Познать себя в бою

На стоянках никого не было. Аэродром пуст. Решил пройти к горящему складу. Может быть, там кто-нибудь остался. Подошел поближе и попал под сильный взрыв бомб. Упал на землю, прикрывая руками голову. Стало ясно, что никого здесь нет.

Пришлось вернуться к У-2. Около него я увидел трех мужчин. Одеты в штатское.

— Вы знаете, куда улетела отсюда авиация?

— Нет. А зачем вы сюда сели? Ведь в городе со вчерашнего дня немцы. Улетайте скорее!

— Сейчас улетим. Помогите нам подремонтировать самолет, — попросил я.

Нашел на стоянках кусок толстой проволоки, затем мы приподняли самолет на крыло, вместо срезанного болта вставили в узлы проволоку и замотали ее вокруг стойки шасси. Так примитивно исправили шасси. Можно было лететь. Но я решил не оставлять шпаклеванный, непокрашенный МИГ-3, а сжечь его. Осмотрел самолет. Он был полностью заправлен горючим, с аккумулятором и вполне готов к вылету.

Принял решение угнать его. Дал указания летчику:

— «Миг», кажется, исправен. Я опробую его на земле и взлечу. Если все действует нормально, то качну тебе крылом, ты тоже вылетай. Если же будут серьезные неисправности, я сяду, сожгу самолет и полечу с тобой.

— Понятно! Но сначала помогите мне запустить мотор.

Сделав все, что надо, я направился к «мигу». Уложил снятый с него чехол на сиденье вместо парашюта, сел и запустил мотор. Он работал отлично. Рев стоял над всем полем.

Вырулил на полосу, взлетел. Поставил рычаг на уборку шасси, но они не убирались: в баллоне было мало сжатого воздуха, а воздушный компрессор не работал. Лететь с неубранными шасси очень опасно. Это могло привести к перегреву мотора и его заклиниванию. Да и вынужденная посадка с выпущенными шасси грозила полным капотом самолета и гибелью, как это произошло с Костей Мироновым в начале войны.

Надо садиться и уничтожить самолет на земле. Развернулся на аэродром, У-2 там уже не было. Теперь оставалось одно: идти в полк.

Пролетая над самыми крышами домов Ставрополя, я увидел на улицах десятки танков с крестами на бортах. Вот когда мне стало по-настоящему страшно и за нашу непродуманную посадку, и за все действия на аэродроме. Только сейчас понял, какой большой опасности мы себя подвергали.

В сумерки прилетел в часть. Посадочная полоса просматривалась плохо. Заход на посадку выполнил по белому железнодорожному домику на переезде, который и раньше служил нам ориентиром. Зеленые ракеты финишера разрешили посадку.

Я уже почти выровнял самолет над землей, как вдруг в воздухе взвилась красная ракета, запрещающая посадку. Рука по привычке двинула сектор газа вперед. Но тут же быстро одумался, понимая, что на этом перегретом моторе я не смогу уйти на второй круг. Убираю газ и сажусь. Гляжу за обстановкой внимательно. В конце пробега увидел впереди, на обрезе посадочной полосы, стоящие И-16. Энергичным отворотом в сторону мне удалось проскочить мимо них.

Зарулил на стоянку. Сразу же подошел Чувашкин. Он сообщил, что на наш аэродром села группа из полка Маркелова, в стоянку которого я чуть не вмазал в темноте. И это, по всей вероятности, произошло бы, если бы я после выпущенной финишером красной ракеты пошел на второй круг. Но все обошлось благополучно. Все хорошо, что хорошо кончается. Главное, я был доволен, что пригнал МИГ-3 с захваченного противником аэродрома.

Пошел в столовую на ужин. Летчики сразу же обступили меня. Всех интересовали результаты полета в Ставрополь. Рассказал о всех обстоятельствах. Павел Крюков упрекнул меня:

— Неумно поступил, Саша. Мог попасться в лапы противнику.

— Ничего! Риск — благородное дело! Кто не рискует, тот не побеждает, — попытался я оправдаться, хотя понимал, что действовал неправильно.

В конце ужина в столовую пришел пилот с У-2, с которым я летал на Ставропольский аэродром. Увидел меня, подошел. Я ждал, он скажет о преждевременном взлете до моих сигналов с воздуха.

— Да не струсил я, не гляди так, — начал он.

Оказалось, что наблюдая за мной и лесом, летчик увидел мотоциклистов противника. Они въезжали на аэродром по дороге из города. Ничего другого в этих условиях делать было нельзя. Он моментально пошел на взлет, сопровождаемый вдогон трассами из автоматов.

Угнанный самолет доставил много хлопот и технику, и мне. При перебазировании на новый аэродром, после перегонки «мига», я возвращался за своим «яком», ибо лишних летчиков в полку не было. Таким образом, на попечении у меня и Чувашкина было две машины. Технический состав был явно недоволен трофеем. При первой перегонке Чувашкин, готовя МИГ-3 к вылету, ворчал:

— Взяли вы, товарищ командир, обузу в полк. Бросить его нельзя, и в ремонт никто не берет, а возни с ним хватает.

— Самолет отремонтируют и на нем можно будет воевать, — доказывал я.

— Вот посмотрите, что получается: переходник от баллона со сжатым воздухом от «яка» не подходит к «мигу». Поэтому зарядить самолет сжатым воздухом нельзя и с трудом удается запустить мотор.

— Сломаешь ты себе шею, Покрышкин, на этом «миге». При вынужденной посадке с неубранными шасси на нем непременно скапотируешь, — предупредил меня инженер полка Копылов.

— Что же можно сделать?

— А ничего, так и будем мучиться с запуском мотора, а ты рисковать при перегонках, голосуя выпущенными шасси. С твоим «мигом» получается, как в поговорке: «Не имела баба хлопот, да купила порося». Надо найти мастерские и сдать его в ремонт, — «обрадовал» меня Копылов.

При каждой перегонке «мига» техники «вспоминали» конструкторов за нестандартность самолетного оборудования. А такие опасные перелеты приходилось выполнять все чаще. Противник, форсировав Дон, продолжал наступление. Его корпуса и дивизии, обтекая правое крыло Южного фронта, рвались к нефтяным промыслам Грозного и Баку. И как стало известно позже, это открывало бы путь к выполнению авантюристического замысла Гитлера: к выходу его армий через Иран на Ирак и Индию, соединению с успешно наступающим в Африке Роммелем и с японскими милитаристами. Отступление наземных войск вынуждало наш полк часто менять аэродромы. К середине августа мы базировались уже в районе Буденновска. Севернее и восточнее простирались малонаселенные бескрайние степи, а южнее — предгорья Кавказского хребта. Главными видами боевой работы в эти августовские дни были штурмовки колонн и артиллерийских позиций, а также сопровождение бомбардировщиков Пе-2 при нанесении ими ударов по противнику. Действовали успешно, без потерь. Но в те дни у личного состава полка впервые, наверное, появилось какое-то новое чувство; мучила мысль, где же будем в дальнейшем базироваться? Ведь нас подпирал Кавказ. Всех беспокоило ожидание пополнения: мало осталось в части и самолетов, и летчиков.

После одного из вылетов эскадрильей на штурмовку, придя на аэродром, я в крутом снижении разогнал самолет и выполнил двойную восходящую бочку. Это был своеобразный доклад находящимся на земле об успешном боевом полете. Увидел на посадочной полосе двух «яков», стоящих с креном: явно подломаны шасси. Самолеты, судя по окраске коков винтов, были из другой части. Сел между ними, зарулил на стоянку.

— Кто это там наломал дров? — спросил Чувашкина.

— Летчики соседнего полка. По-видимому, были повреждены в бою.

По дороге на КП увидел сидевших у своих самолетов летчиков. Среди них сразу же узнал знакомых мне Дмитрия и Бориса Глинок. Стало ясно, что к нам перелетел полк Дзусова. Подошел, поздоровался. Но поговорить не успел. Спешил на КП доложить о результатах штурмовки. Там и спросил начальника штаба:

— Это что, к нам на помощь прилетели и сразу же начали с поломок?

— Танки их чуть было не прихватили. Поэтому вылетали на неисправных самолетах.

— Вот оно что. Вчера вечером мы с Науменко садились у них. Аэродром был недалеко от нас. Завтра танки могут быть и здесь. Надо отсюда сегодня же уходить, — с тревогой высказался я.

— Не придется. Получено распоряжение сдать самолеты в полк Дзусова и выехать в Баку на переучивание и для получения новой матчасти.

Вот так новость! Сообщение не укладывалось в сознании.

— Как же так?.. Все будут воевать, а мы в тылу будем загорать в такое время? — высказался я, скорее для себя, чем для начальника штаба.

Понимал, не раз говорил о необходимости дать летчикам возможность немного отдохнуть от непрерывной изнуряющей боевой работы. Но полностью выключиться из боевых действий в тяжелейшей обстановке на фронте? Ведь только недавно зачитали приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина N 227, в котором прозвучало требование — «Ни шагу назад!». Нет, все это не укладывалось в сознании.

В раздумье вернулся на стоянку к «яку». Около него, раскрыв капоты, проверяли мотор техники соседнего полка. Увидев меня, Чувашкин радостно произнес:

— Все, товарищ командир, самолет сдал! Теперь и наша очередь отдохнуть.

— Чему радуешься?.. Все будут воевать, а мы будем отдыхать, — упрекнул я его.

Мне не понравилась неподдельная радость Чувашкина, хотя я понимал, что упрекать его не следовало. Он настоящий боец. Но за последние дни очень устал, измотался до предела, как и весь личный состав полка. Да и не мудрено: техник обслуживал с рассвета до темноты боевые вылеты, а ночами ремонтировал поврежденные самолеты. А разве отбросишь бомбежки вражеской авиации, налеты на аэродром?.. Чувашкин был одним из многих тысяч тех людей, которые ковали нашу победу, безотказно трудились и рисковали жизнью для ее достижения.

К вечеру все самолеты были переданы в полк И. М. Дзусова, кроме «мига», который я перегнал из-под Ставрополя. Пытался сам уговорить командира полка. Дзусов категорически ответил:

— Наш полк боевой, а не ремонтные мастерские. Неисправный самолет, да еще не подходящий по типу, принимать не будем.

Понял, что предстоит и дальше гнать его в тыл для сдачи где-либо в пути.

Около командного пункта построили летчиков и техников. Командир зачитал приказ о сдаче самолетов и порядке переезда в Баку. Мне и Крюкову дал указание подобрать летный состав для перегонки сданных самолетов на новое место базирования полка И. М. Дзусова.

Я знал, что если для этого выделить рядовых летчиков, не имеющих еще гвардейского звания, то они уже не возвратятся к нам. Их тут же оставят в новой части. Поэтому мы включили в этот список себя и командиров звеньев: гвардейцев в другие полки не переводят. Дзусов категорически возразил против такого решения:

— Зачем мне нужны командиры эскадрилий и звеньев? У меня и своих хватает. Пусть самолеты перегоняют рядовые летчики.

— Вы что же, в придачу к самолетам хотите получить себе и боевых летчиков? — ответил я. — Они нужны в полку.

Командир нашего полка слушал разговор молча. Но было видно, что он недоволен моим поведением, не разделяет моих опасений. А я был уверен, что поступил разумно. И дело, конечно, не в том, что я защищал «частный интерес». В наших подразделениях уже сложился стойкий и сплоченный боевой коллектив, выработалась привычка друг к другу. В бою мы научились понимать напарников без слов. Этим во многом обеспечивался успех сражений. Разве разумно разрушать такую боевую семью?

День этот начался для нас необычно. Поступила команда погрузить имущество на машины. Личный состав готовился к переезду. В сознании не укладывалось, что мы отправляемся в тыл. Было даже как-то не по себе без боевых вылетов. Аэродром опустел после отлета полка И. М. Дзусова. На стоянке в одиночестве стоял в желтой шпаклевке МИГ-3. Его оставили на мое попечение. Надо было перегонять его в мастерские на ремонт.

Лететь я должен был в Беслан, где, по полученным данным, находилась ремонтная группа полка, но команда поступила поздно, сгущались сумерки и мне была назначена посадка для ночевки на аэродроме у станицы Советской. Здесь я и приземлился.

Заруливаю. Вижу, ко мне направляется «эмка». К моему удивлению, на крыло самолета поднялся сам Дзусов. Присмотревшись ко мне, он с усмешкой сказал:

— А-а, старый знакомый! На своем неразлучном прилетел!

— Вы же не приняли его, а оставлять противнику было бы преступлением. Товарищ подполковник! Вы извините меня за то, что не согласился выделить вам летчиков для перегонки самолетов.

— Молодец, что заступился за них. Они, конечно, не вернулись бы к вам. Чувствуется, что в вашем полку нет настоящего хозяина, который бы дорожил своими людьми. Заруливай свой самолет и размещайся с нашими, — дал указание Дзусов и уехал.

Короткий разговор, несколько минут общения вызвали у меня глубокую симпатию к этому командиру. Я еще не ведал о том, что придется долго воевать под командованием Ибрагима Магометовича Дзусова.

Рано утром ушел в воздух. На моем самолете не действовали тормоза. Я учел это при посадке. На работающем моторе приземлился в самом начале полосы. На пробеге бросал самолет зигзагами. Едва остановил его в самом конце летного поля, чуть не упершись винтом в препятствие. Рулю к стоянке и вижу левее летного поля разбитый МИГ-3. Я сразу же узнал в нем самолет нашего полка. Камуфляжная окраска на нем была особая. Этот «миг» называли «зеброй». «Кто-то из наших летчиков…», — подумал я с тревогой.

На стоянке подошел к техникам:

— Кто разбился?

— Супрун… После взлета на наборе отказал мотор. При развороте самолет сорвался в штопор. Супрун погиб. А сидящий за бронеспинкой инженер Копылов отделался ушибами, — поведали мне трагедию техники.

Я стоял какое-то мгновение молча, потрясенный гибелью замечательного летчика. Провоевал почти год, сбил полдесятка вражеских самолетов. До слез обидно, когда боевые друзья гибнут в катастрофе.

— Когда это случилось?

— Сегодня утром. Похороны намечены вечером, — сообщил А. Камоса.

— Похороны надо отложить на завтра. Прибудет весь полк, и похороним его торжественно. Займись этим вопросом, — попросил я Камосу и приказал Чувашкину все сделать, но сдать «миг» здесь. Разбитый самолет, гибель Супруна — все это крепко подействовало на меня. «Тащусь я на этой развалине. Тормозов нет, все на пределе. Запросто могу повторить печальную историю друга», — подумал я. Решил не испытывать дальше свою судьбу в предгорьях Кавказа.

Простился с Супруном в морге. Долго потом сидел на скамейке, не мог прийти в себя. Вечером направился в летную столовую на ужин. Там увидел наших летчиков. Те сидели молча, меня не заметили. Подошел.

— Вы что такие подавленные?

— А мы, Саша, устроили поминки по Супруну, — ответил Камоса.

— Плохо. Степану этим не поможешь. Завтра его похороним, как и положено, с почестями.

— По приказанию Воронцова уже похоронили Степана.

— Я же просил подождать до прибытия всего полка…

— Спроси об этом Воронцова. Вон он сидит, — указал Камоса на столик в углу столовой.

Подойдя к Воронцову, не сдержал возмущения. Душу жгла обида. Конечно, Супрун заслужил, чтобы весь полк проводил его в последний путь.

Утром прибыл наземный эшелон. Личный состав нашей части возложил букеты цветов на могилу Супруна.

В тот день и позднее, когда прошла свежая боль утраты, не раз думал о решении Воронцова. Наверное, он боялся, что похороны выбьют летчиков из колеи, повлияют на настрой. Глубокая ошибка. В годы войны мы теряли боевых друзей. Гибли боевые летчики и в жарких схватках, и под бомбежками, и в катастрофах. Это боевые потери. И все мы относились к этому с пониманием, знали — жизнь отдана в борьбе за победу. Воздавая дань погибшим, летчики сохраняли в памяти друзей, мстили за них. Мысленно они были с нами, умножая нашу силу, наши боевые возможности.

Группа Камосы готовилась к перегонке самолетов в Махачкалу. Я попросил его выделить и мне машину, чтобы лететь замыкающим группы.

— Бери «яка», которого гнал в ремонт Воронцов. Он хорошо отдохнул, пока вы сражались в степях Дона и в предгорьях Кавказа. Пусть сейчас потрясется на автомашине, — посоветовал он.

Через час легли на маршрут. Я шел замыкающим группы. Не долетев до Гудермеса, у одного из «яков» отказал мотор. Летчик пошел на вынужденную посадку. Я сразу же вышел вперед, помог ему выбрать площадку. После приземления летчик, встав на сиденье в кабине, помахал мне рукой, показал в сторону Махачкалы. Я понял, что у него с посадкой все нормально.

Группу догнал над промежуточным аэродромом. Самолеты, растянувшись друг за другом, ходили по кругу, но садиться было некуда. На земле двигались тракторы с валками и укатывали полевую посадочную полосу. Надо было что-то делать. Горючее кончится, и летчики начнут садиться где попало. Рискнул и приземлил машину в нескошенный посев, рядом с тракторами. Выскочив из самолета, спросил у трактористов:

— Где тут ближайший аэродром?

— Здесь аэродром только строится, и садиться сюда нельзя, а где другие, не знаем, — услышал в ответ.

Решаю лететь в Махачкалу. Взлетел, покачиванием самолета с крыла на крыло пристроил к себе группу и довел до Махачкалы. Лишь А. Камоса не дошел, израсходовав полностью горючее, сел с убранными шасси около строящегося аэродрома, незначительно повредив самолет.

Сдав на авиаремонтный завод свои самолеты и устроившись с размещением, в военкомате узнали адрес В. П. Карповича, он долечивался дома после ранения. Нагрянули к нему, Карпович искренне обрадовался, но чувствовалась у него, особенно у супруги, какая-то напряженность.

— Ты что-то не рад боевым друзьям? — откровенно спросил у Карповича.

— Ну что ты говоришь? Мы с женой рады, что не забыли. Но пойми правильно, мы сейчас в растерянности: нечем вас угостить. В тылу весь народ живет трудно, продовольствие по карточкам. И сейчас в затруднительном положении с продуктами, — стеснительно сообщил он.

— Ну, разве это серьезный вопрос? Сейчас сходим и купим, что надо. Деньги есть, — успокоили Карповича и отправились по магазинам.

Без продуктовых карточек нам, конечно, ничего не удалось купить. В магазине, где обслуживались доноры, долго уговаривали девушек отпустить нам несколько бутылок шампанского.

— Собираемся отметить встречу с раненым на фронте другом, вы нас должны понять, — дружно убеждали продавщиц.

Ушли мы из магазина с шампанским. А продукты пришлось покупать на базаре. За каждый килограмм хлеба или мяса спекулянты прямо «драли шкуру». Так оставили деньги, выплаченные нам за несколько сбитых «юнкерсов» и «мессершмиттов».

После этого похода веселое настроение быстро улетучилось. Мы впервые увидели, как трудно живется в тылу. Захотелось скорее добраться до места нашего назначения, получить новые самолеты и снова вернуться на фронт, уничтожать ненавистного врага, принесшего столько несчастья на нашу землю.

Товарищеский ужин в семье Карповича все-таки состоялся. Пожелав ему скорого выздоровления, мы вскоре ушли на аэродром.

Через пару дней прибыл полк. Нашу группу включили в его состав. Для переезда в Баку эскадрилье выделили потрепанный ЗИС. Летчики кое-как устроились в кузове. Старшим к нам был назначен комиссар полка Михаил Акимович Погребной.

Этот переезд в Баку едва не закончился трагически. После ночевки в Дербенте путь отклонился в горы, а оттуда выехали к морю через горный перевал.

У водителя практики езды по горным дорогам не было. Сказывалась и неисправность тормозов. Шофер, не учитывая рельефа, разгонял машину и резко тормозил на поворотах, переключая коробку скоростей. Семилетний опыт управления автомашиной насторожил меня. Такая поездка в горах могла привести к тяжелым последствиям.

Находясь в кузове, я внимательно наблюдал через заднее стекло кабины за действиями шофера. Автомашина на спуске с перевала, идя под уклон, все больше набирала скорость. Впереди вырисовывался выступ горы и поворот вправо, а левее — глубокое ущелье с речкой.

Шофер стал торопливо переключать рычаг коробки скоростей на торможение. Ничего у него не получалось. Тогда, бросив рычаг, он обеими руками вцепился в руль. Обстановка назревала катастрофическая. Надо немедленно покинуть машину.

— Прыгайте! Всем немедленно прыгать! — подал я команду и выбросился на склон.

За мной сразу же покинули кузов летчики, за ними Погребной и шофер. Через десяток метров автомашина, переворачиваясь, полетела в ущелье. В пропасть упали все наши вещички, бочки с горючим и яблоки, купленные в горах. Гармошка Искрина, расстегнувшись, издала жалобный прощальный звук и скрылась в глубине ущелья.

Спасение, картина переворачивающейся и падающей в пропасть автомашины, звук гармошки вызвали у сидящих на дороге летчиков совсем неожиданную реакцию. Охая и потирая ушибленные места, все вдруг громко захохотали. Это был смех сквозь слезы. Затем поднялись и стали помогать тем, кто пострадал более серьезно.

Подъехавшая легковая автомашина забрала троих с переломами и спустилась к морю, к госпиталю. Оттуда была направлена полуторка и отвезла нас к врачам. Надо было осмотреть всех, нет ли скрытых травм. Там мы и заночевали.

На следующее утро пошел навестить госпитализированных. М. А. Погребной лежал с забинтованной грудью — у него было сломано два ребра. А. Федоров и В. Шульга отделались легкими повреждениями. Погребной очень обрадовался, услышав, что все живы.

Выхожу из госпиталя, вижу, стоит крупный представительный человек. Очень знакомой показалась мне фигура. Подойдя ближе, узнал Фадеева.

Обнялись. Долго хлопали друг друга ладонями по плечам.

— Вадим! Как ты оказался здесь?

— Судьба, Саша! Лечился после ранения. Завтра направляюсь в Баку, в какой-то запасной полк.

— Знаешь что, Вадим. Мы тоже едем в Баку на перевооружение. Вступай в наш полк. Тебя мы знаем, ты знаком с нашими летчиками. А так попадешь неизвестно к кому.

— Согласен! Будем вместе воевать. Можешь быть спокоен — не подведу. Приеду в Баку и найду ваш полк. А у тебя что с рукой? Почему забинтована?

Я рассказал Вадиму о происшествии на дороге. Мы договорились, как найти друг друга в Баку.

Нашу часть разместили в городке запасного авиаполка под Баку. Ознакомившись с обстановкой, поняли, что все планы о скором получении самолетов и возвращении на фронт рухнули. Перспектива была нерадостная — предстояло ожидать боевую технику. Впереди на очереди было несколько «безлошадных» полков, прибывших сюда раньше нас. Они поочередно переучивались с И-16 и «чаек» на Як-1.

Этот вынужденный и продолжительный отрыв от боевых действий обернулся полными драматизма и тяжелыми переживаниями в моей судьбе. Пока комиссар части находился на лечении, руководители полка, пользуясь властью, решили вспомнить старые споры и фактически свести счеты. Они отозвали представление на меня о присвоении звания Героя Советского Союза, приняли и другие меры. Вскоре доверительно меня предупредили:

— Александр Иванович, на вас заведено дело по обвинению в нарушении наставлений и инструкций по действиям истребителей. На собрании вы сознайтесь в своих ошибках и пообещайте больше этого не допускать. Тогда отделаетесь выговором. А то ведь может быть и хуже…

Признаться, я и не думал раскаиваться в ошибках, которых не совершал.

— Какое же это преступление? Я исходил из опыта боевых действий, применял сам и учил летчиков воевать тактически по-новому, а не по устаревшим довоенным документам. Отказываться я не буду. Уверен, коммунисты полка меня поддержат!

Сообщение меня взбудоражило. Обратиться за помощью было не к кому: М. А. Погребной в госпитале, а знающие и уважающие меня командиры — на фронте.

Гроза сгущалась с каждым днем. Мне сообщили, что я, решением Заева и Воронцова, без собрания коммунистов исключен из партии и выведен из штатного состава полка. Состояние было подавленное. Потом решил взять себя в руки. Ко мне пришла уверенность, что все встанет на свои места. Самое главное сейчас

— готовиться к будущим боям. И я, уходя к морю, стал более углубленно обдумывать тактику истребителей. Осмысливая свой боевой опыт и опыт других летчиков, продумывал новые приемы ведения боевых действий истребителей, которые бы позволили более эффективно уничтожать врага в воздухе и на земле.

Понимая, что у меня осталось мало времени, решил отказаться от текстуального изложения и изображал тактические приемы поиска противника, построение боевых порядков групп истребителей, ведение боя графически, на схемах, с краткими пояснениями. С каждым днем мой альбом заполнялся. Вырисовывались новые тактические формы ведения боя, в успешном применении которых я был уверен.

Сказать по правде, иногда охватывали сомнения: зачем я все это разрабатываю? Удастся ли использовать результаты моей работы в боях? Но сознание, что тактические разработки пригодятся моим друзьям, летчикам эскадрильи и полка, помогало преодолеть тяжелые мысли.

Впрочем, для сомнений причины были. Летчики эскадрильи приходили ко мне на берег в свободные вечера. Мы обсуждали тактические наметки. От них я также узнавал о делах в полку. Они сообщили, что их допрашивали о возможном негативном моем поведении в боях. Угроза все более нарастала. Но назревавшие события резко остановило вышестоящее командование.

Неожиданно полк был включен в состав истребительной дивизии, прибывшей с фронта на переучивание и доукомплектование. Наша часть железнодорожным транспортом перебазировалась под Махачкалу. Меня же решили оставить в запасном полку. Но его командир разрешил мне убыть со своей частью.

Принимал полк командир дивизии, знавший наших летчиков еще по боям в Молдавии. Он поинтересовался:

— А где ваш командир эскадрильи Покрышкин? Почему его нет в строю?

— Он исключен из состава полка и находится под следствием за нарушение инструкции истребительной авиации.

— Что-то непонятно! Я знал его как настоящего летчика-истребителя. С этим вопросом надо разобраться.

— Покрышкин приехал вместе с нами! — выкрикнул кто-то из стоящих в строю летчиков.

— Найдите и вызовите сюда! — приказал командир дивизии. Я в это время был в казарме. Вызов подействовал, как удар грома, «Все! Сейчас отправят обратно в запасной полк», — подумал я, идя представляться командиру дивизии.

— Докладывайте, что натворили? — спросил он меня.

— Ничего преступного я не сделал. Обвинение предъявлено незаслуженно. А о причине — спросите у командира полка.

— Пойдем со мной в политотдел. Там разберемся, — предложил комиссар дивизии.

Он подробно выслушал меня, приказал все изложить в объяснительной записке.

Вечером состоялось партийное собрание полка. Присутствовал комиссар дивизии. Коммунисты обсудили обстоятельства дела и оправдали меня, отметили, что прежнее решение об отстранении меня от должности было принято незаслуженно, как и исключение из членов партии.

Через несколько дней командующий воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко лично побеседовал со мной. Ознакомившись с обстоятельствами, в которых я оказался, он приказал прекратить всякие дела и назначил меня заместителем командира полка.

Когда возвратился в часть, меня вызвал Заев. Дружеским тоном заявил:

— Вы назначены ко мне заместителем. Приступайте к работе по переучиванию летчиков полка.

— Заместителем у вас я быть не могу. Прошу назначить меня командиром эскадрильи, которой сейчас командует Фигичев. А его возьмите к себе замом. Он стал Героем Советского Союза. Достоин этой должности. Мне надо больше летать и драться с фашистами. Это для меня сейчас главное, — твердо заявил я.

— Ну, как хочешь. Если так решил, то я попрошу изменить приказ. Давай забудем все наши неприятности. Будем жить по поговорке: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Согласен?

— Несправедливость не забывается. Разрешите идти?

Теперь я был еще более уверен в себе. Принял эскадрилью, с жадностью окунулся в обучение летчиков новой тактике. Тактические занятия проводил по своим разработкам. Действия летчиков в боевом вылете отрабатывали заранее с применением моделей самолетов. Для меня это был горячий плодотворный период. Окружали верные друзья — Фадеев, Федоров, Искрин. Я имел прямую возможность со своими единомышленниками на практике проводить многие задумки, отточить и отшлифовать тактические приемы, смело поэкспериментировать, сначала на земле, а затем и в воздухе.

Все помыслы были нацелены к одному — подготовить эскадрилью к грядущим боям. Мы жадно следили за сообщениями с фронта — и в печати, и в официальных документах. Обсуждали действия истребителей, тактику гитлеровских асов.

Когда узнал, что наша промышленность стала выпускать истребители с бортовыми радиостанциями, решил не ждать специальных указаний. Собрал летчиков, сказал, что начнем готовиться к этому сразу же. Фронт не дает времени. Изучил документы, стал проводить занятия. Большое внимание уделял отработке радиообмена в полете. Все лишнее — засоряющие эфир разговоры, информации в приказаниях командиров групп — решительно исключил. Добивался короткого и четкого радиообмена. Летчикам внушал, что каждое лишнее слово по радио отнимает ценное время от действий в бою и может привести к неоправданной гибели.

В учебных полетах большое внимание уделял овладению пилотированием самолета в усложненных условиях. Используя нахождение в приморской горной местности, провозил молодых летчиков на учебно-тренировочном самолете Як-7 на отработку навыков летать в ущельях между гор, осваивали бреющий полет над Каспийским морем, учил смело пилотировать самолет на малой высоте.

Тренировочные полеты с раннего утра до позднего вечера, постоянное общение с летно-техническим составом отвлекали от тяжелых воспоминаний, заглушали горечь обиды. Личные переживания в тот тяжелый период меркли перед событиями, которые складывались на фронте. Противник упорно рвался к нефтепромыслам Грозного и Баку, стремясь захватить их и лишить нашу армию и страну нефти. В этом гитлеровское командование видело возможность победы. Однако планы фашистов не оправдались.

Большой радостью для нас было сообщение о срыве наступления врага на Грозный в конце октября, а также о разгроме танковой группировки под Орджоникидзе в начале ноября. Мы слушали эту информацию, особенно об успешных действиях авиации нашей воздушной армии, и завидовали тем, кто отличился в этих сражениях, сокрушались о нашем затянувшемся пребывании в тылу.

Безмерное ликование у личного состава полка вызвало сообщение об успешном окружении немецко-фашистских армий под Сталинградом. Стремительные наступательные действия наших фронтов и успешное уничтожение окруженных вражеских войск у Волги еще сильнее укрепляли веру в неминуемый разгром врага, в нашу победу. Летчики полка прилагали все силы к тому, чтобы ускоренно освоить Як-1, быстрее убыть на фронт и лично участвовать в боях с противником.