Темный ученик - Дары мертвых богов

      — Это твои родители, — сказал Наставник без предисловий, ответив на вопрос, который Рис не задал. — А это твой младший брат Ллеу.

Глава 4

      Рис спокойно посмотрел на них.
      — Отец, матушка, — произнес он вежливо. — Ллеу, — и снова поклонился.
      Его отца звали Петаром, а мать — Брандвин. Братец Ллеу был совсем маленьким, когда Рис покинул родной дом.
      Лицо отца вспыхнуло от гнева.
      — После пятнадцати лет это все, что ты можешь сказать своим родителям?!
      — Тише, Петар, — мягко произнесла мать, положив ладонь на руку мужа. — Что должен сказать Рис? Ведь мы для него чужие.
      Женщина смущенно улыбнулась сыну. Она выглядела очень усталой и растерянной после долгого пути и трудностей, доставленных путешествием в поисках сына, которого едва помнила и никогда не понимала.
      Брэн, первенец, был любимцем Брандвин; младшенького, Ллеу, она всегда баловала, а вот Рис, средний, совсем не походил на них. Он был очень тихим, не таким, как обычные дети, и внешне тоже сильно отличался: темные глаза, черные волосы и худощавое телосложение — полная противоположность светловолосым ширококостным братьям.
      Отец посмотрел на сына из-под сдвинутых бровей, но Рис спокойно встретил его взгляд, и тот отвел глаза. Волосы Петара Каменотеса сейчас были седыми, но в молодости он был белокурым. Откровенно говоря, Петар никогда не чувствовал себя уверенным насчет Риса. Он обожал жену, но в душе с самого начала угнездилось подозрение, что этот мальчик, который так сильно отличался от двух других, — не его сын. Рис походил на мать и ее родню — все его дядья были смуглыми и стройными, а от отца мальчику не досталось ни единой черты. Но, несмотря на все это, Брандвин не смогла полюбить ребенка, который редко разговаривал и никогда не смеялся.
      Рис не держал зла на родителей — он всегда все понимал — и теперь терпеливо ждал, пока те объяснят причину своего визита. Наставник молчал, считая, что уже сказал все необходимое. Брандвин обеспокоенно посмотрела на мужа, который заметно нервничал. Тишина становилась тягостной, по крайней мере, для посетителей; монахи же иногда проводили целые дни не говоря ни слова, и поэтому ни Наставника, ни Риса тишина не угнетала. Наконец младший брат прервал затянувшуюся паузу.
      — Они хотят поговорить обо мне, Рис, — произнес Ллеу чересчур фамильярным тоном, что показалось очень неприятным. — Но они не могут этого сделать, пока я здесь. Поэтому я пойду пройдусь. С твоего позволения, конечно, — добавил он с усмешкой, повернувшись к Наставнику. — Не думаю, что у вас здесь есть что прятать. Вряд ли у вашего Жучиного Бога найдется для меня стакан гномьей водки.
      — Ллеу! — возмущенно воскликнул Петар, краснея.
      — Думаю, что нет. — Ллеу подмигнул Рису и, не спеша, вышел из библиотеки, насвистывая непристойную мелодию.
      Рис и Наставник переглянулись. Маджере был известен некоторым как Бог-богомол, поскольку именно богомол являлся его символом, — богомол всегда молится, всегда тих и спокоен. Молодой человек в одеянии жреца Кири-Джолита вел себя отнюдь не как Божий служитель, которому подобает быть сдержанным и серьезным. Настоящий жрец никогда бы не произнес таких кощунственных слов, как «Жучиный Бог».
      — Прошу прощения, Наставник, — сказал Петар, покраснев еще гуще, но уже от стыда, а не от гнева, и вытер лицо рукавом. — Мы никогда не учили сыновей говорить подобным образом с представителями духовенства. Рис это знает.
      Рис знал. Мать его отца была жрицей Паладайна и всегда с глубоким уважением относилась к Богам и тем людям, что были близки к ним. Даже в те времена, когда Боги покинули Кринн, Петар учил сыновей хранить память о них в своем сердце.
      — Ллеу изменился, Рис, — пробормотала Брандвин, и ее голос задрожал. — Поэтому мы пришли сюда. Мы… мы его не узнаем! Он все время проводит в тавернах, пьет и пропадает где-то в компании юных головорезов и девиц легкого поведения. Прости, отец, — добавила она, покраснев, — что приходится говорить о таких вещах.
      Темные глаза Наставника вспыхнули от изумления.
      — Мы, монахи Маджере, даем обет целомудрия, но никогда не отстраняемся от жизни. Мы понимаем, что происходит между мужчиной и женщиной, и во многом это одобряем. Иначе мы бы давно остались без неофитов.
      Родители Риса, казалось, не поняли смысла этой речи и были немного шокированы.
      — Судя по одежде, ваш сын — жрец Кири-Джолита, — заметил Наставник.
      — Уже нет, — с трудом произнес Петар. — Жрецы прогнали его. Он нарушил слишком много законов и теперь не имеет права носить это одеяние, но, похоже, ему доставляет удовольствие выставлять себя на посмешище.
      — Мы не знаем, что делать, — добавила Брандвин сдавленным голосом. — Мы подумали, может быть, Рис поговорит с ним…
      — Сомневаюсь, что окажу влияние на брата, который ничего не помнит обо мне, — мягко возразил монах.
      — Но попробовать стоит! — отрезал отец, заново начиная сердиться.
      — Пожалуйста, Рис, — умоляюще прошептала мать. — Мы в отчаянии. Нам больше не к кому обратиться!
      — Конечно, я поговорю с ним. Просто хочу предупредить, что не стоит слишком многого от этого ждать. Но я сделаю гораздо больше — буду молиться за него.
      Теперь, когда у родителей появилась надежда, им стало легче. Наставник предложил им ночлег и пригласил разделить простую монашескую трапезу. Петар и Брандвин с благодарностью приняли приглашение и отправились в предоставленную келью отдохнуть с дороги.
      Рис уже собрался отправиться на поиски брата, когда почувствовал прикосновение к своей душе, такое ощутимое, словно дотронулись до его руки.
      — Да, Наставник?
      — Ллеу теперь стал собственной тенью, — сказал тот.
      Монах замер, обеспокоенный:
      — Что ты имеешь в виду, высокопочитаемый?
      — Не знаю, — ответил Наставник и нахмурился. — Я не уверен. Я никогда не видел ничего похожего и должен поразмыслить над этим. — Он посмотрел на Риса пронзительным взглядом. — В любом случае поговори с ним, брат. Но будь осторожен.
      — Он еще молод и полон надежд, Наставник, — произнес Рис. — Стезя жреца подходит не каждому.
      — Здесь нечто большее, — предупредил старец. — Гораздо большее. Будь осторожен, Рис, — повторил он, назвав монаха по имени, что было для него нехарактерно. — Я буду молиться.
      Наставник сел на пол, скрестив ноги, положил руки на колени и закрыл глаза. Лицо старца разгладилось и озарилось горним сиянием. Он был с Богом.
      У Маджере не было определенных мест, где бы ему поклонялись, не было Храмов со скамьями и алтарями. Капищем Богу служил весь мир: небо было огромным сводчатым потолком, зеленые холмы — скамьями, а деревья — алтарями. Человек не искал Бога внутри здания, а обращался к нему с того места, где находился сам.
      Рис покинул погрузившегося в молитвы Наставника и пошел искать брата. Услышав яростный собачий лай, он прибавил шагу и, завернув за угол хранилища, тут же обнаружил Ллеу — в загоне.
      Овцы сбились в кучу у дальней стены кошары, между ними и Ллеу стояла Атта. Уши собаки были прижаты к голове, хвост мелко подрагивал, задранная верхняя губа обнажала острые клыки.
      — Глупое животное! — выругался молодой человек. — Уйди с дороги!
      Он попытался пнуть собаку, но та отпрыгнула, легко избежав башмака Ллеу. Вне себя от ярости, он ударил Атту кулаком и немедленно был укушен. Вскрикнув, молодой человек отдернул руку, увидел на запястье рваную рану, и лицо его перекосилось.
      — Атта, лежать! — приказал Рис. К его удивлению, собака продолжала стоять, не сводя карих глаз с Ллеу, да к тому же зарычала.
      — Атта, лежать! — повторил монах. На этот раз она послушалась и припала к земле. По тону Риса Атта догадалась, что хозяин недоволен, и бросила на него выразительный взгляд, словно говоря: «Ты бы не сердился, если бы понял», а затем внимательно посмотрела на Ллеу.
      — Проклятая тварь напала на меня! — вскричал юноша и, болезненно морщась, показал брату окровавленную руку. — Злобное животное! Тебе бы давно следовало перерезать ей горло!
      — Обязанность собаки — защищать овец. Не надо было их тревожить и тем более пытаться побить собаку. Этот укус — предупреждение, а не нападение.
      Ллеу сердито посмотрел на Атту, затем что-то прошептал и отвел глаза. Она по-прежнему не сводила с чужака внимательного взгляда, остальные псы поднялись и держались настороже. Одна из собак, заботливая мамаша, раздала несколько быстрых зуботычин своим разыгравшимся щенкам, давая понять, что сейчас время быть серьезными. Рис удивился странной реакции псов — они вели себя так, словно где-то неподалеку крадется волк.
      Он покачал головой. Сложившаяся ситуация явно была не лучшим началом для откровенного разговора между братьями.
      — Позволь мне осмотреть рану, — попросил Рис. — У лекаря есть лечебная мазь, мы можем наложить ее, чтобы предотвратить нагноение, хотя собачьи укусы заживают легко. Зубы у них намного чище, чем у людей.
      — Пустяки, — угрюмо бросил Ллеу, все еще баюкая больную руку.
      — Но у Атты острые зубы, — предупредил монах. — Надо остановить кровь.
      — Все в порядке. Это просто царапина. Я как-нибудь выживу. — Ллеу прикрыл рану широким рукавом жреческого одеяния, которое он больше не имел права носить, и добавил с болезненной гримасой: — Думаю, отец послал тебя, чтобы указать мне на мои грехи.
      — Если он так думает, то будет разочарован. Я не вправе учить других, как жить. Могу лишь дать совет, но не более.
      — В таком случае, брат, мне твой совет не нужен, — отрезал Ллеу.
      Рис пожал плечами.
      — Что вы здесь делаете, чтобы повеселиться? — спросил юноша, озираясь. — Где винный погреб? Мне говорили, что вы, монахи, делаетесобственное вино. Может быть, откупорим бутылочку?
      — То вино, которое мы готовим, используется для лечения больных, — произнес Рис и, заметив отвращение на лице брата, добавил: — Помнится, в детстве ты любил слушать рассказы о могучих воинах и славных битвах. Жрецы Кири-Джолита сведущи в боевых искусствах, но, может быть, тебе будет интересно научиться некоторым приемам рукопашного боя?
      Ллеу просиял:
      — Я слышал, что монахи не используют оружия — только свои руки. Это правда?
      — В некотором роде, — ответил Рис. — Пойдем в поле. Я покажу.
      Монах дал Атте команду отправляться к остальным собакам и вместе с Ллеу направился было к огороженному месту, но услышал позади мягкий топот лап. Атта следовала за ним — она опять не подчинилась приказу.
      Рис заколебался. Он не сказал ни слова, только нахмурился, чтобы собака видела по его лицу, что он недоволен, и энергично махнул рукой, указывая в сторону загона.
      Атта припала к земле. В карих глазах ясно читалось, что она осознает свое ослушание, но просит доверять ей.
      Рис вспомнил случай, когда они с Аттой в густом тумане искали отбившуюся от стада овцу. Тогда он приказал собаке спуститься с холма, думая, что животное выберет самый легкий путь, но Атта отказалась, упрямо настаивая на том, чтобы подняться на холм. Он поверил ей, и она оказалась права.
      — Кто кому приказывает? — рассмеявшись, спросил Ллеу.
      Монах посмотрел на брата, и в его мозгу прозвучали слова Наставника: «Ллеу теперь стал собственной тенью». Рис все еще не понимал, в чем, дело, но ему показалось, что Атта видит что-то, чего не видит он, — как тогда, в тумане.
      Он отдал команду и легко коснулся головы собаки, давая понять, что все в порядке.
      Она ткнулась носом в ладонь хозяину и побежала рядом.
      — Я вижу, ты носишь меч, — обратился Рис к брату. — Ты хорошо им владеешь?
      Ллеу с огромным удовольствием принялся рассказывать о тренировках с Соламнийскими Рыцарями, но монах почти не вникал в смысл его слов. Он наблюдал за братом, стараясь увидеть то, что различили Наставник и Атта, но, пока они шли, почувствовал только, что с Ллеу что-то не так. Рис не зря предложил ему пойти в поле, чтобы показать некоторые приемы боевого искусства, а не туда, где тренировались остальные монахи.
      Монастырский двор не был священным местом, хотя для Маджере все места священны, и секретом он также не являлся. Рис чувствовал; что будет проще, если они с братом останутся под открытым небом, подальше от монастыря. Тень он или нет, но Ллеу попал под чье-то дурное влияние, а его можно развеять только на свежем воздухе под чистым небом.
      — Это правда, что мы не используем стальное оружие, — объяснил монах, отвечая на ранее заданный вопрос. — Однако мы используем как оружие то, которое нам дала природа и Маджере.
      — Например? — вызывающе спросил Ллеу.
      — Например, вот это. — Рис показал свою эммиду.
      — Палка? — Ллеу бросил презрительный взгляд на длинный тонкий посох. — Против меча? С таким оружием нет ни единого шанса выжить в Бездне!
      — Давай попробуем, — предложил монах и указал на длинный меч, который брат носил на поясе. — Бери свое оружие и нападай.
      — Едва ли это справедливо… — запротестовал Ллеу. — Мы одного роста, но я тяжелее тебя, шире в плечах и более мускулист. Я могу тебя случайно покалечить.
      — Придется рискнуть, — пожал плечами Рис.
      В его смуглом, худощавом теле не было ни капли жира — только кожа, кости и мускулы, в то время как тело его брата предательски выдавало последствия праздной жизни. Мышцы Ллеу были дряблыми, а лицо — нездорового, желтоватого оттенка.
      — Хорошо, брат, — усмехнулся юноша. — Но не говори, что я тебя не предупреждал, особенно когда я покромсаю на кусочки твое хваленое оружие.
      Расслабленный и уверенный в себе Ллеу обнажил меч и занял позицию, держа клинок в укушенной руке.
      Атта лежала в тени дерева. Увидев, что человек собирается напасть на хозяина, она вскочила и зарычала.
      — Атта, сидеть! — приказал Рис и добавил: — Все хорошо.
      Атта подчинилась, но всем своим видом выражая недовольство; если бы Рис практиковался в технике боя с таким же, как он сам, монахом, она бы не беспокоилась и просто задремала, но, поскольку это было не так, осталась сидеть на страже, внимательно наблюдая за хозяином. Рис снова повернулся к брату. Увидев, как Ллеу держит меч, он вспомнил об укусе и внимательно посмотрел на руку юноши, надеясь, что рана не причиняет тому сильной боли. Монах ясно видел отметины от зубов собаки. Атта не слишком сильно укусила Ллеу — только для того, чтобы тот в следующий раз подумал дважды, прежде чем кидаться на нее. Рана выглядела глубокой, но не кровоточила — ни на одежде, ни на рукаве пятен крови не было. Рис не мог как следует разглядеть укус, поскольку брат все время двигал рукой, но заметил, что он похож на синяк странного, сине-лилового цвета.
      Монаха это так озадачило, что он продолжал смотреть на рану, а не на противника и, когда Ллеу внезапно атаковал, сильно удивился.
      Юноша вложил в замах всю свою силу. Рис, держа эммиду двумя руками, поднял ее над головой, чтобы отразить удар. Клинок встретился с эммидой, и она выдержала, хотя монах почувствовал резонирующую дрожь во всем теле — даже зубы заныли. Рис немного недооценил брата. Его мышцы оказались не такими вялыми, как показалось сначала.
      Лицо Ллеу исказила ухмылка, мускулы на руках вздулись, глаза засияли. Он ожидал, что его клинок разнесет хрупкую палку в щепки, и теперь ощутил ярость и разочарование оттого, что атака не удалась. Юноша снова занес меч.
      Внезапно Рис лягнул брата босой ногой в солнечное сплетение — один раз, затем второй.
      Ллеу застонал и скорчился, выронив меч.
      Монах отступил, ожидая, когда тот придет в себя.
      — Ты ударил меня ногой! — выдохнул Ллеу, медленно распрямляясь и потирая живот.
      — Да, — подтвердил Рис.
      — Но… — юноша говорил с трудом, — это нечестно!
      — Возможно… в рыцарском турнире, — вежливо согласился монах. — Но если я борюсь за свою жизнь, то могу использовать любое оружие, каким владею. Подними меч. Если хочешь, можешь сделать еще одну попытку.
      Ллеу схватил оружие и ринулся на Риса. Лезвие блеснуло красным в лучах заходящего солнца. Юноша замахнулся и ударил, используя больше силу, чем умение, поскольку он был жрецом, лишь недавно научившимся искусству боя на мечах, а не рыцарем, который учится этому большую часть своей жизни.
      Теперь Рису ничего не угрожало. Он мог закончить поединок еще до того, как он начался, ударив Ллеу в солнечное сплетение, или по голове, или в любое другое место. Монах не хотел ранить брата, но скоро он понял, что тот имеет иные намерения. Юноша был в ярости — пострадало не только его тело, но и гордость. Рис терпеливо парировал удары Ллеу, которые вдруг стали неожиданно неуправляемыми и отчаянными.
      Наконец, поднырнув под один из ударов. Рис выбросил эммиду между ног брата и подсек его. Ллеу тяжело упал на спину. Он продолжал держать меч, но монах легким движением эммиды выбил клинок и отшвырнул его так, что тот упал рядом с Аттой.
      Ллеу выругался и с трудом поднялся.
      — Атта, охраняй! — приказал Рис, указав на меч.
      Собака вскочила и встала рядом с клинком.
      Рука юноши метнулась к поясу. Выхватив нож, он бросился на Атту, но Рис опередил его, заломив руку с ножом за спину.
      Кисть Ллеу внезапно стала мягкой и безвольной, нож выпал.
      Монах наклонился, поднял его и сунул за пояс.
      — Тебя парализовало только на некоторое время, — объяснил он брату, который смотрел на руку в полном недоумении. — Чувствительность к пальцам вернется через несколько минут. Это было дружеское состязание. По крайней мере, я так думаю.
      Ллеу нахмурился, затем бросил на брата виноватый взгляд и, поглаживая парализованную руку, отошел от собаки подальше.
      — Я просто хотел напугать твою блохастую дворнягу. Вреда бы я ей не причинил.
      — Это правда, — откликнулся Рис. — Ты бы не ранил Атту. Ты бы просто лежал сейчас с разорванным горлом.
      — Я просто забылся, вот и все, — продолжал Ллеу. — Я забыл, где нахожусь, думал, что на поле боя… Могу я забрать назад свои меч и нож? Обещаю, что впредь буду сдерживаться.
      Рис вернул брату оружие и заметил, что меч тот взял в левую руку. Ллеу посмотрел на клинок и нахмурился:
      — Я должен был с первого удара разрубить твою палку. Наверное, лезвие затупилось. Я наточу его, когда вернусь домой.
      — С лезвием все в порядке, — произнес Рис.
      — Ба! Конечно, так и есть! — воскликнул Ллеу. — Не говори мне, что щепка смогла выдержать удар длинного меча!
      — Эта «щепка» выдерживала бессчетное количество ударов самых разных мечей на протяжении пяти сотен лет, — сказал монах. — Видишь эти крошечные зарубки? — Он протянул эммиду брату, чтобы тот мог лучше рассмотреть. — Это следы от мечей, булав и от другого стального оружия. Ни одно не сломало ее и даже не причинило значительного вреда.
      Ллеу выглядел раздраженным:
      — Ты мог бы сказать мне, что проклятая палка заколдована. Неудивительно, что я проиграл!
      — Я не знал, что речь идет о выигрыше или проигрыше, — мягко сказал монах. — Я думал, это была демонстрация техники боя.
      — Все-таки я лучше пойду, — пробормотал юноша, встряхнув рукой. Теперь он мог двигать пальцами и вложил меч в ножны. — Думаю, что на сегодня довольно демонстраций. Когда вы здесь едите? Я голоден.
      — Скоро ужин, — сказал Рис.
      — Хорошо. Пойду умоюсь. — Ллеу отвернулся, затем, словно что-то вспомнив, повернулся снова. — Я слышал, что вы, монахи, едите только траву и ягоды. Надеюсь, это неправда?
      — Тебя хорошо накормят, — заверил его брат.
      — Ловлю на слове! — Ллеу махнул ему, показывая, что все забыто и прощено, и пошел прочь, лишь на мгновение остановился, чтобы извиниться перед Аттой — погладить ее по голове.
      Собака позволила ему коснуться себя только после того, как Рис ей кивнул, но, когда Ллеу стал удаляться, отряхнулась, словно хотела избавиться даже от его запаха. Затем Атта подбежала к монаху, прижалась к его ноге и выразительно на него посмотрела.
      — Что такое, девочка? — спросил Рис озадаченно, почесывая ее за ушами. — Что ты против него имеешь? Конечно, он молод, беспомощен и слишком много о себе мнит. Хотел бы я знать; о чем ты думаешь. Наверное, есть объяснение тому, почему Боги сделали животных немыми. — Монах проводил встревоженным взглядом бредущего по лугу брата. — Возможно, мы бы не вынесли той правды, которую вы могли бы рассказать о нас.

Глава 5

      Рис вернулся в монастырь не сразу. Они с Аттой пошли к ручью, который поил водой любого страждущего — и зверя, и человека, — и сел на траву под ивами. Уставшая после дневных волнений собака, вынужденная охранять сначала овец, а затем хозяина, улеглась на бок и заснула. Монах скрестил ноги, закрыл глаза и отдался мыслями Богу. Вздохи ветра в ветвях ив и тихий щебет певчих птиц перекликались со смешливым журчанием ручья, и тревога, вызванная странным поведением брата, отступила.
      Несмотря на то, что он не читал Ллеу нравоучений и не повернул мгновенно его жизнь в нужное русло, как надеялся его отец, Рис не чувствовал, что проиграл. Монахи Маджере не воспринимали жизнь с точки зрения успехов и провалов. Человек не может провалить дело. Он может просто временно потерпеть неудачу. И пока человек стремится к успеху, пока он борется — он не проиграет.
      В то же время Рис не обиделся на своих родителей за то, что они переложили такую ответственность на него, на сына, о котором они не вспоминали пятнадцать лет, — ведь они были в отчаянии. Оттого что предстояло признаться, что он ничего не может сделать для брата, монаху стало не по себе. Конечно, Рис был намерен сначала поговорить с Наставником, хотя знал наперед, что ему скажет старец: Ллеу уже взрослый, он выбрал собственный путь, по которому и идет; его можно убедить мудрыми речами, но если это не поможет, ни у кого нет права его менять, ни у кого нет права сталкивать его с пути или заставлять повернуть в правильном направлении — даже если это путь саморазрушения; он должен сам сделать выбор и захотеть измениться, иначе вернется на ту же дорогу. Так учил Маджере, и монахи верили ему.
      Ударил колокол, призывающий к вечерней трапезе, но Рис не шевельнулся. Монахам предписывалось являться лишь к завтраку, когда обсуждались дела монастыря, ужин же посещать было необязательно, и те, кто предпочитал продолжать медитацию или работать, пользовались этим. Рис понимал, что должен туда пойти, но ему очень не хотелось нарушать свое мирное одиночество.
      На ужине будут присутствовать его брат и родители, которые ожидают, что сын сядет с ними, а он будет чувствовать себя неловко. Они захотят поговорить с ним о Ллеу, но им будет неудобно обсуждать младшего в присутствии остальных монахов. Поэтому разговор сведется к семейным делам: работе отца или рождению внуков. Рис понимал, как трудно ему будет поддерживать разговор, ведь он ничего не знал о домашних проблемах, да и никогда ими не интересовался, а родители ничего не знали о его жизни. Беседа обещала получиться натянутой, а затем и вовсе замереть, сменившись тягостной тишиной.
      — Я себя лучше чувствую здесь, — сказал себе монах.
      Он остался со своим Богом, они соединились; сознание человека освободилось от тела, чтобы коснуться разума Божества, — Наставник сравнивал это мгновение с моментом, когда крошечная беспомощная ручка новорожденного крепко хватается за палец невероятно большой руки отца, Рис открыл Маджере свои мысли о Ллеу, заставил их покинуть его разум и направил к Богу в надежде найти какой-нибудь способ помочь.
      Он так глубоко погрузился в медитацию, что потерял всякое чувство времени. Постепенно терзающая, словно от гнилого зуба, боль стала такой навязчивой, что он уже не мог не отвлечься. Искреннее сожалея, что приходится возвращаться в мир людей, Рис покинул Бога. Открыв глаза, он сразу почувствовал, что что-то не так.
      Поначалу монах не понял, что именно, — все казалось таким обычным. Солнце село, наступила темнота. Атта мирно спала в траве. Ни лающих собак, ни тревожного блеяния овец в загоне, ни запаха дыма, который бы говорил о пожаре, — и все же что-то было не так.
      Рис вскочил. От его внезапного движения Атта проснулась, перевернулась на живот, широко открыла глаза и навострила уши.
      Теперь монах понял. Колокол, извещающий о начале занятий по военному искусству не прозвенел.
      Несколько мгновений Рис сомневался, — может быть, его чувство времени притупилось из-за медитации? Однако, взглянув на луну и звезды, он понял, что ошибки быть не могло. За все пятнадцать лет его жизни в монастыре и за все время существования монастыря колокол звонил всегда в один и тот же час.
      Страх сковал Риса. Обыденная жизнь являлась очень важной для монахов Маджере. Для любых других, возможно, некоторое отклонение от таковой оказалось бы обычным делом, но для них грозило катастрофой. Рис поднял эммиду и побежал к монастырю. Атта последовала за ним. Монах очень хорошо видел ночью благодаря тренировкам зимними месяцами в кромешной тьме и знал каждый дюйм здешней земли. Он мог — и однажды ему даже пришлось — найти дорогу в монастырь в густом тумане безлунной ночью, но сегодня серебряный свет Солинари, бледное сияние звезд позволяли прекрасно видеть тропу.
      Рис хотел было приказать Атте вернуться к загону, но, подумав, решил не делать этого — по крайней мере, пока не узнает, что происходит.
      Он прибежал к монастырю и увидел худшее — все тихо и спокойно. В этот час монахи должны были находиться во дворе — слушать, как Наставник объясняет и показывает новое упражнение, либо тренироваться с товарищами. Но Рис не слышал ни звуков ударов эммид и посохов, вскрикиваний во время удара для придания тому силы, ни мягких шлепков от падения тел, ни замечаний Наставников.
      Монах огляделся. Из окон трапезной струился желтый свет, хотя обычно в это время огни уже были потушены, столы вычищены, глиняная посуда, чайники и сковороды вымыты и готовы к утренней трапезе. Рис направился внутрь, надеясь найти объяснение этим странностям. Ему в голову пришла мысль, что, может быть, Наставник беседует с его семьей и удержал остальных монахов от упражнений, поскольку требуется и их присутствие. Это не вписывалось в быт монастыря, но и невозможным не казалось.
      Рис посмотрел на темные окна — как и полагается ночью, — толкнул дверь и уже собирался войти, но Атта вдруг издала странный звук — испуганно взвизгнула. Монах с недоумением посмотрел на нее. Собака была его спутницей уже пять лет, но он никогда не слышал, чтобы она так скулила. Атта, дрожа, принюхалась и снова взвизгнула.
      Если бы внутри были грабители, мародеры, воры или даже забредший в монастырь медведь (случалось и такое) — собака знала бы, как на них реагировать. Но сейчас там было что-то, чего она не понимала, — что-то очень страшное.
      Рис медленно и осторожно вошел.
      Было тихо, как в склепе. В воздухе висел отвратительный запах, как в комнате, где лежит тяжелобольной.
      Первым побуждением монаха было ворваться и посмотреть, что произошло, но дисциплина и тренировки сдержали этот импульс — он не имел представления, что его ждет. Рис сделал Атте знак следовать за ним, и собака, припав к земле, подчинилась. Монах крепче сжал эммиду и крадучись двинулся дальше — абсолютно бесшумно благодаря отсутствию обуви.
      Впереди, в трапезной, горели огни, и Рис, еще не видя ничего, кроме конца скамьи, услышал тихий странный звук, словно кто-то что-то бормотал. Слов он различить не смог.
      Монах осторожно шел дальше, прислушиваясь и присматриваясь. На Атту можно было положиться — она предупредит, если кто-то или что-то нападет на него из темноты. Однако пока Рис не почувствовал ничего таинственного. Опасность подстерегала на свету, а не в тени. Отвратительный запах становился все ощутимее.
      Монах добрался до трапезной. Смрад вызывал тошноту, и ему пришлось зажать рот и нос рукой. Бормочущий голос становился все громче, но разобрать слова все еще не было возможности. Не мог Рис определить и того, кому этот голос принадлежит. Остановившись у входа так, чтобы все видеть, но самому оставаться незамеченным, монах заглянул в зал… и обмер.
      В монастыре жили восемнадцать адептов. В прошлые времена их было намного больше — в годы, последовавшие за Войной Копья, их численность доходила до сорока. В начале Пятой эпохи Население монастыря составляло всего пять человек, сейчас же число монахов Маджере стало неуклонно расти. Трапезничали они за большим прямоугольным столом, сделанным из длинных досок, положенных на козлы. Сидели братья на деревянных скамьях, по девять с каждой стороны стола.
      Сегодня монахов было семнадцать, поскольку Рис решил пропустить вечернюю трапезу, но с родителями и младшим братом, которые должны были разделить простую пищу адептов Маджере, в зале присутствовало двадцать человек.
      И девятнадцать из двадцати лежали мертвы.
      Рис в ужасе взирал на жуткую сцену, его выдержанность рассыпалась на мелкие кусочки, от доводов рассудка не осталось и следа — их смело словно листья порывом ветра. Монах в замешательстве оглядывался, не в силах понять, что произошло, осознавая только одно — все мертвы.
      Рис подбежал к Наставнику, опустился рядом с ним на колени и приложил руку к шее, отчаянно надеясь нащупать хоть слабое биение жизни.
      Но ему хватило одного взгляда на сжавшееся тело старого монаха, на маску ужаса, застывшего на его лице, на раздувшийся язык и комковатое содержимое желудка, чтобы понять: Наставник мертв и умирал он в страшных страданиях.
      Всех остальных монахов постигла та же мучительная смерть. Было видно, что некоторые, почувствовав первые признаки недомогания, попытались встать и дойти до двери. Другие лежали возле скамей, где до этого сидели. Тела монахов застыли в самых причудливых позах. Пол был липким от рвоты жертв. Это обстоятельство и распухшие языки свидетельствовали о причине смерти — их всех отравили.
      Родители Риса также были мертвы. Мать лежала на спине. Выражение, застывшее на лице, говорило о внезапном и страшном осознании того, что случилось. Отец лежал на животе, вытянув руку, словно в последний момент пытался схватить кого-то.
      Своего сына. Своего младшего сына.
      Ллеу был жив и, по всей видимости, совершенно здоров. Это его бормочущий голос слышал Рис.
      — Ллеу! — произнес монах.