявшись, я походил пару минут, потом сел на место. Я начал волноваться.

К восьми часам я допивал уже второй стаканчик виски. Где же Лита? Я уже нервничал всерьез. Восемь часов субботнего вечера — время еженедельной программы Джона Рэндольфа. Она поможет мне скоротать время, к тому же Рэндольф мог сообщить что-нибудь новенькое о Рое Тоби и даже упомянуть меня.

Я включил телевизор и нашел нужный канал. Пока телевизор нагревался, на экране появилось смазанное изображение мужского лица. Наконец послышался звук, и я сообразил, что это был не Рэндольф. Мужчина между тем говорил: «...который обычно выступает в это время». Он выглядел весьма взволнованным.

Мужчина продолжал: «В отсутствие мистера Рэндольфа новости и комментарии будут представлены Артуром Хэмптоном. — Он изобразил вымученную улыбку. — Итак, с вами мистер Хэмптон».

На экране появился мужчина лет сорока с пронзительными глазами. Он произнес «Добрый вечер» глубоким голосом и быстро заговорил о недавних событиях в Вашингтоне. Секунд через тридцать он сделал паузу для рекламы, и я убавил звук. Интересно, что помешало Джону Рэндольфу появиться сегодня вечером перед телевизионными камерами?

Насколько я помнил, еще ни разу за последние два года он не пропускал свою программу на телестудии. Должно было случиться что-то действительно чрезвычайное, чтобы он не смог появиться на телеэкране. Я постарался выкинуть все эти вопросы из головы и пошарил по карманам в поисках спичек, однако мой коробок уже опустел. Где, черт побери, Лита?

Я поискал глазами спички или зажигалку, потом подумал, что могу прикурить от плиты в кухне, и пошел туда. От входа в кухню я случайно бросил взгляд на дверь в спальню, но сейчас это получилось под несколько иным углом, и я заметил портрет в рамке. Этот портрет потряс меня настолько, что я поспешил в спальню и схватил его.

Сомнений не оставалось. Моргая, я пялился на это лицо. Откуда, черт возьми, он взялся в спальне Литы Коррел? Что бы это значило? Как увязать это со всем, что случилось чуть раньше? Я ничего не мог взять в толк.

Ибо с портрета на меня смотрело резко очерченное, жесткое лицо Дэниеля Брайса.

Глава 13

Что-то звенело у меня в ушах. Я был так удивлен находкой, что поначалу даже не понял происхождение звука. Потом сообразил, что звонит телефон.

Я бросил последний взгляд на портрет... На нем не было никакой надписи, но лицо, несомненно, принадлежало Брайсу. Поставив портрет на место, я прошел в столовую, где на подставке стоял голубой телефон. Его резкий звонок действовал на нервы. Когда я схватил трубку, мысли мои были все еще заняты портретом.

— Алло, — сказал я.

— Алло. Это Шелл Скотт?

— Да, это я. — Я нахмурился. Как мог кто-то знать, что я в квартире Литы? Я никому не говорил, что приду сюда, если не считать Литу. Но со мной говорил мужчина.

— Это Хэнк Роджерс, Шелл.

Хэнк работал в отделе по расследованию убийств голливудской полиции.

—  — В чем дело, Хэнк?

— Тебе лучше приехать сюда, Шелл. Не думаю, что эту новость уже передали по радио и телевидению. Кто-то убил Джона Рэндольфа. Нет сомнений, что это бандитское убийство...

Я прервал его:

— Рэндольф? Он мертв?

— Мертвее не бывает. Огромная пуля чуть не перерезала его пополам.

— Но при чем тут я? И откуда ты знаешь, где меня искать?

— Телефон нам дала женщина. Лита Коррел. Она у нас.

— В кутузке?

— Ага. Она была с Рэндольфом, когда он заполучил пулю.

— С Рэндольфом? — Я все еще туго соображал. — Она в порядке? Не ранена?

— Да нет. Ей повезло. Только немного истерична. Очень надеется, что ты ей поможешь. Сказала, что ты уже работаешь на нее. Так что приезжай сюда побыстрее, Шелл.

— Уже еду...

В голливудской тюрьме меня знают. Я поздоровался с дежурным сержантом и полицейским, которые уже ждали меня. Сержант провел меня к комнате для допросов и сказал, что с Литой там беседуют два офицера.

Когда я вошел, Хэнк обернулся и сказал:

— Быстро же ты добрался, Шелл.

Но у меня не было времени отвечать ему. Сидевшая у стола Лита вскочила, бегом преодолела несколько шагов, разделявших нас, обхватила меня руками и прижалась ко мне, почти рыдая.

— Шелл, о, Шелл, я так рада, что вы приехали. Это было так ужасно!

Я положил руки на ее плечи и сказал:

— Ну-ну, золотце, успокойтесь. Я пока даже не знаю, в чем дело.

Еще несколько секунд она прижималась своим теплым, мягким телом ко мне, потом отклонилась назад, посмотрела мне в глаза и ровно проговорила:

— Я видела, как его убили. Всего в нескольких шагах от меня. Пуля швырнула его через всю комнату, словно его ударила машина. Даже звук был похож.

Голос ее как-то потускнел, а глаза были неестественно округлены. По-видимому, она все еще была в шоке.

Я пока не совсем понимал, о чем она говорит, но вспомнил, как Хэнк говорил о том, что Рэндольф был убит самой большой пулей, которую он когда-либо видел. Должно быть, это действительно была какая-то необыкновенная пуля — все же Хэнк отслужил в полиции почти двадцать лет.

Когда Лита отступила от меня, я посмотрел на Хэнка и сказал:

— Может, ты все-таки просветишь меня? Он кивнул полицейскому Райли и вышел вместе со мной в коридор.

— Вот какая картинка, Шелл, — заговорил он. — Мисс Коррел все еще здорово расстроена. Оно и понятно. Мы выслушали ее уже пару раз, и в ее рассказе нет никаких противоречий. Но хотелось бы, чтобы ты побеседовал с ней наедине и расспросил ее еще раз. Хорошо?

— Конечно. — Я сделал паузу.

В комнату легко подсунуть микрофон, и Хэнк с Райли могли бы подслушать нас. Впрочем, я не имел ничего против. Поразмышляв с минуту, я сказал:

— Секундочку, Хэнк. Вы ведь не станете задерживать Литу, а? В смысле, ее не подозревают? Поколебавшись, он покачал головой:

— Не могу сказать, что она под подозрением, Шелл. Но подумай сам: это будет громкое дело, оно привлечет всеобщее внимание. И мы вынуждены быть очень осторожны.

— Это-то понятно. Но Литу вы ведь не задержите, а?

— Только до тех пор, пока не проясним ее показания. Это все, что у нас пока есть. Еще и пушка. Ты послушай ее историю. Может, сам решишь, что ей безопаснее будет остаться здесь.

— Может быть. Но ты-то мне ничего не скажешь для начала?

— Мы с Райли ехали по Лома-Драйв, когда поступил вызов. Какой-то тип слышал выстрел. Нам сообщили, когда мы выехали на улицу Горман — как ты знаешь, там дом Рэндольфа, — и мы рванули во всю прыть и успели первыми, меньше чем через две минуты после выстрела. Первое, что мы увидели, была эта дамочка — мисс Коррел, только тогда мы еще не знали ее имени, — распростертая на траве перед домом Рэндольфа. Ты знаешь, у него там газон?

— Ага. — Действительно, лужайка футов в пятьдесят шириной отделяет двухэтажный дом Рэндольфа от улицы.

Хэнк продолжил:

— Сначала я было подумал, что подстрелили ее. Но по всей видимости, она просто упала в обморок. Ну а когда она пришла в себя, то начала вопить, что Рэндольф убит, что его застрелили и тому подобное. Мы вошли в дом и нашли его. — Он встряхнул головой. — Что он был мертв, это точно. Кровь все еще сочилась из раны. Такова общая история, Шелл. Об остальном расспроси ее.

Он открыл дверь и подозвал Райли, а я зашел в комнату. Лита сидела у стола. Она подняла глаза:

— Мы уже можем идти домой, Шелл? Я присел на стул рядом с ней и ответил:

— Пока нет, дорогуша. Они хотят, чтобы вы поподробнее рассказали мне о том, что случилось.

— Я уже повторила им два или три раза!

— Знаю. И очень может быть, что придется изложить это еще раз. Кстати, как вообще вы попали в дом Рэндольфа? — Я улыбнулся ей. — Я-то думал, что у нас с вами свидание.

Она сделала попытку улыбнуться в ответ.

— Да, и я собиралась вернуться вовремя, Шелл. — Она вздохнула. — Незадолго до вашего прихода мне позвонил Рэндольф. Это было за час или два до его программы — у него же сегодня передача, вы знаете. Во всяком случае, должна была быть.

— Я знаю.

— Ну так вот, Джон сказал, что получил информацию, дискредитирующую «Мамзель». Шелл, не знаю, Тоби это или нет, но кто-то пытается разорить нас. Теперь я в этом убеждена.

— Что это была за информация?

Она поколебалась, плотно сжав свои полные красные губы, потом стремительно заговорила, словно желая высказать все на одном дыхании.

— Рэндольф якобы получил сведения о том, что кто-то в «Мамзель» тайком делал фотографии клиенток. Голых. Знаете, в некоторых тренировочных аппаратах, в душе и тому подобное. И использует их для шантажа. И даже намеревается опубликовать некоторые из них здесь, в Голливуде.

— У него имелись такие фотографии?

— Нет, конечно. Все это ложь, Шелл. — Она прикусила нижнюю губу и нахмурилась. — По крайней мере, я так думаю. Я просто не понимаю, как это могло быть сделано... — Конец фразы повис в воздухе.

— Он не показал вам ни одной фотографии?

— Нет. У него их не было. Он только заверил, что ему сообщили о них, но доказательств у него не было никаких. Поэтому он и позвонил мне — чтобы выслушать, что я имею сказать по этому поводу. Ну, я была просто в ужасе. — Лита закрыла глаза и приложила руки ко лбу. Лицо у нее было бледное, усталое, перекошенное, но все равно оставалось красивым.

— И он попросил вас приехать к нему?

— Нет. Это я предложила. — Она открыла глаза и сделала глубокий вдох. — Поначалу я так разозлилась, что потеряла способность соображать. Но я сказала ему, что тут же приеду к нему и чтобы он дождался меня. Я бросилась туда, и он меня ждал. — Она смолкла, взяла мою кисть в свои руки и сжала ее теплыми пальцами. — Мне даже думать об этом не хочется.

Мы сидели так близко, что ее колено касалось моего, и я чувствовал, как ее тепло обжигает мою кожу. Даже в таких необычных обстоятельствах, когда мы сидели в комнате для допросов, а в огромных нежных глазах Литы еще стоял ужас, мне хотелось обнять и прижать ее к себе, почувствовать, как ее тело поддается мне.

— Мы говорили всего несколько минут, — продолжила она. — Я упрекнула его за то, что он поверил в эту подлую выдумку обо мне и о «Мамзель». Полагаю, мне удалось убедить его, что ему подсунули фальшивку.

— Он назвал, кто сообщил ему эти сведения?

— Нет. Я спрашивала его несколько раз, но он так и не сказал этого. Ой, постойте! — Похоже, она припомнила что-то. — Я даже предположила, что эта информация была передана ему мистером Тоби. Но Рэндольф не сказал ни да ни нет. Он собирался уже ехать на студию. Я стояла у двери. Он обещал, что не упомянет «Мамзель» в сегодняшней программе.

Она смолкла. Ее губы искривились, пока она обдумывала следующие слова. Потом она продолжила более медленно, глядя не на меня, а куда-то на задний план, словно она снова видела случившееся.

— Я не совсем отчетливо помню, как все произошло. В противоположной стене там было окно. Может, два. Как бы там ни было, мистер Рэндольф стоял у своего письменного стола, когда раздался треск. Он показался ужасно громким, может быть, только из-за его внезапности. Мы оба посмотрели туда, и... я подумала сначала, что это какая-то труба. Но это оказалось большое ружье, и оно выстрелило... — Она смолкла. Ее лицо побледнело еще больше, она судорожно сглотнула.

Помолчав несколько секунд, она продолжила:

— Это был очень громкий выстрел, и я услышала, как что-то бухнулось в мистера Рэндольфа. Пуля. Я это слышала. Я взглянула на него — он... он словно пролетел мимо меня по воздуху. Я даже помню, как разлетелись в стороны его руки.

Она снова сделала паузу. Я легко представил себе эту сцену. И вполне мог понять, почему Лита выглядела больной, почему так трудно давался ей рассказ. Ей выпало увидеть одно из самых неприятных зрелищ. Я видел мужиков, подстреленных из пистолета 45-го калибра, и умирали они совсем не так, как показывают в кино. И не так, как показывают по каналу Рэндольфа или по любому другому каналу. Пуля 45-го калибра ударяет в тело со звуком, похожим на тот, который издает топор мясника, врезающийся в большой кусок мяса. Кровь бьет струей и льется потоком. При этом мужчины иногда вопят, как женщины под пыткой. И когда подстреленный умирает, его мышцы и всякие внутренние органы полностью расслабляются. Насильственная смерть — жестокая, безобразная, противная, жуткая штука. Особенно в глазах женщины. А судя по всему, Рэндольф был убит пулей покрупнее 45-го калибра.

Она облизнула губы и медленно продолжила:

— Он ударился о стену и издал еле слышный, какой-то странный звук. Он упал... — Она искала подходящее слово, шевеля пальцами. — Как тряпье.