Памятное лето Сережки Зотова

      - Здравствуй, Таня, - поздоровался Павел Иванович.
      Таня приветливо улыбнулась и стремительно бросилась навстречу.
      - Здравствуйте, Павел Иванович. Проходите, садитесь. Вот сюда, засуетилась она, пододвигая стул.
      - Спасибо. Я пришел к Семибратовой. Но ее, как видно, нет?
      - Уехала, Павел Иванович, - сочувственно произнесла Таня. - Вот только недавно уехала. Ну, прямо одна минутка прошла.
      Павел Иванович присел у стола, за которым работала Таня.
      - Она вечером приедет, часов около одиннадцати.
      - Значит, весь день одна хозяйничаешь в правлении?
      Лицо девочки потускнело.
      - Это меня вместо рассыльной. Тут женщина работала. Я просилась на сенокос или на прополку, в поле куда-нибудь, а меня сюда затолкали. Вот и сижу теперь... Может, вы поможете, Павел Иванович? Ну, только подумать весь класс в поле, а я как виновница какая-нибудь.
      - А что ты так расстраиваешься? - удивился Павел Иванович. - Здесь тоже человек нужен. И больше того, человек расторопный.
      - И мама так говорит.
      - Вот видишь! На этом месте ты справишься, а сено косить вручную тебе, конечно, не под силу.
      - Папа просит написать, как мы тут фронту помогаем, а о чем я напишу? О дежурстве в правлении? Еще подумает, что я сама попросилась... Что ленюсь идти в поле... и вообще.
      Голос у Тани неожиданно осекся, и Павел Иванович увидел, что ее черные глаза вдруг необычайно заблестели, сделались влажными.
      Павел Иванович поднялся со стула, сделал вид, что ничего не заметил.
      - Что же ты пишешь? Все цифры какие-то.
      - Счетовод дал. Это сводка по трудодням. Начисто переписываю. День-то большой, свободного времени хоть отбавляй, и я попросила у него работы. А сам счетовод тоже в поле уехал.
      Заметив, что Павел Иванович собрался уходить, Таня снова обратилась к нему с просьбой помочь перейти в полевую бригаду.
      - Ну уж если так настаиваешь, попробую поговорить с бригадиром, пообещал Павел Иванович.
      Солнце уже поднялось до середины неба и палило немилосердно, когда Павел Иванович зашел во двор к Зотовым. У двери он остановился в замешательстве: дверная накладка оказалась привязанной веревочкой к железной петле. Значит, дома никого нет.
      - Досадно. И здесь неудача, - сам себе сказал Павел Иванович. Интересно, куда же ушел Зотов? И Манефы Семеновны нет.
      Решив, что ждать бесполезно, он уже собрался идти со двора, как вдруг ему послышалось, что совсем неподалеку кто-то поет или причитает.
      Павел Иванович внимательно огляделся вокруг - никого нет. И голоса не стало слышно. А потом голос зазвучал сильнее, и Павел Иванович даже разобрал слова, произносимые нараспев: "Балалайка, заиграй-ка".
      Теперь Павел Иванович уже точно определил, что голос доносится не из дома, а откуда-то со двора. Но откуда?
      "Вот оно в чем дело, - сообразил Павел Иванович, увидев в дальнем углу двора погребушку с полуоткрытой дверкой. - Певец, по всей вероятности, находится там. Ну что ж, поищем".
      Он уже подошел почти к самой двери, когда из погребушки донесся какой-то неясный шум и равномерное частое постукивание.
      "Что бы это значило?" - подумал Павел Иванович и в нерешительности остановился. Удобно ли ломиться в погребушку, когда на двери избы висит сигнал, что хозяев нет дома? Ведь веревочку, должно быть, привязали, чтобы нежданный посетитель сразу же ушел, а не разгуливал по двору. "А я все-таки не уйду", - решил Павел Иванович и шагнул к двери.
      - Можно? - спросил он.
      Никто не ответил. Павел Иванович догадался, что из-за шума его голоса в погребушке просто не слышно, и решительно ступил на порог.
      Глазам его представилась такая картина.
      На полу постелена большая кошма. Возле нее на скамейке кринка, видимо, с молоком или квасом, покрытая чайным блюдечком, а на блюдце краюшка хлеба. Посреди кошмы ручная швейная машина, а возле нее на корточках, в одних трусах, Сергей Зотов.
      Придерживая левой рукой машину, чтобы не скользила по кошме, правой он вертел ручку машины и напевал: "Балалайка, заиграй-ка..." Он был настолько поглощен своим занятием, что не заметил появления классного руководителя. Сергей не был похож на больного.
      Все это вызвало в душе Павла Ивановича чувство возмущения и неприязни к Зотову.
      "Другие ребята работают на поле, помогают колхозу, а этот здоровила забрался в холодок и от нечего делать забавляется машиной".
      Глядя на Зотова, Павел Иванович невольно вспомнил Таню Ломову, горькую обиду девочки, что ее не послали в поле.
      Он уже собрался было окликнуть Сергея, но в это время заметил толстую нитку, что протянулась от машины в дальний угол погребушки. Колесо машины стремительно вертелось, а нитка слегка вздрагивала.
      Было похоже, что Зотов вертел машину не от безделья, а ради какой-то определенной цели.
      - Здравствуй, Зотов.
      Сергей даже съежился от неожиданности, точно ожидая удара, потом вскочил на ноги и молча растерянно уставился на Павла Ивановича.
      - Я говорю, здравствуй, Зотов, - повторил Павел Иванович и шагнул в погребушку.
      - Здравствуйте, Павел Иванович, - слегка заикаясь, произнес Сергей.
      - Ты что это забился сюда, словно сурок в нору? - попытался пошутить учитель. - Или жара загнала?
      Сергей молчал. Он все еще не мог собраться с мыслями и не находил нужных слов для ответа. Он ясно понимал только одно, что план, составленный Манефой Семеновной, неожиданно рухнул. А план был такой: сказаться Сергею больным и не идти на работу. Для отвода глаз поваляться несколько дней дома, а потом, когда в школе немножко позабудут, начать ходить к старцу Никону. Все остальное время Манефа Семеновна разрешила Сергею проводить на Самарке. Сергей молча согласился, хотя он спокойно думать не мог о предстоящих встречах со старцем и о том, что когда-то придется вместо Силыча читать в моленной. И Сергей разработал свой план: чтобы не сердить бабку, он станет ходить к старцу, но читать будет так плохо, что старец сам откажется от него. А там и в колхоз можно. Конечно, ехать в колхоз на работу Сергею тоже не очень хотелось, уж куда лучше отдыхать или сидеть на Самарке... Но если дал слово, надо его держать...
      Сергей знал, что бригадир назначил его на сенокос копнильщиком. Но Манефа Семеновна не пустила: она не велела выходить даже из дому и без нее на стук не открывать. А сама спозаранку сварила в ведерном чугуне картошку и понесла на пристанционный базарчик. Сергею надоело одному сидеть в комнате, да и духота донимала. Он с утра переселился в погребушку и решил заняться изготовлением лесок, которые всегда летом нужны в большом количестве. Но разве все это объяснишь учителю?
      Время шло, Павел Иванович ждал ответа.
      Набравшись храбрости, Сергей сказал уныло:
      - Я приболел малость.
      - Вот я и пришел навестить. А что у тебя болит? Опять голова?
      - Голова и потом - озноб. Но это вчера вечером, - торопливо поправился Сергей, - а сегодня получше стало.
      - Да, сейчас ты выглядишь неплохо, - согласился Павел Иванович. - Но я думаю, все-таки тебе нужно побывать у врача.
      - Можно сходить, - неуверенно согласился Сергей. - Только мне уже полегчало. Вот если снова заболит - пойду.
      - А что это у тебя за приспособление? - поинтересовался Павел Иванович, указывая на швейную машину. - Какой-то шнур привязан к машине.
      - Это... это леска.
      - И зачем же ты привязал ее?
      - Так я... не леску привязал, а нитки. Я из ниток леску свиваю. Кручу машину, она и свивает. Вон уже сколько я их заготовил.
      Сергей показал на пучок аккуратно сложенных лесок. Павел Иванович взял одну в руки.
      - А хорошо получается. И, кажется, прочные. - Павел Иванович с силой потянул. - Смотри ты, какая крепкая, не порвешь. Можно крупную рыбу вытащить.
      - О, любого сазана выдержит! - оживился Сергей.
      - Кто же тебя надоумил машинку приспособить?
      - Никто. Сам придумал.
      - Молодец, - чистосердечно похвалил Павел Иванович, - ты прямо изобретатель.
      Сергей промолчал, а Павел Иванович внимательно осмотрел приспособление Зотова.
      - Да, все как следует быть. Вот только жаль, что один дома сидишь. Наши-то ребята сейчас все вместе в колхозе работают, - сказал он. - Ну ничего, это дело поправимое. Не вечно же будешь болеть. Тебя на какую работу назначили?
      - Копнильщиком.
      - Работа хорошая, и по твоим силам. Но, может быть, пока тебе временно лучше пристроиться где-нибудь здесь, в поселке.
      - А где в поселке? Тут и делать сейчас нечего.
      - Почему? Работы везде много. Вон Таня Ломова дежурит в правлении колхоза, а она просится на сенокос или на прополку. Можно тебя вместо нее. Как ты на это смотришь?
      Нет, это предложение Сергею не нравилось. Остаться в поселке - значит не миновать ходить к старцу Никону.
      - А мне нельзя дежурить в правлении.
      - Почему? - удивился Павел Иванович.
      - У Тани Ломовой бабушка колхозница и мама там работает. А мы не в колхозе.
      - Верно, - согласился Павел Иванович. - Я об этом не подумал.
      - Мне бы тоже лучше в поле...
      Учитель немного помолчал.
      - А знаешь что, Сережа, я собираюсь ехать в бригаду, могу и тебя прихватить. И давай с тобой в паре работать.
      - С вами в паре? - переспросил Сергей, не веря своим ушам.
      - Да.
      Глаза мальчика загорелись. Интересно, кто из мальчишек не обрадовался бы такому?
      - А что станем делать, Павел Иванович? - спросил он.
      - Мы, брат, будем с тобой косить. Лобогрейкой. Сначала сено, а хлеб поспеет - за хлеб возьмемся. Вот договорюсь с Антониной Петровной, и можно двигаться. В школе меня отпускают. Ну, что скажешь? Согласен?
      Ну как же Сергею на такое не согласиться? Даже со всем своим удовольствием! Вот только Манефа Семеновна...
      - А почему не согласен? Я согласен.
      От Павла Ивановича не скрылась нерешительность в голосе ученика.
      - Как думаешь, бабушка не будет возражать?
      И опять по лицу Сергея пробежала тень.
      - Не будет, - сказал он неуверенно, но тут же торопливо добавил: Нет, не будет.
      Когда Павел Иванович ушел, Сергей уселся на пороге погребушки. К чему теперь прятаться? Все решилось. Очень даже хорошо, больше не надо мотаться из стороны в сторону. Он поедет на сенокос, и конец. Теперь, пожалуй, Манефа Семеновна вмешиваться не станет. Рассердится она - это уж конечно, но против Павла Ивановича не пойдет.
      А все же нехорошо на душе у Сергея, запутался, совсем изоврался за последние дни. Будь жив отец - не похвалил бы. От него Сергей не раз слышал, что ложь - большой порок, а со лгуном не только разговаривать встречаться неприятно. И Манефа Семеновна говорит, что ложь - самый большой грех и что за него человек рано или поздно будет строго наказан.
      А Павел Иванович, видно, и вправду очень хороший и обходительный человек. С ним и работать будет приятно.
      Вдруг Сергея огорошила мысль: как же оно так, Манефа Семеновна за обман пугает наказанием, а сама-то?.. Ведь это она заставила его обманывать Павла Ивановича, и Семибратову, и ребят... Как же это понять?..
      Когда Павел Иванович поздним вечером пришел в правление колхоза, кроме Семибратовой, там уже не было никого.
      Увидев учителя, Антонина Петровна закрыла блокнот, из которого что-то старательно переписывала на чистый лист бумаги, отложила в сторону карандаш и, поднявшись со стула, протянула ему загорелую, твердую руку.
      - Ну к ребята у вас! Сегодня я весь день пробыла в поле. Как-то на душе спокойнее стало - вижу, поля ожили, вроде надежды прибавилось, что с работами справимся. Эх, война, война... - Она махнула рукой, надолго замолчала, задумалась. А потом резко наклонилась через стол к Павлу Ивановичу и почти шепотом заговорила: - Ведь они же детишки, им же отдыхать после ученья нужно, купаться, рыбачить, сил набираться, а тут... Вот всей своей душой понимаю - не надо бы этого допускать, жалко ребятишек, а что еще можно придумать, Павел Иванович? Травы стоят до пояса, косить, косить нужно, время упускать нельзя, а оно не ждет, торопится. Тут еще сорняки душат. Хлеба-то нынче какие буйные! Спасать надо, сорняки выпалывать. А рук рабочих нехватка. И взять негде. Хоть в землю заройся!
      Семибратова снова замолчала.
      - Сегодня я заезжала на просо, взрослых там мало, полют, можно сказать, одни ребятишки, в третьем они, в четвертом учатся. Малыши, а не отстают от взрослых. А работа проклятая, осот растет, колючка, молочай, у привычного человека и то ладонь распухает. Я полдня с ними траву дергала. Ну хотя бы один захныкал, работают - спин не разгибают. А главное - их никто не понукает. Сами! Даже есть которые поют. Верите? А руки-то все уже в занозах. Да, детишки не хуже нас все понимают.
      Часы натруженно пробили двенадцать. Антонина Петровна слегка качнула головой.
      - Время бежит. Вроде только было утро, а уж полночь. Так о чем вы хотели поговорить со мной, Павел Иванович?
      - Хочу степным воздухом подышать, - чуть улыбаясь, сказал он. - Вчера отчитался на педсовете и - свободный казак. В поле тянет.
      - Понятно. А где бы вы хотели поработать?
      - Откровенно говоря, я пришел договориться, чтобы вы закрепили за мной лобогрейку. Ведь вы собираетесь пускать их на сенокос?
      - Завтра отправляем, по две в бригаду. Правда, это первый опыт, раньше лобогрейками убирали только хлеб, а сено не косили. Все-таки лобогрейка - тяжелая машина, не то что сенокосилка. Но никуда не денешься, в нынешнем году сена в два раза больше потребуется, чем в прошлом. Без лобогреек не справимся.
      - Значит, перед вами лобогрейщик.
      - Нет, Павел Иванович, - возразила Семибратова, - уж коли вы решили работать на косовице, то кого-нибудь из школьников пересадим с сенокосилки на лобогрейку, пускай лошадей погоняет, а вы берите сенокосилку. Вот так.
      - Ни за что! Мне только лобогрейку.
      - Павел Иванович, вы же недавно из госпиталя.
      - Не принимайте в расчет этого факта. Сейчас я, можно сказать, здоров. Нога не болит. Да и работать-то на лобогрейке не ногами... А кстати сказать, я уже и напарника себе подобрал. Вернее, погоняльщика.
      - Вон как? - удивилась Антонина Петровна. - Кого же это?
      - Ученика моего, Сергея Зотова.
      Умная женщина сразу поняла, что не в одной уборке тут дело.
      - Пусть будет по-вашему, - согласилась она.
      Павел Иванович попрощался и закрыл за собой дверь. Было безветренно и тепло. Он выбрался на середину улицы и неторопливо зашагал домой.
      Глаза постепенно освоились с ночным полумраком, и темь уже не казалась такой непроницаемой, как прежде. Небо было усыпано звездами, они как-то нехотя мигали, словно сонные. Павел Иванович шел и думал о Семибратовой. Большая и хорошая у нее душа. Ведь на человека свалилось столько горя, на ее ответственности огромное колхозное хозяйство, везде нужно успеть, дать вовремя полезный совет, а она ухитряется находить время, чтобы подумать о каждом человеке.
      Он обернулся назад. Окна кабинета председателя по-прежнему были ярко освещены.
      "Она, наверное, и спит всего лишь два-три часа в сутки", - решил про себя Павел Иванович.
      А во всем громадном селе ни огонька. Уснуло село. Да и спать-то, собственно, почти некому, разве только станционные рабочие да старики с малолетними. Остальные в поле.
      НА РАССВЕТЕ
      Неторопливо шагая вдоль улицы и невольно вслушиваясь в таинственные ночные шорохи и неясные звуки, Павел Иванович вспомнил рассказ Семибратовой о ребятах, работающих на прополке. Наверное, все уже спят после утомительного дня просто под открытым небом.
      А возможно, какой-нибудь мальчишка или девчонка еще не уснули, смотрят в высокое небо и пытаются сосчитать звезды. Ребята любят эту игру. И Павел Иванович улыбнулся, вспомнив, как и он, бывало, принимался за это бесплодное занятие. Так незаметно дошел он до своих ворот.
      Спать не хотелось, и Павел Иванович опустился на скамью. Скамья была низкая, и как он ни приноравливался, не мог сесть поудобнее - беспокоила несгибающаяся нога. Тогда он лег, подложив под голову руки. Вспомнился Сергей. В его поведении есть что-то настораживающее. Он какой-то замкнутый, необщительный. И хотя с виду рослый, но все же он еще мальчик-подросток. По всему видно, и друзей у Зотова нет. А без друзей мальчишке жить очень грустно на белом свете. Ну ничего, приедет в бригаду, успеет подружиться с ребятами.
      Думая о своем будущем напарнике, Павел Иванович не заметил, как заснул. Проснулся от зябкого предрассветного ветра, потянувшего от речки Самарки.
      На востоке небо чуть порозовело. Светало. Уже отчетливо были видны на фоне побледневшего неба очертания домов, чернели купы деревьев. Словно по линейке был прочерчен далекий степной горизонт. Все предметы казались покрытыми легкой, прозрачной синевой, которая будто бы струилась с неба на землю. Хотя утро еще не наступило, но село уже пробуждалось. Где-то скрипел колодезный журавель, мычала корова. Нехотя тявкала дворняжка.
      Павел Иванович уже вошел во двор, как вдруг заметил на дороге быстро идущего человека. Одной рукой он придерживал на плече какой-то длинный предмет, утренний полумрак не позволял рассмотреть, что это было - жердь или связка удилищ. В другой руке он нес не то узел, не то кошелку. Немного позади бежала собака.
      Павел Иванович внимательно всмотрелся. Нет, обмануться он не мог.
      - Зотов! - зычно крикнул Павел Иванович.
      От неожиданности тот замер на месте.
      В том, что это Сергей, а не кто-нибудь другой, Павел Иванович уже не сомневался.
      - Иди сюда.
      Понуро опустив голову, Сергей медленно подошел к учителю.
      Павел Иванович разглядел на плече у него длинные удилища и даже сосчитал их - четыре. В другой руке Сергей держал большой сверток, перевязанный веревкой.
      - Здравствуйте. Вы звали? - спросил наконец Сергей.
      - Да, звал. - Павлу Ивановичу было понятно, куда идет Сергей, и им начал овладевать трудно сдерживаемый гнев. - Ты куда это направляешься в такую рань?
      Сергей не ответил.
      - Почему же ты молчишь? На рыбалку?
      - На рыбалку, - еле выдавил Сергей.
      Павел Иванович приблизился к нему вплотную, стараясь заглянуть в глаза мальчика.
      - Сережа, мы же договорились с тобой, - тихо, но внятно сказал он. Или успел забыть? - Тут Павел Иванович не сдержался. - Ты знаешь, что ты сделал? - тяжело дыша, зашептал он. - Если бы на фронте боец поступил так, как поступил сегодня ты, его бы считали...
      Учитель не закончил своей мысли, круто повернулся и, тяжело припадая на больную ногу, скрылся во дворе.
      РАННИЙ ГОСТЬ
      Сергей понял, чего недосказал Павел Иванович. Он немного постоял на месте, растерянным взглядом провожая учителя. Он видел, как Павел Иванович, ни разу не оглянувшись, поднялся на крылечко, закрыл за собой сенную дверь. Тогда Сергей повернул от калитки и, сгорбившись, побрел прочь. Последние слова Павла Ивановича больно хлестнули его. Очень обидные слова. Настолько обидные, что других таких, пожалуй, и нет. Ну, а кто виноват, что с ним так разговаривают? Никто. Сам виноват. Давал слово? Давал. И опять обманул, сказал - иду на рыбалку. Кто за язык дернул? Надо было пояснить, что не на рыбалку, а, наоборот, домой. Всю ночь, мол, зря просидел. Павел Иванович и слова бы тогда против не сказал. Моя ночь? Моя. Хочу сплю, хочу рыбачу. А теперь - рассердился. После такого к нему и не подступишься. Бывает же так, что человеку не везет: не успела случиться одна неприятность, как за ней уже другая нагрянула.
      В минувшую ночь с Сергеем действительно случилось много неприятного.
      Все началось вчера. Вскоре после ухода Павла Ивановича домой вернулась Манефа Семеновна. Она, как всегда в таких случаях, пересчитала деньги, вырученные за картошку, спрятала их в сундук и, встав перед образом, несколько раз истово перекрестилась. По всему этому Сергей понял: картошка продана выгодно и настроение у Манефы Семеновны хорошее. И он не ошибся.
      - Сереженька, а чего я тебе принесла!..
      Бесцветные губы ее сложились в добрую, чуть хитроватую улыбку. Она достала из узла серый пиджак на шелковой подкладке, подняла его обеими руками за плечи и протянула Сергею.
      - Ну-ка прикинь. Это в подарок за хорошее ученье.
      - Купили? - обрадовался Сергей.
      - Купила. Одним словом, бог послал. Сирота-то - ох, да о сироте бог. Ну-ка, застегнись. Как на тебя сшито! - заключила Манефа Семеновна, оглядев Сергея со всех сторон. - Шерстяной. И почти новенький.
      Сергею пиджак тоже понравился. Главное, и не велик, и не тесен. Прямо-таки впору. И сшит на городской манер: чуть приподняты плечи, нашивные карманы - целых четыре, сзади хлястик, а внизу небольшой разрез. Другого такого пиджака в Потоцком, пожалуй, и нет.
      - Дорогой? - полюбопытствовал Сергей.
      - Да прямо почти дарма достался. Дорогое-то нам с тобой не по карману. Пришел, значит, поезд, ну, все пассажиры на базарчик. У кого деньги есть - покупают, а другой только поглядеть может. Ох, жаль, за сердце берет смотреть на людей: иной, видно, такой голодный, что и не приведи бог. Смотрит на твою картошку - ну, думаешь, кинется. Даже трясется весь. Вот как бывает. Больше все из этих, эвакуированных. Одним словом, дожили. Да только не нам судить. Божья воля. Ну, так вот. Подбегает ко мне парень, как бы твоего возраста. Может, чуть повыше. Уставился на картошку. Потом спросил почем. По рублю, мол. Взял одну, подержал в руке, понюхал даже, обратно кладет. Понятно - денег у человека нет. Сразу видно. "Возьми, говорю, за так. Милостыньку за ради Христа". Как сверкнет на меня глазищами: "Я, отвечает, не побирушка, милостыньку собирать. Я, говорит, комсомол, и ваш Христос мне без надобности". Снимает с себя этот пиджак и говорит: "Сколько дашь картошек?" У меня, веришь, Сереженька, даже сердце зашлось с его таких слов. А потом думаю: не ведает, что творит! Господь его, безбожника, за грехи сам осудит. А я ему картошки отсчитала. Тебе как пиджак-то, ничего? По душе?
      - По душе. И в самую пору, - улыбнулся Сергей и, сняв обновку, повесил на спинку стула.
      - В моленную станешь надевать. За столом сидеть придется, у всех на виду. Нехорошо быть каким-нибудь оборвышем.
      Тут Сергей, пользуясь хорошим настроением старухи, возьми да и расскажи о приходе Павла Ивановича. Все-все! А самое главное, что завтра должен вместе с учителем уехать в бригаду.
      Манефа Семеновна вдруг сорвалась с места, схватила с конька полотенце и, как оно было вдвое, стала яростно хлестать им Сергея. Он не уклонялся, а только вздрагивал после каждого удара и старался ладонями прикрыть лицо.
      Манефа Семеновна так же быстро остыла, как и вспыхнула. Она швырнула на стол полотенце, бросилась на лавку и, покачиваясь из стороны в сторону, запричитала.
      Хотя Сергей и не ощущал вины перед бабкой, но, видя, как сильно расстроилась она из-за него, чувствовал себя все же неловко.
      - Нету в тебе никакой сердечности, никакой благодарности. Нету! За что меня бог наказывает? - запричитала старуха. - Чем я согрешила?
      - Так я разве что? - спросил Сергей.
      Объяснение между ними на этот раз было коротким. Манефа Семеновна решительно заявила, что она сама скажет учителю и Семибратовой, будто отправила Сергея в город, а он тем временем посидит несколько дней дома или на той же рыбалке.
      Сергей понимал, что, нарушая свой уговор с Павлом Ивановичем, он поступает нечестно, ему было совестно, он даже боялся представить себе, как после всего этого он встретится с учителем...
      Это было в тот день, когда Сергей и Иван Егорыч условились встретиться на Самарке. Видя, что Манефа Семеновна немного поуспокоилась, Сергей сказал ей об этом. Старуха охотно отпустила его и тут же принялась собирать еду, предупредив, что он может не показываться дома два-три дня.
      Сергей засветло связал все необходимое в один большой сверток, отобрал четыре лучших удилища и, дождавшись, пока стемнеет, вышел со двора.
      Иван Егорыч был на месте. Он сидел у костерика и деревянной ложкой помешивал булькавшее в котелке варево. Приходу Сергея он обрадовался.
      - Садись к огоньку, Серега, - ответив на приветствие, пригласил старик. - А я сегодня выбрался пораньше. У меня уж и варево поспело. Что-то клев нынче не совсем важный, - задумчиво глядя на огонь, говорил Иван Егорыч.
      Он был ласков и внимателен с Сергеем, но мальчик заметил, что сегодня старик выглядит не совсем так, как при первой встрече. Говорил он мало и все о чем-то думал. За ужином Иван Егорыч так задумался, что даже перестал есть.
      - Вы не заболели, дедушка? - несмело спросил Сергей.
      - Я? Нет. - Он положил ложку и поднялся. - Ты ешь, Серега, ешь...
      Иван Егорыч сел неподалеку на берегу. Пламя костра слабо освещало его согнутую спину. Костер-то чуть светит, Ивана Егорыча почти не видно. Сергей подбросил охапку сухой травы, огонь сразу же набросился на нее, маленькие языки пламени заплясали, разрастаясь, потянулись вверх, в темноту. Взметнувшееся пламя костра словно разбудило Ивана Егорыча. Он снова подошел к Сергею и сел рядом.
      - Ты что же не ужинаешь?
      - Не хочу. Наелся.
      - А у меня, брат Сергей, внук помер, Петька... - тяжело вздохнув, сказал старик. - В госпитале. В городе Томске. Вот оно как бывает. Помер Петька... помер... от ранения. Мы с ним, так же как вот с тобой, рыбачили вместе... И нету... А? Подумать только!..
      Легли спать. Сергея не тянуло в сон. Не спал и Иван Егорыч. Думая, что Сергей уже заснул, он тихонько вздыхал, боясь, как бы не разбудить соседа.
      - Ты не спишь? - спросил Иван Егорыч, заметив, что Сергей то и дело ворочается.
      - Никак не засну, - пожаловался Сергей.
      - Вот и я так, - сознался Иван Егорыч. - Сегодня мне совсем не хотелось идти сюда, пришел из-за тебя, договорились - надо слово держать. И дома не сидится. На людях жить интереснее, просто сказать - легче. С одним поговоришь, с другим побеседуешь, вроде в тебе бодрости прибавляется. Правда, и люди разные бывают. Иногда такой человек встретится, не то что говорить с ним - глядеть не хочется. Есть и такие. Сегодня на базарчике у вокзала дело было. Одна базарница у эвакуированного парнишки за два десятка картошек новый пиджак взяла. Ну? Видно, паренек голодный, весь исхудалый и денег ни копейки. А она, змеюка подлая, и воспользовалась. Да еще и перекрестилась, будь ты проклята!
      Иван Егорыч весь кипел от нахлынувшего возмущения.
      Сергей почувствовал, как по телу его побежали мурашки. Он-то знает, кто эта базарница и для кого куплен пиджак! Сергей не то чтоб надевать, дотрагиваться до него больше не станет. Накинется Манефа Семеновна - он и ей так скажет. Все, все скажет и слова Ивана Егорыча передаст.
      Утром поднялись задолго до рассвета. Когда готовили удочки, Иван Егорыч опять рассказывал про своего внука Петьку.
      Старик все больше находил сходства между Сергеем и внуком, потому Ивану Егорычу хотелось еще повстречаться с этим славным парнишкой.
      Он спросил Сергея, будет ли дома в субботу, чтобы выехать на Самарку в ночь под воскресенье, а вернуться в понедельник.
      Сергей ответил, что он со всем своим удовольствием придет в субботу. Вот только бабка бы отпустила. Ну, да он отпросится. Бабка знает, что Сергей не один на реке и вообще не с мальчишками, а с Иваном Егорычем.
      Ивана Егорыча обрадовали слова Сергея:
      - Значит, до субботы не поедешь в поле?
      Сергей был доволен тем, что у него все больше налаживается дружба с хорошим человеком.
      - А я никуда не поеду, - с готовностью ответил он. - Все лето буду дома.
      - Или отменили работу в колхозе? - поинтересовался Иван Егорыч.
      - Нет, не отменили. Ребята уже в поле... - охотно пояснил Сергей и, осекшись, замолчал. Он понял, что сказал лишнее, но было уже поздно.
      - А ты? - удивился Иван Егорыч. - Или не взяли?
      - Нет... Я... меня брали... только я... не пошел, - спутавшись, промямлил Сергей.
      - Сам не пошел?
      Сергей хотел было все свалить на Манефу Семеновну, но не посмел.
      - Это почему же? - допытывался старик.
      - Дела всякие... дома. Огород поливать, - нашелся он.
      - Понятно.
      Иван Егорыч раскурил трубку, задумался. Затем не спеша начал наматывать на удилище лески. Значит, решил уйти.
      - Нет, - снова заговорил он, - мой внук Петюшка рос не таким. Тот был настоящий человек. И на войне геройски сражался. Плохи у тебя дела, Серега, - с грустью добавил он.
      Сергей и сам понимал, что дела у него, конечно, не блестящие.
      - Отца хорошо помнишь? - спросил Иван Егорыч.
      - Помню, - несмело ответил Сергей.
      - Плохо помнишь, - не то с упреком, не то с сожалением сказал старик. - Плохо. А он не того заслужил. И знаешь, Серега, что я тебе скажу, а ты на ус мотай: был бы жив твой папаша, не порадовался бы за сына. Ну, как же оно так, мил-человек, у тебя получается? - Не дождавшись ответа, старик снова вздохнул. - А бабка что говорит?
      - Ничего, - снова соврал Сергей.
      - Если так, то сам себе будь хозяином. В твои годы я себя и кормил, и поил - словом, обрабатывал. Рыбалка после работы хороша. А чтоб лето проводить с удочкой, когда другие люди жилы рвут за ради, как бы тебе сказать, всего человечества... - Иван Егорыч недовольно махнул рукой. Не-хо-ро-шо! Стыдно. Да. Давай мы так порешим: рыбалке нашей сейчас шабаш. Пойдем по домам. Я сегодня уеду с поездом сверх графика. А тебе знаешь что посоветую? Иди-ка, Серега, работай. Не откладывай. Ты все собрал?
      - Собрал.
      - Если так, то двинулись.
      Сергей кликнул Шарика и, не осмеливаясь идти рядом с Иваном Егорычем, поплелся следом, чуть приотстав. Но старик подождал, и они зашагали рядом. Иван Егорыч словно забыл о неприятном разговоре и не спеша стал рассказывать о своих поездках, о тех краях и городах, где ему приходится бывать, о разных интересных встречах.
      Сергей молчал и внимательно слушал, но сам думал все об одном: сердится ли на него Иван Егорыч и как ему быть дальше.