Памятное лето Сережки Зотова

.. "Уважаемая Манефа Семеновна! По известным вам причинам я должен какое-то время жить вне дома. Дела! Доверяю вам самое ценное, что есть в моей жизни, - Сережку. Очень прошу временно, до моего возвращения, позаботиться о нем. Этого я вам никогда не забуду. И пишите мне, пишите мне о нем чаще. Затем еще одна просьба, только не обижайтесь, как мы однажды договорились с вами, - не надо отравлять его религиозным дурманом. У вас свои убеждения, у меня свои. Извините за откровенность, но лучше все сказать прямо, чем говорить намеками. С приветом. Н. Зотов". Так вот оно какое письмо!.. "Религиозный дурман"! Но надо торопиться. Куда же спрятать конверт? Только не за образ! В карман? Изотрется. Вот куда...
      Сергей засунул находку в свой ученический портфель. Пускай будет здесь.
      Он снова вышел во двор.
      Что он будет делать в дальнейшем, чем займется хотя бы сегодня, уедет в поле или же останется дома, - он еще не знал да и не думал об этом. Знал только, что жизнь с сегодняшнего дня пойдет по-другому. Сергей приоткрыл калитку и плечом привалился к косяку.
      - Здравствуй, Сережка!
      Рядом стояла Таня, приветливо улыбаясь Сергею.
      - Здравствуй...
      Радостно повизгивая, к Сережке бросился Шарик.
      Таня с восторгом смотрела на встречу друзей и довольно похохатывала.
      - Не ждал, да?
      - Ну конечно. Ты сегодня приехала?
      - Может, час назад. С Витькой. Из-за этого твоего рыжего дурашки. Видит, тебя нет, и драпать из бригады собрался. А у нас новость: папа опять на самолете. Только уже на бомбардировщике. Понимаешь? Пишет - в гроб вколачиваю фрицев поганых, - захлебываясь, сообщила Таня.
      Говоря, что приехала из-за Шарика, Таня сказала неправду. Пес вел себя безукоризненно: во всем ее слушался и терпеливо ждал возвращения друга. Поехала она в поселок потому, что забеспокоилась о Сергее. Поняла, что Манефа Семеновна может не отпустить его обратно, посоветовалась с Павлом Ивановичем, наскоро собралась и двинулась.
      И, как видно, подоспела вовремя.
      - Мы с Витькой прямо к правлению колхоза подъехали. Антонину Петровну видели. Она про тебя спросила и знаешь что говорит?
      - Что?
      - Хвалит. "Славный, говорит, парень растет". Вот как она говорит.
      - Ну да? - недоверчиво спросил Сергей.
      - Даю слово! "Я, говорит, даже и не ожидала. Весь в отца пошел". Не веришь, да?
      Щеки Сергея заалели.
      - Вроде как и не за что хвалить...
      - Значит, есть за что. Она такая, зря болтать не будет. Когда собираешься обратно в бригаду? Не торопишься?
      Такого вопроса Сергей не ожидал и не был готов к ответу. Подумал...
      - Не знаю, с кем бы уехать.
      И это была правда. Вот только сейчас вдруг он понял, что не может не уехать. Обязательно уедет, а потом пускай будет что будет.
      - А Витька Петров? Он же еще не уехал. Я, например, с ним. Поехали вместе? Лошадям, конечно, тяжеловато, но мы где пешком, где бежком. А? Гляди, - вдруг зашептала она, схватив Сергея за руку, - твоя бабка несется. Вся в черном, и не жарко.
      Таня отпустила руку Сергея и почти бегом двинулась домой.
      - Идем-ка в избу, - подойдя к калитке и не глядя на Сергея, сказала Манефа Семеновна.
      - Не пойду.
      - Не пойдешь?
      Манефа Семеновна остановилась против Сергея, еле сдерживая бушевавший в ней гнев.
      - Ты куда это так разрядился? - спросила она, указав взглядом на его рабочий костюм.
      - Уезжаю, - сказал Сергей и сам удивился своей смелости и решительности.
      - Куда?
      - В бригаду.
      - За одеждой?
      - Нет. Работать.
      - Значит, сам большой? Что хочу, то и ворочу? Спасибочко. Можешь. Только домой не возворачивайся.
      Манефа Семеновна прошла мимо него во двор, громко захлопнула за собой калитку.
      Сергей немного постоял и побрел к правлению колхоза. Затем передумал, пошел к Тане, и вместе с ней они направились к Вите Петрову. К вечеру Сергей был на своем стане.
      Павел Иванович обрадовался, увидев Сергея, обнял его и, крепко хлопнув по спине, сказал:
      - Молодец, Сережка! Долго не засиделся. Ну, что там случилось? Рассказывай.
      Сергей поежился:
      - Ничего не случилось. Просто так.
      По задумчивому выражению глаз Павел Иванович догадался, что у Сергея какая-то неприятность, но приставать с распросами не стал. Может быть, сам расскажет?
      - Бабка не отпускала.
      - Почему?
      - Не знаю, - схитрил Сергей. - Не хочет, чтобы я в колхозе работал.
      - Но ты все же поехал? - удивился Павел Иванович.
      - Поехал. Она не велела домой возвращаться.
      Рассказ Сергея взволновал Павла Ивановича. Он, как мог, успокоил его и пообещал все уладить сам.
      - А тебе, Сережа, надо будет к какому-то определенному берегу прибиться: или же в колхоз вступить, ты хотя несовершеннолетний, но могут сделать исключение, или же устроиться в ремесленное училище. Да и работу подходящую можно найти. Как ты?
      Сергей с радостью согласился.
      - Павел Иванович, а что я вам хотел показать!..
      - Ну-ка?
      Сергей вытащил из кармана и протянул классному "божье письмо". Павел Иванович прочитал. Еще раз. Лицо его померкло.
      - Где взял?
      - Подкинули.
      - Так. Ну, и что ты об этом думаешь?
      - Не знаю.
      - Будешь распространять? Впрочем, извини, Сережа, я задаю тебе глупейший вопрос. Уж если ты показал мне эту мазню, то, значит, распространять не собираешься. Но знаешь, кто написал все это? Нет? Я скажу. Скрытый враг. Подходит уборочная, а он решил сорвать ее и действует от имени бога. Бойцы на фронте жизни не жалеют, а он, подлец, как в спину нож... Я тебе уже, кажется, говорил, что религия - враг всего передового, вот он, новый факт. Но тебе - спасибо.
      Вечером, во время политбеседы, Аня рассказала, что в поселке появились вредные "божьи письма", распространяемые с целью подорвать во время уборочной трудовую дисциплину. Но тот, кто пишет их, просчитался, не на таких напал.
      ПОИСКИ
      Однажды вечером, когда на стане уже собирались ложиться спать, приехала Семибратова. Она была необычайно оживлена.
      - Здравствуйте, косари, на боковую собираетесь? Правильно делаете, запасайтесь силами, скоро на штурм пойдем. Тогда будет не до сна.
      - Что, Антонина Петровна, или хорошую погоду учуяла? - торопливо спросил Петр Александрович Дьячков.
      - А вы разве ничего не замечаете?
      - Да пока и замечать-то нечего, разве что дождь к вечеру перестал. Так он каждый день по одному шаблону работает, то навалится, то передышку сделает.
      Антонина Петровна усмехнулась:
      - Не в этом дело - теплее на дворе стало.
      Петр Александрович разочарованно хмыкнул.
      - Так это ж мы и сами знаем. И радоваться тут нечего, оно так все время, как пошли дожди: то потеплеет, то снова прикрутит, будто осенью. Это еще не причина для радости.
      Семибратова хитровато глянула на Петра Александровича.
      - Новость я привезла, товарищи, очень хорошую. Сегодня передавали прогноз погоды на декаду. В ближайшие дни дожди прекратятся. Температура будет доходить до тридцати градусов. Так что нужно быть готовыми.
      - Так мы же давно готовы! - воскликнул Петр Александрович.
      - Правление колхоза просит так организовать работу, чтоб никакой раскачки, с первого дня добиться самой высокой выработки. Если дела пойдут хорошо, мы малость выйдем из положения. Хлеба-то еще постоят недельки две, за это время успеем кое-что сделать.
      Завязался разговор.
      - Эти сенокосилки да лобогрейки - одно мучение, а не машины, посетовал Петр Александрович, - как хочешь старайся, а больше семи гектаров не скосишь. Вот кабы двенадцать прихватить, можно бы еще терпеть.
      - Двенадцать?! Дотянуть до десяти - и то какая выручка. Почти вдвое больше, чем по плану, - сказала Семибратова.
      - Оно еще и то нужно учесть, как кто сумеет приладиться к машине. Вот в хуторе Шевченковском рассказывают: один лобогрейщик, до войны это было, десять гектаров ржи за день скосил. Правда, один день у него такой выдался. Потом до девяти еще дотягивал, а десяти больше не поднял, рассказал бригадир. - Значит, все-таки приладиться можно.
      - Девять тоже неплохо, - усмехнулась Семибратова. Она распрощалась и пошла в женскую будку.
      А Павел Иванович задумался. Разговор о том, что в соседнем хуторе кто-то выкашивал лобогрейкой десять гектаров, навел его на новые размышления. Ведь они с Зотовым добились за последний день выработки в семь с половиной гектаров, больше этого ни одна лобогрейка в колхозе не выкашивала, да не только больше - никто не смог сравняться с ними. Павел Иванович считал, что семь с половиной гектаров - предел для лобогрейки, потому что они с Сергеем боролись за каждую минуту, делали все, чтобы скосить больше, но так ничего уже и не добились. А тут, оказывается, был случай, когда такой же лобогрейкой скашивали десять гектаров. Десять! Ведь это не семь с половиной! Но как можно достичь этого? И Павел Иванович снова, в который уже раз, старается найти зря потерянное время. Напрасно! Рабочий день уплотнен до предела. А перерывы на завтрак и на обед? Нет, без них не обойтись - нужно лошадей покормить, да и самим подкрепиться. Конечно, если бы лошади ходили быстрее, тогда выработка поднялась бы намного, но их нельзя перегружать, половину дня они будут ходить быстро, зато вторую - черепашьим шагом, да еще с остановками. Какая уж тут выработка!
      В будке все уже давно спали, а Павел Иванович заснуть не мог. Его терзала одна и та же неотвязная мысль: как заставить лобогрейку перешагнуть проклятый предел в семь с половиной гектаров? Ответа не находилось. Время было уже за полночь, когда Павел Иванович закрыл глаза, решив во что бы то ни стало заснуть. Но тут же резко поднялся и сел. Его охватило необыкновенное волнение. Как он раньше об этом не подумал? А ведь дело совершенно ясное! Тут не может быть сомнений.
      Павлу Ивановичу захотелось немедленно, сию же минуту поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Но все спали. Павел Иванович слегка толкнул Сергея в бок.
      - Зотов! Зотов!
      Сергей поднялся.
      - Запрягать? - спросил он спросонья.
      - Нет, нет! Ты ляг, но проснись. И послушай меня.
      Сергей лег.
      - Реши одну задачу. На сенокосе работала лобогрейка. Лошади, впряженные в нее, ходили со скоростью три километра в час, и лобогрейка скашивала в день семь с половиной гектаров. Сколько гектаров будет скашивать лобогрейка, если лошади будут ходить по шесть километров в час? Вот и все! Понял условие задачи?
      - На бумаге бы лучше...
      - Ты прослушай внимательно еще раз и реши устно. Это задача для устного решения. - Павел Иванович не спеша повторил условие задачи.
      - Так она совсем легкая! - обрадованно вскрикнул Сергей. - Это я могу сразу.
      - Тс-с-с. Шепотом говори, разбудим всех.
      - Получается пятнадцать гектаров.
      - Правильно. Это задача о нашей лобогрейке.
      - Я так и подумал.
      - Вот если бы нам удалось заставить лошадей ходить рысью, то можно бы скосить до пятнадцати гектаров в день. Понимаешь? Мы заменили бы три лобогрейки.
      - Лошади не выдержат, Павел Иванович. А что, если попросить вторую пару на смену? Одни походят - выпрягать, а вместо них - другую пару.
      - Правильно, Сергей. Совершенно правильно! Я именно об этом и подумал. А теперь скажи, только откровенно: ты согласился бы работать на лобогрейке при таких условиях?
      - А почему не согласиться?
      - Я имею в виду, что ты будешь не только гонять лошадей, но и скидывать с лобогрейки - и то и другое будем делать по очереди. Справишься?
      - Справлюсь, Павел Иванович.
      - При новых условиях будет гораздо труднее. Ты это учти.
      - А теперь бы я и не пошел только в погоняльщики.
      - Давай спать, а завтра примемся за дело.
      "МЫ - ВАШИ ШЕФЫ"
      Бригадир Лукьян Кондратьевич, пожилой уже человек, спокойный и вдумчивый, с большим вниманием выслушал Павла Ивановича, сам прикинул его вычисления и не без удовольствия хлопнул ладонью по блокноту.
      - А ведь это дело. Хорошая затея!
      Петр Александрович сидел чуть поодаль и, казалось, не слушал разговора учителя и бригадира, но в действительности не пропустил ни одного их слова. И когда Лукьян Кондратьевич одобрил предложение Павла Ивановича, он подошел ближе и решительно заявил:
      - Напрасно, Лукьян, торопишься. Павлу-то Ивановичу не очень хорошо известна наша техника, а мы с тобой уже стреляные воробьи. Ничего из этой затеи не выйдет. Почему? На таком быстром ходу, Павел Иванович, шатун полетит да и коса не выдержит. Потому - машина рассчитана, можно сказать, на самый тихий ход. А оно ведь что к чему приспособлено, того, стало быть, и требует. А потом, насчет лошадей - начнете перепрягать, больше времени потеряете. Вот так я думаю. Тут и весь мой сказ. За большим погонишься - и малое упустишь.
      - Но вы слышали о случае в Шевченковском хуторе, - возразил Павел Иванович. - Ведь было это?
      - Было, - согласился Дьячков. - И люди зря болтать не станут. Но вы и то учтите, что там один раз до десяти гектаров дотянули - дело, можно сказать, случайное. А вы на пятнадцать замахнулись. Такого еще не бывало и не может быть.
      Павел Иванович попытался переубедить старика, но Петр Александрович Дьячков стоял на своем и в ответ на все доводы Павла Ивановича только отрицательно покачивал головой и потягивал трубку.
      Слова и упорство Дьячкова подействовали и на Лукьяна Кондратьевича, он начал сдавать позиции и тоже заговорил о том, что дело действительно рискованное, и как бы не получилось так, что вместо высокой выработки они останутся ни с чем, как рак на мели. Больше всего бригадир беспокоился о косах и шатунах для лобогреек: запаса в колхозе нет и достать их сейчас невозможно. Но он все же обещал сегодня съездить в поселок и посоветоваться с Семибратовой.
      Днем во вторую бригаду приехал секретарь райкома комсомола Григорий Лысенко.
      Был он примерно того же возраста, что и Павел Иванович; невысокий, худощавый, он сразу же подкупал веселым взглядом и добродушной улыбкой. Левый рукав фронтовой гимнастерки Григория Лысенко был пуст и заправлен под ремень. В районе его знали от мала до велика. Он не любил отсиживаться в кабинете и бывал там только тогда, когда требовала прямая необходимость. "Не люблю кабинета, - говорил он, - то ли дело в людской гуще, там, что называется, живешь, ума-разума набираешься".
      Григорий Лысенко был везде желанным гостем, и, как говорил Петр Александрович Дьячков, вокруг него вечно табунилась молодежь. Он много читал, всегда имел большой запас самых последних новостей о событиях на фронте, о трудовых подвигах молодежи района, да и не только района, о всевозможных событиях за границей.
      Сообщал он эти новости своеобразно, не в виде специальной беседы, какие обычно проводят штатные беседчики, а как бы между прочим, в разговоре, но всегда это приходилось так кстати, было так уместно, что запоминалось и заставляло думать.
      Память у него была замечательная. Секретарь райкома знал в лицо почти всех комсомольцев района, и не только по фамилии, но даже по имени. Комсомольцы любили и уважали своего вожака, все в нем подкупало их: и простота, и веселый нрав, и деловитость, и требовательность. Он обычно ездил на пегом меринке, зимой запряженном в санки, а летом в двухколесную таратайку на старинных скрипучих рессорах. Ездил Лысенко без кучера, хотя каждому было понятно, что править лошадью одной рукой трудно, неудобно. О его Пегом, смеясь, рассказывали, что лошадь хорошо понимает своего хозяина и не может проехать мимо группы молодежи, чтобы не остановиться. Если Григорий Лысенко приезжал в колхоз, то не на час и не на два; уезжал оттуда, когда был уверен, что побывал "во всех закоулках", поговорил со всеми, с кем нужно было поговорить. Неожиданно попав на вечер школьной или колхозной самодеятельности, он не сидел в качестве постороннего наблюдателя, а принимал самое активное участие, чаще всего выступая с чтением стихов, множество которых знал наизусть.
      С нарушителями дисциплины, нерадивыми, лодырями Григорий Лысенко был строг. Его веселые и открытые глаза становились острыми, колючими, а голос - твердым и жестким. С лица исчезала добрая улыбка.
      Лысенко не столько поучал молодежь, сколько служил для нее примером.
      На стане, во второй бригаде, Григорий Лысенко собирался заночевать. Перед вечером, улучив минутку, Павел Иванович рассказал ему о своих замыслах. Секретарь райкома загорелся.
      - Так это же находка! - с восторгом заговорил он. - Здорово! Да вы знаете, если это дело организовать во всех колхозах района, мы же горы сдвинем. А Дьячков, говорите, не согласен? Странно. Он вообще передовой старик, умный. Пойдемте к нему.
      Дьячков был у лошадей.
      - Петр Александрович, - хитровато улыбаясь, обратился к нему Григорий Лысенко, - это что же вы поступаете, как самый закоренелый консерватор?
      - Как ты сказал, товарищ Лысенко? - настораживаясь, спросил Дьячков.
      - Говорю, поступаете, мол, как консерватор. От вас такого и ждать нельзя было.
      - Понимаю, выговариваешь мне за плохие дела, а что и как - в толк не возьму.
      - Консерваторами называют тех, кто нового не признает, - пояснил секретарь райкома комсомола, - кто за старое цепляется.
      Петр Александрович возмутился:
      - Так ты что ж, и меня в эту шайку записал? Спасибочко, уважил, товарищ Лысенко.
      Лысенко рассмеялся и, не гася улыбки, заговорил:
      - Но я не назвал вас, Петр Александрович, консерватором. Человек вы, можно сказать, передовой, уважаемый не только в своей бригаде, но и во всем колхозе, а поступаете как заправский консерватор. Нового не признаете. Вот, например, товарищ Храбрецов внес ценное предложение, а вы - на дыбы. Почему так? Можете объяснить?
      - А, ты вон про что, - облегченно вздохнул Дьячков. - Могу ответить: потому что я такой убежденный. И тут, товарищ Лысенко, скажу по совести, обругай меня не только консерватором, а хоть и похуже как-нибудь, но что я думаю, то и думаю, и не советую тебе об этом даже говорить. Вот так.
      Григорий Лысенко пожалел, что бригадир уехал в поселок, с ним все-таки можно было бы договориться, ведь он хозяин бригады.
      - Но откладывать этого вопроса нельзя, он имеет значение не только для вашего колхоза, - сказал Лысенко Павлу Ивановичу. - Я предлагаю так: давайте сейчас тоже двинемся в Потоцкое. К Семибратовой.
      Павел Иванович согласился.
      - Садитесь в мою двухколесную карету, и отправимся.
      - Считаю, что нужно и Зотова взять. Это наша общая затея. Пускай во всем принимает участие.
      Григорий Лысенко молча кивнул головой.
      - Не знаю только, как мой экипаж выдержит. Ну, попробуем. А кстати, вы, Павел Иванович, не скажете, почему ваш Зотов выглядит немного странно? Смотрит на тебя, а сам, видно, о чем-то другом думает. Он или запуган, или растерян.
      Павел Иванович невольно вздохнул:
      - Дома у него неладно. Я сам хотел посоветоваться с вами.
      Тут Павел Иванович рассказал все, о чем поведал ему Сергей.
      - А парень-то он хороший. Гораздо лучше, чем я ожидал, - сказал Павел Иванович. - Мальчишке надо помочь. Обязательно. И я этим займусь.
      - Шакалы! - с возмущением произнес Григорий Лысенко. - Видите ли, чего захотели - советского школьника, сына погибшего коммуниста в моленной замуровать. А знаете что? Доверьте мне семейные дела Зотова. А? Не беспокойтесь, не подведу. Я прежде всего попробую поговорить с бабкой.
      - Пожалуй, бесполезно, - усомнился Павел Иванович.
      - Попытка - не пытка. Я умею с такими разговаривать.
      На стане появилась Семибратова. Она обо всем узнала от бригадира, отругала его за нерешительность и тут же выехала в поле.
      - Ну, рассказывайте, чем хотите порадовать, - сойдя с тарантаса, сразу же обратилась она к Павлу Ивановичу.
      Павел Иванович коротко изложил свой план.
      - Мы с Сережей, - сказал он, ободряюще взглянув на Сергея, ручаемся, что если нам будут даны две смены лошадей - за световой день скосим пятнадцать гектаров.
      - Что скажете, Антонина Петровна? - хитровато сощурив глаз, спросил Григорий Лысенко.
      - Что же я скажу, товарищ Лысенко? Обрадовалась я, братцы мои. Ну как же, из-за дождей колхоз оказался в тяжелом положении... А тут, можно сказать, люди выход предлагают. Надо пробовать. Тогда все и решится. Есть у нас лошади? Есть. А вот свободных машин нет. И рабочих рук нехватка. Павел Иванович дополнительно и не требует людей, ему нужны только лошади. Дадим. Если опыт удастся, все лобогрейки и сенокосилки переведем на двухсменную упряжку. Пускай они выкашивают не по пятнадцать, а хотя бы по десять гектаров - и то для колхоза большая находка.
      - А ты что скажешь, лобогрейщик? - положив Сергею на плечо руку, спросил Григорий Лысенко.
      Сергей покраснел, растерялся.
      - Не стесняйся, говори все, что думаешь. Ведь вам с Павлом Ивановичем крепко поработать придется. Тебе не трудно будет?
      Сергей забеспокоился - еще, чего доброго, не пустят. Скажут, молодой еще. Он решился.
      - Я... Ничего... Пожалуй, покрепче Павла Ивановича буду.
      - А твое мнение, товарищ Лысенко?
      - Мне, Антонина Петровна, и говорить нечего. Могу только добавить, что мы, комсомольцы района, возьмем шефство над этим новым делом и, как только будут первые результаты, передадим опыт всему району. Лично я понимаю эту задумку как начало большого дела. Мы - ваши шефы, - сказал он в заключение и крепко пожал руку Павлу Ивановичу и Сергею.
      Вскоре он засобирался в дорогу. Пояснив удивленным ребятам, что неожиданные обстоятельства вынуждают срочно отбыть в Потоцкое, и пошептавшись с Павлом Ивановичем, Григорий Лысенко уехал в поселок.
      "И Я С ВАМИ"
      Павел Иванович и Сергей поднялись на рассвете - нужно было подготовить машину, проверить все ходовые части, исправность кос, прочность конской сбруи и многое такое, что сразу даже не приходило в голову.
      На стане все уже знали, что Павел Иванович и Сергей будут косить по-новому, и старались помочь кто чем мог. Ребята не отходили от Павла Ивановича даже тогда, когда принимался накрапывать дождь. Он берется за осмотр лобогрейки - ее тут же начинают ощупывать двадцать рук. Не остаются обойденными ни одна гайка, ни один болтик, ни один гвоздь.
      Звеньевая девушек-лобогрейщиц Галина Загораева тоже внимательно следила за приготовлениями Павла Ивановича. Когда он начал осматривать шатун, Галина покачала головой:
      - Ненадежный косогон, не выдержит большой нагрузки.
      - Другого нет, - с сожалением ответил Павел Иванович.
      Галина вынула из своей машины шатун и протянула Павлу Ивановичу.
      - Поставьте мой косогон, а мне давайте свой. У вашего жидковат изгиб, наварен плохо, а мой любую скорость выдержит, смотрите, как он отработан. Это труды моего бати, он ведь кузнец, ну и постарался для дочки, пошутила она.
      В сторонке держался только Петр Александрович Дьячков. Был он хмур, молчалив, недовольно поглядывал на всех и сердито подергивал ус. Сначала он делал вид, что не замечает приготовлений и все происходящее на стане его не касается. Затем Петра Александровича начала пробирать беспокойная тревога: как же, вся бригада косарей занята одним делом, на языках у всех только и разговоров, что о сменной работе Храбрецова и Зотова, а он отбился от людей и остался, как огрех в поле. Петр Александрович уже не раз ругнул себя за то, что, не разобравшись как следует, выскочил со своим языком. Будто невзначай, он подошел к лобогрейке Павла Ивановича, постоял, посмотрел, послушал, о чем говорят, потом совсем безразличным тоном спросил:
      - А кто же у вас будет косы точить? Да лошадей обихаживать? Не решили еще?
      - Об этом пока не думали, - ответил бригадир. - Видно, вам придется, Петр Александрович, кому же больше. Можно сказать, родное ваше дело.
      Дьячков от радости даже картуз сбил на затылок, но своих чувств не выдал. Наоборот, будто немного недоволен, он протянул:
      - Так об этом надо сразу говорить, Лукьян Кондратьевич... А без меня вам все равно никак нельзя. И я, конечно, не откажусь. У меня и косы будут всегда что нужно, и лошади справные. Я недосплю, недоем, а дело сделаю. Вот как. А он, товарищ Лысенко, консерватор, говорит, прости господи, на одну доску с ними ставит. Разве же не обидно? Одним словом, и я с вами в этом деле поработаю.
      Высказал все это Петр Александрович и словно преобразился - куда девалась его хмурость и молчаливость.
      - За сбрую вы не беритесь, я сам ее облажу, - сказал он, отбирая у бригадира два комплекта упряжи, - это мое дело, конюха. И вот еще что скажу - две лошади на рысях лобогрейку долго не натаскают, нужно подпрягать и третью. Чтобы, значит, тройки в упряжке ходили, тогда дело надежнее будет. Я по своей части все обмозговал, все до последней точки.
      Поздно вечером на стане снова появился Григорий Лысенко.
      - Ну, зачастил, - беззлобно пробурчал Петр Александрович Дьячков.
      Григорий расспросил, как идут дела, не нужно ли какой запчасти к машине.
      Побыв на стане около часа, Григорий Лысенко стал прощаться.
      - Да я, собственно, друзья, заскочил к вам сегодня главным образом из-за Зотова.
      - А что? - бледнея, спросил Сергей.
      - Особого ничего. Привет тебе бабка просила передать.
      - Манефа Семеновна? - не веря своим ушам, спросил Сергей.
      - Ну да. Я у вас сегодня квартировал. Сельсовет поставил. Вот и познакомились. Потолковали по душам.
      - А больше ничего она не говорила?
      - Нет. Впрочем, да, говорила. Обещала как-нибудь пирог испечь. С картошкой. И привезти тебе как гостинец. Крутая она у тебя. Богомольная, просто ужас.
      - Вот так и сказала - передать привет?
      - Так и сказала.
      ПЕРВАЯ УДАЧА
      Ночь накануне, не в пример минувшим, была теплой и ясной. Небо усеяли звезды. Их высыпало так много, что казалось, будто им тесно.
      Косарям надоела духота небольшой будки, а теплая ночь так подкупала и манила, что ребята разошлись по своим местам только после полуночи.
      Не спал на стане один Петр Александрович Дьячков, в обязанности которого входило присматривать за лошадьми и ночью.
      На рассвете стало свежо. Петр Александрович нащупал в углу телогрейку, надел ее, раскурил трубку и уселся на пороге будки. Светало очень быстро. Скоро обозначилась четкая линия горизонта, выплыли из синеватого полумрака далекие курганы.
      Вдруг Петр Александрович поднялся и, чуть вытянув шею, начал всматриваться в даль. Вся степь отливала серебристой белизной, будто землю покрывал легкий налет инея. Но Петр Александрович знал, что это не иней. Он немного отошел от будки и, наклонившись, провел по траве рукой - рука покрылась прохладной влагой.
      - Роса! Ну, теперь дождям конец, - прошептал Петр Александрович и пошел будить бригадира.
      Не в силах сдержать своей радости, он, войдя в будку, обратился не к Лукьяну Кондратьевичу, а крикнул во весь голос:
      - Эй вы, косари, хватит спать, роса на траву упала! Косить сегодня будем! Вставайте-ка, пожалейте свои бока.
      Стан ожил.
      Молодые косари настолько истосковались по работе, что готовы были тут же начинать косить, но бригадир приказал ждать, "пока малость подтряхнет".
      - Накормит завтраком тетя Груня, и двинемся.
      Вскоре на стан приехала Семибратова. Вслед за ней - Григорий Лысенко и редактор районной газеты Кремнева.
      Григорий Лысенко подошел к Павлу Ивановичу и Сергею:
      - Ну как, друзья?
      - Все готово. Ждем сигнала.
      - От всей души желаю удачи.
      После завтрака, едва лишь ударили в рельс, Сергей кинулся запрягать.
      Тройка отдохнувших и хорошо подкормленных лошадей легко подхватила лобогрейку и на крупной рыси умчала ее со стана.
      Покрикивая на лошадей, Сергей все время следил за тем, чтобы ни одна из них не отставала и не переходила с рыси на шаг. Он одновременно посматривал и на полотно лобогрейки, стараясь править так, чтобы машина брала траву на полный захват и не одна секция косы не работала впустую. А Павел Иванович не отрывал взгляда от крыльев лобогрейки, которые с огромной быстротой мчались одно за другим и непрерывно подгребали к его ногам увесистые охапки сочной травы.
      Но вот один круг пройден, на какую-то долю минуты машина останавливается, Павел Иванович и Сергей торопливо смазывают ее и меняются местами.
      Павел Иванович гикнул, машина загремела, застучала всеми шестеренками.
      - Сережа, - чуть обернувшись, кричит Павел Иванович, - если устанешь среди круга - говори, я сменю! И не стесняйся. А я уже отдохнул.
      Сергей ничего не ответил, только слегка качнул из стороны в сторону головой, желая этим сказать, что он не устанет и ни за что не согласится, чтобы его сменили раньше положенного срока.
      В начале круга он не испытывал особой тяжести в работе. Сильный, он свободно сваливал одну за другой пудовые охапки травы и даже подумал о том, что может объехать без смены не один, а два круга.
      Но чем больше проходило времени, тем труднее становилось сбрасывать. Позади больше половины круга. Уже виден конец делянки, там они поменяются местами с Павлом Ивановичем, а в руках уже слабость, вилы еле успевают сгребать траву. "Не выдержу, не дотяну до конца, - с тревогой думает Сергей. - Нет, нужно выдержать". Он до боли закусил нижнюю губу.
      Еще немного, совсем немного! А в ушах стоит какой-то противный шум и звон. Руки слушаются с трудом. Разве окликнуть Павла Ивановича? Но Сергей знает, что этого он ни за что не сделает. Скорее свалится с машины, но помощи просить не будет. Вот если бы Павел Иванович сам остановил лошадей, тогда бы... Может, сказать? А?
      Павел Иванович полуобернулся к Сергею.
      - Молодец, Зотов! Молодец, Сережка, крепись, сейчас конец!
      И Сергей чувствует, как с этими словами Павла Ивановича будто пришли к нему новые силы, он словно стряхивает с себя усталость, и вилы проворнее сбрасывают траву...
      - Тпр-р-р!
      Лошади остановились - конец!..
      Когда перед обедом докашивали последний круг, Аня сделала замер, подсчитала.
      - Сколько? - спросила Семибратова.
      - Угадайте, - усмехнулась Аня. - Четыре гектара и две сотки.