Фехтовальщик (№3) - Пробирная палата

– Спасибо.

– И после этого, – неспешно продолжал префект, – несколько неясная роль в войне между Орденом Шастела и Сконой; ладно, в это мы вдаваться не будем, весьма необычный поворот событий, если верить отчетам. – Он выдержал паузу, но Бардас промолчал, и префект продолжал: – А затем вы записываетесь солдатом и проводите – так, посмотрим, – да, три года, ни больше ни меньше, в шахтах Ап-Эскатоя. Очень, очень достойно, как ни смотри. – Префект снова взглянул на Лордана с совершенно непроницаемым выражением. – Вы стали легендой.

– Я об этом не думал.

Префект еще немного подумал и рассмеялся.

– Нет, конечно, нет. Так, что тут у нас еще? Ах да, ваш брат, Горгас, тот самый Горгас Лордан, организовавший военный переворот в Месоге. Видно, в вашей семье солдатское ремесло в почете. Еще одна замечательная карьера. Вашему брату не откажешь в проницательности, в стратегической прозорливости. На мой взгляд, значение Месоги как потенциального театра конфронтации прискорбно недооценено.

Бардас немного подумал.

– Да, Горгас вам понравился бы. Хотя в нашей семье самая сообразительная – моя сестра.

Префект снова улыбнулся:

– Вы так думаете? Выстроить процветающий бизнес и затем потерять его так быстро в результате серии мелких недоразумений. Впрочем, не стану утверждать, что мне известны все факты. – Он снова помолчал. – В общем, впечатляющее резюме для сержанта инженерных войск. Признаюсь, мне любопытно, как случилось, что человека ваших талантов и опыта занесло в провинцию. Я бы решил, что вы заслуживаете чего-то более… хм, значительного.

– Ну, вы же знаете, как это бывает, – сказал Бардас. – Войны, похоже, следуют за мной. Стоит мне где-то обосноваться, как через какое-то время туда приходят войска. На этот раз я решил, что лучше я найду войну прежде, чем она – меня.

Префект посмотрел на него, как будто не вполне понял.

– Интересная перспектива. В любом случае ваша служба при осаде Ап-Эскатоя заслуживает вполне осязаемой награды, а у нас, в провинции, знают, как важно заботиться о своих людях. Думаю, мы сможем изыскать такую ситуацию, которая принесет вам заслуженное вознаграждение и позволит применить ваши таланты с большей пользой, чем в шахтах. – Он взглянул на обратную сторону листка. – Вижу, у вас есть практический опыт работы на мануфактуре.

– Я делал луки, – подтвердил Бардас.

– Хорошо получалось?

– Неплохо. Многое ведь зависит от того, удается ли раздобыть нужные материалы.

Префект нахмурился, потом кивнул:

– Совершенно верно. Наш отдел снабжения проявляет особое внимание к тому, чтобы все наши требования исполнялись точно в срок. И, конечно, мы с такой же тщательностью подходим к вопросу контроля за качеством. Вот почему Пробирная палата играет столь важную роль в производственном процессе.

– Пробирная палата, – повторил Бардас. – Извините, я даже не знаю, что это такое.

Неизвестно почему, но префект, похоже, даже обрадовался.

– А вы и не должны знать, – весело сказал он. – Это весьма специализированный отдел. Если коротко, Пробирная палата – это место, где мы проверяем оружие, выпускаемое для наших солдат. Она является одним из подразделений арсенала в Ап-Калике, хотя мы испытываем и образцы из провинций всей западной части Империи. – Префект побарабанил пальцами по столу, быстро, по-военному, словно отдавая приказ. – Ваша должность равноценна званию сержанта, точнее, старшего сержанта, так что можете рассматривать это назначение как серьезное повышение. Разумеется, это не боевое задание, но осмелюсь предположить, что после столь длительного пребывания на передовой перемена придется вам по вкусу. Хотя, понятно, именно сочетание административных сотрудников палаты и вашего немалого боевого опыта предопределило такой вариант. Так что выбор вас на эту должность логичен и закономерен. При условии, – добавил префект, – что и вы его одобряете.

Бардас кивнул:

– Да, конечно. Ничего не имею против. Меня сейчас устраивает все, что не подразумевает убийства людей в темных тоннелях. Спасибо.

Префект смотрел на него, слегка наклонив голову, с видом человека, против своего желания отказывающегося от решения неразрешимой проблемы.

– Не за что, – сказал он. – Если хотите, загляните завтра, в любое время после полудня. Мой писарь приготовит все необходимые бумаги. Добраться до места можно с почтой. Не то чтобы так уж надо спешить, но путь неблизкий, и обычными средствами попасть туда затруднительно. – Префект поднялся, давая понять, что разговор окончен. Бардас последовал его примеру. – Ну что ж, сержант Лордан, желаю вам удачи. Уверен, в Ап-Калике вы покажете себя с наилучшей стороны.

– Сделаю все, что будет в моих силах, – ответил Бардас. Он открыл дверь, но задержался уже на пороге.

– Извините, один небольшой вопрос. Как вообще проверяют качество доспехов?

Префект развел руками.

– Вот уж не знаю, – сказал он. – Могу лишь предположить, что их подвергают каким-то испытаниям, схожим с теми, которые характерны для боевых условий.

Бардас кивнул.

– Бьют по ним мечами, – сказал он. – Что-то вроде того. Должно быть, весело. Благодарю вас.

Он повернулся и закрыл за собой дверь, прежде чем префект успел вымолвить что-то еще.

Конечно, Бардасу приходилось слышать о почте. Так или иначе все в Империи сталкивались с ней, обычно в том смысле, что спешили убраться с ее пути. Каждый знал, что почтовые лошади не останавливаются ни перед чем, им разрешалось сбивать с ног любого, кто не успевал освободить дорогу, а кучера почтовых карет с большим удовольствием хватались за любую возможность воспользоваться данной привилегией.

– Три остановки в течение дня для смены лошадей, – объяснил Бардасу курьер, – и еще две ночью. Воду и еду берите с собой, а если захочется отлить, то делай это на ходу. Где твои вещи? Это все?

Бардас кивнул:

– Да, только дорожный мешок.

– И никаких доспехов?

– Нет, – ответил Бардас. – Саперы не утруждают себя доспехами в подкопах.

Курьер пожал плечами и дал сигнал конным сопровождающим.

– Наверное, ты прав. Кстати, тебе повезло – сегодня места в карете предостаточно, груза совсем немного. Если хочешь, садись со мной впереди, на козлы, а нет – так ложись сзади, если найдешь место, куда приткнуться. Решай сам.

Бардас не раздумывая поднялся на козлы, ступив на спицу переднего колеса, как делал перед ним курьер.

– Для начала поеду здесь, – сказал он, – хотя бы полюбуюсь пейзажем.

Курьер расхохотался:

– Милости прошу. Надеюсь, тебе понравятся местные скалы. Это все, что можно увидеть, пока не проедем Толламбек.

Карета представляла собой удивительное сооружение: широкая и низкая спереди, громадные задние колеса с толстыми железными ободами, прочные, размером с лук стальные пружины и массивные ступицы.

– Отлично проходит повороты, – похвалил свое транспортное средство курьер. – А еще ее практически невозможно опрокинуть, разве что если уж очень постараться. Сделано на совесть, – добавил он, похлопывая по карете здоровенной, мясистой ладонью. – Что ж, так и должно быть. Им ведь и достается. Представь, сколько всего надо перевозить. Знаешь, как нас называют? Кровеносные сосуды Империи.

Бардас кивнул. Он уже успел заметить кувшины с вином, запечатанные замысловатыми сургучными печатями, рулоны дорогих тканей, какую-то мебель, закрытую плотной накидкой, бочонок со стрелами и три или четыре деревянных сундука.

– Полный набор, самое необходимое, – прокомментировал он. – Конечно, без почты не обойтись.

Едва они выехали за пределы лагеря, как курьер подстегнул лошадей, и те перешли на легкий галоп. Колеса застучали по камням, карета запрыгала, так что Бардас расстался с надеждой на приятное путешествие и сосредоточился на том, чтобы усидеть на месте и не прикусить язык. Пейзаж, как и было обещано, представлял собой однообразную череду серых скал. Время от времени карета проезжала мимо людей и ослов, которые опасливо сторонились, прижимаясь к камням в подкопах, чтобы пропустить несущуюся громадину.

Как саперы в подкопах, подумал Бардас.

– Ты ведь герой, да? – спросил курьер.

– Ну, наверное.

– Что? Не слышу.

– Да, – крикнул Бардас. – Наверное.

– А? Ладно. Каждому свое, – проревел курьер, и эхо его зычного голоса запрыгало между скалами, как будто играло с ними в салки. – Ползать в темноте – это не по мне. Никогда бы не согласился.

– Я тоже.

– Что?

– Я говорю, что мне это тоже не по вкусу, – прокричал Бардас. – Не очень-то веселое занятие.

Курьер нахмурился.

– Ты не должен так говорить, – прогремел он. – Как-никак ты же герой, черт бы тебя побрал.

Бардас понял, что продолжать разговор на таком уровне у него не хватает энергии.

– Я, пожалуй, лягу сзади.

– Валяй.

Перебраться с козел назад оказалось не так-то просто, но в конце концов ему все же удалось переползти через ящики и втиснуться в узкую нишу. Удивительно, но, несмотря на грохот и невообразимую тряску, Бардасу не понадобилось много времени, чтобы уснуть.

Когда он проснулся и открыл глаза, то увидел стоящего над ним курьера.

– Вставай, – весело сказал почтарь. – Первая смена. На твоем месте я бы постарался размять косточки. Следующий перегон долгий.

Бардас хмыкнул и попробовал подняться, что оказалось куда труднее, чем можно было предположить. К тому времени, когда ноги обрели наконец способность шевелиться, и он неуклюже спустился на землю, уставших лошадей уже выпрягли. Свежие ничем не отличались от прежних: их прикрывали такие же буро-коричневые попоны, гривы и хвосты были также коротко подрезаны. На каждом животном стояли клеймо и серийный номер, достаточно большие, чтобы различить их даже издалека.

Курьер стоял неподалеку, поливая себе на руки и лицо из кожаного мешка.

– Хочешь освежиться? – крикнул он. – Смыть дорожную пыль, а?

Бардас осмотрел себя и только теперь заметил, насколько грязны его одежда и сапоги.

– Да, надо бы, – согласился он, и почтарь, зачерпнув воды из бочки, передал мех ему.

Вода была немного замутненная и прохладная.

– Пора ехать, – сказал курьер и, повернувшись, бросил какую-то команду одному из сопровождающих.

Бардас не расслышал, что именно он приказал. Лошадей уже сменили, и теперь двое мужчин ползали под каретой, смывая грязь с осей и проверяя штыри.

– Залезайте, – продолжал курьер. – Тронемся, как только они закончат работу, так что ждать никого не будем. Даже тебя.

Бардас кое-как вскарабкался на козлы. Он едва успел втиснуться между бочкой и деревянным ящиком, как карета медленно сдвинулась с места.

Как и обещал курьер, второй перегон оказался куда длиннее первого. Казалось, ему не будет конца. Дороги в Империи славились своей прямизной и тем, что по возможности избегали подъемов и спусков, в провинции инженеры предпочитали избегать возни с прорубкой тоннеля через какой-нибудь холм, а если и делали это в исключительных случаях, то, вероятно, только для того, чтобы доказать, что и они кое на что способны.

Бардас смотрел на кувшины с финиками, фигами и вишнями, залитыми свежим медом, на коробки со шляпками, на подставки для ног, ящики с книгами (их было много) и латунные цилиндры со свернутыми картинами. Сколько же нужно было затратить труда, проложить дорогу, срезав при этом склон горы, ради того, чтобы префект смог получить свежий виноград и последнюю антологию поэзии. Но ведь Империя могла позволить себе такое, не так ли? Почему бы и нет? Начать с того, что и холмы-то ведь не отличались особенной привлекательностью.

После второй смены лошадей у Бардаса появился попутчик. Точнее, попутчица.

– Подвиньтесь, – сказала она. Бардас посмотрел на нее и подвинулся.

– Я всегда беру с собой собственные продукты, – продолжала женщина, роясь в огромной плетеной корзине, которая с трудом поместилась между нагроможденными друг на друга и перевязанными веревками ящиками. – Слишком часто езжу этим маршрутом, чтобы травить себя правительственными пайками.

Она вынырнула из-под коробок, как крыса из дыры в полу, с плоским, увесистым пакетом из листьев лозы. Бардас ощутил запах меда.

– Конечно, чтобы в животе что-то осталось при такой тряске, – говорила новая пассажирка, – надо иметь не желудок, а кое-что покрепче. Скажу вам честно, почтовая карета для пищеварения хуже корабля.

Она была маленькая, седоволосая и темноглазая, закутанная в плотный шерстяной плащ с высоким меховым воротником, сколотым впереди несоразмерно большой и жутковатой на вид брошью. Бардас, успевший из-за жары раздеться до рубашки, смотрел на нее с невольным удивлением – женщина совершенно не потела.

– Думаете, я слишком укуталась? – не поднимая головы, спросила она, развязывая маленькими сухонькими пальчиками узел на сочащемся медом свертке. – Подождите, вот проведете в дороге пару ночей и пожалеете, что не захватили с собой что-нибудь потеплее. Вы военный, да?

Бардас кивнул.

– Я так и подумала. Впрочем, чтобы догадаться, не требуется какой-то особенный, аналитической склад ума. Кто еще может разъезжать на государственной карете, верно? Впрочем, меня-то это не касается. Никаких проблем. Да и о чем спорить, если мы теперь серьезно настроены быть единой Империей и все такое прочее. Смею предположить, что лет через двадцать люди и думать об этом перестанут. И совершенно правильно, если хотите знать мое мнение. Возьмите, к примеру, Сыновей и Дочерей Неба. Мы в это больше не верим, вы тоже (а если верите, то, значит, вы просто легкомысленный человек, чего по вам не скажешь), так о чем тогда речь? Люди есть люди, вот и весь сказ.

Она развязала наконец узелок и развернула листья, под которыми оказался золотисто-коричневый пирог, обильно пропитанный медом и посыпанный ореховой крошкой.

– Не очень-то изысканный способ есть эту штуку таким вот образом, ну да черт с ней. Поехали.

Женщина разинула рот, затолкала четверть пирога и откусила.

Бардас отвел глаза.

– Неплохо, – сказала его спутница, как только смогла заговорить, – хотя и получается, что я хвалю сама себя. Вообще-то пирог предназначался моему сыну в Дайке, но, как говорится, чего не ждешь, о том и не жалеешь. Я не слишком много болтаю, а?

Бардас пожал плечами:

– Я предпочитаю слушать.

– Очень разумно, – сказала женщина, дожевывая. – У человека один рот и два уха, как говаривала, бывало, моя мама, когда мы были детьми. Вам далеко?

– До Саммиры, – ответил Бардас. – Там мне придется пересесть. Конечная цель – Ап-Калик.

Она кивнула:

– Ап-Калик. Хм. Я частенько бывала там, когда была помоложе. Управляющий государственного кирпичного заводика… такой хороший был клиент. Духи, – добавила женщина, как бы объясняя род своего занятия.

Я в этом деле уже двадцать лет, приняла его от отца, когда мне исполнилось семнадцать, а через три года выкупила доли у братьев. Их у меня двое. Надеюсь, моя младшая продолжит семейную традицию, когда подойдет ее время. Дочке больше нравится заниматься производством, а вот разъезжать она не любит, а я наоборот. В общем, пока все идет хорошо, мы работаем вместе. Моему сыну, конечно, не по вкусу, что я так много путешествую. Наверное, считает, что из-за меня и он выглядит в плохом свете, но кому какое дело? Не буду отрицать, большая польза иметь сына в дорожной службе. Во-первых, всегда можно подсесть в почтовую карету, а это, согласитесь, немалое преимущество. Не уверена, что с такой же легкостью отправлялась бы в путь на муле. А вы когда-нибудь раньше бывали в Саммире?

Бардас покачал головой:

– Для меня это только название.

Попутчица фыркнула.

– А там ничего больше и нет, городишко катится под гору с тех самых пор, как потерял торговлю индиго. Если будет время, сходите посмотреть бани, а вот на местный рынок не стоит и время тратить. Точно то же самое найдете в Толламбеке, только вдвое дешевле.

Бардас кивнул:

– Буду иметь в виду.

– А вот Толламбек… – продолжала женщина, – Самое лучшее там – рыбное рагу. Откуда у них взялся вкус к рыбе – ведь до моря-то далековато. Это известно только небесам, но факт остается фактом: я бы предпочла каждый день есть соленую рыбу по-толламбекски, чем любую другую, пусть и свежую. И пусть мне говорят, что хотят, я не отступлю. А в тех краях, откуда вы родом, рыбы много едят?

– Я жил в Перимадее, – ответил Бардас.

– Перимадея, – повторила торговка духами. – Так… макрель, много трески, тунец, угорь…

Бардас пожал плечами:

– Боюсь, что не знаю. Мы их всех называли рыбой. Она была серая и шла кусками, как хлеб.

Женщина вздохнула:

– Вот и сын у меня такой же, ничего не понимает в хорошей пище. Ему все одинаково. Просто позор. Я хочу сказать, что ведь жизнь – во многом еда и питье. Если вам это не интересно, то сколько же жизни расходуется впустую.

– Наверное, вы правы.

Как и предрекла попутчица, вместе с сумерками пришел холод. К счастью, в углу кареты обнаружилась сложенная воловья шкура, и Бардас закутался в нее. Эскорт остановился, чтобы зажечь фонари, а когда они снова тронулись, то скорость осталась почти что прежней.

– Одно из преимуществ ровной, прямой дороги, – сказала женщина. – Не имеет значения, видишь ты, куда едешь, или нет.

Дорожный паек, о котором она упоминала столь пренебрежительно, оказался на поверку длинной и плоской буханкой ячменного хлеба, приправленного чесноком и укропом, куском твердого, черствого сыра и луком.

– Говорят, – заметила женщина, – того, кто ехал с почтой, можно издалека определить по запаху. Не знаю, согласитесь ли вы со мной или нет, но сочетание просто несносное.

Бардас улыбнулся, хотя, конечно, в темноте его улыбку никто не заметил.

– Мне нравится запах чеснока.

– Да? Но это же… что ж, как говорится, каждому свое. Видите ли, в моем бизнесе человек, можно сказать, живет и умирает по своему чувству запаха.

– Должно быть, странно.

– О да, конечно. Удивительно, сколь многие люди относятся к обонянию, как к чему-то само собой разумеющемуся. Разумеется, из всех пяти чувств это самое ленивое, хотя тренировкой можно поправить почти все. Кстати, меня зовут Иасбар.

– Бардас Лордан.

– Лордан… Лордан… Знаете, я слышала это имя. Скажите, а нет ли банка с таким названием где-то… где-то не здесь?

– Думаю, что есть.

– А, ясно. Вот в чем дело. А там, откуда вы родом, у всех два имени?

– Вполне обычное дело. А там, откуда вы, у всех только одно?

Женщина рассмеялась:

– Здесь не все так просто. Давайте я попробую объяснить. Если бы я была мужчиной, меня бы называли Иасбаром Хулианом Ап-Диаком. Иасбар было бы мое собственное имя, Хулиан – имя отца, Ап-Диак – место рождения моей матери. Но я женщина, а потому просто Иасбар Ап-Кандер: идея та же самая, но Ап-Кандер – это название места, где родился мой муж. А если бы я не была замужем, то оставалась бы Хулианой Иасбар Ап-Эскатой, по месту моего рождения. Немного сложновато, но вы не беспокойтесь, иногда иностранцы всю жизнь не могут привыкнуть к нюансам.

– Вы родились в Ап-Эскатое?

– Да. Тогда у моего отца еще был там магазин. Я все собиралась вернуться, но, конечно, сейчас уже поздно. Несколько странное место.

– Да.

– Нет, правда. Знаете, там ели такой невероятно густой суп со сметаной и чечевицей. Мы, бывало, отправлялись на рынок и брали с собой большие раковины. Наливали в них этот суп и потом пили его где-нибудь в укромном уголке, пока он еще горячий. В него добавляли что-то, какой-то особенный ингредиент… я так и не выяснила, что именно. Конечно, можно было бы спросить у матери, но мне и в голову не приходило поинтересоваться. В детстве ведь о таких вещах не задумываешься, верно?

Она говорила и говорила, но Бардас уже не слушал. Он уснул. А когда проснулся, ее уже не было, а карета только что прошла первую дневную смену. Попутчица оставила ему кусочек сладкого, липкого пирога, но от тряски угощение свалилось на пол и перепачкалось в пыли. Рядом валялись листья виноградной лозы.

– Темрай?

Он очнулся и открыл глаза.

– Что?

– Тебе что-то снилось.

– Знаю. – Он сел. – Ты разбудила меня только для того, чтобы сказать, что мне снился кошмар.

Жена посмотрела на него:

– Должно быть, тебе действительно снился кошмар, ты ворочался, метался и хныкал.

Вождь зевнул.

– Пора вставать. Скоро придут Куррай и все остальные, а я всегда чувствую себя таким идиотом, когда приходится одеваться на виду у всех.

Тилден хихикнула:

– Да уж, это настоящее представление. Не понимаю, почему ты так беспокоишься, зачем тебе такое облачение?

– Чтобы меня не убили, – нахмурившись, ответил Темрай. Он свесил ноги с кровати, поднялся и направился в угол палатки, где висело его боевое облачение.

– Люди здесь никогда не надевали ничего подобного, пока мы не пришли сюда. Во всяком случае…

Темрай вздохнул. Он и сам не любил все эти меры предосторожности, все эти кольчуги, сковывавшие движения, делавшие его неуклюжим, медлительным и неповоротливым тугодумом. Вождь не сомневался, что допустил в последнее время много ошибок только из-за груды металла, который ему приходилось таскать на себе.

– Не знаю насчет тебя, – сказал Темрай, натягивая подбитую войлоком рубашку, составлявшую первый слой кокона, – но меня устраивает все, что увеличивает мои шансы не быть убитым. Ну, ты собираешься помогать мне, или я должен делать все сам?

– Ладно, – сказала Тилден. – Знаешь, мне было бы легче воспринимать все всерьез, если бы не эти дурацкие, смешные названия.

Темрай улыбнулся:

– Вот тут я с тобой полностью согласен. До сих пор и сам толком не знаю, как называются эти штуковины. По словам человека, который продал мне вот это, оно называется ожерельем, но другие говорят, что это латный воротник. А какая разница, спрашиваю я, и если она все же есть, то в чем заключается?

– Я бы сказала, что ожерелье дороже, – ответила Тилден. – А почему бы не называть это просто воротником? Посмотри, настоящий воротник, только металлический. Ну, вот, стой смирно. И разве нельзя было сделать крепления чуточку побольше? Не понимаю, о чем только они думают.

Латный воротник – или как там его – изрядно затруднял дыхание.

– Ничего бы с ними не случилось, – заметила Тилден, – если бы завязки сделали подлиннее.

Темрай мог бы указать, что при более длинных завязках ношение воротника теряло бы всякий смысл, но решил промолчать. В конце концов, когда-нибудь он сможет снять эту проклятую штуку, и тогда все будет прекращено.

Куррай, начальник штаба, и его розовощекие юнцы появились как раз в тот момент, когда вождь натягивал сапоги.

Но называть их так нельзя: не сапоги, а сабатоны.

Куррай носил доспехи с такой легкостью, будто так в них и родился. И не носил ничего другого, что, если подумать, вполне могло соответствовать действительности.

– Они все еще там, – сказал Куррай. – Насколько можно судить, остались на месте.

Темрай нахмурился:

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Куррай пожал плечами:

– Думаю, они просто глупы. Честно говоря, если это ловушка, то, черт возьми, я не могу представить, в чем она заключается. Они посреди равнины, без всякого прикрытия, и им совершенно негде спрятать даже пару эскадронов тяжелой кавалерии и что-то другое, что могло бы им помочь. На мой взгляд, они просто ждут, когда мы придем и возьмем их. – Он опустился на стул, который зловеще заскрипел. – Знаете, иногда люди ведут себя слишком уж осторожно.

Вождь пожал плечами:

– Может быть. Я пытался поставить себя на их место и должен признаться, что не придумал ничего умного. Разумеется, я надеялся, что никогда не окажусь в таком положении.

Куррай почесал нос.

– Полагаются на личную доблесть и то, что их дело правое. Вот увидите, мы перебьем их всех до единого.

Темрай невесело усмехнулся. Он вовсе не испытывал никакого возбуждения, а уж тем более радости из-за того, что появилась возможность перебить небольшой отряд людей, которые всего несколько лет назад входили в одну с ним равнинную федерацию. Они были с ним, когда он сжег Перимадею, помогали строить торсионные двигатели, они так же теряли друзей и родных, когда Бардас Лордан выливал на них с крепостных стен жидкий огонь. Вождь до сих пор так и не понял по-настоящему, почему они предпочли повернуть оружие против него.

Насколько Темрай знал, они были правы во всем, а он не прав. Как и многое-многое другое, все изменилось, когда они сожгли город и расположились на лугах напротив руин: так что в конце концов виноват был он. И вот из-за этого перспектива легкой победы не радовала. Слова Куррая о «правом деле» задели его. Несколько лет назад Темрай одержал бы великую славную победу с полной уверенностью в правоте своего дела. С тех пор кое-что переменилось, и вождь уже сомневался, что такая штука, как «правое дело», вообще существует, а если и существует, то берет ли она когда-нибудь верх над «неправым делом».

– Не будем впадать в самонадеянность, – сказал Темрай, поднимаясь и чувствуя на плечах тяжесть доспехов. – Самые худшие слова, какие только может произнести генерал, – это: «Как, черт возьми, такое могло случиться?»

Куррай почтительно улыбнулся:

– Не знаю. Одни самонадеянны, другие чрезмерно осторожны… Как только кому-то вообще удается выигрывать сражения?

– Обычно они и не выигрывают, – ответил вождь. – Чаще всего исход битвы решается тем, кто первым проиграет.

«Дорогой дядя», написала она. Понадобилось много времени, сил и стараний, чтобы написать эти два слова, зажав перо между обрубками пальцев, и то, что получилось, больше походило на детские каракули.

«Дорогой дядя».

Она улыбнулась. Главной причиной, подталкивавшей ее писать дяде, было желание насолить матери, которая хотела, чтобы ее дочь не имела никаких отношений ни с одним из дядюшек. Ни с тремя, недавно пришедшими к власти в том местечке, где она никогда не бывала, но которое даже ее мать иногда по рассеянности называла домом, ни, разумеется, с еще одним, тем, которого она все еще намеревалась убить, когда он попадется ей под руку. Факт оставался фактом: единственным местом, в котором она чувствовала себя почти как дома, был дом дяди Горгаса на Сконе. Это чувство успело пробудиться в ней в тот краткий промежуток времени, который предшествовал всеобщему развалу, случившемуся при ее, пусть и косвенной, помощи.

«Дорогой дядя».

Она посмотрела в маленькое, узкое окно в сторону моря. В последнее время становилось все труднее найти посыльных: этому мешали и отношение матери, и всевозможные войны, и общий упадок торговли между Империей и ее возможными жертвами. Ее самым надежным курьером был прежде торговец трюфелями, но, как предполагалось, он вместе с тысячами других мирных жителей погиб при падении Ап-Эскатоя, когда ее «плохой» дядя прорыл тоннель под стенами города и обрушил их на торговца трюфелями. Заполнять возникшую брешь никто, похоже, не собирался, потому что торговый маршрут Месога – Ап-Бермидан утратил прежнее значение: хозяева провинции получали трюфеля из иных мест, и эти трюфеля были дешевле, крупнее и свежее. А если бизнес увял, то за коим чертом тащиться отсюда туда, а потом оттуда сюда?

«Дорогой дядя, с тех пор, как я писала вам в последний раз, ничего особенного не случилось».

А нужно ли вообще тратить столько сил для того, чтобы написать это?

Она подумала и решила, что да, стоит. Пусть хотя бы только ради тех обеспокоенных взглядов, которые тайком бросала мать каждый раз, когда у нее появлялись подозрения в написании еще одного письма.

Что, черт побери, в этих письмах? Должно быть, эта сучка шпионит за мной, выдает секреты, но какие? Я и не знала, что у меня есть такие секреты, которые могут заинтересовать его, но, очевидно, они есть, потому что в противном случае она бы ему не писала.

А кроме того, ей просто нечем было больше заняться.

Много, много лет назад, когда она была маленькой девочкой, один старик, друг семьи – ее другой семьи, не этой; у этой семьи не было друзей – рассказывал ей истории о прекрасных принцессах, запертых в башнях своими злобными мачехами. В каждой из тех историй с неизбежностью дня, идущего за ночью, появлялся симпатичный юный герой, ловкостью или отвагой проникавший в башню и спасавший принцессу. Таков был порядок вещей, объяснявший, между прочим, почему принцессы никогда не теряли спокойствия и оставались на месте, зная, что рано или поздно придет принц, и тогда все получится так, как и полагается. Будучи маленькой девочкой, она думала, как это весело быть такой вот принцессой, со своей собственной башней (никто на тебя не косится, никто не заставляет убирать) и твердой верой в то, что предназначенный тебе принц, возможно, уже в пути.

Все эти истории умерли в тот самый день, когда ее плохой дядя убил другого дядю, брата ее отца, человека, с которым она была помолвлена с тех самых давних пор, когда еще девочкой слушала сказки. После этого она ни разу не вспоминала о них до тех пор, пока вдруг не оказалась в этой башне, своей собственной башне с видом на темно-синее море у Ап-Бермидана. Конечно, она не была принцессой, ничего подобного: ее мать была всего лишь торговкой, пусть и богатой – или считалась богатой; она не могла знать точно, будучи запертой, почти как заживо погребенной.

Ситуация получилась весьма похожей на те, которые обязательно присутствовали в сказках, и она невольно стала вспоминать их и проникаться верой в счастливый конец. Возможно, именно поэтому ей было так важно писать дяде – если кто и мог спасти ее, то только он, а так как она считала себя реалисткой, то и обходилась без придыханий. Основной мотивацией, если смотреть беспристрастно, оставалось желание досадить матери. А все прочее – как получится.

Немного мешало то, что дядю Горгаса трудно было назвать принцем. Да, в некоторых отношениях он вполне соответствовал описанию: был правителем страны, в которой жил (хотя с формальной точки зрения это делало его вождем, а не принцем); но ведь существовало множество других, гадких слов для описания того, чем был дядя Горгас. И кем он был по отношению к остальным. Нормальным людям.