Жизнь замечательных людей (№255) - Кромвель

Сам Кромвель давно уже чувствовал себя скверно. Мягко упрекая любимицу Дороти за нарушение слова писать часто («что до Дика, я от него этого и не жду, зная его лень»), он признавался ее отцу, что здоровье его разрушается. Именно здесь, в гнилых болотах Ирландии, подхватил он эту изнурительную болезнь, которая потом до конца жизни давала себя знать неожиданными приступами адского холода внутри, озноба, от которого прыгала челюсть и не слушались руки, потом жара почти до потери сознания, обильного пота, слабости, апатии.

В ноябре ко всем этим напастям прибавилась бубонная чума, косившая солдат. Но Кромвель не давал отдыха ни себе, ни своим людям — он знал, что каждую минуту что-то может случиться дома, там, куда устремлялись все его помыслы. И тогда придется бросить здесь все и мчаться туда, в Лондон. Поэтому надо успеть, пока он здесь, сделать как можно больше, закрепить победы, очистить главные пункты от мятежников.

Но Уотерфорд не поддавался. Провозившись с ним около месяца и чувствуя себя слишком слабым для того, чтобы наступать, Кромвель снял осаду и встал на зимние квартиры. Можно было и отдохнуть: все восточное и юго-восточное побережье Ирландии от Лондондерри на севере и до мыса Клир на юге (исключая Уотерфорд) было в его руках. В октябре умер О'Нейл, что обезглавило армию ирландцев. В октябре же гарнизон Корка поднял мятеж и присоединился к парламентским войскам; его примеру последовали еще несколько незначительных крепостей.

Декабрь принес еще потерю: чума скосила Митчелла Джонса — опытного и отважного воина. «Сказать, что потеряла от этого Англия, — сокрушался Кромвель, — выше моих сил. Я уверен, что потерял благородного друга и товарища в трудах… Да, в самом деле, наша компания разваливается…»

В январе 1650 года предчувствия Кромвеля оправдались: прошел слух, что его присутствие требуется в Англии и его скоро отзовут. Надо было успеть завоевать провинцию Мэнстер, и Кромвель 29 января снимается с зимних квартир и снова выступает в поход со своими изнуренными войсками. Несколько мелких крепостей он берет без труда. Но до покорения всей страны еще далеко. Надо проникнуть в глубь ее, оторвавшись от узкой прибрежной полосы, а это как раз и было самое трудное. Центр и запад Ирландии, эти непроходимые дикие районы, частью гористые, частью болотистые, перерезанные полноводными реками и озерами, создавали идеальные условия для упорной партизанской борьбы, для нападений из-за угла, для неожиданных диверсий. И можно было не сомневаться, такая война еще больше измотает завоевателей. Собственно, она уже началась. Чем глубже продвигался Кромвель в страну зеленых холмов, тем больше чувствовали на себе его войска сопротивление местных жителей. Пламя Дрогеды зажгло их ненависть, и теперь некуда было от нее деться. Горные и равнинные кланы поднялись, воодушевленные старинными кельтскими кличами. Крестьяне обороняли каждую пядь своей земли. Английские солдаты убивали женщин и детей — теперь женщины и дети включились в борьбу против поработителей. Все они стали тори — разбойниками, обратившими свой гнев против англичан.

Кромвель изменил тактику. Теперь он запрещал грабить, щадил местных жителей, даровал жизнь покорившимся гарнизонам. Он миловал даже католическое духовенство. Лордам Ормонду и Инчикуину, командирам неприятельских войск, он разрешил беспрепятственно покинуть Ирландию и отплыть на континент (в любую страну, кроме Англии, Уэльса и Шотландии, говорилось в прокламации). Но борьба усиливалась. Правитель Килькен-ни, от которого Кромвель потребовал сдачи крепости, ответил, что скорее умрет со всем своим гарнизоном, чем уступит.

Приходилось прибегать к хитрости. В марте осаждали небольшую крепость Гауран в Лейнстере. На предложение сдаться комендант ответил отказом. Кромвель начал орудийный огонь, и после двух дней разрушительной канонады комендант согласился сдать крепость на определенных условиях. Ему было предложено сдаться без подписания договора «на милость победителя». Крепость капитулировала, а на следующий день все офицеры поголовно были расстреляны, католический священник повешен.

За все это ирландцы мстили как умели. Защитники крепости Клонмель, которую англичане осаждали в апреле — мае, сразу за крепостными стенами вдоль линии огня вырыли глубокие рвы, за ними навалили гигантские баррикады из камня и на них поставили пушки. И здесь, как во многих других местах, не обошлось без предателя. Некто Феннел, подкупленный Кромвелем за пятьсот фунтов, должен был в полночь открыть ворота английским солдатам. Заговор, однако, был раскрыт, и солдаты Кромвеля, около пятисот человек, которые вошли в полночь, как и было условлено, в крепость, были все до одного перерезаны. 17 мая, после того, как во внешней стене был». пробита достаточно большая брешь, Кромвель дал сигнал к атаке. Но когда английские пехотинцы с пением псалмов прорвались за стену, пушки, спрятанные за баррикадой, ударили по ним страшным огнем, и свыше двух тысяч их полегло в узком коридоре между стеной и баррикадой. Кромвель тщетно ждал, сидя на коне, у главных ворот. Они не открывались. Поняв, в чем дело, он был рассержен как никогда. Он приказал повторить штурм, на этот раз пустив в дело свою конницу, и снова сотни солдат полегли, а крепость все еще держалась. Пришлось отступить. Наутро к осаждающим вышел мэр города с предложением сдать крепость. Кромвель потребовал выдачи всего оружия и амуниции и обещал пощадить мирных жителей, сохранить их права и оградить имущество от разграбления. Условия были подписаны, и к полудню он вошел в город. Но город был пуст: весь гарнизон и многие жители под покровом ночи покинули Клонмель. Кромвеля одурачили.

Думать о возмездии было, однако, уже поздно. 9 апреля Государственный совет выпустил приказ о возвращении Кромвеля в Англию. Его ждало новое поле битвы: на этот раз на севере, в Шотландии. Корабль «Президент» был послан за ним из Бристоля, и 26 мая завоеватель покинул берега «Зеленого острова», вверив дело дальнейшего его покорения Айртону. Девять с половиной месяцев кровавого покорения Ирландии были позади.

Но долго еще будет литься кровь в лесах и горах, в полях и городах Ирландии; долго еще будут греметь английские пушки под стенами ирландских крепостей, и разрушать, разрушать эти стены сотнями сотрясающих землю ударов. Долго еще будут гореть взаимной ненавистью сердца англичан и ирландцев, протестантов и католиков, поработителей и повстанцев. Айртону эта война будет стоить жизни: укрощая свободолюбивый народ, борясь с голодом и эпидемиями в своем войске, он умрет от чумы, так и не попав домой, к жене Бриджет, урожденной Кромвель. И только через два долгих года страна будет покорена, последняя крепость падет, и новый лейтенант-генерал, Чарльз Флитвуд, заменивший Айртона не только в Ирландии, но и в сердце Бриджет, будет торжествовать победу.

Ирландцам эта война на долгие века принесет порабощение, зависимость от Англии. Страна лежала в развалинах. Треть ее населения погибла, тысячи жителей покинули ее, ища счастья на континенте или за океаном. Тысячи были проданы в рабство. Экономическое развитие ее надолго затормозилось, политически она стала бесправна. Согласно «Акту об устроении Ирландии», принятому Долгим парламентом в 1652 году, все, кто принимал участие в борьбе против англичан, лишались земли и имущества и изгонялись из страны либо переселялись в бесплодные западные районы острова. Многие города и целые провинции были полностью «очищены» от ирландцев.

А Англия? Она, казалось бы, выиграла: завоеванные территории перешли к англичанам. Земельные спекулянты стали скупать мелкие наделы, розданные солдатам, и скоро Ирландия стала базой, рассадником крупных лендлордов. Но лендлордам не могли быть дороги идеалы республики. Поэтому, когда прошло время, когда грозное имя Кромвеля перестало сдерживать и устрашать их, они с готовностью приветствовали «законного» монарха из старого рода Стюартов; бывшего принца Уэльского Карла II. А единственная сила, способная воспротивиться этому — славная непобедимая армия, которая привела на плаху короля Карла I и установила в Англии республику, — где была армия? Ее больше не было в Англии. Вместо нее за победоносным завоевателем Кромвелем шло наглое разбойничье войско, готовое грабить, убивать, насильничать ради наживы, ради высоких платежей, земель, богатства. Ирландия переродила кромвелевских солдат. Но она же стала могилой республики. «Английская республика при Кромвеле в сущности разбилась об Ирландию», — писал Карл Маркс спустя два столетия.

2. Шотландия

И снова гремели восторженные крики приветствий, и снова Кромвель, проезжая победителем меж славящих его толп, чувствовал себя орудием суда господня, счастливым обладателем милостей и даров его. В Бристоле, на английской земле, куда он высадился после девятимесячного отсутствия, весь город собрался на пристани встречать его. От звонких криков «Виват!», казалось, веселее полоскались флаги, ярче блестели доспехи, громче палили пушки. В Виндзоре его встретили Фэрфакс с высшим офицерством, члены парламента. В Лондоне, в Гайд-парке, ждали мэр и олдермены с застывшей парадным строем милицией. И здесь гремел пушечный салют.

Местом его пребывания был назначен Сент-Джеймский дворец, и на всем пути его приветствовали ликующие граждане.

— Какая толпа собралась смотреть на триумф вашего превосходительства, — услышал он сзади чей-то льстивый шепот. Он обладал чувством юмора и ответил:

— Когда меня будут вешать, народу соберется еще больше.

Но такой прием на родине все же радовал его. Эндрю Марвелл, известный поэт, сочинил в честь Кромвеля торжественную оду:

Как добр он, как он справедлив,

И к высшей истине ревнив!

Не сам команду он дает:

Республика его ведет.

Лишь тот способен управлять,

Кому дано себя смирять…

Правительственная газета «Политический Меркурий» восторгалась его замечательными успехами в Ирландии, «которые в добавление к гирлянде его английских побед увенчали его во мнении всего мира как одного из мудрейших и совершеннейших вождей среди всех ныне живущих и прошлых поколений».

Но недолго предстояло ему пробыть дома. Новое великое дело ожидало его — новый трудный поход. Для того и отозвали его из Ирландии раньше времени. Угроза теперь опять шла с севера. Угрюмые шотландские пресвитериане, с которых, собственно, и началась вся смута в Англии, не примирились с казнью Карла Стюарта. Они с возмущением отвернулись от республики — и Аргайл, с которым Кромвелю удалось договориться в сорок восьмом году, и партия казненного Гамильтона — все теперь были роялистами. Как только весть о том, что голова монарха скатилась, достигла Эдинбурга, тут же, 5 февраля 1649 года, его сын и наследник Карл был провозглашен королем — королем не только Шотландии, но и Англии и Ирландии. Шотландские уполномоченные в Лондоне, еще раз выразив свое негодование, отплыли в Голландию для переговоров с новым королем. Ему предложили прежде всего признать Ковенант и сделать пресвитерианство государственной религией Англии, Шотландии и Ирландии.

Молодой принц обладал лживостью, изворотливостью, вероломством своего отца, но был лишен его благочестия и достоинства. Пока имелась надежда на успех в католической Ирландии, он морочил шотландцам головы, не говоря ни да ни нет, а когда жестокий меч Кромвеля разбил его надежды, он сделал ставку на Шотландию. 1 мая 1650 года в голландском городе Бреда, куда он вернулся с острова Джерси, подписали соглашение: Карл принимал Ковенант и обязывался установить государственную пресвитерианскую церковь во всех трех королевствах, давал Шотландии относительное самоуправление и отказывался от всяких сношений со своими прежними союзниками — графом Ормондом и маркизом Мон-хрозом. 10 июня он отплыл в Шотландию. Англии стало угрожать вторжение с севера.

Правительство республики вынуждено было действовать спешно и решительно. Генералу Фэрфаксу предложили, как и прежде, быть главнокомандующим новой экспедиции, Кромвелю — его заместителем. Но Фэрфакс вдруг отказался. Видимо, впечатление от суда и казни, а может быть, уговоры жены и единомышленников-пресвитериан поколебали его верность.

Кромвеля это озадачило. Он привык быть блистательной движущей пружиной войска за спиной почтенного, всеми уважаемого генерала. Считаться номинально вторым лицом в армии, на деле являясь ее главным командиром, — так было удобнее. Вместе с Ламбертом, Гаррисоном, Сент-Джоном и Уайтлоком он попробовал уговорить Фэрфакса. Тот держался вежливо, с достоинством, уверял в своей преданности парламенту и офицерам, но командовать шотландским походом отказался наотрез. Вторжение в Шотландию? Он не видел к этому достаточных оснований.

— Мы связаны с шотландцами Национальной лигой и Ковенантом, — сказал он. — Вопреки ему и без веской причины с их стороны вторгнуться к ним с войсками и навязать им войну — я не могу найти этому оправданий ни перед богом, ни перед людьми.

— Я согласен, милорд, — убеждал Кромвель, — что, если бы они не дали нам повода к вторжению, мы были бы не вправе делать это. Но, милорд, они ведь вторглись к нам, как вашему превосходительству хорошо известно, после подписания Ковенанта и вопреки его условиям. А теперь они дают нам много оснований подозревать, что замышляется второе вторжение вместе с их королем, с которым они заключили союз… Они уже собирают для этого войска и деньги. Война с ними, боюсь, неизбежна: так пусть лучше мы первые начнем ее.

Фэрфакс не уступал; он говорил, что Гамильтон уже наказан, что новый шотландский парламент не признал этого акта, что достоверных сведений о вторжении нет. Кромвель умолял подумать об армии, льстил, вспоминая заслуги генерала, указывал на опасности, в которые оя ввергает республику своим отказом. Но все было тщетно.

— Я отвечаю только перед своей совестью, — сказал Фэрфакс. — Я не должен делать того, что кажется мне сомнительным.

Комиссары ушли от него пи с чем, и главнокомандующим всех вооруженных сил английской республики был назначен Кромвель. Вместе с ним в качестве полковых командиров должны были отправиться в Шотландию испытанный в боях генерал Ламберт, Роберт Лилберн, брат «свободнорожденного Джона», и Чарльз Флитвуд, младший сын джентльмена-землевладельца, способный воин, который в сорок седьмом году сочувствовал агитаторам и был, как говорили, тесно связан с армейскими сектантами. На одно из вакантных мест Кромвель пригласил уволенного со службы полковника Джорджа Монка.

Перед отъездом Кромвель успел сделать несколько важных дел: добился назначения в Ирландию своего бывшего друга, а теперь почти врага Эдмунда Ледло. Честный республиканец, он не мог простить Кромвелю переговоров с королем осенью 48-го года; демократ и гуманист — осуждал его за расстрел Ричарда Арнольда и подавление левеллерского движения. Кромвель вызвал его на откровенный разговор, объяснил, что иначе поступить не мог, и обещал в будущем содействовать реформам, особенно реформе права. Он просил Ледло принять назначение в Ирландию — именно такие честные, трезвые, деловые люди нужны там. Ледло уступил, согласился — и вскоре этот опасный оппозиционер был далеко от Лондона. Туда же, в Ирландию, Кромвель отправил бывшего агитатора Сексби.

В последний вечер перед отъездом Кромвель ужинал вместе с Лилберном. После громкого суда и блестящей своей защиты осенью прошлого года Лилберн несколько присмирел; он уже не клеймил Кромвеля именем предателя, не обрушивался на республиканские власти с лавиной обвинений; но он все еще был опасен. Прощальный разговор получился, однако, мирным. Расставаясь, они обнялись, и Кромвель сказал торжественные слова:

— Всю свою силу и влияние, которые я имею в этом мире, я употреблю на то, чтобы дать возможность Англии наслаждаться реальными плодами всех обещаний и деклараций армии.

Сердце Лилберна загорелось надеждой: это означало, как он думал, что Кромвель по возвращении из Шотландии установит в Англии власть последовательно сменяемых парламентов, избранных всем народом на основе равного избирательного права. Позднее он приведет эти слова в одном из своих памфлетов.

22 июля 1650 года Кромвель со своими войсками подошел к шотландской границе. Ему предстояло еще раз пройти с боями по неласковой горной стране, испытать все трудности, все лишения завоевательного похода. Он знал, что Карл Стюарт уже здесь. Шотландцы держали его под строгим надзором, прежние приближенные к нему не допускались, но само его присутствие было страшной угрозой для английской республики. Эту угрозу следовало ликвидировать — и чем скорее, тем лучше. В глубине души Кромвель надеялся на быструю победоносную войну. С ним было больше десяти тысяч пехоты и пять с половиной тысяч кавалерии — вымуштрованное, хорошо экипированное, опытное в сражениях войско. У шотландцев было 26 тысяч человек, но Оливер помнил Престон и мечтал закончить кампанию до наступления холодов. Одно-два сражения — и вся страна будет у его ног.

Он не горел к шотландцам такой ненавистью, как к ирландцам. Шотландцы — единоверцы-кальвинисты; они верят в того же самого бога, только в чем-то заблуждаются. Шотландские скалы и глубокие лесистые овраги непригодны для освоения, их нельзя сделать, подобно «Зеленому острову», английской колонией. Поэтому местное население не следует истреблять или прогонять в отдаленные районы: им надо показать силу своего меча, а потом заключить с ними мирный договор.

«Достопочтенному сэру Артуру Гезлъригу.

Срочно, срочно.

Дорогой сэр, мы в очень трудном положении. Неприятель загородил нам путь к Копперспатскому перевалу, через который мы сможем пробиться только чудом. Он обложил все окрестные холмы, так что мы не знаем, как нам выйти отсюда; это возможно лишь с превеликим трудом; а пребывание здесь ежедневно косит наших людей, которые болеют невообразимо.

Я понимаю, что вы сейчас не можете помочь нам; но все же, что бы с нами ни случилось, соберите все силы, какие только удастся, и помогите чем можете с юга. Это такое дело, которое касается всех добрых людей. Если бы ваши войска смогли ударить из-за Копперспата, это было бы нам большой поддержкой. Все должны работать на дело добра. Духом мы не падаем (хвала господу), несмотря на такое положение. И право, мы всего больше надеемся на господа, от которого уже получили так много милостей.

Право же, соберите все силы, какие только можете. Пошлите на юг к друзьям, попросите помочь. Дайте знать Генри Вэну, что я пишу. Я не хотел бы, чтобы это стало известно всем, ибо опасность только увеличится. Вы сами знаете, как лучше действовать. Дайте мне знать о себе. Остаюсь слугой вашим

2 сентября 1650 года.

О. Кромвель».

Шотландская кампания оказалась тяжелее, чем он думал. Хитрые пресвитериане поставили во главе своего войска Дэвида Лесли — того самого Лесли, который когда-то сражался бок о бок е Кромвелем при Марстон-Муре, Тогда они были соратниками, товарищами, почти друзьями. Они советовались друг с другом, делились планами, они знали достоинства и недостатки своих армий, своей тактики. Теперь Лесли был врагом, и надо сказать, врагом умелым, способным. Он понимал, чего хочет Кромвель, — решающей битвы. И отказывал ему в этой битве. С самого начала, как только Кромвель пересек Твид, Лесли, казалось, заманивал его в глубь страны, изматывал его войско, обманывал мелкими фланговыми ударами, но армию свою против него не ставил, большого сражения избегал.

В конце июля Кромвель подошел к Эдинбургу. Город был сильно укреплен и с суши и с моря — шотландцы позаботились об этом заранее; под его стенами стояла могучая тридцатитысячная армия. Кромвель было стал здесь лагерем, думая дать сражение в открытом поле, но Лесли не хотел драться. После двух дней изнурительного стояния под дождем на виду у могучего противника Кромвель отвел своих усталых, промокших, голодных солдат от Эдинбурга. Отступление было спешным, полк Ламберта замешкался, и шотландцы внезапно ударили ему в тыл. Ламберт был ранен, его люди потеряли управление и были бы разбиты, если бы Кромвель не послал ему свой полк на выручку.

Не успели отойти, занять с боем небольшую крепость, встать на отдых — снова шотландцы напали на лагерь, снова в кровопролитной стычке было убито много англичан.

Так прошел весь август — в изматывающих мелких сражениях. Решающего боя добиться не удавалось. «Нет никакой возможности, — писал в эти дни Флитвуд, — вызвать их на битву. Здесь столько ущелий, они такие большие, что как только мы входим с одной стороны, шотландцы выходят с другой». «Они надеются, — жаловался Кромвель Брэдшоу, — что мы перемрем голодной смертью от недостатка продовольствия; похоже, что это так и будет, если нас вовремя не обеспечат».

Суровая природа Шотландии пугала холодами, ранними ночными заморозками, внезапными ливнями. Горы были труднопроходимы, долины бесплодны. В деревнях, куда вступал Кромвель со своими солдатами, почти но оставалось жителей: мужчин призвали в огромную армию Аргайла, женщины и дети разбегались при приближении англичан. До них уже дошли слухи о Дрогеде и Уэксфорде, а темные шотландские проповедники еще больше запугали народ, уверяя, что англичане на своем пути убивают всех мужчин поголовно, мальчикам от шести до шестнадцати лет отрубают правую руку, женщинам выжигают груди. Напрасно Кромвель издавал одну за другой милостивые и дружелюбные декларации, где обещал жителям мир, сохранение их прав и имущества; напрасно он заверял, что пришел не для пролития крови, что шотландский народ в отличие от ирландцев, он знает, полон благочестия и страха божьего, но лишь «обманут»; напрасно строжайшие приказы запрещали английским солдатам грабить и обижать местное население. Всюду, куда приходил Кромвель, он встречал лишь несколько перепуганных жалких старух и детишек, прятавшихся по углам. А главное — страна была нищая, и Кромвель не находил для своей армии пропитания. Поэтому он старался держаться поближе к морскому берегу, куда на судах изредка прибывали продукты. Но и их не хватало, и в ожидании нового подвоза солдаты украдкой рыскали по огородам, ели сырые овощи; началась повальная дизентерия. К сентябрю от шестнадцати тысяч осталось едва ли более одиннадцати. С этим измученным, грязным, истощенным войском Кромвель отошел к Денбару.

И здесь, под Денбаром, он попал в то безвыходное положение, о котором сообщал Гезльригу. Его армия действительно была в ловушке. Отступая, они знали, что Лесли со своей громадой в 22 тысячи движется за ними по пятам; он постоянно тревожил их мелкими фланговыми атаками. Шотландцы появлялись неожиданно — они выскакивали из-за поворота дороги, из глубокого лесного оврага; они лавиной обрушивались на устало бредущих солдат с крутых лесистых гор. Они налетали на врага и ночью, при свете луны, и приходилось молить бога об облаке, о дожде, чтобы спрятаться от этих частых, острых, дергающих нервы ударов. А когда дошли до Денбара, Лесли окружил их и занял единственный узкий горный проход, ведущий в Англию, — тот самый Копперспат» который десятерым было легче удержать, чем сотне атаковать.

Что было делать? За спиной Кромвеля шумело неласковое море; можно было вызвать флот, продержаться как-то до его прибытия, а потом погрузиться на корабли и бесславно покинуть негостеприимную страну. Но мог ли так поступить непобедимый Кромвель? Мог ли он признать свое поражение, уйти из непокоренной Шотландии, поставить английскую республику под угрозу? Он знал, что молодой Карл Стюарт уже подписал покаянную декларацию, которой так добивались от него шотландские власти: в ней он признавал и оплакивал заблуждения отца, осуждал языческое идолопоклонство матери, каялся в сношениях с Ирландией и повторял свои прежние обещания. Его союз с шотландцами закреплен окончательно; если английская армия удалится ни с чем, дорога на Лондон будет открыта, и эта лавина во главе с самим королем обрушится на республику и сметет ее. Нет, Кромвель не уступит. Как древний герой, он скорее умрет на поле битвы, но не уйдет с него добровольно.

2 сентября утром Кромвель вместе с Ламбертом, несмотря на бурную штормовую погоду, верхом поехали к лесу — освежиться и поговорить. Суровые лесистые горы, наводненные врагами, лежали перед ними. Кромвель поднял зрительную трубу, приложил к глазам, навел на горы… И — о чудо! Многотысячное войско Лесли не сидело, как прежде, затаившись в ущельях; нет, оно перемещалось; оно спускалось в долину. Вот быстро скачут кавалерийские полки. Они переходят с левого крыла па правое, они дошли уже до середины холма и катятся все дальше вниз, к морю, как бы желая и с этой стороны окружить лагерь англичан. Несколько медленнее, плотной массой движется пехота — все ниже и ниже. Сомнений нет: войско Лесли наконец спускалось с гор в долину.

— Смотрите, — Кромвель протянул Ламберту трубу, — смотрите скорее: господь предает их в наши руки! Они идут вниз, к нам!

Ламберт всмотрелся: вся гигантская армия Лесли спускалась на равнину перед Денбаром. Быть сражению.

Что заставило Лесли изменить свою осторожную тактику? Может быть, он был уверен в победе: враг был слишком слаб, силы слишком неравны? Но куда более блистательной победой было бы заставить Кромвеля, больного, униженного, побежденного, уйти без боя. И кто знает, стой Лесли твердо на этой позиции, может быть, ему и удалось бы сломить могучего противника. Но Лесли один не решал дело. Шотландское правительство было недовольно его уклончивой тактикой, оно хотело верной и скорой победы. Пресвитерианские проповедники, посланные из Эдинбурга, что ни день звали его солдат к битве. Они публично обвиняли Лесли в излишней мягкости, и тот сдался. Ведь и его солдатам приходилось туго среди бесплодных диких гор, и ему не хватало фуража и продовольствия. До него дошло, что англичане уже грузят пушки на корабли — чего доброго они действительно ускользнут. «Завтра, — сказал он в этот день своим офицерам, — английская армия, живая или мертвая, но будет наша».

Новость о передвижении неприятеля мгновенно облетела лагерь англичан. Был срочно созван военный совет. Решили, что в любом случае завтра же на рассвете надо атаковать шотландцев: внезапная отчаянная атака — только это могло принести спасение.

Кромвель заметил, что главные силы шотландской кавалерии сосредоточиваются на правом фланге. Левый фланг их обречен на бездействие: он зажат между горой и узкой речкой, бурлящей на дне глубокого оврага. Надо сделать вид, будто главные силы идут против этого левого фланга, а на деле направить самый мощный удар против правого. Если он подастся, пехота останется без прикрытия, а отступать ей некуда: позади крутые лесистые горы.

Ветер ревел, склоняя до земли деревья, на море бушевал шторм, но в лагере англичан никто и не думал об отдыхе, об укрытии. Всю ночь шло тихое, но упорное передвижение войск, всю ночь солдаты не смыкая глаз готовились к предстоящей битве, быть может, последней в их жизни. Кромвель не слезал с коня: он сам снова и снова объезжал свои войска, давал указания, подбадривал, уточнял. Нетерпение близкого боя, лихорадочная надежда зажглись в его сердце.

От шотландцев их отделял узкий горный поток, который удобно было перейти только в одном месте: там и следовало начать атаку.

Было около шести часов утра 3 сентября 1650 года. Солнце еще не поднялось над холмами. Шотландский лагерь затих: утомленные переходом солдаты прилегли отдохнуть прямо на земле, офицеры разбрелись по окрестным домишкам. И в тот миг, когда все, казалось, замерло и даже ветер присмирел, вдоволь наигравшись за ночь, с английской стороны ударили первые пушечные залпы, и скоро канонада слилась в сплошной гул. Ложная атака на левом фланге отвлекла внимание шотландцев; и тут же на правом фланге, быстро перейдя поток, ударила кавалерия Ламберта.

Но силы все же были неравны. Шотландцы быстро встрепенулись, вскочили на коней, встретили Ламберта всей мощью своей кавалерии; и Ламберт пошатнулся. Порядок в его полках нарушился, они стали медленно отступать назад, к речке. В дело вмешалась английская пехота — ею командовал Монк. И пехота подалась, и ей не удалось поначалу потеснить неприятеля. Рукопашная шла с ожесточением.

Момент был критический. Теперь надо бросить в битву все силы. Кромвель в лихорадочном возбуждении оглянулся на своих ветеранов, выхватил шпагу и вонзил шпоры в бока танцующего от нетерпения коня. Отборный резерв «железнобоких» ринулся вперед, разом перемахнул поток, стальным клином врезался в ряды сражающихся. От внезапного подкрепления силы ламбертовских конников удесятерились, клинки зазвенели еще отчаяннее, и шотландцы стали отступать. Ряды их кавалерии все больше отклонялись назад, к горе, загибаясь под прямым углом к линии своей пехоты, оголяя ее фланг. Теперь сюда, на пехоту, направил Кромвель удар «железнобоких». И Монк уже перестроил, выровнял ряды, он снова идет в атаку, и ломится враг, падает, отходит в беспорядке к горе.

В этот миг рассеялся туман, солнце сверкнуло над морем, осветило холмы, заблестело на шлемах. Кромвель остановил коня, оглянулся. Многотысячная масса шотландцев беспомощно металась, как стадо овец, по предгорьям, со всех сторон рубили их, кололи пиками, теснили англичане.

Бой продолжался менее трех часов. Шотландцы потеряли три тысячи убитыми; около десяти тысяч побросали оружие и были захвачены в плен. Англичане, которые непостижимым образом почти не понесли потерь — Кромвель считал, что с его стороны убито всего двадцать человек, — в упоении бросились вдогонку за теми, кто пытался бежать вверх по течению реки, к Хаддингтону. Кромвель позволил им преследовать врага, а сам остался на поле брани — с пехотой и обозом. Его глаза сверкали, па губах блуждала улыбка, он был похож на пьяного. Было ясно, что победа одержана полная, великая — быть может, самая великая в его жизни. Разум его был бессилен оценить размер этой победы. Она поистине была чудом.

На следующий день он писал жене: «Моя драгоценная! У меня нет времени писать тебе подробно. Во многих своих письмах ты пишешь, что я должен быть внимательнее к тебе и к твоим чадам, и я могу попенять тебе за это. Если я не люблю тебя сейчас еще больше, чем прежде, то думаю, что, с другой стороны, грешен в том немного; и это поистине так. Ты мне дороже всех на свете; и этого довольно.