Хроники брата Кадфаэля (№5) - Прокаженный из приюта Святого Жиля

Все в ужасе уставились на отметины и не могли вымолвить ни слова. Никто не нарушил молчания даже потом, когда, последовав за монахом к месту, где покоилось тело, они увидели, как тот отвернул ворот рубахи Домвиля и обнажил его шею: под бородой у покойного, на толстой жилистой шее, оказался не только багровый рубец от бечевки, там ясно были видны также расплывшиеся, почерневшие синяки — следы пальцев двух человеческих рук. Большие пальцы, один над другим сжимавшие кадык, оставили огромное уродливое пятно; внутри они, по-видимому, переломили горловой хрящ.

Потрясенные следопыты все еще молчали, когда на тропе послышались приближавшиеся тревожные голоса. Самым громким был голос шерифа. Да, их уже предупредили о несчастье, но о том, какая в действительности жуткая разыгралась драма, знала пока только кучка стоявших у тела.

Кадфаэль поднял воротник, чтобы скрыть следы удушения, и вслед за остальными повернулся навстречу Жильберу Прескоту и его подчиненным.

Когда шериф осмотрел все, что Кадфаэль обязан был ему показать, он велел принести носилки. Юона де Домвиля положили на них и накрыли с головой его же плащом так, чтобы складки закрывали лицо. В том месте, где лежал покойный, установили крест из двух связанных между собой палок. Теперь можно будет легко найти место, если вдруг понадобится что-нибудь здесь разыскать. Затем мертвого перенесли в монастырь Святого Петра, а не в епископский дом. Тем самым монахам, что должны были засвидетельствовать его брак, теперь предстояло положить его в часовне и подготовить по всем правилам к погребению.

Маленький Бран тем временем прогуливался вдоль дороги. Он мог сойти за любопытного мальчишку из Форгейта, по крайней мере на короткое время. Для этого ему требовалось просто скинуть с себя плащ прокаженного. Вернувшись назад, он подошел к двум высоким мужчинам, сидевшим рядом у кладбищенской стены. Оба держали в руках деревянные колотушки. Бран сообщил им:

— Его нашли. Я видел, как его проносили мимо. Дальше я идти не решился.

— Живым или мертвым? — раздался из-под выцветшего голубого покрывала спокойный голос Лазаря. Смерть была уже знакома мальчику, его не нужно было ограждать от нее.

— Лицо у него было закрыто, — произнес Бран и сел рядом с ними. Он почувствовал, как напряженно молчит второй человек. Это был новичок; все знали, что он молод и совершенно здоров. И сейчас Бран никак не мог понять, почему тот дрожит.

— Что тут скажешь, — спокойно вымолвил Лазарь. — Тебе дана передышка. Ей — тоже.

Добравшись до большого двора аббатства, шедшие с носилками воины опустили свою ношу на землю. К трупу тут же хлынули со всех сторон те, кто имел отношение к свадьбе. Возникла сутолока, двор наполнился тревожным гулом. Вскоре, однако, гул резко оборвался и на время воцарилась тишина. Безмолвные люди, широко раскрыв глаза, смотрели на импровизированный катафалк. Они в ужасе остановились на почтительном расстоянии от покойника — все, кроме шерифа и его подручных да аббата Радульфуса, степенно подошедшего ктелу. Из странноприимного домавнелепой надежде стремительно вылетел Пикар — исразу замер при виде укрытого плащом тела. Перепуганные женщины следовали за главой рода. Маленькая золотая фигурка двигалась так, словно еле выдерживала тяжесть своего наряда. Но все-таки невеста пришла и не отвела глаз от жуткого зрелища. Теперь сомнений не оставалось. Как ни чудовищна была смерть, для Иветы она означала жизнь. Зачем, ну зачем только она так оговорила себя вчера?

— Милорд аббат, — проговорил Прескот, — мы принесли самые дурные известия, ибо милорда Домвиля нашли, но уже таким, каким его видите вы. Его обнаружили братья из вашей обители. Он лежал, сброшенный с лошади, на лесной тропе, ведущей к Бейстану. Лошадь цела и невредима, она паслась поблизости и теперь доставлена обратно в конюшню. Юон де Домвиль ударился головой о ствол дуба, и нашли его уже мертвым. По-видимому, он возвращался домой, когда это случилось. Святой отец, вы примете его, позаботитесь о теле его и душе, пока не сделают необходимые приготовления к погребению? Здесь его племянник, бывший у него в свите. Каноник также из его рода…

Симон болезненно встрепенулся. Он молча опустил голову и судорожно сглотнул слюну, глядя на лежащее на носилках тело.

— Крайне прискорбно, что в такой день события приняли столь трагический оборот, — с горечью произнес Радульфус. — Мы приносим наши соболезнования и выражаем сочувствие всем понесшим сегодня утрату. Разумеется, к их услугам также наше гостеприимство — мы будем оказывать его столько времени, сколько понадобится, будут выполнены все обряды, отправляемые нашим орденом, и обеспечен покой в нашем странноприимном доме. Смерть всегда рядом с нами, каждый день нашей жизни, и нам надлежит помнить о ней не как об угрозе, но как об уготованном нам всем испытании на пути к благодати. Больше тут сказать нечего. Лучше молча смириться с Божьей волей.

— Досточтимый отец, — начал Пикар голосом, пронзительным, металлическим, но одновременно вежливым и уважительным. Кадфаэль пытался прочесть на лице опекуна его мысли, однако продвинулся недалеко. Там были, конечно же, и смятение, и ярость, и огорчение, и — молниеносная догадка. — При всем почтении к вам, повторяю, должны ли мы столь смиренно принять, что в этой смерти явлена Божья воля? Юон де Домвиль знает здешнюю местность, неподалеку отсюда, возле Долгого леса, у него охотничий дом. Он всю жизнь ездил верхом, днем и ночью, без каких бы то ни было происшествий. Как же нам поверить, что он вдруг стал менее ловок и осмотрителен накануне дня своей свадьбы? Мы ведь с вами оба знаем: он выехал отсюда трезвым и нисколько не утомленным! Он сказал своему приближенному, что поедет немного подышать воздухом на сон грядущий. Ясно, что только это и входило в его планы. А теперь — мы и глазом моргнуть не успели, как его приносят обратно мертвым, человека в добром здравии и в полном расцвете сил! Нет, я в это не верю! Тут что-то нечисто, и я не успокоюсь, пока не узнаю больше.

Прескот, по-видимому, не спешил выкладывать перед толпой все убийственные новости. Он хотел сперва посмотреть, как поведут себя люди, поняв, что смерть Домвиля представляют как несчастный случай. Недаром шериф столь внимательно, сузив глаза, обводил взглядом весь круг омертвевших от потрясения лиц. Что ж, если дело обстояло именно так и если ему удалось-таки что-то заметить, то он был удачливее Кадфаэля, оглядывавшего всех с той же целью. Ни на одном лице не сумел монах обнаружить тени вины или страха, только естественные и положенные скорбь да смятение.

— Я не сказал, что в его смерти повинен случай, — теперь уже в открытую заявил шериф. — Даже его падение не случайность. Он был выбит из седла, наткнувшись на веревку, натянутую между двумя деревьями на такой высоте, что удар пришелся ему на уровне шеи. Но умер он вовсе не от падения. Тот, кто подстроил ему засаду, находился поблизости. Он рассчитывал довести до конца свое дело, пока Домвиль будет лежать без сознания. Пара человеческих рук сломала ему шею — вот от чего он скончался.

Окружавшая тело толпа всколыхнулась, словно от порыва буйного ветра. Послышался общий тяжелый вздох.Настоятель поднял голову и пристально посмотрел на шерифа:

— Вы хотите сказать, его кто-то убил?

— Так хладнокровно и обдуманно, как только возможно.

— И мы знаем кто! — Пикар подался вперед. Теперь он весь пылал победоносным злорадством, точно вспыхнувший куст терновника. — Разве я не говорил? Это дело рук того вороватого юнца, которого милорд Домвиль выгнал со службы! Это он так дьявольски отомстил заувольнение. Кто же еще? Кто еще таил злобу против милорда? Йоселин Люси — вот кто это сделал!

За спиной у него внезапно ярко сверкнуло золотое платье — и вот уже Ивета стояла перед дядюшкой, лицом к лицу с ним. Недавний жертвенный агнец вдруг превратился в воинственную, дико шипящую желтую кошку. Расширенные глаза цвета ирисов сейчас блестели, как аметисты. Голос ее повысился и стал вызывающим, даже воинственным. Она прокричала:

— Это ложь! Вызнаете, вы всезнаете, что этого не может быть! Он-тоуж в любом случае тут неповинен: он уже два дня сидит в заключении в замке Шрусбери, хотя то обвинение так же лживо как это! Благодарение Богу, сам тюремщик свидетель тому, что он не мог совершить убийство!

Кадфаэля вдруг осенило, словно его с силой ударили по голове. Некоторое время он стоял ошеломленный, не в состоянии уразуметь скрытого смысла слов девушки. Затем ему многое стало ясным. Право же, нетрудно догадаться теперь, чем была вызвана хладнокровная решимость невесты во время разговора с аббатом. Ее ведь продержали взаперти, не сообщив ничего о бегстве Йоселина, поскольку это сообщение принесло бы ей радость и утешение. Ныне же, когда оно лишит девушку всякой опоры, они переиграют и швырнут известие ей в лицо. И они уже приступили к этому — оба Пикара хором; голос Агнес, однако, звучал наиболее яростно и пронзительно:

— Нет, милочка, он не в заключении! Он сбежал прежде, чем его успели перевести через мост. Он зол на всех, кто на свободе…

— Был вором, а стал волком, на которого охотятся, это он убил твоего жениха. И будет за это повешен!

Все краски вмиг точно стерли с лица девушки, мужество покинуло ее. Какое-то мгновение она стояла почти неподвижно, внезапно обмякшая. Лишь один-единственный раз ее губы сложились в протестующее «нет!», так, впрочем, и не прозвучавшее. Затем щеки ее еще более побледнели и стали белее снега. Она поднесла руку к сердцу и рухнула вниз подстреленной птицей, превратившись в охапку бесформенного, измятого золотого шитья.

Служанка Мадлен торопливо подбежала и засуетилась вокруг нее. Все остальные женщины тоже приблизились и окружили маленькое, словно растекшееся по земле тело. Пикар вскрикнул, скорее злобно, чем участливо. Нагнувшись, он схватил девушку за запястья и вознамерился рывком поднять ее на ноги. Она была для родственников позорищем и посмешищем, им хотелось убрать ее поскорее с глаз долой. Кадфаэль не мог не вступиться, покуда они не удушили бедняжку своими длинными юбками или не вывихнули ей кисти. Он нырнул в гущу сгрудившихся женщин и оттеснил кумушек в сторону.

— Спокойствие, дайте ей продохнуть! Она в обмороке, не поднимайте ее пока!

По другую сторону от Иветы находился брат Эдмунд. Он был сведущ в подобных приступах и теперь решительно поддержал травника. И поскольку настоятель Радульфус стоял рядом, гостям трудно было отвергнуть авторитетную помощь тех, кто обычно занимался больными в этих стенах. Даже Агнес отступила назад, хотя с ее лица не сходило выражение мрачной настороженности. Кадфаэль опустился на колени перед девушкой, подложил ладонь под ее золотистые пряди и приподнял ей голову.

— Сложенный плащ ей под голову! И где брат Освин?

Симон сбросил с себя плащ и торопливо свернул его. Получилось нечто вроде подушечки. Из толпы остолбеневших послушников выбежал Освин.

— Пойди принеси мне пузырек с уксусом из мяты и щавеля, он на полке у двери. И еще бутыль с питьем из горьких трав. Да побыстрей!

Кадфаэль мягко опустил голову Иветы на скатанную Симоном подушку, затем взял девушку за руку и принялся не спеша растирать ей запястья. Лицо ее, на первый взгляд просто белое, отсвечивало болезненной голубизной, точно осколок чистого льда. Преданный Освин примчался назад так же поспешно, как убежал; больше того, он принес именно те лекарства, которые были нужны. Нет, все-таки он был не безнадежен. Брат Эдмунд встал на колени с другой стороны от Кадфаэля и поднес к ноздрям Иветы бутылочку с уксусом. От нее резко и остро пахнуло мятой со щавелем. Стало видно, что ноздри девушки расширились и затрепетали. Грудь ее, словно от кашля, слегка всколыхнулась, и заострившиеся черты лица постепенно смягчились. В себя она, однако, по-прежнему не приходила. Но стоявший у изголовья дядюшка успокоился и предоставил племянницу заботам медиков. Ему было не до нее. Кипевшая внем злоба искала выхода и требовала отмщения.

— Можно ли тут сомневаться? Он вырвался на волю безоружным и не имел надежды вооружиться. Только человеку, лишенному всех других средств, придет в голову душить голыми руками. Он, каналья, большой, сильный, он мог такое проделать. Да ведь никто больше и не держал обиды на Юона. А Люси был зол на него, и сильно зол. Жажда мести в конце концов и довела мальчишку до крайности. Теперь это смертник! Теперь его надо травить, как бешеную собаку, пристрелить, лишь только объявится, ибо он опасен для окружающих. Его удел — виселица!

— Мои люди сейчас прочесывают леса и сады, разыскивая его, — коротко сказал Прескот. — Они приступили, как только дозор передал, что нынче утром в Форгейте на тракте видели неизвестного. Правда, еще не рассвело, и они видели его только мельком. Лично я вообще сомневаюсь, что это был Люси. Скорее какой-то мелкий воришка, орудующий по ночам в курятниках. Но погоня продолжается и будет длиться до тех пор, пока мы не поймаем Йоселина Люси. Все, кого я мог высвободить, уже заняты ею.

— Возьмите моих людей, — с готовностью предложил Пикар, — да и людей Юона. Все мы теперь связаны одной общей целью — выловить его убийцу. У вас теперь нет сомнений, что убийца — Йоселин Люси?

— Дело выглядит куда как ясным. Налицо все признаки отчаянного поступка, совершенного из ненависти. Мы не слышали, чтобы у Домвиля был сейчас еще какой-нибудь враг.

Кадфаэль неторопливо занимался Иветой. Это, однако, не мешало ему слышать все, что говорилось вокруг. Мимо его ушей не прошли ни мстительные подначивания Пикара, ни сдержанные заверения шерифа в готовности продолжить и форсировать поиски. Травник хорошо понял, что законная власть бросила все силы на розыск и поимку Йоселина Люси. Вокруг еще вовсю обсуждали последние события, когда Кадфаэль заметил, что на лицо Иветы возвращается слабый румянец. Вскоре он уловил первый легкий трепет ее век и дрожание тени от длинных темно-золотистых ресниц на скулах. Лиловые глаза открылись, ошеломленно посмотрели на лекаря и в ужасе остановились. Взгляд девушки выражал только испуг и непонимание. Губы ее тоже раскрылись. Но он, будто невзначай, приложил к ним кончик пальца и на миг прикрыл глаза сам. Это подействовало безотказно. Когда Ивете что-то грозило самой, голова ее работала не слишком бойко. Вспомнив же об опасности, нависшей над Йоселином, девушка сразу стала соображать быстро. Веки вновь сомкнулись и больше не открывались. Девушка лежала как положено человеку, не пришедшему еще в сознание, но начавшему снова подавать признаки жизни.

— Она зашевелилась. Мы можем внести ее в дом.

Травник поднялся с колен и взял девушку на руки прежде, чем это успели сделать Пикар, Симон или кто-нибудь еще.

— После того как она придет в себя, ей надо несколько часов полежать. С ней случился тяжелый обморок.

Кадфаэль восхитился легкостью своей ноши. Вдобавок он был убежден, что убранство девушки весит больше, нежели она сама. И это-то хрупкое создание героически встало на защиту Йоселина, несмотря на всю свою кротость и смирение в отношении собственной участи! Даже обвинение в воровстве и камера в замке приносили ей и радость, и утешение, если с их помощью можно было отвести неизмеримо худшее обвинение — в убийстве. Теперь, когда к ней вернулось сознание, а вместе с ним и память, ее будут раздирать надвое жуткий страх за жизнь юноши (ибо убийство и впрямь дело висельное) и отчаянная надежда на его спасение — ведь он пока еще на свободе. Отчаянная надежда, вспыхнувшая было на миг, для самой Иветы де Массар тут же погасла.

— Мадам, если вы покажете мне дорогу…

Агнес подобрала роскошные юбки и устремилась впереди Кадфаэля в странноприимный дом и далее — в собственные покои. Кадфаэль отметил про себя ее рвение и, размышляя на ходу, пришел к выводу, что все-таки нельзя сказать, что тетушка совсем не переживает за племянницу: девушка — это главная часть состояния, а уж его-то мадам всегда будет оберегать с неподдельной заботой. Но сама Ивета вызывает у Агнес лишь раздражение и неудовольствие. Ведь не далее как утром она была уверена, что вскоре избавится от подопечной. К этому времени племяннице полагалось быть уже выданной замуж, превратиться в выгодно сбытый товар. Но с другой стороны, девушка по-прежнему остается привлекательным предметом купли-продажи. Все огромное состояние ее отца, как и раньше, при ней: земли, титулы да и прочее, включая шлем и меч паладина Гимара де Массара, благородно возвращенные Фатимидами из Египта. Быть может, эти реликвии составляют ту единственную долю ее наследства, на которую Пикар не пытается посягнуть.

— Можно положить ее здесь.

Агнес смотрела на травника исподлобья. Взгляд ее ясно давал понять, что она не забыла: он — тот самый монах, на которого она пожаловалась настоятелю. Однако сейчас это имело мало, значения: Йоселину Люси уготована участь стать добычей ищеек-вешателей, больше он не нарушит душевный покой опекунши.

— Надо ли еще что-нибудь для нее сделать?

Ивету положили на постель и накрыли покрывалом. Девушка вздохнула, но осталась лежать без движения.

— Не были б вы столь добры найти мне маленькую чашечку? Когда больная очнется, ей следует выпить вот этот отвар из трав. Он крепкий, хорошо восстанавливает силы и предотвращает новую дурноту. И еще, я думаю, нужно немного согреть комнату. Небольшая угольная жаровня вполне подойдет.

Агнес волей-неволей пришлось прислушаться к его советам. Так что травнику удалось достичь своей цели: поручив ей позаботиться об этом, он смог удалить опекуншу из комнаты по меньшей мере минут на пять. Служанки ждали в прихожей. Агнес срочно направилась к ним, чтобы дать им соответствующие распоряжения.

Ивета открыла глаза. Все тот же монах! Она уже узнала его по голосу и теперь, бросив украдкой взгляд, удостоверилась окончательно. Но когда она попыталась заговорить, к горлу ее подступили рыдания. Как девушка ни старалась, ей трудно было изъясняться отчетливо. Однако Кадфаэль слушал внимательно и понял все.

— Мне ничего не сказали! Они говорили, что кража может его погубить…

— Я знаю, — произнес Кадфаэль и стал ждать продолжения рассказа.

— Они говорили, если только я не сделаю все, как надо, не скажу нужных слов, не отведу все подозрения… Юон расправится с ним…

— Да… Только тише, спокойнее! Да, я знаю!

— Но если я буду вести себя хорошо, его выпустят…

Да, Ивета была готова продать себя — свое тело, свои мечты, надежды — все, лишь бы увидеть Йоселина свободным. Она безусловно смелая девушка, — быть может, по-своему, но все-таки смелая.

— Помогите ему! — вымолвила она. Ее огромные, словно лиловые цветы, глаза раскрылись немыслимо широко. Маленькая тонкокостная ручка, стиснула руку монаха, словно севшая на нее пташка. Пальцы девушки и впрямь были цепкими и хваткими, как птичьи коготки. — Он не вори не убийца… Я знаю!

— Если сумею! — выдохнул Кадфаэль и тут же нагнулся, чтобы скрыть девушку от глаз Агнес, — та как раз появилась в дверях. Ивета не заставила себя ждать ни секунды. Молча повинуясь, она вновь закрыла глаза и откинулась на кровати. Рука ее сделалась такой же вялой и безжизненной, как раньше. Прошло еще несколько минут, прежде чем больная опять подняла веки. Увидев, что она ожила, Агнес спросила ее, как она себя чувствует. В голосе тетки звучала неподдельная тревога, хотя особенной теплоты услышать в нем было нельзя. Девушка отвечала тихо и неуверенно. Потом она выпила крепкий ароматный напиток, поднесенный Кадфаэлем к ее губам.

— Теперь Ивету надо оставить одну, в тишине, — посоветовал он на прощание. Кадфаэль решил, что должен обеспечить девушке, если сумеет, как минимум необходимое уединение. Нужно хоть на время избавить ее от общества тех людей, одно лишь присутствие которых угнетает ее. — Пусть поспит. Такие припадки изматывают не меньше, чем величайшее напряжение сил. Если отец настоятель позволит, я зайду посмотреть на нее перед вечерней службой и принесу сироп: выпив его, она будет спать мирно и крепко.

Уж это-то, по крайней мере, они ей могут позволить. Девушка им сейчас не опасна: она целиком в их власти. И пока что ее друзья мало чем могут ей помочь. Что ж, Домвиль, во всяком случае, мертв. Теперь ее судьбу наверняка будут решать заново, торги открыты для следующих покупателей. Словом, спасения пока нет, но есть передышка. Есть время, чтобы подумать немного об обстоятельствах этой насильственной смерти и об участи бедного молодого человека, на которого ее сваливают. Столько вопросов еще даже не задано, не говоря уж о том, чтобы получить на них ответы.

Ближе к полуночи один из воинов, прочесывавших рощицы и сады за домами в северной части Форгейта, подошел к своему сержанту и бодро сказал:

— Здесь остался один-единственный сад, который мы не осматривали, и мне пришло в голову, что стоит туда заглянуть. Я про усадьбу самого епископа де Клинтона! — Все тут же набросились на воина, говоря,что это чистое безумие — прятаться прямо в пасти у льва. Но стражник стал горячо отстаивать свое мнение:

— Вовсе не такое уж и безумие! Что если парень сейчас слушает, как вы все насмехаетесь над моим предположением? А ну как он лежит там в укромном местечке да наблюдает за нами? То-то радуется тогда, видя, что вам и в голову не придет такая возможность! Вы оставили вне подозрений как раз то место, где у него, может, и хватило ума устроиться. И не забывай: лошадь-то его там. А пока тут все бегают взад-вперед, кто позаботится, чтоб дверь конюшни всегда оставалась закрытой?

Сержант подумал, что к доводам подчиненного стоит прислушаться. Стражникам было разрешено обыскать сад, хлева и конюшни, а с ними — фруктовый садик и вообще всю усадьбу епископа. В свой срок люди шерифа появились и в сарае для хранения кормов у задней стены. Йоселина Люси они там не нашли, но зато увидели явные признаки того, что кто-то здесь побывал. Вдобавок посетитель оставил после себя горбушку хлеба да огрызок яблока, кроме того, хорошо сохранился отчетливый отпечаток юного тела на сене. Йоселину Люси было хорошо знакомо это место, даже калитка в стене осталась незапертой… В общем, ни у кого не возникло сомнений в том, кто именно наведывался сюда.

Так что воин, настаивавший на обыске сада епископа, хотя и не смог прославиться тем, что нашел беглеца, заслужил похвалу начальника и не пожалел о своей затее.

Глава шестая

Обнаженный Юон де Домвиль, укрытый льняным саваном, лежал в часовне. Вокруг тела стояли представители власть предержащих — аббат с приором и шериф графства, — а также родственники и близкие покойного: его племянник, он же слуга, да сэр Годфри Пикар, предполагавший к этому времени стать дядей жены усопшего. Был здесь и брат Кадфаэль.

Симон Агилон все еще оставался в плаще и перчатках, которые надел утром, отправляясь на розыски дядюшки. Он выглядел измученным и обеспокоенным, как и пристало человеку, на которого внезапно свалилась ответственность, возлагаемая от века на плечи ближайшего родича умершего. Пикар, покусывая черную бахрому своей подстриженной бороды, предавался раздумьям о понесенных убытках. Впрочем, он явно не упускал из виду и сохранившиеся у него возможности не оказаться внакладе. Радульфус хранил сосредоточенное молчание и добросовестно старался вникнуть в разъяснения Кадфаэля.

Настоятель много занимался не только церковными делами, но и мирскими и обладал большим жизненным опытом, но все же был совсем неопытен в таких вещах, как приметы насилия, которые брат Кадфаэль читал как открытую книгу, — травник ведь был когда-то и воином, и моряком. Однако, в отличие от большинства людей многоопытных, Радульфус знал в точности, каких сведений ему не хватает, и горел желанием под чьим-нибудь руководством восполнить пробелы. Больше всего аббата заботили честь и доброе имя вверенной ему обители, а для стяжания этих достоинств требовалась абсолютная справедливость. Что до приора Роберта, то его верноподданнические чувства нормандца были донельзя оскорблены: ведь убитый был нормандским бароном. На свой лад, но столь же решительно, сколь и Пикар, приор жаждал мести.

— Раны на голове не представляли бы опасности, если б ими все ограничилось, — сказал брат Кадфаэль, подложив руку под вымытую и причесанную голову покойного. — Но удар лишил всадника чувств и открыл дорогу тому, кто напал на лежачего. Вот видите… — Монах отвернул холстину с огромной бочкоподобной груди и мощных предплечий. — Он упал навзничь, стукнувшись головой о дерево. Милорд Прескот видел, как лежал труп, это видел также брат Эдмунд да и некоторые из наших послушников. Одежда убитого скрыла тогда от меня то, что я заметил сейчас. Посмотрите на его предплечье: с внутренней стороны над мышцами — круглые черные синяки. Представьте себе его лежащим раскинув руки и рассудите сами, что могло дальше произойти с бароном, пребывавшем в бессознательном состоянии. Убийца уперся коленями ему в предплечья и, стоя так, перехватил руками его горло.

— И даже это не заставило его сопротивляться? — мрачным тоном спросил настоятель, наблюдая, как тупой палец Кадфаэля указывает отпечатки пальцев.

— Какое-то усилие было сделано. — Кадфаэль вспомнил глубокие ямки, вырытые в дерне каблуками сапог Домвиля. — Но только телом — конвульсии раненого, который не в силах больше бороться за жизнь. Он лежал без сознания, он не мог дать отпор нападавшему. А руки у того сильные и решительные. Взгляните-ка, как он вжал оба больших пальца в горло жертвы. Кадык беспощадно продавлен.

До сих пор Кадфаэль не имел возможности взглянуть попристальнее на это жуткое увечье. Под короткой бородкой рубец от веревки прочертил темно-красную линию, с которой уже смыли капельки крови. Черные кровоподтеки от пальцев душителя были ясно видны.

— Все говорит о том, что нападавшего обуревала безумная жажда мщения, — угрюмо заметил Прескот.

— Или сильнейший испуг, — мягко произнес Кадфаэль. — Отчаянная решимость довершить дело, не привычное для него, задуманное внезапно и осуществленное счудовищным, чрезмерным усердием.

— Не исключено, что вы оба говорите об одном человеке, — рассудительно высказался Радульфус. — Можем ли мы еще что-то узнать о нем, глядя на тело?

Было похоже, что все же возможно. С левой стороны на шее Домвиля, примерно в том месте, где были отпечатки средних пальцев правой руки нападавшего, поперек синяка шла небольшая, с рваными краями ранка — словно в шею тут вдавили ребристый камешек. Обратившись на некоторое время мыслями к этой незначительной мелочи, Кадфаэль пришел к выводу, что она вовсе не так незначительна.

— Маленький иззубренный порез, — задумчиво вымолвил он, вглядываясь в след, — вокруг круглой ранки. Тот, кто все это сделал, носил кольцо на среднем или безымянном пальце правой руки. Кольцо с большим камнем: маленький не вдавился бы втело так глубоко. И кольцо должно было сидеть на пальцедовольно свободно — ведь оно слегка проворачивалось, пока убийца душил. Ну конечно, на среднем пальце: если б оно болталось свободно на безымянном, его наверняка переодели бы на средний. Я не знаю, каким еще образом можно сделать подобную ранку. — Травник взглянул на окружавшие его внимательные лица. — Молодой Люси носил такое кольцо?

Пикар, пожав плечами, отверг предположение о своей осведомленности в данном вопросе. Симон после некоторого размышления произнес:

— Не помню, чтобы я когда-нибудь замечал у него кольцо. Но я не могу и утверждать точно, что его не было. Я могу спросить Гая, не знает ли он.

— Это надо выяснить, — промолвил шериф. — Есть еще что-нибудь необычное?

— Мне ничего не приходит в голову. Разве только стоит поинтересоваться, куда и по какому делу ездил человек, позволивший подстеречь себя на дальней тропе в такой час.

— Мы не знаем, в котором часу было совершено убийство, — заявил Прескот.

— Да, не знаем. Невозможно сказать, сколько времени убитый пролежал мертвым, — во всяком случае, когда речь идет всего лишь о нескольких часах. Правда, дерн под ним успел намокнуть. Но дело в другом. Все приметы указывают — ладно, поостережемся толковать их слишком уверенно, — они, по-видимому, указывают на то, что всадник возвращался домой, когда его подкараулили. И засаду ему устроили прежде, чем он появился в том месте: когда он туда подъехал, ловушка его уже поджидала. Стало быть, тот, кто ее приготовил, а после убил его, знал, куда он отправился и по какой дороге намерен вернуться.

— Или же следовал за ним под покровом ночи и обдумал все на ходу, — дополнил шериф. — Нам теперь достоверно известно: Люси пробрался в сарай для сена, что в саду епископа, и спрятался там, а когда стемнело, он выбрался наружу и вполне мог где-нибудь затаиться, чтобы следить за передвижениями господина и строить в уме планы мести. Он знал, что Домвиль должен ужинать здесь, в аббатстве, — это было известно всем домашним. Ему не составляло труда поджидать в укрытии, пока вернется милорд. А когда Люси увидел, что тот отослал спутника и поехал один, он понял, что представился случай осуществить месть. Так что нет особых сомнений: Люси — тот, кого мы ищем.

Больше добавить было нечего. Шериф, в сознании своей, правоты, отправился продолжать поиски беглеца, и, если судить по известным фактам, признал Кадфаэль, это никак не поставишь Прескоту в вину: случай и впрямь чудовищен. Юона де Домвиля оставили на попечение брата Эдмунда и помощников. Гроб для него уже был заказан Мартину Белкоту, лучшему плотнику в городе, ибо где бы барону ни судил Бог упокоиться, здесь или в другом месте, его надлежало доставить туда с положенной пышностью и в приличествующем его положению гробу. Вряд ли новый осмотр тела Домвиля мог выявить что-либо новое.

По крайней мере, брат Кадфаэль полагал так, пока не закончил излагать брату Освину обстоятельства смерти Домвиля и расследование ее причин. Они работали в сарайчике, перебирая бобы, предназначенные для посева на будущий год. Освин внимательно выслушал все. И вот когда Кадфаэль закончил, помощник вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Интересно, как же он отправился так поздно ночью в октябре и без головного убора? А он ведь еще и лысый!

Кадфаэль застыл на месте и оторопело уставился на послушника, глядя поверх пригоршни семян в руке.

— Что ты сказал?

— Ну, чтоб старик отправился ночью куда-то с непокрытою головой…