Открытое окно

      НД положил трубку… Я вскочил и помчался в ванную под холодный душ.
      Через две минуты, одеваясь и прихлебывая кофе, я отвечал на дотошные мамины расспросы.
      – Опять там что-то случилось?
      – Да, опять.
      – И это связано с почтовыми марками?
      – Да, связано.
      – Ты разузнал что-нибудь в ГДР?
      – Да, разузнал.
      – Я достала несколько интересных марок. Может, посмотришь?
      – Конечно, как только будет время.
      – Мне кажется, ты потерял голову! Ведь я видела тебя в разных обстоятельствах…
      – Послушай, мама, перестань надоедать и не спрашивай о том, чего я тебе все равно не скажу!
      – Я-то думала, ты расскажешь мне о поездке в ГДР, – уже на лестнице донеслись до меня ее слова.
 
      Я сел рядом с водителем служебной машины, и мы помчались по набережной на место преступления.
      Я попросил остановить машину, не доезжая до виллы. Полковник в штатском расхаживал перед виллой и сосал погасшую трубку. Его разбудили раньше, чем меня, но его розовые щеки были свежевыбриты, отдохнувшие живые глаза смотрели пытливо.
      – Пока дело выглядит так, – поздоровавшись, объяснил он, – около пяти часов утра в районный комиссариат прибежала служанка. Она сообщила дежурному, что вдова умерла, вернее, ее убили. Как говорит служанка, ее разбудил странный храп. Она встала, подошла к комнате хозяйки, приоткрыла дверь и увидела, что хозяйка мертва.
      – Служанку допросишь сам… Осмотр тела, произведенный в присутствии НД, позволяет предполагать применение яда. Вскрытие покажет, что это за яд. Наши сотрудники осматривают квартиру. Твоя задача: допросив служанку, сразу же двинуться по следам Посла… Тебя не обидел тот разговор в кабинете НД? – спросил полковник, садясь в машину.
      Нет, никакой обиды я не чувствовал.
      Когда я вошел в кабинет, где находилась коллекция, сотрудники лаборатории уже собирались уходить. Они изъяли запасы продуктов, кухонную посуду и утварь, зубную пасту и содержимое домашней аптечки. Сидевший за столом офицер из лаборатории НД подсовывал заплаканной служанке опись изъятых вещей. Она подписывала дрожащей рукой.
      – Служанка является наследницей убитых супругов, – сказал мне потихоньку комендант районного комиссариата. – Я нашел завещание. Она утверждает, что не знала о его существовании.
      Пришлось ждать, пока подметут пол, застелят кровать, вынесут реквизированные вещи. Было необходимо, чтобы после нашего ухода служанка не оставалась в квартире одна.
      – У нее есть какая-то родственница, живет в пригороде, я послал за ней, – успокоил меня комендант. – Хочешь остаться с ней наедине?
      Я кивнул.
      Сидя в кресле, я курил, ожидая, когда сотрудники лаборатории уйдут. Наконец двери за ними закрылись.
      Минуту спустя служанка вошла в комнату. Увидев меня, она смутилась и остановилась как вкопанная.
      – Мне надо поговорить с вами. Присядьте, пожалуйста, – сухо сказал я.
      О том, что рано или поздно нужно будет допросить служанку, я думал еще перед поездкой в ГДР. Однако я не ожидал, что наш первый разговор состоится при таких обстоятельствах.
      Она села за стол в кресло покойного хозяина. В эту минуту движениями и манерой держаться она очень напоминала… вдову!
      – Вы были в каком-то родстве с убитыми? – начал я.
      – Да. Я хозяину дальняя родственница.
      Усвоенные вдруг ею манеры хозяйки и наследницы поразительно не вязались с оборотами ее речи. Это и удивляло и забавляло меня.
      – Вы понимаете что-нибудь в марках?
      – Да. Особенно с тех пор, как стала жить у родственников. Сперва хозяин давал мне отмачивать массовку…
      – Вы умеете пользоваться каталогами? Кто был Стенли Гиббонс и что вы знаете о Феррари?
      – Стенли Гиббонс был основателем крупной фирмы по торговле марками. В середине прошлого века. Эта фирма существует в Лондоне и сейчас. Каталогом Гиббонса пользуются в англосаксонских странах. А маркиз Феррари – это один из известнейших коллекционеров мира. Он родился в 1848 году, умер в 1917 году в Лозанне от разрыва сердца после одной из крупнейших сделок с марками.
      – А где в Польше употреблялся круглый штемпель с цифрой «один» на марках «За лот»?
      – В период обращения марки «За лот» круглые и квадратные штемпеля с цифрой «один» имела Варшава.
      – В чем особенность первых марок России? На что нужно обращать особое внимание?
      – На анилиновую типографскую краску, распускающуюся в воде…
      Я задал еще семь-восемь вопросов, на которые она ответила не моргнув глазом. Стало ясно, что она знает о марках столько же, сколько покойная вдова. Это облегчало ведение допроса.
      – Давайте перейдем в кухню. Постарайтесь восстановить ход утренних событий, – сказал я вставая. – Прошу по порядку вспомнить и повторить все, повторить каждый ваш шаг с того момента, как вы проснулись.
      Она послушно двинулась за мной.
      – Спала я, как всегда, в алькове. – Она указала на небольшую нишу со свежезастланной кроватью. – В механизме кукушки утром что-то заело: стала куковать как сумасшедшая. – Она взглянула на часы, которые я собирался осмотреть еще при жизни вдовы.
      Часы мерно постукивали. Стрелки в форме клюва аиста показывали чуть больше половины седьмого…
      – Мне послышалось, что хозяйка будто храпит. Выло уже светло, теперь светает рано, – рассказывала наследница. – Я не могла заснуть. Минут через сорок пять мне вдруг пришло на ум, что с хозяйкой неладно. Больно странно она храпела.
      – Почему вы считаете, что… именно через сорок пять минут?
      – Потому что кукушка кукует каждые четверть часа.
      – И что тогда?
      – Тогда я встала, накинула халат… – Она подошла к двери напротив и нажала на ручку.
      Мы очутились в небольшой, безвкусно обставленной комнате вдовы. Прежде я не бывал здесь. В открытое окно долетал гомон птиц, обклевывавших в соседнем саду черешню.
      – Хозяйка лежала вот так, ее голова свешивалась на пол, – показала мне наследница и стала всхлипывать. – Я взяла ее за руку. Но она уже… была мертва…
      Наследница расплакалась. Я оглядел комнату, посмотрел в окно, чтобы выяснить: можно ли залезть сюда по водосточной трубе. Это было почти невозможно. Версию, будто кто-то забрался сюда извне, чтобы отравить вдову, следовало отбросить. Впрочем, сотрудники лаборатории уже выяснили, что на водосточной трубе нет никаких следов.
      – Это вы открыли окно или оно было открыто?
      – Нет. Это открыли ваши люди, которые искали следы…
      – А дверь на лестницу?
      – Она была закрыта на замок и на цепочку, я открыла ее, когда пошла в комиссариат.
      – А окна в кухне и в комнате, где находится коллекция?
      – Оба окна были закрыты.
      – Рассказывайте дальше… Значит, вы увидели, что хозяйка мертва. Ночной столик возле кровати выглядел так же, как сейчас, или на нем что-то стояло?
      – Ничего не стояло. Я испугалась и выбежала отсюда, чтобы осмотреть шкаф.
      Речь шла о шкафе, где хранились марки.
      Мы вернулись в комнату, где я начал допрос.
      – Нитка была на месте, как и сейчас. Пожилой человек в спортивных брюках, что приезжал утром, – она имела в виду полковника, – не велел открывать шкаф… Ну, я как была, в халате, тут же побежала в комиссариат.
      Последние слова она произнесла, встав на колени и заглядывая под шкаф.
      – Да, нитка цела… Это придумала хозяйка: привязать ниткой дверцы шкафа к булавке, воткнутой в пол… Чтобы потом не нужно было проверять альбомы, ведь мы обе часто уходили и квартира оставалась пустой.
      Она поднялась с пола, подошла к письменному столу. и села в кресло точно так, как это делала покойная вдова. Зазвонил телефон.
      Это был НД.
      – Сообщаю первые результаты вскрытия. Следы укола отсутствуют. На этот раз яд был введен через рот. Состав яда пока не определен. – Отправляйся, как тебе сказал старик, по следу Посла. Звони из города, я буду у себя в лаборатории. Следует проверить, не совершено ли в связи с убийством новой кражи. Не думаю, чтобы убийцей была наследница, – закончил НД и положил трубку.
      Я снова сел в кресло и взглянул на ссутулившуюся наследницу.
      – Вашей хозяйке в последнее время не делали уколов?
      – Нет. Она чувствовала себя хорошо. Ей не нужны были ни лекарства, ни уколы.
      – А может, она испытывала жажду и пила воду вечером или ночью?
      – Нет. Я знала бы об этом.
      – Вам, конечно, известна ценность коллекции?
      – О-о, это… очень ценная коллекция, – услышал я в ответ.
      Таким же тоном превосходства и своеобразной гордости говорила о коллекции вдова.
      – А о завещании вы действительно до сих пор не знали?
      – Нет. Я всегда думала, что умру первой. И этот вопрос меня не интересовал.
      Я разговаривал теперь с человеком, равным мне по уровню культуры, в ней нельзя было уловить отсталости домработницы.
      – А вы… умеете делать уколы?
      – Нет. Почему вы об этом спрашиваете?
      – Почему – это мое дело… Не выходила ли ваша хозяйка вчера после обеда или вечером из дому?
      – Кажется, ходила в кафе… После того как убили нашего хозяина, она иногда ходила в кафе пить кофе.
      – В какое кафе?
      – Не знаю. В разные. Здесь. В центре. В Северном и Южном районах.
      – Могла ли она там с кем-нибудь встретиться? С каким-либо знакомым?
      – Не знаю. Скорее всего, нет.
      Не задавая больше вопросов, я попросил, чтобы она сняла нитку и вместе со мной посмотрела альбомы.
      Просмотр, занявший почти час, не выявил новой пропажи. Все было в том же состоянии, как и при жизни вдовы, до моего отъезда в ГДР. В сомнительных случаях мне помогала опись, составленная с помощью вдовы, неожиданно явившейся второй жертвой преступника.
      Часы прокуковали половину девятого. Комендант комиссариата сообщил мне по телефону, что где-то в пригороде разыскали племянницу наследницы.
      – Девка – что лошадь норовистая, да еще упрямая. Требует от меня объяснений. Я ничего ей не сказал, чтоб она тебе не мешала с расспросами.
      Я уже заканчивал разговор с наследницей и попросил прислать к ней племянницу.
      – Не забывайте, пожалуйста, что, согласно закону, коллекция является предметом наследования. Поэтому прошу ничего не обменивать и не продавать. Сейчас придет ваша племянница. О времени похорон вам сообщат.
      – Спасибо, – ответила она устало.
 
      Шагая к площади Коммуны, я думал:
      «В принципе убийство вдовы могло быть совершено или Послом, или наследницей. Последняя имела бы для этого даже больше оснований: только теперь она почувствовала себя человеком. В доме прислуге достается больше от хозяйки, чем от хозяина. Кроме того, именно она является наследницей. Но всплыло дополнительное обстоятельство: отравление ядом наталкивает на мысль, что наследница связана с Послом! Так или иначе, вывод один. Нет смысла заниматься наследницей, раз у нас уже есть какие-то данные о самом После. Ведь все говорит о том, что вскоре мы его изобличим. Может показаться, что наследница ни о чем не энает, а Посол договорился с вдовой встретиться в кафе и, опасаясь разоблачения с ее стороны, подсыпал ей медленно действующий яд. Если добраться до Посла, то это автоматически решит вопрос о виновности или невиновности наследницы…»
      Обдумывая различные версии, я сел в автобус и, согласно указанию полковника, направился в сорок первое почтовое отделение.
      По словам подлинного доктора Кригера, с момента ликвидации почтового ящика на его имя прошел год. Но возможно, что-то осталось в памяти персонала почтового отделения? Может, по тем или иным причинам они запомнили бывшего владельца ящика?
 
      Войдя к начальнику сорок первого почтового отделения, я случайно оказался свидетелем заинтересовавшего меня разговора начальника с одним из практикантов.
      – Белый «Дилижанс» входит в число марок, украденных из государственной типографии, – говорил начальник, – поэтому, согласно инструкции, мы не должны принимать эту марку. Скажите тем, кто гасит марки, чтобы такие письма задерживали.
      – Можно посмотреть? – вмешался я, видя на столе конверт с незнакомой мне маркой.
      – Пожалуйста… Разница заключается в том, что настоящий, пригодный для франкирования «Дилижанс» имеет желтый фон, – пояснил мне после ухода практиканта начальник. – Впрочем, лично я предпочитаю марки без фона. Они более четкие, более похожи на оригинал, служащий образцом для изготовления клише.
      – А вы знаете оригинал?
      – Да. Существовали две картины с дилижансом, которые послужили темой для марки. Как выяснилось позже, одна из картин была подделкой. Ее владелец стал жертвой мошенничества. Искусствоведы спорили по поводу этих картин. Я помню одну ссору знатоков, когда я работал в Почтовом музее, до того как его перевели во Вроцлав…
      Он разговорился на тему о совершенно безразличных для меня деталях оригинала, и я не мог его остановить. Только когда он закончил, я прямо спросил:
      – Меня интересует, кто арендовал год назад в вашем отделении ящик номер четырнадцать?
      – О волке речь! – расхохотался начальник. – Абонентом ящика и… владельцем фальшивой картины был доктор Кригер!
      Стараясь не показать удивления, я спросил!
      – Вы знаете доктора Кригера?
      – Постольку, поскольку… Я видел его в Почтовом музее, куда он пробовал продать фальшивый «Дилижанс». Позже мне звонили по телефону из Национальной галереи. Работники галереи спрашивали наше мнение об этой картине. Потому я и запомнил фамилию доктора.
      – Вы можете описать внешность доктора?
      – Конечно. Доктор Кригер – человек среднего возраста, примерно среднего роста. Интеллигентный мужчина, с круглым лицом, хорошо одет…
      Описание сходилось с тем, что я слышал вначале от студента-медика, а затем от вдовы.
      Убийца, он же Посол, выдающий себя за доктора Кригера, конечно же, не предполагал, что в Почтовом музее и в сорок первом почтовом отделении он столкнется с одним и тем же человеком!
      – Можно посмотреть квитанции, на которых Кригер расписывался в получении заказных писем? – спросил я.
      – Вы занимаетесь графологией, капитан?
      Мое инкогнито было раскрыто.
      – Откуда вы меня знаете?
      – Откуда? Если живешь на Горносленской, через два дома… Неужели вы думаете, что я стал бы первому встречному раскрывать почтовые секреты? Вы же мне не представились… Видите ли, сосед, прошел год, и установленный для претензии срок кончился. Квитанции отправлены в макулатуру. Хотя подождите-ка…
      Он прошел в почтовый зал и скоро вернулся в обществе молоденькой симпатичной сотрудницы.
      – Она работала с заказной корреспонденцией в то время, когда у нас бывал доктор Кригер, – пояснил он. – Вы помните, Зося, доктора Кригера?
      – Да, помню. Такой веселый, интеллигентный мужчина. У него был ящик номер четырнадцать, он подходил к моему окошку за заказными письмами, а получал он их со всего мира. Подруги смеялись, что он, очевидно, опубликовал свой адрес в каком-то африканском брачном бюллетене и скрывает свою переписку от жены. Вот ему и нужен почтовый ящик.
      Зося оказалась разговорчивой особой.
      – А еще он скрывал свою переписку потому, что собирал марки, – продолжала Зося. – А это смешно. В конвертах, которые иногда бывали повреждены, кроме фотографий женщин, мы видели марки. Потом все прекратилось. Доктор отказался от почтового ящика, и письма стали приходить реже. Несколько раз, когда что-то приходило, мы пересылали на адрес больницы…
      – А какой документ предъявлял доктор Кригер? – прервал я ее.
      – Какой? Просто… мы его знали! Он открывал свой ящик. Когда подходил к моему окошку, в руке держал ключ, – рассудительно пояснила Зося, удивляясь, что кто-то мог спрашивать у доктора Кригера документ.
      И это все, что я смог узнать.
      В Национальной галерее у меня был приятель еще с тех времен, когда одна воровская шайка предприняла неудачную попытку украсть «Даму с лаской» Леонардо да Винчи. Эта картина была временно передана из краковских коллекций на какую-то выставку. Кстати, миниатюрная репродукция этой картины была единственной польской маркой, на которую в те годы я обратил внимание.
      Выйдя из почтового отделения, я взял такси, чтобы без проволочек «пришвартоваться» к зданию музея.
      – Мариан, должно быть, в зале прикладного искусства. Если не у старых фламандцев! – сказал мне экскурсовод.
      Я нашел Мариана у картин Рембрандта. Это были: автопортрет, сделанный в молодые годы, Саския, написанная через два года после свадьбы, и Мартин Дай.
      Мариан стоял перед портретом Мартина Дая. Смотрел в какую-то иностранную газету, бормотал что-то себе под нос и выглядел не совсем нормальным.
      А меня мучила загадка нового убийства.
      Скорее бы добраться до Посла!
      – Извини, Мариан, – проговорил я тихо, – нам нужна твоя помощь.
      Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, будто не слышал. И лишь через минуту его профессорский лик просиял:
      – А-а, это ты? Ты уже слышал?
      – О чем?
      – Ты в самом деле ничего не знаешь?
      – Нет.
      – У этого Мартина Дая была невеста. Ее портрет нашли недавно в городском музее в Шверине. В Голландии был обычай, чтобы молодые перед свадьбой заказывали свои портреты. И наши молодые отправились к Рембрандту. Но свадьба не состоялась… Смешно подумать. Смотри, они снова встретились через триста лет!
      Он развернул газету, показывая мне репродукции обеих картин.
      К сожалению, я должен был возвратиться к вопросу об убийстве в Западном районе.
      – Говоришь, «Дилижанс»? – повторил Мариан, когда мы спустились в контору. – Что-то я слышал. Правда, не в моем отделе, но, помню, по этому вопросу были какие-то споры. Надо расспросить коллег.
      Он долго звонил по местному коммутатору, но через несколько минут беспомощно развел руками:
      – С человеком, который хотел продать нам «Дилижанс», разговаривал только профессор Грейн. Об этом деле должны знать в Почтовом музее на улице Святой Барбары… Но… профессор Грейн умер, а музей перевели во Вроцлав!
      – Скажи, который час? – спросил я, посмотрев на свои но заведенные в утренней спешке часы.
      Мариан вытащил серебряный «Нортон» с надписью «Лондон 1785», у которого был громкий, как у трактора, ход. Это был предмет моей давней зависти.
      – Ровно десять. В одиннадцать во Вроцлав вылетает самолет. Я это знаю, так как был там на прошлой неделе.
      – А как… насчет «Нортона»?
      – Спасибо. Можно поговорить об обмене.
      – Разреши позвонить от тебя? – попросил я.
      – С городом – через ноль. – Он пододвинул ко мне аппарат.
      – Если считаешь, что это необходимо для успокоения твоей совести, – говорил полковник, – садись в самолет и лети во Вроцлав. Только запомни: если из этого что-то получится, я оплачу стоимость билета, в противном случае – нет. Решай!
      – Вылетаю и вернусь к вечеру! – решил я.
      Звонить маме домой смысла не было. Но НД о моем выезде я уведомил.
      – Химический анализ пока не дал никаких результатов, – проинформировал меня НД. – Как в первом, так и во втором случае применен неизвестный яд. Это только подтверждает, что второе убийство тоже совершено Послом. Сделай все, чтобы добраться до него.
      Теперь я мог передохнуть и выкурить сигарету.
 
      – Эх, если бы мне в ближайшие две недели достать машину! – начал вздыхать Мариан. – Будильник у меня есть, – он полез в ящик стола, – теперь не хватает автомобиля.
      – А зачем тебе автомобиль? – Я взял в руки самый заурядный будильник.
      – Видишь ли, в одной деревне на Подлясье есть часы из Вельсена, с кукушкой, 1632 года. Вельсен – это почти пригород Гарлема. А хозяин часов – органист – хочет выменять их только на будильник. Но поезда туда не ходят… А тогда у меня не было с собой будильника.
      – А что ты там делал?
      – Был по служебным делам. Осматривал старинную колокольню.
      Меня осенило: у НД есть машина, он собирает «Спутники», а я могу заполучить «Нортон». Просто так. За здорово живешь!
      – А марок у тебя нет, Мариан?
      – Нет. Зато у меня есть восьмиугольный подсвечник. Считаешь, слишком много углов?
      – Мне кажется… один мой знакомый мог бы тебя подбросить на машине в ту деревню. Но подсвечник не пойдет. Для этого нужны марки со спутниками.
      – Э, ничего ты не понимаешь, – объяснил Мариан, провожая меня до трамвайной остановки. – За подсвечник я достану статуэтку Вольтера, за которой охотится тип, имеющий фигурку из Челси. Эту фигурку я сменяю на вазу, на которую зарится кто-то, от кого можно получить испанский пистолет и две дамасские сабли. За пистолет и сабли я получу икону XVI века от коллеги из музея оружия. А тип, который собирает иконы, в свою очередь имеет контакт с человеком, близкий приятель которого знает много лет лицо, коллекционирующее марки. Ну, разве не просто?… Если получится, то за посредничество получишь «Нортон». А эти часы упоминал в своем каталоге сам король старинных часов Марфельс!
      Мариан был заядлым коллекционером; да и все, о чем он говорил, происходило в безумном мире коллекционеров!
      – Свяжись с НД. У него есть автомагаина, и он собирает марки. Я тоже постараюсь его уговорить.
 
      В транспортном агентстве было почти пусто, отпускной период еще не начался. Билет я купил без хлопот.
      «Одного часа на Почтовый музей должно хватить, – Думал л, сидя в удобном кресле „ИЛ“ а. – Раз Посол пробовал продать „Дилижанс“ и по этому поводу музейные специалисты между собой спорили, то его должен был запомнить кто-нибудь из работников музея».
      Пока у нас было лишь общее описание его внешности, правда, показания студента-медика, вдовы и служащих почтового отделения в принципе сходились. Нам известно, что он существует и действует где-то рядом. Убийством вдовы он вновь дал знать о себе.
      Но, чтобы добраться до него, мы знали слишком мало.
 

Глава 13

      Постепенно небо затягивалось тучами, но я надеялся, что к вечеру вернусь из Вроцлава домой. Соберу только дополнительные сведения о личности Посла, виновного теперь уже в двух убийствах.
      Вскоре я поднимался по лестнице Почтового музея. Он оказался скромнее, нежели я предполагал, и занимал всего две большие комнаты, теснимый со всех сторон какими-то организациями.
      Директора на месте не оказалось.
      – Он обедает, – объяснила симпатичная женщина, занятая чаепитием. – Вот-вот должен прийти. Может, вы пока посмотрите экспонаты?
      Волей-неволей пришлось осматривать музей, я познакомился с таблицами и документами, посвященными четырехсотлетию польской почты. Осмотр экспонатов не являлся целью моего посещения и даже нагонял тоску. Но иного выхода не было. Неожиданно я обратил внимание на один экспонат.
      Это был акт о предоставлении Просперу Провану, кажется в 1558 году, привилегии почтовых перевозок между Венецией и древним Краковом, бывшим в те времена столицей. Был там и подлинный документ, подписанный Костюшко, об организации почты в полевом лагере Поланец во время восстания. За стеклом одной из витрин лежали карты старинных почтовых трактов и станций вместе с расписаниями поездок.
      Я задержался перед старинной книжечкой, озаглавленной -«Наука игры на рожке для почтальонов». Удивил меня пожелтевший документ с печатью Учредительного собрания Франции. Внизу видна была подпись: «Ж. Гильотен». И дата сходилась. Это был тот самый профессор анатомии, который изобрел машину для отсечения голов, а потом занялся организацией почтовых перевозок в революционной Франции. Его патент неизвестно какими судьбами очутился среди вроцлавских экспонатов!
      Когда я переходил к маркам, ко мне подошел пожилой седеющий мужчина, похожий на научного работника или библиотекаря.
      – Мне сказали, что вы ждете директора. Это я, – представился он.
      Здороваясь, мы остановились у старой картины: четверка почтовых лошадей с трудом тянула нагруженный дилижанс; слева был виден дорожный столб Польского королевства, справа, в перспективе, широко простирались поля.
      – Меня интересует история подделки этой картины.
      – Да-да, помню, – ответил директор. – Когда-то нам пытались продать фальшивую картину, правда довольно удачную копию. Принес картину один человек, он даже рассердился, когда я отказался купить ее.
      – Потом этот человек попробовал счастья в Национальной галерее?
      – Да… Но, хоть убейте, после стольких лет я не могу вспомнить, кто это был, как его звали и откуда он.
      – Может, этого человека помнит кто-нибудь из ваших сотрудников, работавших с вами еще в то время в Варшаве?
      – Знаете, наверно, да…
      Во мне затрепетала надежда.
      – Я дам вам адрес одного человека, – продолжал директор, – он живет в Варшаве. Кроме него, никто с этим делом не соприкасался. Расспросите его, он работает начальником сорок первого почтового отделения…
      Путеводная нить, по которой я шел, внезапно оборвалась.
      Расспрашивать о После во вроцлавском музее было бессмысленно. Больше всех знал о нем начальник сорок первого почтового отделения и сотрудница, с которой я сегодня утром познакомился.
      В момент, когда я предполагал, что «Дилижанс» расширит наши сведения о После, круг опять неожиданно замкнулся, а я почувствовал себя так, будто внезапно свалился в пропасть.
      – Я вижу, подлинный «Дилижанс» произвел на вас впечатление, – усмехнулся директор. – Ведь, правда, есть на что посмотреть? Разве можно сравнить эту картину с «Дилижансом» на серии бельгийской филателистической выставки 1935 года, на чехословацкой серии, на марках Германии и Саара, на французской марке «Journal du Timbre», на американской марке «Overland Mail»? Думаю, что с нашим «Дилижансом» может сравниться только «Royal Mail of Nighteenth Century», австралийская марка коричневого цвета номиналом три с половиной цента.
      Директор рассказывал о вещах, несомненно, интересных, но не говорил ничего, что было бы для меня ново.
      Мы прошли в его кабинет… Мне неудобно было прервать его на полуслове и попрощаться. Самое большее, что я мог, – это, воспользовавшись моментом, спросить о «Десяти краковских кронах». С этого ведь началась вся история…
      Да, конечно, он слышал, что в сорок восьмом году в Варшаве был украден экземпляр марки «Десять крон», что банк хотел передать часть редких марок из своей сокровищницы Филателистическому агентству, а агентство должно было потом переслать марки в музей. Он помнит описание коллекции марок «За лот». Но подробностей не знает, да и вообще он знал обо всем этом меньше, чем доктор Кригер.
      – А если бы эти наши классики пропали не в сорок восьмом году, а теперь? – спросил я, по-прежнему умалчивая о том, что произошло в Западном районе.
      – Теперь? – спросил директор. – Ну да, вы ставите вопрос теоретически, ведь ничего подобного не произошло… Если бы это коснулось меня… Знаете, я разговаривал как-то в Нью-Йорке с Финбаром Кении. Это эксперт мировой величины. Единственный человек, который знает, где находится знаменитая «Гвиана» и кто является ее владельцем. Так вот, когда беседа коснулась темы ограблений крупных филателистов, Кении сказал: «Я бы не стал искать самые ценные марки из пропавших коллекций. Эти марки легче всего выловить. Вор будет прятать их в течение ряда лет, если не попытается продать за пределы страны. В то же время каждая значительная коллекция наряду с экземплярами высокой ценности содержит также марки средней стоимости и дешевые. Есть правило: тот, кто имеет в коллекции „бриллианты“, в девяноста случаях из ста не заботится о марках средней или малой ценности. Они раздражают вора. Считая, что разыскивать будут только марки высокой ценности, он обменивает или продает сериями или поштучно те марки, что могут затеряться в массе дешевых…»
      Я записал на всякий случай некоторые замечания директора относительно крупных краж марок и выработанных методов их розыска.
      Как же мне теперь добраться до убийцы, ведь я ни на шаг не приблизился к нему?
      Возвращаясь на аэродром, я мысленно пытался применить правило Финбара Кении к конкретным фактам. Получалось, что нужно как можно лучше акклиматизироваться в Клубе филателистов и, как говорил в самом начале полковник, «менять, покупать, продавать».
      Теперь это мог быть единственный путь.
      Измученный, я проспал все время полета… Когда я протер глаза, самолет шел на посадку, и через несколько минут я уже докладывал НД по телефону о своем возвращении.
      – Значит, ты отсутствовал ровно шесть часов, – заключил НД. – Поздравляю, ты оперативен. Только результаты у нас с тобой пока плачевные. Я бы на твоем месте опять побеседовал со служанкой, то бишь с наследницей. На вилле спокойно. Об этом мне только что доложил комендант.
      – Что показал химический анализ?
      – Ничего. Состав яда по-прежнему неизвестен. Правда, для некоторых исследований понадобится еще какое-то время, – добавил НД в утешение.
      Следующий разговор, из этой же будки телефона-автомата, я провел с полковником.
      – Будь любезен, Глеб, возьми свою записную книжку и внеси это путешествие в графу своих личных расходов. Я тебе сразу сказал, что ничего во Вроцлаве ты не найдешь. Потому что узел находится здесь. И именно здесь нужно энергично взяться за дело, искать твердый, четкий след…
      В ярости я повесил трубку. Внес в записную книжку цену билетов на самолет плюс проезд на такси до музея. Вместе со стоимостью двух марок «За лот», которые я неудачно обменял возле филателистического магазина, расходы по расследованию преступления из моих личных средств уже вдвое превышали мой месячный оклад!
      Смеркалось, когда я снова поднялся на второй этаж виллы. Снаружи за домом незаметно вели наблюдение двое сотрудников в штатском.
      Девушка, открывшая мне дверь, напоминала чересчур выросшую Красную Шапочку (из тех, что не боятся вол-'ков). Я собрался было посоветовать ей быть осторожнее, но при виде ее бицепсов от своего намерения отказался…
      – Моя племянница – спортсменка, – окончательно развеяла мои опасения наследница. – Плавает, бросает копье.
      Вспугнутая моим приходом, наследница быстро прикрыла газетой старые марки Венгрии, она как раз занималась ими. После того как Красная Шапочка была отправлена на кухню, служанка успокоилась.