Открытое окно

      Для меня, однако, самым важным было то, что человек этот (будем в дальнейшем называть его Посол) действовал от имени какого-то коллекционера из Эрфурта и по его поручению осматривал старые саксонские марки…
      Размышляя над этим, я пришел к выводу, что если не он убийца, то все равно дальнейшее расследование должно быть с ним связано: он видел марку «Десять краковских крон», о существовании которой почти никто не знал!
      «Муж показывал этому человеку нашу „Десять крон“, желая убедить в том, что у него одна есть и ему не так уж нужна вторая, из Эрфурта», – рассказывала вдова.
      Все мои наводящие и даже довольно придирчивые вопросы больше ни к чему не привели.
      Старые саксонские марки из коллекций убитого, конечно, исчезли, были украдены. Вдова клялась, что она этих марок не брала и не прятала.
      «Так или иначе, – решил я, шагая к центру города, – следующий, наиболее целесообразный этап следствия проходит… через Эрфурт!»
      По дороге домой я заглянул на Главный почтамт, еще открытый в столь поздний час.
      Полистал телефонные справочники ГДР, лежащие у окошек, где принимают заказы на междугородные телефонные разговоры. Отыскал то, что мне было нужно, записал адреса.
 
      – Твой старикан звонил, – приветствовала меня мама, когда я вернулся домой, – ему хочется знать, как твои дела.
      – Я был на вилле.
      – Нет. Его интересуют твои успехи.
      – Гм… пока топчусь на месте, – буркнул я, поднимая телефонную трубку.
      Когда я заговорил с полковником, мама деликатно прикрыла за собой дверь…
      – На всякий случай я затребую для тебя визу в ГДР, – сказал шеф, выслушав мой доклад, – Твой загранпаспорт, если не ошибаюсь, еще действителен? В понедельник будет виза. Путешествия расширяют кругозор, и подобная поездка никак тебе не повредит. Эрфурт, должен заметить, красивый город, – гудел в телефонную трубку полковник.
      – В Эрфурте, – сказал я, – как явствует из телефонного справочника, есть четыре филателистических магазина. Один государственный, и, если там та же оперативность, что и у нас, они могут ничего не знать. Остальные три – частные. Думаю, через них нетрудно будет найти обладателя «Десяти краковских крон». Конечно, только от его доброй воли зависит, захочет ли он назвать человека, с которым вел переговоры в Варшаве, назвать того, кому он писал и кто по его поручению ходил к убитому коллекционеру, чтобы осмотреть старые марки Саксонии.
      – Ясно. В Варшаве тратить время на поиски бесполезно. Дашь оттуда телеграмму, а мы здесь, на месте, возьмем кого нужно, – закончил дискуссию мой поистине бесценный шеф.
      Поиски Посла в Клубе филателистов, где я еще никого не знаю, или с помощью Филателистического агентства были заранее обречены на неудачу. Во-первых, не было точного описания внешности Посла. Предпринимать какие-либо шаги в Варшаве при таком положении дел было рискованно: можно спугнуть убийцу. Этого я опасался. А заход с другой стороны, из Эрфурта, сулил немалую надежду, для преступника это было совершенно неожиданным.
      Я умылся и сел за стол.
      – Ты не будешь сердиться? – спросила мама, ставя передо мной молоко и тарелку с молодым картофелем.
      – Ты что-нибудь опять натворила, мама?
      – Я? Да ничего особенного. Оказалась случайно в Старом Мясте и зашла к этой симпатичной блондинке…
      – К какой блондинке?
      – Ну, в филателистическом магазине. Ты ведешь дело о марках и не мог сообразить! – заметила мама.
      Я отставил тарелку.
      – Ага! Наверняка ты что-то купила. Без этого, конечно, не обошлось. Это, наверно, и есть твоя тайна?
      – Ты угадал. Я купила два кляссера. Один тебе и другой себе… – Мама ждала моей реакции.
      – Ха!.. А я было подумал, что-то случилось!
      Смущение моей дорогой мамочки привело меня в хорошее настроение.
      – Завтра, если не ошибаюсь, воскресенье. И так как у нас теперь есть кляссеры, не мешало бы нам выбраться в Клуб филателистов.
      – Знаешь, я решила собирать… марки с цветами, – поделилась со мной мама. – Ведь цветы – мое давнее увлечение, я все время по ним тоскую.
      Мама когда-то работала в городском саду.
      – Если ты считаешь, что это подходящее занятие для матери офицера Главного управления милиции, то я не возражаю.
      Я считал, что наш совместный выход в Клуб никоим образом не нарушит моих планов. «Купишь не купишь, а прицениться можно», – говорит старая присказка.
      В воскресенье в десять часов утра мы с мамой переступили порог Клуба филателистов. Несмотря на воскресный день и прекрасную солнечную погоду, которая манит людей за город, в зале клуба, полном табачного дыма, было многолюдно и шумно.
      «Научно-исследовательская комиссия», – гласила огромная вывеска над большим столом, где двое филателистов изучали сквозь лупу предмет обмена. Один из них – профессор университета, другой – известный физиолог.
      «Комиссионная продажа» – гласила вывеска над двумя другими столами… Рядом со школьником и маленькой Девочкой копался в тетрадях с марками министр. Встретил я там недавно вышедшего на волю рецидивиста, который меня не узнал или делал вид, что не узнает. Вертелись в толпе несколько знакомых врачей и адвокатов. В глубине зала толпились офицеры, студенты, железнодорожники, государственные служащие. Естественно, среди них не мог не быть и майор Ковальский.
      В этот момент кто-то очень похожий на Ковальского преградил нам путь.
      – Ба! Кого я вижу? – воскликнул он. – Ты что, Глеб, собираешься покупать, менять или продавать? Что тебя вообще интересует?
      Он совершенно не имел ничего общего с тем майором Ковальским, которого я ежедневно встречал в своем управлении. Передо мной стоял возбужденный, сияющий человек. Я даже засомневался, он ли это, но, когда он решительно потребовал показать кляссер, сомнения мои рассеялись.
      «Ну да! И вытянешь у меня, что тебе нужно», – подумал я.
      Я посмотрел на маму, она не была знакома с Ковальским и скромно стояла в стороне, словно совершенно посторонний человек.
      – Простите! Меня интересуют марки с цветами, – обратилась она к Ковальскому. – Не знаете ли вы, где и у кого можно приобрести серию цветов? Вы производите впечатление опытного человека.
      «Пусть, мамочка, он спросит тебя о твоей коллекции. Ведь в твоем кляссере всего три марки с цветами», – подумал я и прикусил язык, чтобы не сказать лишнее.
      – А-а-а, цветы – это очень приятная тема. Чрезвычайно приятная! – подхватил неожиданно Ковальский. – Давайте пройдем прямо к председателю, – предложил он. – Ну, пошли! – дернул он меня за рукав. Чтобы пробиться сквозь толпу к стоявшему в отдалении столику, пришлось как следует поработать локтями и без конца извиняться.
      И все же я затерялся в толпе. Когда я их догнал, они уже были у стола, над которым висела табличка «Правление», и приветливо раскланивались с председателем клуба, а тот уже в свою очередь представлял маму секретарю клуба.
      Пока мама усаживалась на предложенный ей стул, произошло что-то для меня непонятное: Ковальский, который буквально вырывал у меня из рук альбом, вдруг выпустил его и рысью помчался в глубь зала.
      – Вы не удивляйтесь, – объяснил маме секретарь клуба. – Он увидел человека, у которого есть «Сан-Марино». А тот редко сюда заходит.
      Итак, оказывается, майор Ковальский здесь свой человек… Мама с помощью председателя заполняла документы, необходимые для вступления в члены клуба. В данной ситуации мне говорить о вступлении в члены клуба было некстати, так как я должен был бы указать свое служебное положение.
      – Вы тоже будете?… – спросил секретарь.
      – Нет, я только хочу попросить у вас совета, – ответил я, поспешно протянув ему свой кляссер.
      Секретарь внимательно перелистывал страницы моего казенного кляссера. Останавливался, рассматривал сквозь лупу, подносил к свету наиболее интересные экземпляры марок. Он совсем не походил на акулу. Это был коллекционер, охотно оказывающий помощь начинающим.
      – Это у вас для обмена?
      – Да!
      – Гм… – Подумав немного, он хлопнул себя ладонью по лбу, – Я сейчас разыщу одного коллекционера. С классическими марками следует быть особенно осторожным!
      О, это мне уже было хорошо известно!..
      Мама продолжала переговоры с председателем о покупке серии марок с цветами. За нее, судя по выражению ее лица, можно было не волноваться. Секретарь отправился на поиски: Оставшись один, я мог спокойно рассмотреть окружающих.
      В дымном зале стоял невероятный гул. В таких условиях следовало отказаться от попытки разыскать хотя бы один более или менее ценный экземпляр марки, украденной на вилле, так как едва ли такие марки могут появиться тут в продаже. Здесь обменивались недорогие экземпляры. Клуб – неподходящее – место для коллекции «За лот» и тем более для марки «Десять краковских крон».
      Я заметил доктора Кригера, пробиравшегося сквозь толпу. «Рассказать ему о той нелепой сделке на площади у филателистического магазина или нет?» Рассказывать об этом у меня не было ни малейшего желания. «Уж лучше потерять две марки „За лот“, нежели прослыть растяпой!»
      Доктор неожиданно вынырнул с противоположной стороны и, как бы продолжая прерванный разговор, сказал:
      – …видишь, я все же достал эту негашеную двухдолларовую марку! Она в прекрасном состоянии, и заплатил за нее недорого!
      Он сунул мне под нос конверт с листочком красной бумаги. На марке были два медальона с изображениями Изабеллы Испанской и Христофора Колумба… Меня это нисколько не поразило. Серия уже была мне знакома по кондитерской в Старом Мясте. Две марки этой же серии как раз и явились предметом моего «обмена».
      Не встретив с моей стороны никакой реакции, доктор вдруг как бы очнулся, смутился и сказал:
      – Черт возьми! А ведь я от радости принял вас совсем за другого! – Затем, понизив голос, спросил: – Кстати, есть ли какие новости на вилле?
      – Пока ничего нового, доктор.
      – Не думаю, чтобы вы здесь что-нибудь нашли. Такие марки здесь не ходят. Мой «Колумб» был исключением. Но знакомство с клубом может оказаться для вас весьма полезным.
      Доктор исчез так же внезапно, как и появился. Тем временем вернулся секретарь клуба.
      – Тысяча извинений! Мне как раз попался карт-максимум «Мирный» с тремя штемпелями! Понимаете? А человека, которого могут заинтересовать ваши марки-классики, к сожалению, сегодня нет.
      У секретаря был такой отрешенный вид, словно там, где он искал для меня партнера, ему сделали инъекцию морфия.
      – Присмотри за моими классиками, а я сбегаю за «Мирным», – бросил секретарь на ходу председателю.
      Отходя от стола, где сидела мама, я грустно покачал головой. Ведь была у меня надежда, что в этом бедламе найдется кто-то разумный! Но этого нельзя было сказать ни о Ковальском, ни о докторе, ни о по-молодому разрумянившейся маме, ни даже о секретаре клуба, который забыл о своем престиже, как только увидел конверт с полюса, к тому же с тремя штемпелями!
      – Как дела?! – неожиданно прозвучал сбоку знакомый голос.
      Сквозь толпу ко мне тараном пробивался поручик Емёла, нагруженный кляссерами и каталогами – а ведь тогда, в управлении, у него для меня, вообще не оказалось марок! – с увеличительным стеклом и длинным пинцетом, прицепленными на шнурках к пиджаку; внешне он напоминал ученого-ботаника, вышедшего в поле.
      – Ковальский здесь. Ты его уже видел?
      – Видел… А что?
      – Он не выманил у тебя самые лучшие экземпляры? А ну покажи-ка, что у тебя есть? – Емёла отвел меня к случайно оказавшемуся свободным столику.
      Пришлось ему показать, но не то, что видел секретарь клуба, а небольшой кляссер, купленный мамой, с небрежно всунутой туда серией треугольных марок с отечественными грибами.
      – У тебя, кроме мухоморов, действительно ни одной порядочной марки нет?
      – Нет, – ответил я тоном, не располагающим к дальнейшему разговору.
      Емёла отвернулся. Я перестал для него существовать. Не обращая внимания на его молчание и скрыв обиду, я спросил:
      – Скажи, Емёла, здесь могут быть в обороте такие марки, как «Десять краковских крон» или «За лот»?
      Он окинул меня таким презрительным взглядом, как будто хотел сказать: «Ты что, неграмотный, что ли?»
      – Таких марок… э-э… здесь не бывает, – поморщился он.
      Прощание наше было без печали.
      «Нет. Здесь такие сделки, объектом которых являются „Десять крон“, „За лот“ и старые „Саксонии“, не совершаются. Ими торгуют наверняка за пределами этого клубного зала. Но… я ведь могу пустить слух, что у меня вроде бы есть кое-что из редких марок и я настолько богат, что подобные вещи мне можно предлагать.
      Кто знает, чем закончится моя экспедиция за золотым руном в ГДР и разузнаю ли я что-нибудь в Эрфурте… Поэтому отказываться от клуба ни в коем случае не следует!»
      Я подошел к столику, за которым беседовали двое мужчин, прерывая разговор всякий раз, когда к столику приближался кто-нибудь посторонний. Одним из собеседников был мой первый контрагент из кондитерской. Он меня еще не заметил.
      – Прошу прощения… мне сказали, что у кого-то из вас есть старая «Тоскана»? – придумал я предлог для разговора.
      Собеседники переглянулись, затем окинули меня оценивающим взглядом.
      – С «Тосканой» сложно. А вас не интересуют другие классики?… – Один из них пододвинул мне стул. – Мы где-то встречались…
      – Возможно… Кажется, именно вам я обязан своими «Колумбами»?
      – «Колумбами»? – С минуту этот интеллигентный на вид человек, казалось, вспоминал. – Нет, насколько я помню, ничего подобного у меня не бывало.
      Пока он забавлял меня своим сосредоточенным видом, его коллега после непродолжительного раздумья решил уйти: «Если хочет, пусть сам рискует».
      – Вы хотите купить за наличные или, может… Видите ли, продать всегда легко. Я, если уж продаю марку высокой стоимости, то лишь в случае, если наклевывается что-нибудь исключительное. Предпочитаю обмен. Может быть, вы предложите что-нибудь? – спросил он, увидев мой кляссер.
      Для того чтобы войти в контакт, я попробовал предложить ему пару первых «Сардинии».
      – Так. Это уже что-то подходящее. А что вы хотите взамен?
      Через несколько минут мои марки перешли из рук в руки в обмен на три серии «Гвинеи» сомнительной стоимости!
      Заметив, что меня легко надуть, он хотел выманить старую «Турн-и-Таксис», но сдержался, услышав, что я эту марку достал недавно и еще не решил, буду ли ее менять.
      – Дома у меня еще кое-что есть. И в следующий раз я охотно с вами, как с настоящим коллекционером, обменяюсь!
      – Скажите, пожалуйста, что вас еще интересует, кроме «Колоний»?
      – Я охотно приобрел бы идентичные и безупречные классические марки из тех, которые в Германии входят в категорию «Kabinettst?ck» (в такой степени я уже подковался). Разумеется, старые «Италия», «Германия», «Франция», «Британская империя» и первые «Швейцарские кантоны»… – заливался я как по нотам.
      – Гм… Это действительно марки высшей стоимости, – заметил он. – Но что вы ищете конкретно?
      «Не хочет ли он что-то продать мне?…»
      Я равнодушно назвал несколько марок, подобных или точно таких, какие выкрали у убитого коллекционера.
      – Повторите, пожалуйста.
      Достав ручку, он под мою диктовку записал номера марок согласно каталогу. Если бы ему что-то было известно об этих марках, это не ускользнуло бы от моего внимания.
      – Я не могу немедленно дать вам ответ, но я узнаю у своих знакомых. Наклевывается одна коллекция после умершего несколько лет назад филателиста… Моя фамилия Трахт, доктор Марцелий Трахт. Можно узнать номер вашего телефона?
      Это мне, между прочим, и нужно было.
      Я назвал номер, по которому звонили те, с кем я хотел связаться. Если кто позвонит, ему ответят, что меня «нет дома», назовут время, когда я буду, или попросят оставить номер своего телефона.
      – Возможно, я вам на днях позвоню, – пообещал Трахт.
      На этом разговор и вторая в моей филателистической практике сделка по обмену были закончены. Нужды продолжать рекламировать себя не было.
      Через некоторое время мы с мамой вышли из клуба.
 
      Вечером мне позвонил НД.
      – У меня есть для тебя новости, – не без ехидства начал он. – Нагуливаешь сало в домашних шлепанцах, а? Преуспеваешь? Послушай-ка, Шерлок Холмс! Есть фотокопия почтовой открытки, которая пришла с утренней почтой на имя убитого. Твой знакомый почтальон передал ее в районный комиссариат, но у них не было твоего телефона… Пишет какой-то тип из Эрфурта. Читаю: «Дорогой коллега! Я очень удивлен длительным отсутствием известий от вас, а также от моего доверенного корреспондента. Буду весьма признателен, если вы уведомите меня, не случилось ли что с вами…» Подпись неразборчива, какая-то закорючка, и нет обратного адреса. Открытка будет вручена вдове завтра утром.
      – Ну и что из этого? – из упрямства попробовал я принизить значение столь важного сообщения.
      – Из твоих слов видно, что тебе» делать нечего, из тебя так и прет мещанство и в будни и в праздники. После получения открытки я говорил с твоим шефом. И в самом деле, тебе нет смысла ждать чего-то здесь. Коллекционер из Эрфурта, сам того не подозревая, знает фамилию и адрес убийцы, или, как ты его называешь, Посла. Поговоришь с коллекционером и дашь своему начальнику телеграмму: кто он и где проживает. Ты вернуться не успеешь, как убийца будет за решеткой. А здесь, в Варшаве, мы можем искать его годами. Тем временем различные «Маврикии», «Гвианы» и прочие похищенные марки могут навсегда улетучиться. Время работает против нас, Глеб…
      Кроме сообщения об открытке, в его болтовне не было ничего существенного. Не дослушав фразы, я положил трубку…
      Сам я пришел к подобным же выводам, и меня поддержал мой драгоценный шеф. Чего теперь НД меня подгоняет?
      Мама была у себя. Я прикрыл дверь своей комнаты и на всякий случай позвонил вдове. Воскресенье на вилле прошло спокойно. Вдова поблагодарила меня за заботу.
      – Вы действительно не знаете ни фамилии, ни адреса коллекционера из Эрфурта? – спросил я ее.
      Как и прежде, она не могла вспомнить. Писем не читала, так как они приходили на имя мужа. К тому же она не знала немецкого языка.
 
      – Опять что-то случилось? – спросила мама.
      – Завтра я еду в ГДР, – ничего не объясняя, ответил я.
      Через четверть часа мама собрала мой чемодан, села за стол и начала изучать немецкий каталог «Липсия».
      – Посмотри-ка, Глеб! Вот здесь изображение эрфуртского собора, 1955 год, тридцать пфеннигов, номер «Липсии» – 333, – отозвалась вдруг мама…
      – Я куплю, мама, эту марку, наклею на открытку с видом собора и опущу в почтовый ящик в Эрфурте, чтобы на марке был тамошний штемпель.
      – Замечательно. Я начну собирать карт-максимумы, – обрадовалась мама.
      – А что это такое – карт-максимумы?
      – Это почтовые открытки, на которых изображено то же, что и на приклеенных к ним марках.
 

Глава 8

      – Никто не будет к нам придираться, ибо ты едешь как частное лицо, – сказал, прощаясь, мой шеф. – Дело это небольшое, несложное. Сделаешь, как договорились: узнаешь, у кого в Эрфурте «Десять краковских крон» и кому он доверил вести переговоры в Варшаве. Помощи просить не будем. Это слишком…
      Полковник действительно был неоценимым начальником: он всегда стремился избегать ненужных осложнений.
      Почти весь день ушел на улаживание «штатских» формальностей. Когда утром следующего дня я сошел с поезда на Восточном вокзале в Берлине, у меня еще оставалось немного свободного времени, так как скорый поезд на Эр-фурт отправлялся около четырнадцати часов. Поэтому я решил поехать на Фридрихштрассе и посетить знакомые по прежним поездкам места.
      Но Эрфурт, где я еще никогда не бывал, интересовал меня больше. Мне хотелось как можно скорее добраться до обладателя «Десяти краковских крон»… Я отправил маме открытку с двумя красивыми марками и вернулся на вокзал. Скорый поезд на Эрфурт через Лейпциг и Веймар стоял у перрона…
 
      Я чувствовал себя довольно усталым, когда под вечер прибыл в Эрфурт. Я намеревался принять ванну и лечь спать, а на другой день с утра заняться поисками владельца «Десяти краковских крон».
      Однако, выглянув в окно с четвертого этажа отеля, я тотчас изменил свои планы, спустился вниз, сдал ключ от номера и по Банхофштрассе направился прямо к ратуше.
      «Возможно, где-то здесь живет разыскиваемый мною филателист, владелец „Десяти краковских крон“, – думал я, читая надписи на эмалированных табличках. Я увидел амбар на Рыбачьем рынке, Мост лавочников, дома „У солнечного источника“ и „Под высокой лилией“, дома „Под треской“ и „Золотой оруженосец“ и еще двадцать или тридцать других, названий которых не запомнил.
      Я забрел в район Штадтхальтерпалас, а через минуту за ближайшим углом увидел на большой площади устремленный ввысь собор XVII века. Собор походил на корабль, плывущий по ясно-голубому, почти лазурному небу среди звезд и луны.
      Темно-лиловая картинка на марке номиналом 30 пфеннигов, которую показала мне мама, просматривая каталог «Липсия», даже частично не могла дать представление о том, как это выглядит в действительности.
      Но вскоре я почувствовал себя несколько сконфуженным: ведь цель моего приезда в Эрфурт – не туризм, а сугубо служебные дела.
 
      На следующее утро во время завтрака в ресторане отеля я попросил принести мне «Торгово-промышленный бюллетень». Возможно, в Эрфурте филателистических магазинов больше, чем указывалось в телефонной книге на Главпочте в Варшаве. Телефоны могли быть не во всех магазинах.
      Действительно, в рубрике «Марки» я нашел семь адресов. Взглянув на план города, я убедился, что все они находятся в центре, в нескольких минутах ходьбы.
      «В одном из них, согласно разработанному плану, я должен узнать фамилию и адрес эрфуртского владельца „Десяти крон“, незаметно выяснить, кто хочет или кто хотел получить из Варшавы первые „Саксонии“…
      Самый большой филателистический магазин «Космос», занимающий второй этаж каменного здания, открывался в десять часов. Я провел четверть часа в коридоре, у витрин, заполненных марками; такого количества их мне еще никогда не доводилось видеть.
      И я решил, что началом моего розыска станет беседа с владельцем «Космоса» господином Рейнеке. А господин Рейнеке, как гласила реклама, «вот уже тридцать лет находится на посту». Следовательно, если принять во внимание его стаж, он должен быть энциклопедистом и знать в Эрфурте все марки, достойные внимания.
 
      Стены зала на втором этаже были заставлены шкафами, в которых виднелись корешки кляссеров и альбомов. В витринах, под стеклом, всеми цветами радуги сверкали экзотические марки.
      На столах, к услугам клиентов, лежали атласы и каталоги, пинцеты и зубцемеры; льющиеся сквозь широкие окна лучи солнца играли на гранях хрустального флакона с раствором для выявления водяных знаков.
      Я сразу спросил о том, что могло меня приблизить к «Десяти краковским кронам», – о марках Польши.
      – Будьте любезны, посмотрите это. Здесь как раз первые польские серии, – сказала одна из женщин, занимавшихся сортировкой марок.
      Передо мной выросла кипа альбомов, кляссеров и каталогов.
      Мне нужно было как-то завязать разговор с владельцем «Космоса» господином Рейнеке, которого в зале пока не было. Поэтому, просматривая марки, я поглядывал на двери, ведущие в другие помещения, и тянул время.
      Между тем перед моими глазами, как в цветном кинофильме, проходила история Польши: первые выпуски надпечаток на немецких и австрийских сериях 1918–1919 годов, сейм 1919 года, рижский трактат и конституция 1921 года, девальвация и период стабилизации валюты… Как в калейдоскопе сменялись политические и общественные события, пейзажи, известные по истории градостроительства здания, памятники национальной культуры…
      Шло время, а пожилая доброжелательная продавщица без устали предлагала мне все новые богатства «Космоса». Она была терпелива и снисходительна.
      – Неужели ничего из наших запасов вам не подходит? – раздался наконец возле меня долгожданный вопрос.
      Да, подходит-то мне многое… может быть, даже все. Но ведь это связано с валютой. Я не мог позволить себе никаких серьезных расходов.
      Рядом со мной стоял пожилой седой господин, похожий скорее на австрийского офицера в отставке, чем на немца.
      – Вы из Польши? – спросил он.
      – Да.
      – Разрешите представиться. Моя фамилия Рейнеке. У меня было много друзей-поляков. Я был комендантом гарнизона в Чичи во время первой мировой войны.
      Его Чичи я никак не мог отождествить ни с одним из известных мне названий местностей.
      – Простите, господин Рейнеке, я не расслышал.
      – Чичи! – повторил Рейнеке с явным ударением на первое «и».
      Поскольку я, несмотря на самое горячее желание, так и не понял его, Рейнеке нашел выход:
      – Мой польский язык всегда был очень плохим. Разрешите пригласить вас к себе, – сказал он, открывая дверь кабинета.
      Стены кабинета были увешаны медалями и дипломами филателистических выставок. Возле приоткрытого сейфа стоял массивный и тяжелый письменный стол. Рейнеке вынул из сейфа пачку писем, перевязанную голубой ленточкой.
      Рядом с обратным адресом на конверте с марками «Сейм 1919 года» виднелся почтовый штемпель. Это оказалось просто Дзедзичи.
      Завязалась беседа.
      – Раз вы из Польши – а у меня было много знакомых поляков, да еще я был комендантом гарнизона в Чичи, – я покажу вам нечто такое, чего вы даже в Лондоне на больших аукционах не встретите! Запомните, у старого Рейнеке есть такой уникум! – подчеркнул он с гордостью, взяв в руки плоскую стальную шкатулку. В шкатулке между асбестовыми пластинками хранилось пожелтевшее письмо.
      – «Черная Виктория»… Как вам известно, марка сама по себе не является чем-то особенным, она была выпущена в количестве нескольких миллионов штук. И эту марку может иметь каждый средний коллекционер. Но сомневаюсь, чтобы у многих были такие письма, как мое. «Стенли Гиббонс», самая крупная лондонская фирма, которая недавно праздновала свое столетие, уже двадцать лет надеется приобрести у меня это письмо. Прошу проверить: письмо датировано 6 мая 1840 года. Это первый день обращения первой в мире марки! Теперь посмотрите, что в конверте.
      Я вынул из конверта листок бумаги. Он был таким же пожелтевшим, как и конверт, и исписан теми же чернилами, что и адрес на конверте.
      «Посылаю тебе это письмо вскоре после семи часов на Ломбард-стрит, чтобы ты получил его как можно скорее. Рассчитываю на такой же быстрый ответ».
      – Прочитали?
      – Да, – ответил я, надеясь, что наконец дойдет очередь и до «Десяти краковских крон»!
      – Так вот, – продолжал Рейнеке, – как свидетельствуют документы, 6 мая 1840 года Роуленд Хилл, родоначальник марок, распорядился открыть почтовое бюро на Ломбард-стрит в семь часов и сам лично подготовил служащих к операциям с первыми в мире марками. Это письмо было послано в присутствии Роуленда Хилла! И потому господин Фикин, главный директор крупнейшей филателистической фирмы «Стенли Гиббонс», посылает мне в дни моего рождения поздравления. Потому господин Далл, директор издания каталога Гиббонса, через третьих лиц из Берлина интересуется состоянием моего здоровья. Не забудьте, что фирма «Стенли Гиббонс» является поставщиком марок английской королевы…
      Мне не оставалось ничего другого, как только слушать и поддакивать.
      Рейнеке разошелся, показал мне первые серии марок Соединенных Штатов Америки, разновидности первой марки России, письма, посланные с помощью воздушных шаров в 1871 году из осажденного Парижа…
      Всем этим я был обязан личным связям господина Рейнеке с городом Чичи и переписке, содержание которой выдавала голубая ленточка!
      – Вы надолго в Эрфурт? – спросил Рейнеке.
      Это был самый удобный момент, чтобы затронуть вопрос о «Десяти краковских кронах».
      – Я вам чрезвычайно признателен. Но мне хотелось бы еще кое-что посмотреть. Я слышал, господин Рейнеке, что у здешних любителей есть великолепные коллекции польских марок. А «Десять краковских крон», редчайшая польская марка…
      – Ах, эта голубая «Десять крон», – прервал он меня. – О-о, это большая редкость. Я сам эту марку видел раза три-четыре, не больше… Знаете, уж если так, пойду-ка я с вами к моему знакомому. Мне, кстати, надо кое о чем поговорить с ним. Его фамилия Канинхен. Очень забавный человек. Архитектор. Настоящий прохвост. Но у него есть «Десять краковских крон». Канинхен живет возле Моста лавочников. Я буду вашим гидом… Был слух, что он организует обмен с Варшавой на первые «Саксонии». Правда, это нелегально. Постойте, а случайно не с вами? – Рейнеке даже запнулся, пораженный этой мыслью.
      Я успокоил его, сказав, что нет.
      Итак, все складывалось удачно. События развивались так, как мы наметили в Варшаве. «Еще небольшое усилие, и я узнаю фамилию и адрес убийцы», – подумал я.
      – Что-то у них там не получилось, – продолжал старый пройдоха. – Канинхен даже жаловался, но на что и почему, я уже не помню. Дело-то это весьма деликатное. Наверняка он будет рад познакомиться с вами. Может, вы сумеете ему помочь? Фрейлейн! – крикнул он. – Вызовите, пожалуйста, такси!
      Прогулка заменялась поездкой.
      Он закрыл сейф, склонился над письменным столом, захлопнул какую-то потайную дверцу, и вскоре мы очутились на улице.
      У ворот стояло несколько старомодное такси.
      Водитель повез нас по Герман-Джонштрассе, и через несколько минут мы были уже у цели.
      Выйдя из машины, господин Рейнеке стал посреди тротуара и, закинув голову, крикнул:
      – Канинхен! Ты в своей норе?! Отзовись, Канинхен!.. Зачем нам напрасно лезть наверх, если его там нет, не правда ли? Канинхен?! Ну где ты там?
      В доме, напоминающем жилище бабы-яги, открылось несколько окошек, но нужное нам оставалось закрытым.
      – У этого старого негодника в голове все перевернулось! Он говорит, что его «апартаменты» в этом доме как раз соответствуют его профессии. Надо полагать, этот дворец построен его далекими предками… Канинхен!!!
      Наконец на самом верху открылось заветное оконце. Из него выглянула Гретхен лет шестидесяти, в папильотках, с лицом, обильно намазанным кремом.