Война по понедельникам (сборник)

— Хотеть-то вы может и хотите, — не унимался Голос. — Да только не выйдет у вас ничего. А все нормальные…

— Выйдет! — порешили в один голос динозавры. — Скажи только как…

— Ну ладно, — смилостивился Голос. — Помогу по дружбе и из общей солидарности. Для начала необходимо провести парочку реформ.

— А без реформ нельзя? — испугались динозавры.

— Без реформ только кошки родятся, — сурово заявил Голос. — Но если хотите, то пусть родятся и дальше. А все…

— Мы за реформы, — быстро согласились динозавры.

Здесь нужно отметить, что согласились далеко не все. И в пропитанном душными испарениями воздухе юрского периода запахло гражданской войной.

— Кто это тут за реформы? — приподнял голову TyRex. — Я вам сейчас покажу «реформы»! — добавил он, оскаливая страшные королевские клыки.

Часть реформаторов немедленно убоялась и дала отступного. Но другим уж очень хотелось завоевать Вселенную, да и TyRex Тринадцатый им за последний миллион лет изрядно надоел. Решили они организовать путч. И вдохновитель тут же нашелся — тот самый игуанодон, что приемник транзисторный изобрел в свое время; понимал, хитроумный, что теперь при победе консерваторов ему изобретения этого не простят, а первого же схрумкают вместе с костями. Собрались путчисты как-то в юрском болоте, сидят, лелеют замыслы, а Голос-С-Неба их подзуживает:

— Давайте, ребята. Пора менять уклад. С аграрным государством Вселенную не особо завоюешь.

Путчисты с мыслью этой соглашались, но в открытый поход против королевского ящера выступить побаивались. Ведь за него там вся королевская родня, а как известно, страшнее TyRex'а зверя нет, особенно когда его много. Но думали-думали, как победить его, если не в открытой схватке, то хитростью, и наконец придумали. Голос-С-Неба подсказал.

А сделали так. Послали к Тринадцатому парламентером птеронодона крылатого, сказали, чтобы передал следующее: мол, мы, реформаторы, одумались, вспомнили, как хорошо нам жилось-существовалось на зависть млекопитающим и захотели вот вернуться в лоно любимой аграрной монархии, а потому просим амнистии.

И представьте, поверил им TyRex. Потому как приемник свой разбил в первый же день бунта и ничего о коварном замысле не знал. Да и вообще, наверное, полагал по наивности своей королевской, что реформы реформами, а в натуре динозавров заложено стремление к стабильности и неизменности. Поиграли детишки, а теперь вот одумались. Расчувствовался TyRex и решил всех простить. Пригласил к себе заговорщиков, а те только того и ждали.

Первым амнистировался игуанодон. Но вместо того, чтобы встать на колени и склонить голову, вдруг как крикнет соратникам:

— Долой юру, наше темное прошлое; да здравствует меловой период, наше светлое будущее!

А был это сигнал. Бросились путчисты на TyRex'а и мигом разорвали в кровавые клочья. Так наступила новая эра.

Игуанодона избрали Iguanodon'ом Первым, Генеральным Завоевателем Вселенной. Избрали и стали жить себе существовать дальше, ожидая руководящих указаний.

Игуанодон, не мудрствуя лукаво, обратился за советом к Голосу.

— Ну что ж, — сказал Голос-С-Неба, — поздравляю. Но для завоевания Вселенной необходимо две вещи: космодвор и спутник. Ни того, ни другого у вас нет. Значит, нужно создать. Ты с этим согласен?

— Конечно, — отвечал Iguanodon Первый. — Для этого мы здесь и собрались.

— Для начала, — заявил Голос-С-Неба, — необходимо провести индустриализацию, создать соответственно тяжелую промышленность, химотрасли, разработки полезных ископаемых, энергоемкие производства. Вперед, ребята!

Поднапряглись динозавры. Кое-кого, вспоминающего с ностальгией прошлые юрские времена, загнали на рудники. Справились.

— Теперь что? — вопрошал игуанодон у Голоса.

— Теперь можно и космодвор строить, — порадовал Голос. — Смотри-ка сколько у вас полей неровных, необработанных. Заасфальтировать все поля.

Заасфальтировали поля. И быстро так. Хоть трава не расти. Сделали космодвор.

А потом пошло-поехало. Задымили трубы, побежали конвейеры, заурчали насосы, завертелись турбины. Хоть сейчас проверяй: нет аграрной монархии — есть индустриализированная республика. Особо упирал Голос на качества создаваемого спутника. Поучал:

— Вселенную завоевать не так-то просто. Спутник должен быть особенный. Чтобы все во Вселенной поняли, не какие-нибудь там рептилии о себе заявляют, о правах своих напоминают, а самые настоящие динозавры из мелового периода — не шутки пришли шутить.

Динозавры были согласны. Не шутки они собирались шутить.

— Потому, — говорил Голос, — надо бы спутник золотом начинить. Чтобы каждая схема сияла. Жемчугом, бриллиантами инкрустировать. Платины и урана добавить. Иридия и палладия припаять. То-то будет хорошо, то-то все нормальные люди удивятся.

Поднажали динозавры, отказались от удобств и выходных по субботам-воскресеньям, справились. Создали спутник — чудо настоящее, а не спутник. Золотом, бриллиантами сияет, ураном и палладием набит под самое горлышко, стоит себе посреди полей заасфальтированных космодвора, отсвечивает — гордость, а не спутник, ждет старта, чтоб завоевать собой Вселенную. Радуются динозавры победе своей над косной материей. Ну и что, что надорвались и померли на работах брахиозавры и прочие родственники ниспровергнутого TyRex'а, зато горючки и окислителя в спутнике хоть отбавляй; ну и что, что остались без средств к существованию в результате осушения болот и асфальтирования полей зауролофы, анатозавры, орнитомимы, уранозавры и все остальные прочие — зато Вселенная скоро будет у их ног, и ровное черное покрытие космодвора тому прямое подтверждение.

И пришло время выбирать космонавта, первого, так сказать, завоевателя. Тут уж динозавры не колебались и совета у Голоса не испрашивали: ясно же — вот он, Igunadon Первый, зачинатель и организатор, вождь и отец родной — кому как не ему ступать в авангарде завоевания Вселенной? Млекопитающим, заметим, на зависть.

Голос, впрочем, этот выбор поддержал:

— Как же, — говорит. — Давайте. С корешком наконец своим познакомлюсь. Воочию.

Это был Праздник. С самой что ни на есть большой буквы. На космодворе собрались все динозавры. Из тех, что остались к тому времени в живых. Приползли, прилетели, притопали, причапали, прикандехали. С лозунгами, с транспарантами, с песнями и плясками. Собрались живописно беспорядочными группами. Ждут.

Откровенно говоря, игуанодону не шибко-то хотелось в авангарде выступать. Но делать нечего: назвался, как говорится, компсогнатом — полезай в спутник. Пришлось лезть.

И как все хорошо удалось. Старт — без сучка и задоринки, и двигатели, и связь, и система жизнеобеспечения — все в норме, работает, как часы. На зависть млекопитающим. Выбрался спутник на орбиту, а динозавры прильнули к своим транзисторным приемникам, чтобы в курсе быть, как там завоевание Вселенной происходит. Слушают — ничего не понимают. Вместо победных реляций, какое-то невнятное бормотание. И звуки, словно кто-то у кого-то чего-то отбирает. И тут только отчаянный крик игуанодона:

— Украли!

И тишина гробовая. Взволновались динозавры. Что там такое на орбите происходит? Окликают игуанодона, а тот молчит. Вместо него Голос ответил.

— Ну что, ребята, молодцы вы, — сказал Голос-С-Неба, и его слова немедленно оказались записаны на скрижали истории. — Хороший спутник построили. С таким действительно не стыдно Вселенную идти завоевывать. Только вот мне он надобен для других целей. Потому говорю вам: спасибо и до новых встреч. Дерзайте дальше.

И пропал Голос. И только песни атмосферных помех наполняли отныне собой эфир.

Тут-то и поняли динозавры, как жестоко обманул их Голос-С-Неба. Поняли, но было уже поздно. Оглянулись вокруг динозавры. Нет ни спутника, ни TyRex'а, ни Iguanodon'а, ни болот любимых, ни полей; даже млекопитающие, которым на зависть, куда-то попрятались. Один космодвор заасфальтированный от горизонта до горизонта, а еще — выжженное пятно после старта осталось. Огорчились динозавры. И вымерли.

А игуанодона до сих пор, говорят, увидеть можно. Если есть у вас под рукой достаточно мощный телескоп. Так и кружит он, первопроходец, по геоцентрической орбите, выброшенный в пустоту мощной рукой, так и плывет от столетия к столетию, от эпохе к эпохе. И хвост его тянется за ним, подобно шлейфу кометы — одной из тех, искристо сияющих, загадочных и неповторимых, что залетают к нам иногда из прозрачной ледяной дали… 

— Как сказочка? — спросил Игин.

— А где мораль? — спросил Антон.

— Моралей тут несколько, — заявил Игин, поднимая вверх указательный палец. — Какая из них вас интересует?

— Главная, естественно.

— Главная, — ответил за Игина задорный парень Роб, — хватай, что плохо лежит. У них там на космодворе такой бардак — взглянуть приятно. Страшное дело — что-нибудь не стащить. Сам на днях элерон у них увел.

— Зачем тебе элерон? — удивился Игин.

— Так… — уклончиво отвечал Роб. — Вещь в хозяйстве полезная. Они там все равно штабелями валяются. Вот и унес, чтобы не валялись.

— Какой ты у меня смелый! — восхитилась звезда «Пленительного» Алина. — Там же охрана. И эти… велоцирапторы с когтями.

— Ага, — согласился задорно парень Роб. — Там и забор есть. А в заборе, как и полагается, дыра. Специально для млекопитающих, грызунов-несунов.

Подошел Ким, принес пиво и свежие газеты. Поставил одну литровую кружку перед Антоном, занял свободный стул справа от Игина, развернул газету, но читать не стал, спросил у Антона со значением:

— Ну как?

Антон отхлебнул из кружки. Пиво было более чем.

— Высшей категории, — в тон Киму отвечал он.

Тут Антон заметил, что до сих пор молчавший Влад смотрит на него сквозь захватанные линзы очков. Антон поерзал, вновь стесненный чужим вниманием.

— Динозавры, — проговорил Влад. — Животные. Что вы к ним привязались? Животные — святые создания по сравнению с людьми. Если они время от времени повторяют наши ошибки — это значит, так мы их приручили. Сами по себе они совершенно невинны. А вот люди, человеки, эти твари, кроме омерзения, ничего другого вызывать не могут.

«Старая песня, — подумал предубежденно Антон. — Сколько раз ее слышал».

— Средоточие зла, воплощение всего самого темного, что сокрыто в Природе…

— Ошибка эволюции, вырождение органической материи, — продолжил список Антон. — Уже знакомо. И сразу потому хочется возразить вам, Влад. Человек как-никак — существо все же разумное…

— Разумное?! — вскричал маленький мизантроп. — Вот он, главный аргумент «пупов» Вселенной. Разум, скажу я вам, — это тоненькая мономолекулярная пленочка с радужными разводами пустых фантазий и взрывоопасного эгоцентризма. А вот что сокрыто под этой пленочкой? Легко, между нами говоря, проверить!

— Так и легко? — усомнился Антон.

Влад взял со стола грязную салфетку, извлек огрызок карандаша, быстро что-то нарисовал и передал салфетку Антону. Там нарисована была следующая фигура: 

— Тест, в некотором роде. Чем бы вы дополнили этот рисунок?

Антон понял и улыбнулся.

— У нас в школе, — сказал он, — биологичка подобные штуки называла «проверкой на вшивость».

— Вот! — вскричал Влад победно. — Что нам и требовалось доказать. Все точно так же улыбаются. Всем одно и то же приходит в голову. Мужчинам, женщинам, юнцам — безразлично. Будто ничего, кроме этого предмета, и в мире нет. Не проверка на вшивость, скажу я вам, — проверка на разумность!

— А как вы, Влад, в свою очередь эту фигуру дополнили бы? — поинтересовался Антон.

На полминуты Влад замолчал.

— Совершенно аналогичным образом, — признался он наконец. — Но в этом-то и суть, еще одно подтверждение. Я — человек, я не исключение. А исключений среди человеков не бывает, только та или иная степень испорченности; нет среди людей святых. А то придумали, насочиняли. Цитируют классиков к месту и без места: «Человек — это звучит гордо»… Ошибались классики! Красивыми фразами понапрасну разбрасывались. Не та тема, не тот предмет для серьезного обсуждения. Может быть, с высокой трибуны «человек» и звучит гордо, а что вы скажете насчет коммунальной квартиры, где один человек, который, без сомнения, звучит гордо, подсыпает битое стекло в суп другому человеку, который тоже, между прочим, звучит гордо, и где замочная скважина — любимое место культурного отдыха трудящихся?

«Эк сказанул», — подумал Антон с восхищением.

Ему нравились подобные лихо закрученные высказывания.

— Верно треплешься, — поддержал вдруг Влада задорный парень Роб. — Все очень точно. Только ты вот ненавидишь, да критикуешь, а выход нужно искать!

— Какой еще выход? — Влад брюзгливо поморщился.

— Простой выход, — Роб обернулся к Алине и подмигнул ей. — Чистить надо! Генофонд чистить от «вшивых». Не убивать, конечно. Принудительная стерилизация — вот выход…

Антона передернуло. Подобного он стерпеть не мог и уже хотел было высказаться в том смысле, что уж не вы ли, уважаемый Роб, беретесь точно нам указать, кто «вшивый», а кто нет, и кому будет дозволено плодиться-размножаться, а кому нет; и если да, то на основании каких данных вы будете принимать решение? Уж не на основании ли таких вот дурацких тестов? Но помешал Антону Ким. Он засмеялся и сказал, погрозив задорному парню пальцем:

— У-у, белокурая бестия. Не слушай его, Антон. Он так вовсе не думает.

— Зачем же тогда говорит? — проворчал Антон.

— Да, ляпнет бывает, чтобы чью-нибудь идею с ходу опошлить, а так в общем-то парнишка правильный.

— Вот, перебивают, сказать слова не дают, — наигранно возмутился Роб. — Нет у нас еще культуры дискуссий.

— И не будет, — насмешливо отвечал Ким, снова погрозив ему пальцем.

— Но выход же должен быть какой-то, — задумался Антон. — Выход всегда должен быть.

— Безусловно, — согласился Ким. — И выход этот — свобода.

— Почти готов с вами, Витязи, согласиться, — вставил Влад. — Один только вопрос остается открытым, и человеки, звучащие гордо, ответа на него пока не дали.

— Какой же? — Ким взглянул на Влада с любопытством.

— Что есть свобода?..

В ПОИСКАХ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ (Фрагмент третий) 

Валентин обернулся.

Ощущение постороннего присутствия немедленно исчезло. Кануло в черную болотную жижу.

Валентин рукавом отер со лба пот, отмахнулся от комарья. Нет, кто-то здесь все-таки был, прятался невдалеке, наблюдая за одиноким путником. Валентин умел доверять собственному чутью. И еще он научился с большой долей вероятности определять природу опасности — от кого она может исходить: от человека или зверя. Но сейчас почему-то не сумел уверенно сказать. Значит, другое это. Чужое?

Замельтешили, засуетились панические мыслишки.

— Спокойно! — громко, во весь голос, отпугивая собственный страх, произнес Валентин. — Не паникуй!

Он пошел медленнее, прощупывая болото длинным шестом. Под ногами чавкало. И снова затылком почувствовал чужой, со стороны, взгляд.

— Плевать! — объявил Валентин болоту. — Плевать я на вас хотел! С высокой колокольни.

Он не должен был более задерживаться, потому что рассчитывал пересечь к утру шоссе и выйти к озеру.

Луна висела над лесом прямо по курсу движения. Болото хорошо просматривалось. Орали лягушки. Время от времени Валентин бросал быстрый взгляд на лунный диск. Искаженное болью женское лицо виделось ему в темных пятнах морей на ярко-желтом фоне, как многим и многим до него, однако восемь месяцев назад там появилось еще кое-что — серебристый прямоугольник — маленький, но все-таки хорошо с Земли различимый. Клеймо Пришествия.

Послышался шорох. Именно шорох — подобный шороху листьев под ветром. И сразу замолчали лягушки, беспорядочным роем отнесло в сторону комаров.

«Ох не нравится мне это», — подумал Валентин, выбираясь наконец на сухое место.

Здесь он отбросил шест в сторону, зашагал быстрее. Однако шорох не отставал.

Валентину представилось, что вот идет он в лунном свете, а по пятам крадется нечто, способное принимать любую форму; катится за ним, постепенно нагоняя, оборачиваясь то болотной жижей, то рядом кочек, то серым в сумраке мхом, замирает в обманчивой неподвижности, когда Валентин глянет в его сторону, и снова продолжает свой шелестящий бег. И вот это нечто настигает, и нет нужды ему теперь маскироваться; оно встает дыбом над болотом, отращивает зубастую пасть и совершает последний бросок.

И словно в подтверждение худших опасений, шорох сделался громче. И оттого Валентин по-настоящему испугался. В который раз он оглянулся через плечо, и ему показалось, что он успел заметить краем глаза движение, мгновенно прекратившееся.

«Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот».

И тогда Валентин побежал.

Бежать в сапогах, с рюкзаком и карабином, было тяжело, но Валентин сознавал, что вряд ли сумеет теперь заставить себя перейти на шаг. Он бежал.

Он бежал через лес. Проламывался сквозь кустарник, уворачивался от веток. Здесь он думал об одном: только бы не споткнуться. И он закричал, когда пробираясь сквозь особенно густые заросли, потерял вдруг опору. Он провалился куда-то — сверху его всей тяжестью придавил рюкзак — и оказался на дне глубокой канавы, заполненной жидкой вонючей грязью. Вылезая из канавы, Валентин потерял сапог, но не заметил этого, выскочил неожиданно для себя на открытое и ярко освещенное место. Через секунду он опомнился, но было поздно. Единственное, что успел, — это упасть лицом вниз, и сейчас же воздух над ним с визгом прошила автоматная очередь.

Валентин оказался на шоссе, к которому с таким упорством шел. Он лежал, прижимаясь телом к холодному асфальту, и все планы его летели к черту. Потому как встретил он людей, а это часто бывало похуже, чем столкнуться нос к носу в ночной темноте с инопланетным чудовищем.

Перед тем, как упасть, Валентин успел разглядеть и запомнить стоявший поперек шоссе и ярко пылающий автомобиль, совсем близко — мертвеца, распростертого в луже крови, и нескольких живых — их фигуры четко вырисовывались на фоне догорающей машины.

Несколько минут назад здесь произошла трагедия. Живые обернулись на шум, который выдал Валентина, когда он, не разбирая дороги, слепо вырвался на шоссе, в руках его был карабин, и кто-то сразу дал очередь, повинуясь выработанному годами рефлексу.

Валентин чуть приподнялся на локтях и осторожно, пальцами, потянулся под куртку к спрятанной кобуре.

— Эй ты, чмо! — крикнули ему. — Не вздумай, блядь, рыпаться. Лежи как лежишь.

Валентин услышал шаги.

— Встал! — приказали ему, подойдя.

Валентин поднялся с асфальта, выпрямился.

— Снимай рюкзак. Руки за голову. Резвый, обыщи его.

«Резвый» — безусый мальчишка, стриженный наголо, с большим родимым пятном на щеке — подошел вплотную, умело обыскал. Нащупал, конечно, пистолет, передал оружие худосочному парню с высокомерным взглядом темных глаз, с некрасивым шрамом через лицо, облаченному в форму морского пехотинца. Все время, пока длилась процедура обыска, за спиной и справа стоял еще один, держал Валентина на прицеле. Был и четвертый, но близко не подошел. Валентин пригляделся и с удивлением понял, что это девушка, хотя и так же, как эти трое, наголо остриженная. В руках у нее был автомат, и в алом сумраке лицо ее казалось лицом хищника — хотя и чем-то очень напуганного хищника. Все они, кроме худосочного и высокомерного, были одеты в черные, плотно обтягивающие тело свитера и джинсы.

Высокомерный принял пистолет, секунду разглядывал его, потом сунул в сумку на боку. Валентин обратил внимание, что кисти рук у этого молодчика покрыты сложной татуировкой.

Резвый задумался, а потом рывком снял с Валентина куртку с плеч вниз и до пояса. Естественно, сразу обнаружилась метательная спица в специальном чехле за спиной. Резвый аккуратно снял спицу.

— Опытный, сука, — констатировал худосочный. — Из боевиков.

Теперь он разглядывал спицу.

— Что ж ты, опытный такой, делаешь глупости? Такие как ты не любят лишнего шума, особенно когда идут в одиночку…

Валентин молчал. Худосочный и высокомерный, конечно, прав: он совершил ошибку и получит за это девять граммов свинца в затылок. Одного только жаль — дойти до цели не успел.

И тут завизжала девица.

— Там! Там! Смотрите… Там!

С той стороны, откуда Валентин выскочил на шоссе, лезла на асфальт, стремительно и бесшумно разбухая, некая бесформенная чудовищных размеров масса.

— Водяной! — кричала девица. — Он разбудил Водяного!..

Парни застыли с искаженными побелевшими лицами. А Валентин, не дожидаясь продолжения, прыгнул вперед, сбил в канаву на противоположной стороне дороги стоявшего ближе остальных Резвого, втоптал его, прикладываясь и кулаками, в грязь. Под выстрелы и крики сверху стал сдирать автомат. Потом оставил мальчишку и быстро на четвереньках пополз по дну канавы подальше-подальше от этой стрельбы и криков, от бесформенного и бесшумного ужаса, убивающего людей… 

* * *

Обессиленный, Валентин проспал в лесу остаток ночи, а утром вышел к озеру.

Это было как раз то что нужно. Валентин разделся донага, шагнул в теплую чистую воду.

Над озером висел туман, белый и густой. Правее Валентин различил сквозь пелену смутные очертания каких-то развалин, гнилые деревянные сваи от сломанной пристани.

Он поплавал, фыркая и отплевываясь. Потом выбрался на берег и, стуча зубами, зябко поеживаясь (воздух оказался заметно холоднее озерной воды), прополоскал одежду. Выжал, развесил на ветках ближайшего дерева и стал бегать по берегу, размахивая руками, чтобы окончательно не замерзнуть. И все время старался держаться поближе к автомату, не спускал с него глаз.

Валентин обдумывал сложившееся положение. От снаряжения у него осталось несколько предметов: три намокших коробка спичек (полиэтилен порвался, в него проникла вода и грязь), механические часы на кожаном ремешке с маленьким встроенным компасом, две заряженные обоймы к пистолету ТТ, еще разная мелочь и пустая кобура — не густо. Все остальное осталось в рюкзаке на шоссе. В том числе и консервы.

«А пожрать бы сейчас не помешало», — подумал Валентин, сглатывая слюну.

Медленно, почти совсем не грея, выползло из-за леса сентябрьское солнце. Туман рассеялся, и Валентин увидел противоположный берег. Там тоже был лес, местами тронутый желтыми мазками осени. Появилась возможность подробнее изучить близлежащие развалины. Когда-то это был красивый кирпичный дом, но пришлось ему перенести большой пожар, и теперь стоял он, страшный и выгоревший. Рядом врастал в землю проржавевший остов легкового автомобиля.

Валентин вспомнил карту. Он давно потерял ее, но держал в голове всю до мельчайших подробностей.

Да, кажется, иду правильно. Теперь по берегу на юг, через карьер, через город, а там будет рукой подать. Даже не верится, что так близко…

Высохла одежда, высохли спички, аккуратно разложенные на большом камне. Валентин оделся и некоторое время скептически разглядывал свои босые ноги. Сапог не было, сапоги остались там же, где и рюкзак. Правый — в канаве по одну сторону шоссе, левый — в канаве по другую сторону. Теперь до сапог, как до Луны. Придется побегать босиком. Валентин вздохнул, перекинул ремень автомата через плечо и пошел по песочку, понадеявшись на всем известный случай. И случай, что самое интересное, не заставил себя долго ждать.

Где-то через полчаса Валентин вдруг услышал странный звук и остановился. Мягко пальцем перевел щеколду предохранителя на автомате. Берег здесь зарос спускающимися к воде ивами, и звук этот — плач, точно, обыкновенный плач! — доносился из-за ив. Валентин пригнулся и в три скачка добежал до деревьев, бесшумно, обдумывая каждое движение, преодолел заросли, замер, всматриваясь.

Валентин узнал его сразу. По стриженному затылку, по черному обтягивающему тощее угловатое тело свитеру. Резвый! Тот сидел на песке, плечи его над выпирающими лопатками вздрагивали. Резвый плакал.

Валентин шагнул на открытое место, выпрямился во весь рост.

— Резвый, — позвал он.

Паренек вскочил, оглянулся, застыл в неудобной позе, увидев наставленный автомат.

— Что скажешь? — спросил его Валентин весело.

— Ненавижу, — буркнул Резвый.

В глазах его блестели слезы, по лицу была размазана грязь, на левой скуле — ссадина.

— Это понятно, — Валентин усмехнулся. — Я удивился бы, ответь ты, что испытываешь ко мне нежную любовь. На «голубого» ты не похож, так что я тебе просто не поверил бы. Поэтому давай договоримся раз и навсегда: мы — враги, ты меня ненавидишь, я тебя… хм… аналогично. Но в данный момент у меня неоспоримое преимущество в лице нашего общего друга, автомата Калашникова, и по правилам я обязан тебя шлепнуть… Ого!

Отработанным движением паренек выхватил нож и метнул его в Валентина. Валентин едва успел уклониться.

— Круто, — признал он. — Не зря они тебя Резвым прозвали… Ладно! С тобой тут болтать у меня нет ни времени, ни желания, — Валентин отступил на четыре шага, не спуская с Резвого глаз, вытащил из ствола дерева застрявший нож. — Присядь-ка и сними ботинки. Понравились они мне: хорошие, крепкие, армейского образца — таким сносу не будет. Предлагаю по этой причине взаимовыгодный обмен: ты мне — ботинки, я тебе — жизнь. Подходит?

— Сучара е….., — сказал Резвый.

— Уймись, — посоветовал ему Валентин, демонстративно поигрывая ножом в свободной руке. — Целее будешь. Я ведь стрелять и ножи метать еще не разучился.

Резвый понуро сел на песок, начал стаскивать башмаки, швырнул их Валентину.

— Правильное решение, — одобрительно кивнул Валентин. — Жизнь дороже пошлых ботинок. И знаешь, чтобы я случайно не подумал, что ты решил сделку расторгнуть, оставайся пока на месте, так и сиди и, советую, не дергайся.

Валентин быстро обулся. Башмаки оказались на размер меньше, чем нужно, но зато были хорошо разношены.

— Ну пока, — сказал Валентин Резвому. — Передавай там привет своим друзьям.

Валентин повернулся и пошел вдоль берега. Резвый остался сидеть, глядя в песок. Валентин остановился, посмотрел на него, потом вздохнул и отправился дальше.

«Я его жалею, — подумал он. — Мне и в самом деле жалко их всех. Они меня в случае чего не пожалеют, а я их жалею. Выросших в новом мире, в этом хаосе, в страшном кровавом бардаке; не помнящих другого мира, знающих другой мир по неумелым рассказам выживших взрослых. А выжили-то разные, и в большинстве своем — типажи не слишком интеллигентные. Можно себе представить, о чем они способны порассказать молодым любознательным ребятам. И мне этих ребят жаль, потому что я помню другой, лучший, мир… Впрочем, еще вопрос, кто из нас счастливее. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…»

Кто-то нагонял Валентина, шел следом. Валентин обернулся. Метрах в тридцати нетвердой походкой вышагивал Резвый.

— Что тебе нужно?! — крикнул ему Валентин. — Мотай к своим. Жить надоело?

Парень молчал.

— Вот идиот, — произнес Валентин с чувством.

Он, оглядываясь, сделал несколько шагов. Резвый отставать не собирался.

«Вот прилип, — подумал Валентин, — что кусок лейкопластыря. Пугануть его, что ли?»

Валентин круто на ходу развернулся и направился к парню. Тот не отступил. Ждал, насупившись.

— Ну, — сказал Валентин, — как говаривали в Одессе, ты имеешь мне что сказать?.. Молчишь? Ну молчи, молчун. Слушай, а может ты чокнутый? Дубинушка, а?

Парень никак не отреагировал на оскорбление. Валентин плюнул зло и двинулся дальше.

«Ведь совсем недавно никакой проблемы не было, — думал он с ожесточением. — А теперь стал жалеть всех и вся в ущерб собственной безопасности. Удивительно, как ты еще протянул столько времени. Одно и остается — подтрунивать над собой…»

Через час они вошли в небольшую деревеньку, пустую и заброшенную. Все здесь было разворовано и разгромлено. И давно. Но сохранилось несколько яблонь; на ветках среди листвы и на земле в траве прятались созревшие яблоки. Валентин забрался в поросший крапивой садик, подобрал несколько штук. Пару жадно схрумкал на месте, не меньше десятка взял с собой, набил карманы. Резвый наблюдал за ним из-за полусгнившего забора голодными глазами. Валентин кинул ему несколько яблок. Паренек отвернулся и стал смотреть в сторону.

— Гордый, — отметил Валентин. — Морду бы сначала умыл, гордый!

Выбираясь из садика, Валентин заметил что-то желтое в траве под крапивой. Присмотрелся. Там лежал хорошо сохранившийся человеческий скелет в истлевшей одежде, обутый в тяжелые кирзовые сапоги. Валентин вытащил нож, срезал крапиву и попытался снять с мертвеца сапоги. Правая нога скелета при этом с хрустом переломилась в коленном суставе. Валентин все-таки освободил обувь, вытряхнул из сапог мусор, потом швырнул их Резвому, сказав:

— Натягивай. Помни мою доброту.

Резвый смотрел в сторону.

— Как хочешь.

Когда минут через пять Валентин обернулся, он увидел, что Резвый, прихрамывая, ковыляет позади в кирзовых сапогах. «Новые сапоги всегда жмут», — подумал Валентин и улыбнулся. В руках Резвый держал по яблоку, откусывал от них прямо на ходу, но, заметив внимание Валентина, отбросил огрызки в сторону. Карманы штанов у Резвого оттопыривались.

Ближе к вечеру Валентин подстрелил кролика. Получилось случайно. Они с Резвым вошли в лес, и там прямо из-под ног выскочил вдруг ушастый серый клубок. Валентин выстрелил одиночным навскидку, и пуля перехватила кролика в прыжке, бросила его на траву. Валентин поднял дергающееся истекающее кровью тельце за заднюю лапу:

— Вот и ужин.

Еще через полчаса Валентин решил сделать привал. Он выбрал овражек посуше, осмотрел его, очистил на дне площадку, развел костер из веток валежника. Сделал вертел, выпотрошил и прокоптил кролика. Резвый все это время сидел наверху, на краю овражка, грыз яблоки.

— Слезай сюда, — предложил ему Валентин, — или убирайся. Ты меня демаскируешь.

Паренек спустился вниз. В это время Валентин снял кролика с вертела и ножом разделил тушку на две половины.

— Жрать будешь? — спросил он, протягивая Резвому на листе лопуха прокопченную и горячую кроличью половину. — Без соли, к сожалению. И без специй.