Фехтовальщик (№3) - Пробирная палата

От некоторых клиентов проблем больше, чем они того заслуживают.

Остается лишь один вопрос: что взять с собой? Ответить на такой вопрос легко и просто. Счетная доска и письменный стол, несколько платьев, коробка с книгами и все наличные, которые ей удастся собрать.

В конце концов Ветриз надоело смотреть на брата, и она ушла в свою комнату.

Какая это была миленькая комната. Удобная кровать, огромное кресло с изогнутыми резными ножками и подлокотниками, туалетный столик из розового дерева, инкрустированный лазуритом и перламутром (она купила столик в Коллеоне и заставила Венарта найти для него место на корабле; брат был, мягко говоря, не в восторге, ведь ему пришлось выбросить за борт целую бочку сушеной селедки), чудесное латунное зеркало в раме из кости – в нем ее кожа приобретала изумительный золотистый оттенок, – серебряная лампа на подставке из сикаморы (чтобы задуть ее, приходилось вставать на цыпочки). Полка с семью парами обуви, книжный шкаф, запирающийся на висячий замок, небольшая табуретка с мягким сиденьем, два настоящих шастелских гобелена (один вроде бы в стиле Маваута, другой неизвестно какой школы, но на вид куда более приятный), письменный столик с шахматной доской (фигурки были вырезаны из кости), внушительный пузатый медный кувшин для воды из самого Ап-Элифа (его подарил отец, когда Ветриз было всего шесть лет и она так хотела получить кукольный домик) – милые, прелестные вещи. Пол был выложен мраморными плитами – зимой по утрам на него было невозможно встать из-за холода, но зато летом, иногда, когда становилось особенно жарко, она даже спала на нем, – а из окна открывался вид во двор.

Вот так.

Ветриз легла на кровать. У нее начинала болеть голова, и сон мог помочь избавиться от неприятного ощущения тяжести за глазами. Она откинулась на подушку и…

– Привет, не ожидала увидеть тебя так скоро.

– Я пока еще не здесь, – ответил он.

Она внимательно посмотрела на него. Он выглядел старше – ничего в общем-то удивительного, так и должно быть, ведь он был старше, – но в остальном как обычно. На этот раз на нем был костюм фехтовальщика, возможно, даже тот самый, в котором она впервые увидела его в зале суда в Перимадее. Впрочем, именно там он сейчас и находился (пол, выложенный черными и белыми плитками, напоминал шахматную доску с одной-единственной фигуркой на ней). Интересно, долго ли он там уже стоит?

– Как у тебя дела? – спросил он.

– О, неплохо, – ответила она и тут только заметила, что и сама стоит на том же полу, на расстоянии меча от него, и острие его меча поддерживает ее подбородок.

– Что происходит?

– Суд, – ответил он, – или, если хочешь, испытание.

И действительно, они стояли уже друг против друга у какого-то верстака, в полутемной, пропахшей сыростью мастерской. На верстаке между ними лежал лук. Кажется, такой лук называли комбинированным. Его делали из сухожилий, кости, рога и тому подобного, и все это скреплялось с помощью клея, вываренного из шкур и крови животных. Лук был зажат в деревянных тисках с ручкой.

– Ну что, посмотрим, какое напряжение может выдержать эта штуковина? – спросил он.

И они оказались в подвале с высоким потолком и каменным полом, рядом с кучей доспехов.

– Испытание – это и есть определение пробы. – Он бережно, почти нежно, взял ее за руку и опустил ладонью на наковальню. – Будет немножко больно, – предупредил он и поднял над головой молот.

– Минуточку, – перебила она. – Не сомневаюсь, что это очень важно и нужно, но почему я?

Он улыбнулся:

– Откуда мне знать? Я всего лишь работаю здесь, а задавать вопросы следует Сынам Неба, возможно, они знают.

Ей это показалось странным.

– А при чем здесь они? Я хочу сказать, что ведь вначале их не было.

Он нахмурился:

– Верно. Подержи вот это, ладно? Важно держать твердо. – Он перевернул ее руку и положил на ладонь голову молодого мужчины примерно ее возраста. – Вождь Темрай. Он истец.

– Неужели? А ты, полагаю, защитник.

Он опять нахмурился:

– Даже не знаю, не уверен. Но теперь это решать не мне. – Он опустил молот, вложив в удар всю силу. Голова зазвенела чистым и ясным металлическим звоном. – Что ж, неплохо. Ладно, эту пропустим. – Он пошарил под верстаком и достал другую голову. – Его-то ты, конечно, знаешь?

Она кивнула, а он положил на ее ладонь голову Горгаса Лордана.

– В отца пошел, а я в мать. Говорят, у меня ее нос.

Под ударом молота голова треснула и развалилась, как гнилая деревяшка, но топор задел наковальню и свалился с топорища.

– Ну вот, чертова штука осталась без головы, – раздраженно сказал он. – Но не беспокойся, у меня есть кое-что получше.

Он достал меч, прекрасный старинный Гюэлэн с широким клинком, меч, который одно время хранился у Эйтли. Ветриз почувствовала, как острие укололо ее в основание шеи.

– Что ж, продолжим, – сказал он, и она вдруг осознала, что все смотрят на нее, все тысячи людей, собравшихся на галереях для зрителей, – кочевники, перимадейцы, островитяне, жители Ап-Эскатоя и Шастела.

Все, кого он убил за многие годы, все пришли сюда посмотреть на него. На задней галерее она увидела себя саму и Вена, они сидели там же, где и давным-давно. Ей захотелось помахать себе, но она сдержала порыв.

– Что мне нужно делать?

– Откуда я знаю? Ты же истец.

Она покачала головой, и острие меча укололо сильнее.

– Не понимаю почему. Вообще не понимаю, какое я имею ко всему этому отношение. Может быть, из-за того, что я… ну, вижу то, чего не видят другие? Алексий считал, что я каким-то образом умею влиять на события, но…

– Ты же не веришь в этот дурацкий Закон, да?

Он пожал плечами:

– По-моему, это только все усложняет. В следующий раз, когда увидишь Геннадия, спроси его об этом. Нет, вопрос в причине: разговор о том, кто виноват, а кто нет, это только так… вода. Я хочу знать только одно: кто все это начал? Он или я?

– Он?

– Горгас. – Он опустил меч и положил его на наковальню, рядом с луком. – Давай вспомним, как все было. Пойдем шаг за шагом. Если бы Горгас не убил моего отца, разве ушел бы я из дома, разве присоединился бы к дяде Максену и стал причиной падения Перимадеи? (Остальные города – Скону, Ап-Эскатой, Остров, копию Перимадеи, построенную Темраем, – мы пока оставим. Они были потом.) Если бы Горгас не сделал то, что сделал, разве не жили бы мы сейчас в деревне, не чинили бы ворота и не пахали землю? Или я все равно ушел бы оттуда? Конечно, все сводится именно к этому. Это, возможно, самый главный вопрос во всей истории.

Она кивнула:

– Если причина в Горгасе, то и виноват…

– Нет, речь не идет о вине, – прервал ее он. – Я и сам раньше считал, что это надо понимать как вину, но после того, как побывал у них, – он кивнул в сторону сидящих в первом ряду Сыновей Неба, – понял, что говорить можно только о причине. Если все начал Горгас, то причина в нем. Если начал я, то во мне.

– Не знаю, – призналась Ветриз. – Извини.

– Лично я считаю, что это он. Рассуди сама. В нашей семье он двигатель, у него энергия, у него порыв. С другой стороны, я – тот, кто выявляет последствия его действий. Если в мире действительно действует что-то вроде Закона, тогда происходящее обретает смысл.

Она посмотрела на него:

– Что же будет дальше?

– Мне ли тебе это говорить, – сказал он и исчез, словно слился с подушкой.

…Ветриз резко села и открыла глаза. Ей было не по себе. Такое же неприятное ощущение появилось у нее тогда, когда она впустила в комнату Горгаса Лордана. Тогда она тоже чувствовала себя кем-то другим. Если искать какой-то смысл, то искать его следует там. Только она до сих пор не могла понять, как ее ошибка – Горгас Лордан – могла стать причиной чего-либо. Ей вспомнилась Нисса Лордан, которая считала, что может контролировать Закон с помощью парочки идиотов, и которая увезла ее в Скону. Ну и что из этого вышло? Ничего. Она чувствовала, что Закон – не что иное, как некое фольклорное объяснение событий. Люди ведь по-всякому объясняют, почему солнце всходит на востоке, а луна превращается в полумесяц. Если что-то подобное существовало, то оно было подобно громадной машине, чему-то вроде прокатного стана, который Ветриз впервые увидела в городе: нечто громыхающее, пугающее, превращающее в пластины целые заготовки железа; если не будешь осторожным, тебя может затянуть туда и…

Нет, ерунда, слишком упрощенно.

Она встала и, только поднявшись, поняла, что отлежала левую ногу. Дохромав до туалетного столика, посмотрелась в зеркало – ее лицо было нежное и золотистое, как ненадежная память о чем-то приятном.

Ближе к вечеру у Бардаса Лордана побывал гость. Когда незнакомец убедил Бардаса в том, что он действительно тот, за кого себя выдает, они вошли в палатку и разговаривали около часа.

– Ты, похоже, не удивлен, – сказал гость, когда мужчины обсудили то, ради чего он пришел.

– Нет, не удивлен, – ответил Бардас. – Странно, наверное, мне следовало бы удивиться твоему визиту, но, если подумать, все выглядит совершенно естественно.

– Неужели? Что ж, это твое дело, а не мое. Тебя устраивает время?

Бардас кивнул:

– Абсолютно. Если бы я спросил, зачем ты это делаешь, ты бы ведь все равно не ответил, да?

– Не ответил бы.

Посетитель ушел, а Бардас занялся приготовлениями. Он созвал офицеров, объяснил ситуацию, молча выслушал протесты и отдал приказания. Потом вернулся в палатку. У кровати по-прежнему стоял обернутый в промасленную шкуру его меч Гюэлэн, тот самый, оставленный ему в качестве подарка Горгасом накануне падения Перимадеи. Перимадея пала, потому что Горгас открыл ворота, но это ничуть не мешало Гюэлэну оставаться хорошим оружием – он был немного короче, чем большинство двуручных мечей, у него был тяжелый эфес и прекрасная балансировка. Бардас развязал веревку и вынул меч.

Сейчас он показался даже легче, чем раньше, вероятно, потому, что три года в шахтах укрепили руки и спину Бардаса. А кроме того, он привык иметь дело с имперским оружием, алебардами, копьями, палашами, рассчитанными на две руки. Бардас потрогал пальцем острый клинок и закрыл глаза.

Немного погодя Бардас надел доспехи – теперь он уже не замечал их веса, – подвесил к поясу меч и застегнул пряжку. Потом сел на кровать и целый час смотрел в темноту, ожидая услышать голоса, которые почему-то молчали, зато из лагеря тянулись запахи чеснока и кориандра, часто используемые поварами, чтобы заглушить вкус протухшего мяса.

В этот же самый момент в крепости, по другую сторону частокола, Темрай протянул тарелку, и кто-то положил на нее тонкий белый блин с кусочком сдобренного специями мяса, положил и улыбнулся, после чего снова занялся разделкой туши.

Когда подошло время, его позвали. Как и приказал Бардас, пикейщики и алебардщики намазали оружие грязью, чтобы сталь не давала отблеска. Ему исполнять собственный приказ необходимости не было: доспехи, изготовленные Анаксом, Сыном Неба, слегка потускнели от ржавчины и уже не блестели. Когда они вышли за пределы круга света костра, ночь показалась темной, как подземелье, но теперь Бардас мог найти дорогу с закрытыми глазами.

Темрай поужинал, поднялся и прошел к походным кузницам, где приводили в порядок покореженное оружие и доспехи. Сейчас, когда ночи стали холодные, здесь было самое теплое в крепости место. Работа не требовала особенного мастерства, и человек, зарабатывавший когда-то на хлеб тем, что ковал клинки в арсенале Перимадеи, справился бы с ней без труда: сталь просто становилась из темно-серой кроваво-красной. Но Темрай все же задержался, наблюдая за кузнецами и не думая ни о чем другом, ему вдруг пришло в голову, как было бы удобно, если бы человеческая плоть и кровь так же легко поддавались переделке, как броня. Но дальше развивать эту мысль он не стал.

Мост был убран, и его охраняли часовые. Но в темноте люди Бардаса переплыли реку без малейшего плеска – находить дорогу в темноте привыкаешь быстро – и бесшумно перерезали горло полусонным кочевникам, ориентируясь лишь по запаху и прикосновению. Когда-нибудь, подумал Бардас, мы еще поблагодарим вас за это. Потом они осторожно опустили мост.

Темрай возвратился в палатку, где его ждал Лемпекай, лучник. Мастер укрепил лук, наклеив еще один слой из сухожилий. Клей подсыхал, на это требовалось время, но результат стоил того, чтобы подождать. Вождь вынул лук из тисков, отметив, что натягивать его стало легче, чем раньше, и поздравил Лемпекая с успехом.

Бардас сам перевел первую роту через мост. Дело было не в тщеславии или гордости, не в желании первым войти в крепость, а в том, что ему виделась в этом некая преемственность, ведь именно он и Теудас были последними перимадейцами, покинувшими Город. Бардас приготовился ждать. Но едва они ступили на берег, как в частоколе появилась узкая полоска света, словно кто-то прорезал его тонким, острым ножом. Свет был такой яркий, что Бардас закрыл глаза…

Бардас Лордан, сокрушитель городов.

…а когда поднял веки, ворота были открыты. Он наклонил голову, давая знак своим солдатам, и подошел к крепости.

– Как и обещал, – сказал человек, стоявший у ворот.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Тревогу подняли довольно быстро, но к этому времени три роты алебардщиков уже поднимались по дороге, а остальная армия занимала нижний уровень крепости. Кочевники были застигнуты врасплох и не знали, что делать. Одни бежали к пирамидам с оружием, другие неслись в противоположном направлении, но живая, ощетинившаяся пиками алебард стена неумолимо надвигалась, сгоняя их в кучу, как овец.

К тому времени, когда доносившиеся снизу крики и шум привлекли внимание, люди Бардаса уже достигли вершины холма, не встретив никакого сопротивления. Они знали, что делать и куда идти: одна рота устремилась к главному лагерю, две другие разошлись по сторонам, вдоль частокола. Неприятель ударил по ним сразу, как только они оказались на границе света и тьмы, но словно волна, наткнувшаяся на скалу, откатился назад.

В полном соответствии с военной традицией именно Бардас первым пустил кровь врагу. Его противником оказался высокий, худой кочевник, на котором не было ничего, кроме шлема. Мужчина размахивал саблей так, словно пытался защититься от неких невидимых колдовских сил. Сначала Бардас отрубил руку, державшую меч, а потом полоснул Гюэлэном по шее несчастного. Тот пошатнулся и упал на спину, и Бардас поблагодарил его. Второй набросился на него с копьем. Бардас с размаху резанул его по ногам, а когда кочевник согнулся, вогнал меч между ребер. Высвободив оружие легким поворотом запястья, Бардас встретил третьего. Сабля кочевника скользнула по его наплечнику за мгновение до того, как Гюэлэн перерубил ему горло и раздробил ключицу. Человек упал, а Бардас переступил через него и, пробормотав слова благодарности, шагнул навстречу мальчишке с трофейной алебардой. Опыт требует уважать оружие независимо от того, в чьих оно руках. Не опуская глаз с алебарды, Бардас отступил в сторону и тут же сделал выпад: меч скользнул по согнутой руке мальчика и вошел в сердце. Он опустил Гюэлэн, поблагодарил убитого и едва успел отклониться, когда плотный, мускулистый, похожий на кузнеца кочевник нанес удар громадным, тяжелым молотом. Бардас повернулся и, увидев открывшуюся подмышку (подмышка– путь к сердцу), хотел нанести удар, но в последний момент заметил еще одного противника, ждавшего своей очереди. Он пригнулся и, развернувшись на одной ноге, резанул противника по животу. Второй же попал под удар молота товарища. Бардас добил раненого, опустив меч ему на череп, и в ответ на молящий взгляд лишь шепнул «спасибо».

Теперь по ним стреляли из луков, стреляли с близкого расстояния, вполне достаточного, чтобы проверить имперскую броню на прочность. Бардас предвидел такую возможность и знал, что на ограниченной территории, где много палаток, где валяются убитые, просто нет места для маневра. Он лишь дал сигнал к наступлению, и алебардщики устремились вперед, некоторые из них упали, но остальные все же добрались до врага.

Первый убитый Бардасом лучник поднял лук, блокируя удар, меч ушел в сторону, но Бардас повернул запястье, и лезвие резануло кочевника по коленям. Стрела, выпущенная сбоку, пробила наплечник, но не коснулась кожи, он выдернул ее и отбросил в сторону, одновременно выставив меч острием вперед, как делал в арсенале, подставляя под верстак, чтобы смести в него металлическую стружку. Человек, бежавший к нему с занесенной саблей, не смог притормозить, и клинок легко вошел ему в живот.

Дальше все шло примерно в таком же духе: он наносил удары, колол, резал и рубил, произносил слова благодарности, уклонялся от сабель и копий, принимал удары и при этом упрямо двигался к цели.

Потом он увидел Темрая, окруженного кучкой полуодетых мужчин, вождь нахлобучил шлем и пару наколенников, но ремни завязал кое-как, и наколенники уже начали сползать. Бардас улыбнулся и направился к ним, но прежде, чем он успел приступить к работе, кто-то пробежал мимо него, это был высокий солдат в слегка сдвинувшемся на сторону шлеме и явно позаимствованных у кого-то доспехах.

– Теудас, – окликнул Бардас.

Но юноша не слушал: выставив алебарду и крича, он несся прямо к Темраю, как стрела. И даже не заметил воткнувшегося ему в грудь копья. Теудас остановился лишь тогда, когда наконечник вошел в него по самую поперечину. Он еще попытался достать копейщика, но копье было слишком длинным, и ему не хватило примерно фута. Когда Теудас наконец упал, один из кочевников ударил пикой ему в ухо – шлем, оказавшийся слишком маленьким, все-таки свалился, – и юноша больше не двигался.

Это неправильно, подумал Бардас и попытался открыть глаза, но они уже были открыты.

Группа, охранявшая вождя, отступала, стараясь заманить Бардаса в глубь лагеря, где между Темраем и Гюэлэном было бы больше мертвых тел. Бардас сделал несколько шагов вслед за ними, когда внезапно понял, что людей здесь гораздо меньше, чем должно было быть. Куда подевался весь народ? Не успели же они спрятаться? Где женщины и дети? Конечно, на плато было темно, но все равно… до сих пор он увидел лишь несколько сотен мужчин…

И тогда он все понял.

Что ж, ловко, очень ловко. Но я должен был это предвидеть.

Теперь было уже слишком поздно. Кто-то, находившийся внизу, подал какой-то условный знак, и со всех сторон, из палаток и из-за повозок, из ям и траншей, выскочили скрывавшиеся до этого воины. Вооруженные копьями и алебардами, держась поближе друг к другу, они принялись теснить имперских солдат, отрезать их от дороги и надежд на отступление.

Противник действовал на удивление слаженно и дисциплинированно: так что сомнений не оставалось: ловушка готовилась тщательно. Через несколько минут окружение было успешно завершено. Между тем по дороге уже поднималось подкрепление, ведомое Йордекаем, тем самым недавним гостем, человеком, так услужливо открывшим ворота. Появление подкрепления означало, что пикейщики, успевшие проникнуть на нижний уровень, либо изгнаны, либо перебиты.

Вот тебе и ощущение исторической симметрии, подумал Бардас, похоже, я все-таки получу то, чего давно хотел.

Запястья и предплечья болели от напряжения, а пот, стекавший из-под шлема, заливал глаза. Бардас зажмурился.

Ну, что мне теперь делать?

Но никто не ответил. От брошенного и угасающего костра доносился запах кориандра.

Вот уж не думал, что все будет так плохо, в который уже раз повторял про себя Темрай, прячась за спины окружавших его людей. Мне казалось, победа дастся куда проще. Но стоило ему показаться…

Усилием воли он заставил себя прогнать стоящий перед глазами жуткий образ Бардаса Лордана. Темрай не был уверен, что человек, с ног до головы закованный в доспехи, держащий в руке меч с непривычно широким клинком, и есть его давний заклятый враг, но уверенность это одно, а знание – совсем другое. Он знал, и сил его хватило только на то, чтобы не обмочиться.

– Где Силдокай? – спросил вождь.

– С резервом, – ответили ему. – Наступлением руководит Йордекай. Как только мы введем в действие резерв, все будет кончено. Они покажутся между молотом и наковальней.

При чем тут молот и наковальня?— удивился Темрай. У него что-то произошло с головой, мысли путались, ускользали, наезжали одна на другую…

– Хорошо, – сказал он. – Это очень хорошо, а что у них на нижнем уровне? И еще… э… Есть известия от Голлокая? Как там у него?

– Судя по последнему сообщению, все под контролем. – Темрай не знал, кто отвечает ему, и не узнавал голос. – Все остальные вернулись в лагерь, так что деться им абсолютно некуда. Вопрос лишь во времени.

Темрай поежился, ему стало холодно.

– Постарайтесь не затягивать, – сказал он. – И в любом случае возьмите его, понятно?

– Конечно. Взять живым?

– Ну уж нет. Только мертвым. И убедитесь, что он мертв. Прежде чем я подойду к нему, я хочу знать, что вы отрубили ему голову.

Кто-то рассмеялся, посчитав слова вождя удачной шуткой. Знавшие Темрая лучше промолчали.

– Кстати, – сказал человек, стоявший слева от вождя, чье имя тоже выпало у Темрая из памяти. – Тот парень, который пытался прорваться с алебардой, знаете, кто это был? – Никто ему не ответил, и человек продолжал: – Я его узнал, это племянник Лордана. Помните, он был у нас перед началом войны со старшим, колдуном.

– Да никакой он не племянник, – возразил кто-то. – Я вообще думаю, что никакие они не родственники.

– Теудас Морозин, – сказал Темрай.

– Точно, это он. Но парень мертв, мертвее не бывает.

– Отлично. – Темрай вздохнул. – А теперь уведите меня отсюда.

Кольцо стягивалось, темная, плотная масса медленно, осторожно надвигалась, то и дело из нее, как молнии из тучи, выскакивали копья, целясь в зазоры между доспехами – на локтях, между воротником и нагрудником, между воротником и шлемом, в подмышечную впадину, во внутреннюю сторону бедра. Со своей стороны, алебардщики сражались упорно и методично – молот проверяет наковальню, но и наковальня проверяет молот, – круша шлемы, дробя кости и перебивая кровеносные сосуды под апробированной кожей кольчуги.

Но кольцо имело преимущество движения, воины Темрая наступали, перешагивая через убитых и раненых, словно накатывающий на берег морской прилив; топоры и булавы раскалывали шлемы и доспехи, как дрозды раскалывают раковины улиток или гости на званом обеде вскрывают устриц. Будь жив Анакс, он смог бы пересказать историю сражения по одному лишь звуку: чистый звон клинка, встретившегося с доброй броней: глухой щелчок поддавшейся, не выдержавшей напряжения стали, мягкий хруст кости. Бой шел теперь преимущественно в темноте: солдаты Империи дрались спиной к огню костров, закрывая свет. Да и зачем он нужен, если враг со всех сторон, на расстоянии копья.

Когда кольцо замкнулось – галерея обвалилась, – Бардас понял, что должен прорываться в одиночку. Шлем давно свалился, доспехи разболтались из-за ослабших ремней и сорванных заклепок и провисли, как перезрелые фрукты на согнувшихся ветвях деревьев. Правая рукавица пришла в полную негодность, и Бардас избавился от нее при первом удобном случае. Рядом, по бокам и за спиной, падали один за другим люди: но он еще справлялся, отбивая сыплющиеся со всех сторон удары, уклоняясь и отпрыгивая, делая выпады и рубя, орудуя мечом с ловкостью и быстротой повара, готовящего к пиру сразу несколько блюд.

Все было почти как в прежние времена, когда драться приходилось в темноте, это была такая же работа, тяжелая, однообразная и утомительная, как в подземной галерее, где нужно было пробиваться через слежавшуюся глину. Только звуки и запахи оказались другими: их было слишком много, и ему не всегда удавалось ориентироваться в них. Бардас ощущал сладкий аромат крови и пикантный запах стали; резкий, густой чеснока и кориандра, срывающийся с последним вздохом с губ умирающего. Он слышал всю музыку Империи, переложенную на инструменты Пробирной палаты. Прямо перед ним возник человек в старомодном шлеме из четырех пластин, скрепленных ремнями. Отбив его копье, Бардас ударил противника в висок, но в самом звучании Гюэлэна появилась фальшивая нотка. Он услышал фальшь, но не успел ничего предпринять, вынужденный отбить летящую в лицо алебарду. Повернувшись, Бардас отмахнулся мечом, и тот, ударившись плашмя о шлем, переломился надвое, в полуфуте от эфеса.

Ну, вот и все, подумал Бардас, отбрасывая отслуживший свое Гюэлэн.

Следующий выпад парировать было уже нечем, и Бардас подставил под удар нагрудник, развернувшись вполоборота, а когда наконечник копья, скользнув по стали, ушел в сторону, врезал левой рукой, на которой еще оставалась рукавица, в лицо врагу. Головки заклепок разорвали кожу, оставив четыре глубокие царапины, из которых хлынула кровь (как будто по щеке протащили плуг, с плугом хорошо получалось у Клефаса, но Клефас всегда ленился, а вот Горгас никогда не подводил), но кочевник не упал, а дернул копье к себе, чтобы нанести второй удар, который довершил бы дело, если бы Бардас не ухватился за острие. Противник, однако, сохранил больше сил и рывком освободил копье; причем острые края наконечника разрезали ладонь и пальцы Бардаса…

Что ж, никогда не угадаешь, где обнаружится слабина.

Он разжал пальцы и едва успел пнуть противника в колено. На этот раз кочевник упал, и Бардасу ничего не оставалось, как въехать ему в зубы каблуком. Времени на то, чтобы поднимать копье, уже не оставалось. На него наступали с трех сторон, а он был без оружия. Жаль, Бардасу удалось углубиться в их колонну на три четверти, войти клином, почти рассечь шов; за движущимися фигурами уже виднелась спасительная тьма. Однако теперь, не имея ни меча, ни копья, ни молота, он был только наковальней. Бардас сделал несколько шагов назад, повернулся и побежал…

Получилось не так хорошо, как хотелось бы. Доспехи мешали, болтаясь из стороны в сторону, сковывая движения. Он знал, что должен избавиться от них во что бы то ни стало, срезать с себя эту вторую кожу. Впрочем, даже без брони шансов уйти далеко почти не было. Рано или поздно он споткнется в темноте обо что-то и упадет…

Он и упал, причем не слишком удачно, разбив голову о камень, а когда открыл глаза, то увидел, что налетел на обозный фургон. Сил подняться, а тем более остаться в вертикальном положении у него не было, поэтому он лег на живот и заполз под повозку.

Усталость навалилась, как обрушившийся потолок перехода, и Бардас на секунду зажмурился…

…и, как обычно, оказался в шахте. Тем не менее – хотя его и окружала кромешная тьма – он видел брошенную тачку, а под ней лицо спрятавшегося мальчика, уставившегося на него полными ужаса глазами. Конечно, это был Темрай, но в то же время и Теудас, которого он вытащил из-под повозки при Падении. «Почему ты так боишься меня, Теудас?» – спросил Бардас, но мальчик молчал и даже не пошевелился…

– Вон он. – Бардас открыл глаза и снова увидел лицо Темрая, вождя кочевников, стоявшего ярдах в двадцати вверх по склону. – Там, под фургоном, – визжал Темрай, – видите? Убейте его! Скорее же убейте его! Ну!

Трое с пиками и саблями, люди из личной охраны Темрая, ринулись к Бардасу. В следующее мгновение они уже тыкали пиками, стараясь достать его, как человек, ищущий под столом закатившуюся монету. Бардас откатился: копье царапнуло щеку, разрезав кожу, но ему удалось сжаться в комок и выкатиться из-под повозки с другой стороны (в шахтах приходилось делать и не такое). Он поднялся, ухватившись за заднее колесо, и снова побежал.

Оглянувшись через плечо, Бардас заметил, что преследователи уже обежали фургон и теперь несутся вслед за ним, проявляя редкое профессиональное рвение, наблюдать которое ему не приходилось со времен войны Максена, когда некий молодой человек, влезший в конце концов в эту вот вторую, змеиную шкуру, гнал кочевников навстречу тьме и кошмарам ночи, и все вокруг звенело, горело и несло запахи приближающегося рая.

Пора сделать что-то умное. Он сбавил шаг, дожидаясь первого из преследователей, а когда тот уже бросился на него, присел, и кочевник, споткнувшись, перелетел через его спину и глухо шлепнулся на землю. Бардас вскочил и встретил второго ударом в лицо левой рукой, на которой еще болталась рукавица. Что-то хрустнуло – наверное, нос, – бедняга пошатнулся и ошалело посмотрел на противника круглыми от ужаса глазами. Не теряя времени Бардас выхватил у него саблю и перерезал кочевнику горло.

Теперь, когда у него снова было оружие, Бардас уже не опасался третьего. Легко отбив выпад пикой, он одним движением отсек бедолаге левое ухо и, повернув саблю в горизонтальное положение, полоснул его по горлу. Ему было плохо знакомо это оружие – изогнутый клинок не подходил для уколов, рукоять была слишком мала, – но оно имело преимущество над голыми руками. Сделав секундную паузу, чтобы обдумать дальнейшие действия, Бардас повернулся и потрусил в обратном направлении, туда, где был Темрай.

Парочка оптимистов попыталась преградить путь, но они задержали его ненадолго. Темрай словно прирос к земле; он стоял, трясясь, как кролик, с белым от страха лицом и широко открытыми глазами. Бардаса отделяло от цели всего лишь несколько ярдов. Один из телохранителей сумел ударить его по правому наплечнику и тут же заслужил короткое «спасибо». Теперь между ним и вождем оставалось только двое. Конечно, смерть Темрая ничего не решит – возможно, она означала бы победу в войне, но это интересовало Бардаса в последнюю очередь, – но по крайней мере он смог бы немного восстановить симметрию. Ничего лучше он не придумал. Блок… поворот кисти… клинок вниз и молниеносное движение слева направо, под самым подбородком – вот и еще одним меньше. «Спасибо», – пробормотал он и в этот момент, слегка повернув голову, увидел то, что заставило его забыть и о Темрае, и о войне, и о симметрии в истории. Он увидел брешь.

Брешь была маленькая. Крохотный разрыв между двумя шеренгами, и она быстро сокращалась, но если поспешить… Бардас знал, что если успеет прорваться, то попадет на дорогу, и тогда ему уже не придется отвоевывать каждый шаг.