Война по понедельникам (сборник)

В ПОИСКАХ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ (Фрагмент шестой) 

Валентину снова пришлось убегать. И он бежал так, как никогда еще не бегал, даже когда уходил по черному болоту от Водяного, даже под молниями капитана Евгения, даже под пулями многочисленных патрулей и банд. То, что преследовало его теперь, было во сто крат страшнее.

Оборотни.

Когда-то, незадолго до Пришествия, Валентину попалась на глаза старинная монография Орлова «История сношений человека с дьяволом», репринтное издание. Особое внимание почему-то уже тогда привлекла глава об оборотнях. Какое-то притягательное очарование таилось в мрачноватых рассказах о людях, обладающих способностью оборачиваться животными, преимущественно — хищниками. «Может быть, это потому, — подумалось тогда Валентину, — что есть, спрятана в человеке некая зависть к свободе вести себя как вздумается у братьев наших меньших. У свободолюбивых сильных хищников есть то, чего уже никогда не поиметь человеку. Страшно и притягательно». Но сейчас Валентином владел только ужас. И он бежал.

Случайность помогла ему узнать истину, и произошло это в момент, когда он менее всего желал бы узнать что-то подобное. Но именно сегодня все встало на свои места, приобрело прозрачную ясность. Стали понятны случайные оговорки, странные взгляды; стало понятным, как они сумели выжить — малое семейство в огромном мире, переполненном злом и болью. Оборотни.

Валентин возвращался от ракетных шахт, бодро насвистывая. Ноги сами несли его к дому. И он готов был сейчас же, без малейшего промедления поведать своим радушным хозяевам окончательную правду о себе, о цели своих поисков, о ракетном комплексе, попросить у Константина Александровича помощи. Приближаясь к дому, Валентин заметил движение в сугробах у поворота, мельтешение чего-то розового. Валентин остановился и вгляделся, подавшись вперед.

В первую секунду он не поверил своим глазам. Там, среди сугробов, в снегу, порывисто двигаясь, кувыркалась совершенно обнаженной девочка Ирина. Он увидел мелькающие ягодицы, неоформившуюся грудь, распущенные черные волосы, на которых таял снег. Валентин, медленно ступая, придвинулся ближе. Он услышал повизгивание и тихое животное поскуливание. Очевидно, кувыркание в снегу доставляло девочке Ирине истинное удовольствие.

И тут Валентина затрясло. Но он еще не верил своей догадке. Он спросил севшим голосом:

— Что… что ты делаешь?

Ирина резво вскочила на четвереньки, развернулась на голос. Глаза ее горели, не по-человечески — хищным недобрым огнем. Она, выгнув тело, зарычала: сперва — совсем тихо, потом — громче. Валентин отступил на шаг. И тут нервы у него не выдержали, он повернулся и бросился бежать.

— Папа! — услышал он крик за спиной. — Он видел!

— Ду-ура!!!

А они хорошо приспособлены. Девочке понадобилось всего несколько секунд, чтобы вернуть разум. Незаменимая способность для выживания современного оборотня.

Валентин бежал и клял себя за доверчивость. Как дурак принял легенду, что сюда четыре года никто не заглядывал, что «в первое время было трудно, а теперь легче». Легче, легче, но не для семьи из двух взрослых и троих детей. Если это семья из обыкновенных взрослых и детей…

«Я не знаю, как вам это удалось, — думал он с отчаянием. — То ли в нас, человеках, действительно заложен настолько изощренный механизм приспособляемости, то ли вы все — очередной эксперимент Хозяев, однако в любом случае — мне с вами не по пути…»

Они гнались за ним. Отец и сын. Им легко было преследовать Валентина: он оставлял за собой четкий след в снегу. Валентин оборачивался и видел, как они бегут метрах в ста позади, размахивая руками. Константин Александрович что-то все время кричал ему. Но Валентин разбирал только отдельные слова:

— Стойте же… стойте, Валентин! Подождите минутку!.. Вы не понимаете!.. Не пугайтесь!.. Мы не… плохого… Мы поможем!.. Стойте же, черт вас побери!..

А скольких вам пришлось убить перед этим? Скольких вы загрызли до того, как место вашего поселения стали бояться и обходить стороной? И где вы их всех закопали? На заднем дворе? Или, может быть, не свинину я у вас ел?.. От этой страшной догадки Валентину захотелось бежать еще быстрее, но еще быстрее он бежать уже не мог.

— Остановитесь наконец!.. Валентин… это то, что вы ищете!.. Это правда!.. Здесь обратная связь с пришельцами!.. Мы… научим вас!.. Вам понравится!.. Вы будете таким же…

Нет, спасибо. Таким, как вы, я быть не хочу: рычать в снегу, выть на луну, жрать «свининку» — не хочу! А обратная связь… Это для меня тоже не ново; хватит с меня всяческих обратных связей, хватит — надоело!

Скоро Валентин начал уставать. Он сбросил меховую куртку, отшвырнул арбалет, которым так и не воспользовался, но и это ему не помогло. Пот заливал глаза, искрящийся под солнцем снег слепил. И наверное, поэтому Валентин до последней секунды не понял, куда завел его ужас, пока пустота не раскрылась вдруг под его ногами, и он, перевернувшись в воздухе, не полетел вниз головой к стремительно приближающемуся дну ракетной шахты.

Все замерло в Валентине. А в следующее мгновение истошно возопило. Человек Валентин хотел жить. Он умолял в эти доли секунды, которые отделяли его от дна, умолял Бога, черта, Хозяев остановить, задержать неуклонное падение, не дать долететь, удариться о твердое холодное дно. И словно вняв мгновенной, как молния, исступленной мольбе, стала рваться с металлическим скрежетом основная реальность, разошлись швы на стыках измерений, и место одной привычной черно-белой заснеженной вселенной, вторгаясь в нее яркими свежими красками, шумом улицы, человеческими голосами, заняла совершенно другая.

Валентин все-таки упал, но упал мягко, на кучу валежника и сухих листьев. А когда поднял голову, то увидел… 

День третий. Поминки по Черномору.

Витязи собрались в «Чуме», и Антон получил уникальную возможность лицезреть их всех в полном составе. Они подходили по одному или вдвоем — молчаливые, невеселые — сегодняшнее собрание не давало повода для жизнерадостных приветствий и отбивания плеч.

Ким привел Антона в «Чуму», когда Витязей собралось там уже человек десять. Там же сидели задорный парень Роб и звезда «Пленительного» Алина. Влад почему-то отсутствовал. Витязи с хмурыми лицами толпились у стойки. Антон узнал среди них Игина. Игин спорил о чем-то с барменом Филом.

— Не могу, ребята, — говорил Фил, насупясь. — Утром установление пришло. Курс неблагоприятный сегодня. Сами судите, ну чем я могу помочь?

— Нас, знаешь ли, эти ваши курсы и установления мало волнуют! — заявил Игин, пыхтя трубкой. — И за себя, и за свое желание выпить сегодня за упокой души Черномора мы постоять сумеем. Так что наливай и ни о чем не беспокойся.

— Вам-то, конечно, ничего не сделается, — ворчал неумолимый Фил, — а у меня тут недвижимость.

— И недвижимость твою отстоим. Для нас «Чума», небось, не чужая.

— Что за проблемы? — осведомился Ким, пожимая руки Витязям и поворачиваясь лицом к Филу.

— Пришло установление, — скучным голосом объяснил Игин, кивая на плотный лист бумаги с машинописным текстом, который лежал на стойке, — и наш гостеприимный хозяин сразу струсил.

— ?

— Очередная антиалкогольная кампания. Запретили все и навсегда. Стопроцентный сухой закон.

— Этого нам только не хватало, — Ким взял в руки пресловутое установление и, наморщив лоб, просмотрел его. — Какой-то бред! В самом деле, Фил, — обратился он к бармену. — Не порти поминок. Плюнь и забудь, а с этой ксивкой сходи сам знаешь куда. Мягкая бумажка… Видишь, сколько ребят ждет? А в течение получаса остальные подойдут. Мы же у тебя привыкли собираться; ты нам всегда помогал. Помоги и сейчас. Докажи, что ты не просто сочувствующий.

— Ладно, мужики, — подумав, махнул рукой бармен. — Делайте, что хотите. Налью вам.

— Вот это другой разговор, — Витязи обрадовались. — Да ты не трусь, Фил. Отстоим если что «Чуму».

— Молодец, Фил, — Игин показал бармену большой палец. — Я всегда в тебя верил.

Фил польщено улыбался, но озабоченность не оставила его. Полки за спиной Фила сегодня были практически пусты. Стояли только, занимая неполный ряд, бутылки с безалкогольными напитками ярко-ядовитых расцветок. Фил потому даже не посмотрел в их сторону; он наклонился и достал из-под стойки две огромные бутыли, наполненные по горлышко мутноватой жидкостью.

— Вот, — сказал он, — и весь выбор. Точнее — его полное отсутствие. Первач подпольного образца, продукт борьбы за трезвый образ жизни.

— Сойдет, — кивнул Ким. — Давай посуду и закуску какую-нибудь.

Он взял в руки одну бутыль, вторую подхватил Игин. Витязи сдвинули столики в ряд. Подошли еще четверо, сразу включились в подготовку. Ким познакомил с ними Антона. Антон пожимал руки, вежливо говорил: «Очень приятно!», но толком никого не запомнил: слишком много новых имен и лиц. Один из представленных ему Витязей оказался поэтом, двое — художниками, остальные — представителями других творческих профессий от телевизионного мастера до инженера-программиста. Потом нашлось время поздороваться наконец с задорным парнем Робом и звездой «Пленительного» Алиной.

— Да, невеселый сегодня день, печальный повод, — заметил задорный парень Роб. — Я Черномора знал. Первыми всегда уходят лучшие.

Антон посмотрел на Роба с недоверием. Впервые на его памяти Роб казался настолько серьезным.

Ким, а с ним еще один Витязь, представившийся художником Иннокентием, разливали сосредоточенно мутноватую жидкость по стаканам. Фил собственноручно принес тарелки с острым салатом.

— А девочки твои где? — поинтересовался Ким.

— Да так… — бармен беспомощно развел руками. — Увели их. И Нину, и Марго. Особое какое-то распоряжение, говорят, вышло. Женская мобилизация…

— А кто увел?

— Три такие бабищи мужеподобные.

— Что ж, — Ким прищурился, — будем надеяться, им ничего плохого не сделают.

— Будем надеяться, — Фил вздохнул.

— Ну давайте, братцы, выпьем! — Ким встал.

За ним встали и остальные.

— Выпьем за упокой души Константина Павловича Куратова, известного нам под именем Черномор. Он был добрый человек и делал по-настоящему доброе, по-настоящему святое дело. Пусть земля ему будет пухом!

Все выпили. Первач шибанул в нос, и Антон, морщась и смахивая слезы, поспешно зажевал его хлебом.

— Что здесь происходит? — услышал он вдруг знакомый голос.

Поднял глаза. Спускаясь по лестнице в зал, к ним шел старый знакомец Влад, одетый как-то очень странно, а именно — в набитый чем-то спереди и застегнутый наглухо пиджак и в длинную почти до пят юбку. Кроме того на носу у него красовались новенькие очки в пластмассовой женской оправе. А сам он был непривычно умыт и причесан.

Витязи уставились на Влада, открыв рты.

— Ого-го! — только и смог сказать Роб в наступившей тишине.

Затянувшуюся ошеломленную паузу прервал Ким:

— Здравствуй… — он запнулся, — э-э-э… Влад. Я не ошибаюсь? Это ведь ты?

— Ошибаешься, — отвечал Влад высокомерно. — У меня другое имя.

Кто-то из Витязей присвистнул. Задорный парень Роб демонстративно покрутил пальцем у виска.

— Честь имею представиться, — объявил Влад громко. — Владислава, коронер Эмансипированного Адмиралтейства.

— Братцы, феминистка у власти!

— Постойте, постойте, — влез Антон. — Коронер — это же следователь, делающий заключение о характере и причине смерти потерпевшего. Я у Гарднера читал, — для убедительности добавил он.

— А Муравьиха не читала, — объяснил Ким невозмутимо. — Зато как звучит: ко-ро-нер!

— Комедия, одно слово, — подытожил Витязь Иннокентий. — Просто смешно.

— Ничего смешного! — Влад резко оборвал обмен мнениями. — Как коронер Эмансипированного Адмиралтейства я приказываю вам всем немедленно прекратить эту безобразную попойку, сдать спиртное и проследовать к ближайшему маяку для дознания и регистрации личности согласно установленному порядку. Вы же, господин бармен, арестованы за нарушение положений четыре, четыре-а и четыре-бэ Установления Верховного Военно-Морского Матриархата от семи часов сорока трех минут сего числа сего месяца.

— Влад, я тебя не узнаю, — растягивая слова, произнес Ким. — С каких это пор ты стал прислуживать вздорным бабам? Если это шутка, то она затянулась, и нам уже давно невесело; если ты всерьез, то тогда выметайся отсюда, прочухайся и приходи завтра, а сегодня — ты надоел!..

— Я бы попросила вас прежде думать, чем говорить. Выбирайте выражения.

— Эти бабы его окончательно охмурили, — констатировал задорный парень Роб. — Он о себе уже в женском роде заговорил!

— Не исключено, что он и женщиной себя считает. Как, Влад? Считаешь?

— Я вас в последний раз предупреждаю…

— Послушай, Влад, — Ким теперь смотрел на него с откровенным беспокойством, — что с тобой стряслось? До сих пор, насколько я помню, ты был вполне безобидным мизантропом, в политику не лез, «измы» всех сортов презирал. Что изменилось?

— Ничего не изменилось, — ответил Влад. — А может, я стала умнее. Мне раскрыли глаза. Я ненавидела людей, человечество, а мне на пальцах показали, что ненавидела я патриархат, цивилизацию мужчин, порочную изначально. А женщина — это, скажу я вам, не совсем человек. Точнее — человек, но другого типа, другого подвида. И они объяснили мне: раз до сих пор у цивилизации мужчин ничего путного не вышло, нужно все в корни изменить и посмотреть, что получится у цивилизации женщин. И я подумала, а почему бы и нет? Чем они или я хуже вас, господа Витязи? Разве вы одни имеете право на изменение нашей общей жизни в лучшую сторону?..

— Ты мне только одно скажи, — перебил его Игин, до сих пор молчавший и с непонятным выражением на лице разглядывавший Влада, — у тебя там вата под пиджаком или уже имплантировать настоящие успели?

— К сожалению, пока вата, — не смутился Влад. — Есть более достойные. Их обслуживают в первую очередь. Но честно говоря, я не понимаю вашего интереса. Какое вам до этого дело?

— Что значит «какое»? Должен я такую подробность знать, перед тем как ухаживать… А то такая милая девушка стоит передо мной, а вместо груди у нее, оказывается, вата. Вот тебе и «чудное мгновенье»!

Витязи засмеялись.

— Оставьте ваши пошлые шуточки при себе, — скривившись, процедил Влад. — Почему вы до сих пор не очистили помещение? — перешел он на фальцет. — Я уже потратила двадцать минут на пустую перебранку с вами. Бармен! Немедленно закрывайте заведение, если не хотите, чтобы к аресту добавилась еще и конфискация. Шевелитесь, кому говорю! А вы, Алина, — обратился он к звезде «Пленительного», — вы пойдете со мной. Специальным распоряжением Эмансипированного Адмиралтейства, именем Верховного Военно-Морского Матриархата вы призываетесь на действительную службу.

— Я же предупреждал, — с обреченной интонацией вставил Фил.

— Алина, сиди! — распорядился сурово Ким. — Ты все сказал? — спросил он Влада.

— Я все сказала, — заявил Влад с достоинством, выделив ударением последний слог.

Отшвырнув ногой стул и выпятив челюсть, Ким двинулся на него. За Кимом со своих мест поднялись и другие Витязи. Но вмешательства их не потребовалось. Стремительным сильным ударом снизу вверх в челюсть Ким сбил Влада с ног. Улетели далеко в сторону, блеснув линзами, очки.

— Добавить? — Ким с ожиданием навис над корчащимся у его ног мизантропом.

Тот сплюнул кровью и стал отползать к выходу. Ким перевел взгляд на собственный отведенный для нового удара кулак.

— Скотина, — сказал он уползающему Владу. — Из-за тебя опять кожу на костяшках ободрал. Уматывай домой и проспись. И не смей сюда баб своих вызывать. Будет очень плохо. А лишняя мясорубка нам сегодня совсем ни к чему.

— Сволочи! — крикнул Влад от двери. — Козлы долбаные! Да кто вам право дал?! Кто?!

— Убирайся! — рявкнул Ким.

Влад испуганно хлопнул дверью.

— Он меня замучил, — признался Ким, возвращаясь на свое место. — Налейте, мужики.

Потом они очень долго и смело пили. Антону было за славными Витязями не угнаться, да к тому же первач в силу своего отвратного качества не шел даже под закуску, и поэтому после пятого стакана Антон только успел добежать до туалета и четверть часа просидел там, корчась от безудержной рвоты. Вернулся он несколько протрезвевшим с взлохмаченной шевелюрой и мокрым лицом. Больше к своему стакану он не притронулся, с вымученной улыбкой сидел, наблюдая, как хмелеют, напиваясь, Витязи. Как все творческие люди, пили они поболее лошадей, и Филу очень скоро пришлось одну за другой выставить на стол четыре совершенно необъятные бутыли.

Ким впал в оцепенение. И так сидел с полчаса, а потом вдруг бодро хлопнул два стакана первача и полез плакаться Антону в жилетку. Заплетающимся языком он говорил что-то о том, каким хорошим товарищем был Черномор, как все с ним было просто и понятно. И прежде всего — он никогда не врал. А тут обманул. Обманул своих лучших друзей. Говорил, что не умру, не имею права умереть, пока Муравья не сковырнем, а умер! И больше нет его и не будет! Потом Ким вспомнил о своей недавней стычке с Владом. «Где эти бабы?! — заорал он, вскочив. — Отстоим „Чуму“. В руках у него появился пистолет-пулемет „узи“, и он без предупреждения открыл беглый огонь в потолок над головами присутствующих. Витязи, разбрасывая предметы интерьера, повскакивали, похватались за оружие; напуганный Фил водрузил на стойку крупнокалиберный пулемет. Потом спохватились, отняли у Кима пистолет, сказали: „Уймись, дружище!“, и все на том, вроде бы, успокоилось. Ким же, рыдая, как ребенок, ткнулся лицом в стол. „Мама! Мама! — вскрикивал он. — Хочу домой, мама!“.

Последние часы застолья Антон запомнил смутно. Кто-то громко и над самым ухом спорил с Филом; кто-то грохнул об пол едва початую бутыль, и она разлетелась тысячей осколков; кто-то нагрубил Игину, и тот в ярости вскочил на стол и принялся махать длинным острым клинком, разбрасывая ногами тарелки. Но одно Антон запомнил хорошо. Хотя так и не смог установить, с чем оно связано: то ли с подступающей к горло тошнотой при виде опрокидываемых стаканов, то ли с обострившимся сегодня ощущением «чужаковатости». Но с того момента, как Ким вышвырнул из «Чумы» Влада и все время, пока продолжались поминки, Антона не покидало липкое чувство омерзения, почти гадливости, какое бывает, если идешь по цветущему лугу, вполне радуешься жизни и доброму дню, и вдруг ногой по рассеянности, подняв в воздух стайку хлопотливых мух, въезжаешь в коровью лепешку, подсохшую кое-где, но в целом еще мягкую и пахучую. И опьянение не помогло Антону избавиться от этого чувства, и только глубокий сон, одолевший его, когда Антон ушел из-за стола и прилег на стоявший в углу диванчик, этот сон сумел притушить, утопить омерзение в мутной и темной своей глубине.

Утром, тронув за плечо, Антона разбудил Ким.

— Пошли, — зевая, сказал он.

Антон встал.

Витязи вповалку спали на полу, наглядно демонстрируя собой пресловутое «стихийное начало». Кто-то громко храпел.

«Как их все-таки много, — отстраненно подумал Антон. — Тридцать три — много».

Вслед за Кимом он пошел к выходу, так ни с кем и не попрощавшись…

>

Итак, развязка близка.

Проницательный читатель, без сомнения, догадался уже, чем и как закончится настоящая повесть. К этому все шло, именно в этом направлении с подачи Автора двигался, разгоняясь, сюжет. Поэтому не будем более испытывать ваше терпение, объявим 

> 

Дракон: Страшно вам?

Ланцелот: Нет.

Дракон: Вранье, вранье. Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.

Ланцелот: И все-таки они люди. 

На выходе из «Чумы» их ослепили яркие вспышки.

— Что это? — Ким заслонился рукой.

Ответ на его вопрос отыскался быстро. Их окружила бурно жестикулирующая, непрерывно вопящая, ощетинившаяся микрофонами толпа. Репортеры.

— Господин Витязь, — тут же на передний план вылезла вульгарно раскрашенная рыжая девица, от которой на километр несло профессионально-наглым напором, — что бы вы могли сказать по поводу перестройки абортариев Пеллюсидара с целью увеличения их пропускной способности?

— Э-э, — растерялся Ким, все еще плохо соображающий с похмелья, — вообще-то, я противник абортов…

— Вы противник абортов по идейным соображениям?

На этот вопрос рыжей девицы Ким ответить не успел, потому как ее несколько оттерли, и теперь вопросы задавал плюгавый коротышка в пиджаке самых невероятных расцветок.

— Гражданин Витязь! — завопил он фальцетом так, что у рядом стоявшего Антона заложило в ушах. — Почему до сих пор! Вами! Не решена! Проблема! Подконтрольности! Органов! Исполнительной! Власти! До каких пор! Мы будем терпеть! Взяточников! От ЕЕЕ!

— А я-то здесь при чем? — удивился Ким. — Я в Единство никогда не вступал. И не вступлю.

— Ваша власть! Всем приелась! Гражданин Витязь! — заявил коротышка, словно плюнул, и исчез с арены блиц-опроса.

Его место занял высокий лохматый парень в протертых на коленях джинсах и в майке навыпуск, обвешанный фотоаппаратами с ног до головы. Парень непрерывно что-то жевал, поэтому был слегка невнятен.

— Дружбан, — сказал он Киму в свойской манере, — пара вопросов для журнала «Масс-культ». Как ты усекаешь по натуре? И в приколе мастать горазд?

— К-хм, — кашлянул Ким, вроде бы даже и польщенный вниманием творческой интеллигенции Пеллюсидара. — Клёво усекаю. Но вот в приколе пока не рубим: парша заедает.

Парня сменил страдающий одышкой толстяк в хотя и строгого покроя, но засаленном до чрезвычайности костюме. Вокруг шеи толстяка был повязан красный пионерский галстук.

— Товарищ Витязь, — обратился он к Киму низким рокочущим басом. — Будет ли сегодня до двенадцати подписан указ о применении чрезвычайных мер по отношению к фашиствующим элементам и группам элементов нашего города?

Киму наконец все это надоело.

— А ну дайте пройти! — рявкнул он и, выставив плечо, двинулся сквозь толпу к своему автомобилю.

Антон, недоумевая, последовал за ним.

Однако это было еще не все. Сразу за толпой репортеров на них с Кимом налетела стайка длинноногих загорелых и весьма симпатичных девушек с букетами цветов в руках.

— Да здравствуют наши освободители! — провозгласил многократно усиленный динамиками голос, и тут же рядом расположившийся оркестр бодро сыграл туш. — Да здравствуют наши славные Витязи! Ура-а!

Кима и Антона забросали цветами и осыпали поцелуями, после чего в кадре появился некий прилизанный, скользкий по виду тип при галстучке и хороших манерах. Он долго жал Витязю руку и, наверное, даже облобызал бы его, если бы Ким вовремя не отстранился.

— Как представитель городской администрации и ЕЕЕ я рад засвидетельствовать вам, дорогой друг, свое уважение, почитание и благодарность за то нелегкое, но святое дело, которое вы и ваши коллеги приняли на свои плечи. Мы готовы оказать вам всемерное содействие в реализации любых ваших проектов, замыслов, программ.

— Может, и Муравья сюда доставите? — с нехорошей усмешкой поинтересовался Ким, отнимая руку.

— Муравей? — разыграл удивление представитель городской администрации. — А кто это?

— Все ясно, — подытожил Ким. — Пошли, Антон. Очередная показуха.

— Но может быть все-таки вы согласитесь принять участие в консультативных слушаниях ЦК ЕЕЕ по вопросам урегулирования?

— Не до грибов! — отрезал Ким, усаживаясь в машину.

Тут как раз хлопнула дверь, на пороге в «Чуму» появился Витязь Иннокентий, и внимание публики мгновенно переключилось на него: снова засверкали фотовспышки, побежали девушки, заиграл оркестр.

— Не понимаю, — пробормотал Ким, когда они отмотали километр по проспекту, — с чего бы это вдруг такое всеобщее признание? Девицы эти, цветы, репортеры?..

— Награда нашла героя, — шутливо предположил Антон.

— Как же, нашла… — Ким покусал губу. — Не понимаю… Может, в рамках нового курса? Но тогда сегодняшний Муравей должен хорошо знать нас. И по меньшей мере, бояться.

— Или уважать.

— Вряд ли. С чего бы ему нас уважать? Хотя если Фил Муравьем заделается… — Ким рассмеялся на это свое гипотетическое допущение.

— А что подсказывает меч?

Ким наклонил голову, прищурился.

— Зудит как-то непонятно… — сказал он. — У меня такое было однажды. Опохмелиться надо, вот что.

Антон так и не уловил, в связи с чем Ким высказал желание опохмелиться: то ли в надежде устранить «зуд» меча, то ли из общих соображений улучшения состояния организма.

На улицах сегодня было полно торговых палаток — еще одна примета нового курса; в одном месте они вообще перегородили проезд, и Киму пришлось приложить все свое водительское умение, чтобы объехать их и, не дай бог, кого-нибудь не задеть. При этом он непрерывно чертыхался и ворчал в том смысле, что Муравью не плохо было бы сначала продумать экономическую политику: на фига спрашивается эти дурные палатки, когда полно магазинов?

— Это нам знакомо, — высказал особое мнение Антон. — Дело, Ким, в том, что палатки в отличие от магазинов более остро реагируют на спрос и позволяют получить в отдельно взятый момент максимально возможную прибыль.

— Ну-ну, — изрек Ким скептически. — У вас что, на Земле, то же самое?

— В общем, к этому идет, — признался Антон.

Они помолчали. Миновали, притормозив у светофора, перекресток и ярмарку-распродажу по левую руку.

— Скажи, Ким, — обратился к Витязю Антон, — а почему ты отверг предложение того типа?

— Какого типа?

— Ну, представителя этого от ЕЕЕ и администрации?

— А почему я должен был его не отвергнуть?

— Но ведь это реальная возможность участвовать в решении политических и экономических проблем Пеллюсидара.

— Меня, знаешь ли, мало интересуют политические и экономические проблемы. Вспомни, о чем тебе Черномор рассказывал. Людей надо менять. Здесь наша главная проблема, — он, сняв правую руку с руля, постучал себя пальцем по лбу. — А согласившись быть на побегушках у власти, грыжу только себе наживешь и все… А че-ерт!

Ким резко затормозил. Торговых палаток здесь тоже хватало, только причиной внезапной остановки были не они. Выше по проспекту велись ремонтные работы. Причем, настолько широкомасштабные, что проехать далее не представлялось никакой возможности.

— Смотри-ка, — удивился Ким. — Метро восстанавливают! Сегодняшний Муравей совсем сбрендил.

Антон почувствовал смутное беспокойство. Что-то ему напоминали предпринятые с утра действия Муравья: приглашение Витязям участвовать в Большой Политике, палатки эти торговые, теперь — капитальный ремонт метрополитена.

«Может, это я Муравей? — пришла Антону в голову сумасбродная мысль. — Да нет, ерунда. Многомиллионный город — вероятность нулевая».

— А скажи мне, Антон, — повернулся к нему Ким, — в палатках слабоалкогольные напитки продаются?

— Должны, по теории.

— Ну тогда пошли, посмотрим.

Ким запахнул плащ, и они вылезли из автомобиля. Направились в сторону копошащихся за забором у входа в метро рабочих. Беспокойство Антона не прошло, а только усилилось. Он оглянулся на Кима. Тот остановился у палатки, покупая пиво. Потом нагнал, подавая Антону бутылку и на ходу прикладываясь к своей. Антон принял пиво с благодарностью, отхлебнул. Сразу полегчало.

Они дошли до самой станции метро и остановились, расслабленно наблюдая через отверстие в заборе, как ползает в грязи, взревывая двигателем, желтый бульдозер; как бегает и кричит истошно, словно его режут по живому, прораб; как метростроевцы в грязных робах выкладывают площадку перед станцией новенькими мраморными плитами.

В этот самый момент Антон услышал низкий вибрирующий звук. При том создавалось ощущение, что звук этот распространяется не с помощью банальных акустических волн, а на каком-то ином уровне, который не способны были перекрыть ни рев бульдозера, ни крики прораба. Антон посмотрел на Кима. Тот, по-видимому, тоже услышал звук. Наклонил голову, очень медленно присел, поставил свое пиво на асфальт, затем так же медленно выпрямился и стал расстегивать пуговицы на плаще. Еще через мгновение меч был в его руках. Вдоль обоюдоострого полированного клинка скользнула голубая искра. Антон отпрянул.

Ким поводил мечом: справа налево, потом — слева направо. Словно антенну настраивал. Потом, сперто придыхая, сказал:

— Антон, друг мой, иди-ка сюда.

— Зачем? — Антон на всякий случай отступил еще на один шаг; его беспокойство грозило перерасти в панику.

— Подойди. Чего ты боишься?

И тут Ким прыгнул вперед. На Антона.

Это произошло настолько внезапно, что ни испугаться по-настоящему, ни что-то понять Антон просто не успел. Но единственное действие, которое он мог предпринять в этой ситуации, Антону таки далось. На чистом инстинкте. Он запустил бутылкой Киму в лицо. Потом развернулся и сквозь дыру в заборе выскочил на стройплощадку.

— Стой!!! — страшным голосом закричал Ким. — Стой!!!

— Куда, мать твою?! — присоединился к нему прораб.

Но Антон ничего этого не слышал. Он бежал к станции, а в голове его билась, как в клетке, одна-единственная мысль: «Я Муравей! Я Муравей! Я — Муравей!».

Он ворвался в вестибюль. Здесь тоже возились рабочие, но задержать его они не могли, и он бросился прямо к эскалаторам. На этой станции все три эскалатора работали на спуск, и это было спасение. Перепрыгивая сразу через две-три ступеньки Антон побежал вниз.

— Стой же!!! Стой, ублюдок! — услышал он за спиной голос Кима и прибавил ходу.

«Он меня убьет, — понял Антон. — Догонит и убьет. Он в хорошей спортивной форме. Догонит и убьет. Потому что я Муравей. Я — Муравей! Догонит и убьет! Хоть бы остановил его кто-нибудь!»

В тот же момент наверху что-то взорвалось. Воздушной волной Антона подхватило, и последние метры до платформы он пролетел, практически не касаясь ступенек. Шрапнелью свистнули осколки. Антон едва устоял на ногах. Обернулся. Эскалатор, по которому он спускался, замер. Вниз по ступеням скатился меч. Но это был еще не конец.