Жизнь только начинается

      - Никуда ты не уйдешь, слышишь, Юрочка. Ты поедешь домой. Какой из тебя тракторист?.. Я видела, все ребята крепкие, здоровые, один ты такой слабенький. Тяжело быть трактористом. От темна до темна в поле, поесть некогда. Всегда перепачканный, чумазый... А ты будешь инженером-конструктором.
      Юра сел в кресло, зажал уши и затопал ногами:
      - Не буду, не буду инженером.
      - Ну как знаешь, только без тебя я домой не поеду, - решительно сказала мать.
      Десять дней гостила Валентина Анатольевна у сына. Она неотступно следовала за сыном. Первые дни она охала, глядя, как ее Юрочка на тракторе "преодолевал препятствие" - невысокий холм. Валентина Анатольевна обстоятельно осмотрела тракторный и слесарный кабинеты, кабинет электрооборудования, хотя все, что она здесь видела, было ей совершенно непонятно.
      В день отъезда Валентину Анатольевну провожала до ворот школы вся группа. Мамаша шла под руку с замполитом и без конца благодарила Галину Афанасьевну за весточку.
      - Понимаете, посылаю сюда, посылаю туда - ничего не знают. Потерпите, мол, найдем. И вдруг от вас письмо! И такое кроткое.
      На прощание она еще раз всплакнула.
      - Уехала, - облегченно вздохнул Юра, когда машина скрылась из глаз.
      А ребята молча улыбнулись.
      Глава тридцать третья
      НЕСДЕЛАННЫЙ ПОДАРОК
      Костя отошел от кассы и вновь пересчитал деньги: четыре новенькие полусотни и одну десятку. Ремонтируя в свободное время колхозный инвентарь, ребята не думали о вознаграждении, но Петр Александрович недавно вдруг объявил воспитанникам, что им причитаются деньги. Часть денег группа решила перечислить на базу "Книготорга" для приобретения книг, а другую часть ребята получили на руки.
      Старательно завернув хрустящие бумажки в чистый носовой платок, Костя после некоторого раздумья положил узелок во внутренний карман шинели.
      До универмага надо было идти широкой асфальтированной улицей. Обычно Костя ходит по ней тихо, вразвалочку, внимательно разглядывая витрины. По вечерам они освещались лампами дневного света, и выставленные на витринах товары были особенно красивы. Но сегодня он не замечал их. Сегодня вечером, после комсомольского собрания, он преподнесет матери подарок. Может быть, мама даже не поверит, что это он, Костя, купил подарок. А потом, когда она примет платок, он скажет: "А теперь, мамочка, поздравь меня, я комсомолец!"
      В последнее время Костя приходил домой каждое воскресенье. Вечных его врагов - соседей - словно кто-то подменил. Они приветливо заговаривали с ним, даже приглашали его в гости. Костя радовался и удивлялся тому, как неожиданно и хорошо изменилась его жизнь. Он с гордостью рассказывал о своей школе, как будто она была единственная в Советском Союзе.
      Около павильона с мороженым Костя замедлил шаги и потрогал в кармане узелок с деньгами. "Купить бы". Но, поморщившись, подумал: "А вдруг на шаль не хватит?"
      Короткий зимний день затухал. Густой снег, выпавший ночью, растаял. Земля по-весеннему парила.
      Возле универмага Костя увидел своего дружка.
      - Федька! - обрадованно крикнул он, боясь, что приятель скроется в потоке людей.
      Федька оглянулся и не спеша подошел к товарищу. Он некоторое время молча рассматривал Костю.
      Ярков уже пожалел, что окликнул Федьку. Ему очень хотелось рассказать товарищу о том, как хорошо он живет. Но насмешливые плутоватые глаза Федьки напомнили ему неприглядное прошлое. Ведь это они с Федькой однажды сломали молодую яблоню в саду старика-соседа; ведь это они с Федькой, уходя на целый день за город, выкуривали по шесть пачек "Ракеты" - курили до одурения, до тошноты; ведь это они с Федькой разбили из рогатки окно у одинокой женщины за то, что сна советовала "не болтаться зря, а поступить в школу ФЗО".
      - Прячешься от меня? - злобно спросил Федька.
      - А как же, боюсь, куда там! Только больше не ходи в училище. Тетя Ксения обещалась поймать тебя, шесть кур у нее стащили. Комсомольцы дежурить будут. В милицию отправят, будешь загорать.
      - Пусть сначала поймают! - Федька засмеялся. - Кур на суп не осталось, вот и злится твоя Ксения.
      - Насчет кур брось, кончено все это...
      - Скажи какой!..
      Друзья помолчали. Костя остро чувствовал: "Какой же Федька никудышний! И главное, не понимает этого".
      - Что сейчас делаешь? - только и нашелся спросить Костя.
      - Гуляю, сам знаешь. А ты?
      - Я хорошо живу. Вот, шаль матери покупаю.
      - А гроши есть? - глаза у Федьки забегали, заблестели. Зная, что Федька пока не увидит, не поверит, Ярков развернул платок и пересчитал деньги перед самым его носом.
      Федька присвистнул:
      - Верно, можно купить. - Он похлопал себя по карманам брюк. Покурим.
      - Не курю.
      - Ого! - Федька недоверчиво покачал головой. Сняв фуражку, он извлек оттуда окурок. С удовольствием затянулся и, задрав голову, выпятив губы, выпустил колечки дыма. - Зачем матери шаль, нету, что ли?
      - Подарить хочу.
      - Ну и чудак! Кто же матери дарит шаль? Зачем ей шаль? Лучше у меня фонарь купи. Тебе без него никак нельзя.
      Федька распахнул фуфайку и, покопавшись в кармане, вытащил помятый фонарь.
      - Новенький!
      Костя осмотрел фонарик и улыбнулся.
      - В субботу ему сто лет будет, и притом не горит...
      - Не может быть, все время светил. Наверное, лампочка перегорела. Так и быть, своему товарищу по дешевке уступлю.
      - Выбрось, - посоветовал Костя. - Никому твой фонарь не нужен.
      Спрятав фонарь под фуфайку, Федька котел еще что-то предложить, но Ярков взял его за локоть.
      - Идем шаль выберем, а потом поговорим.
      Ребята подошли к прилавку. Продавщица подала Косте белую пуховую шаль. Он осторожно потрогал ее двумя пальцами и подумал: "Мягкая, тепло матери будет".
      - Ну и платок! - презрительно воскликнул Федька. - Да в нем и летом замерзнешь. Не бери. Подожди, пока настоящие привезут.
      Костя взглянул на цену и вздохнул: денег на покупку не хватало, нужно было еще двадцать рублей.
      - Одолжи. В школу придем - отдам, - попросил он Федьку.
      - Знаю, взаймы без отдачи, - Федька засмеялся и заговорщически подмигнул: - Идем на два слова.
      За углом универмага он выгреб из кармана штанов три скорлупки половинки от грецких орехов, засушенный хлебный шарик и потрепанную колоду карт.
      - Разыграем: хочешь - в "очко", хочешь - в "орешек".
      - Эх ты, еще другом называешься, - отпрянув от Федьки, крикнул со злостью Ярков. "Что делать? Матери деньги отдать? Эффекта не будет. Надо купить шаль. Займу у Ивана Сергеевича", - решил он. Не прощаясь с Федькой, направился в училище. Но вдруг Костя вспомнил слова Галины Афанасьевны: "Рассказывайте товарищам о своем училище, о том, как вы живете. Пусть ребята идут к нам учиться..." Он обернулся. Заложив руки в карманы фуфайки, Федька, посасывая окурок, брел следом за ним. Костя остановился и дружески предложил:
      - Идем, посидим где-нибудь.
      - Посидим, - обрадовался Федька.
      - Пломбир хочешь?
      - А как же, хочу.
      Купив мороженое, они прошли на безлюдное место сквера и сели на скамейку.
      С мороженым Федька расправился быстро.
      - Ты по-ударному, - заметил Костя.
      - Между прочим, вкусное... Не мешало бы еще.
      Косте тоже хотелось еще, но, экономя деньги, он купил мороженое только товарищу.
      Быстро надвигался декабрьский вечер. Сквер пропитывался морозными туманными сумерками. Костя обдумывал, с чего начать свой серьезный разговор.
      - Смотрю на других - живут с интересом. А мы с тобой, помнишь, доски от заборов ломали да кур таскали. А ведь если когда-нибудь поймают голову оторвут.
      - Боишься?
      - Боюсь... А чего ты так смотришь? Ведь страшно, да и совестно. Не понимаешь? Когда Петр Александрович рассказывал, как работать на тракторе, все слушали, а я сидел и думал: "Эх, скорее бы перемена". А начнется перемена - болтаешься без толку. И ничего в голове нет. А ведь мастера стараются, чтобы из нас толковые люди получились. Я, например, хоть сейчас сяду на трактор и поеду, а ты будешь смотреть и удивляться. Ты, как был никто, так и остался, а я уже почти механизатор.
      - Не фасонь. Тоже мне механизатор. Врешь ты, не ездил на тракторе. Ты в нем ни одной гайки не знаешь.
      - Давай поспорим. Если хочешь знать, нас скоро даже на Алтай пошлют, на новые земли.
      - Никуда тебя не пошлют.
      - Хочешь быть трактористом?
      - Не хочу, - отрезал Федька.
      - Почему?
      - Не выйдет из меня.
      Костя сердито посмотрел на Федьку и, взмахнув рукой, сказал:
      - Выйдет, честное слово, выйдет.
      Федька, думая о чем-то своем, покачал головой и спросил:
      - Форму сразу дают?
      - Конечно, сразу. Всё бесплатно: одежда, постельные принадлежности, питание. Книг сколько хочешь, только читай. Ребята все хорошие, свои. В кино ходим, в театр, в музей, на лекции. Сразу человеком станешь.
      Федька ухмыльнулся.
      - А я разве не человек?
      - Нет! - Костя оглядел товарища с ног до головы. - У кого хочешь спроси, скажут: нет. Человек учится и работает. А ты и по обличим не похож на человека, никогда не умываешься, волосы растрепаны...
      Пока Ярков убеждал товарища, Федька расстелил на лавочке обрывок газеты и стасовал карты.
      - Ладно, я поступлю в твою школу. А пока давай разок сыграем. Странно улыбаясь, Федька настойчиво заглянул другу в глаза. - Чудак ты! И чего трусишь? А еще матросом быть хочешь. Для матери шаль - первое дело. Я тоже когда-нибудь куплю матери шаль, - вкрадчиво уговаривал Федька. Выиграешь и беги шаль покупать. Вот мать-то обрадуется!
      Костя в нерешительности поглядывал на замусоленные карты. Черные с большими ногтями Федькины пальцы ловко перебирали колоду.
      - Не трусь! Рубль поставишь - два возьмешь. На сколько идешь?
      Костя нащупал в кармане узелок. "Выиграю тридцатку и уйду", мысленно решил он. Трепетно забилось сердце. Давно Костя не играл, не нервничал, не страдал.
      - В "орешки" сыграем, - сказал он, чувствуя, как приходит к нему почти уже забытый азарт.
      Переставляя скорлупки, Федька то одной, то другой рукой прикрывал хлебный шарик. Костя зорко следил за руками Федьки. Ему казалось, что в эту секунду он переступает страшный порог, за которым опять будут слезы матери, сердитые взгляды соседей - все то, от чего он недавно ушел.
      - В этой бери, в этой не бери. В какой? - монотонной скороговоркой цедил Федька.
      - В этой, - закричал Костя и прижал скорлупку пальцем, боясь, как бы Федька не успел вынуть шарик.
      Когда Костя приподнял скорлупку, под ней шарика не оказалось, а Федька ехидно улыбнулся.
      - Ничего, сейчас повезет.
      Костя трясущимися руками вытащил из платка пятьдесят рублей, остальные туго завязал в узел и положил в карман. Теперь он уйти не мог. Он должен отыграться, отыграться во что бы то ни стало!
      И снова монотонный голос:
      - Эту бери, эту не бери...
      И на этот раз скорлупка оказалась пустой. На какую-то долю секунды в сознании Кости промелькнули школа, ребята: Иван Сергеевич, Вася...
      Узелка уже не было, остался чистый смятый платок. Костя не замечал, что он делает. Все происходившее походило на сон. "Теперь все равно. Надо делать все, что угодно, лишь бы отыграться. Может быть, даже ударить, нет, избить этого ненавистного друга..." - лихорадочно соображал Костя. Он растерянно оглядел себя и снял фуражку.
      - Новая? - Федька молча повертел ее, прищурив глаз. - Пять рублей...
      - Она же новая!
      - Не хочешь - как хочешь.
      Костя повздыхал, поохал: "Может быть, повезет?" А Федька спокойно выжидал, примеряя фуражку.
      Вскоре Ярков проиграл ремень от гимнастерки и ремень от брюк.
      Сумерки сгущались, Косте стало жутко.
      - Как же я пойду в школу? - тревожно спросил он Федьку.
      - Ничего, добежишь, не холодно. Не унывай, дадут тебе фуражку и ремни... - Согнувшись, Федька огляделся и вдруг бросился бежать.
      - Федька! - в отчаянии крикнул Костя и побежал за другом. Но Федька как в воду канул. Костя остановился в дальнем углу сквера, сел на скамейку, сдавил кулаками голову и жалобно заплакал.
      Глава тридцать четвертая
      "БОЛЬШЕ ЭТОГО НИКОГДА НЕ БУДЕТ!"
      О приеме новых членов в комсомол говорил Саша Корнаков. С тех пор как его пропесочили за "отставание кружковой работы", Саша резко изменился. Во всех начинаниях он подавал личный пример, и сам вскоре убедился, что раньше играл на гармошке плохо и ноты изучить ему надо обязательно.
      Он держал в руке свернутый лист бумаги - конспект выступления, хотя ни разу в него не заглянул. Как-то увереннее чувствуешь себя, если под рукой есть запись всего того, о чем надо сказать.
      - Я считаю, что Васю Бугрина можно принять в комсомол. Устав он знает назубок, политически стал более развит и крупных ошибок в своей повседневной жизни не допускает. Учится хорошо - правда, дисциплина еще хромает... - Саша назвал фамилии других ребят, которые, по его мнению, могут стать комсомольцами.
      Иван Сергеевич ерзал на месте.
      - А Костю Яркова забыл? - не выдержал, наконец, он и задал вопрос.
      - А разве он уже пришел на собрание? - с насмешкой спросил Саша. Что о нем говорить? Он даже не хочет присутствовать на нашем собрании. Я не питаю к нему доверия. Сегодня утром, - Саша оглядел собравшихся комсомольцев, - перед самым обсуждением его кандидатуры в члены комсомола, он признался в том, что стащил у тети Ксении две курицы...
      Иван Сергеевич не на шутку встревожился. В самый ответственный момент Костя подвел своего шефа.
      Ребята ждали, что скажет Иван Сергеевич, и он заговорил торопливо, после каждой фразы вопросительно оглядывая комсомольцев.
      - Корнаков всегда боится, как бы чего не случилось. Не беспокойся, Саша, наша комсомольская организация имеет сильное влияние на воспитанников школы. Сознание ребят выросло. Поговоришь с товарищем - и он уже лучше учится и ведет себя приличнее, чем раньше.
      - Так уж сразу и приличнее, - вставила Оля.
      Оле казалось, что Иван Сергеевич стал каким-то другим. Это беспокоило секретаря комитета. До сих пор Оля не понимала причины своего беспокойства, а сейчас вдруг поняла: Иван Сергеевич зазнался.
      - Я шефствую над Костей, - самодовольно продолжал Иван Сергеевич. Помните, каким он был? А теперь он понял свою цель в жизни. Я ему во всем помогаю, я все свободное время с ним.
      - Мелочная опека, - усмехнулся Корнаков.
      - Ничего подобного. Товарищеская помощь.
      - Где Костя? - спросила Оля.
      В пылу разглагольствования Иван Сергеевич забыл, что тот, кого он защищает, на собрание не явился.
      - Ярков не пришел на собрание, - строго начала Оля, - уже по одному этому нужно отвести его кандидатуру. По-моему, рано принимать Костю. Он очень непостоянный: то у него все хорошо - учится, старается и дисциплина в порядке, а то вдруг такой номер выкинет, хоть падай от стыда. Для комсомольца никак это недопустимо.
      Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Мити. Он растерянно оглядел комсомольцев.
      - Пришел? - нетерпеливо спросил Иван Сергеевич.
      - Пришел... - неопределенно протянул Митя. - Он без фуражки пришел.
      Иван Сергеевич первым ринулся к двери. Когда комсомольцы вбежали в комнату, там уже собралось много ребят. Слышался смех. Ярков лежал на кровати, закутавшись с головой в одеяло.
      - Пришел бледный, как вот эта стенка, - рассказывал Митя. - Я говорю: "Иди, тебя в комсомол принимают", а он как заплачет и... бух в постель.
      - Костя, в чем дело? - Иван Сергеевич пытался сдернуть одеяло с головы Яркова. - Где фуражка?
      Из-под одеяла вместо ответа послышалось приглушенное рыдание.
      - Разнюнился, - с презрением заметил Вася. - Встань да расскажи.
      - Где фуражка? Где ремень? - сердито закричал Иван Сергеевич.
      - Проиграл...
      - А деньги?
      - Проиграл...
      Иван Сергеевич схватился за голову.
      - Мерзавец! - закричал он. - Выгнать! Немедленно выгнать!
      - Правильно, выгнать!
      - Немедленно выгнать! - негодующе зашумели ребята.
      Оля внимательно, с надеждой оглядела комсомольцев, но не нашла поддержки. "Вот тебе и влияние комсомольской организации"... - мысленно набросилась она на Ивана Сергеевича и категорически заявила:
      - Исключать из училища мы неправомочны.
      - Правомочны! Не заступайся!
      Саша Корнаков и Вася решительно стянули одеяло с Кости. Иван Сергеевич, скрестив руки, отвернулся.
      - Простите, больше этого никогда не будет... - умолял Ярков, уцепившись за спинку кровати. Он неожиданно вырвался из рук ребят и спрятался за спину Оли. Секретарь развела руки, закрывая собой Костю.
      - Давно ли ты, Вася, был таким же? Тебя не выгоняли, с тобой нянчились, - возмущенно заговорила Оля. - Костя виноват. Об этом мы будем говорить особо. Но посмотрим на себя. Какой-то картежник повлиял на нашего воспитанника больше, чем мы, целый коллектив. Почему? Вот об этом надо подумать. А ты, Иван Сергеевич, болтун, размазня, хвальбуша. Ты только что восхищался Ярковым, а теперь - выгнать...
      Иван Сергеевич опустил глаза.
      - Хвалился: я да мы... мы, комсомольцы, влияние имеем... Где это влияние? - продолжала наступать Оля.
      Ребята молчали.
      Целую неделю после случая с Костей Иван Сергеевич ни с кем не разговаривал. Он избегал также Оли. "Это я хвальбуша, зазнался?.. - с обидой думал Иван Сергеевич. - Оля просто скептик. Почему я не должен радоваться успехам? Конечно, Костя меня подвел... Как же так? - размышлял он. - Ярков стал хорошим парнем, давно забросил карты, "орлянку". И вдруг слова прежняя история"...
      - Как ты мог, меня подвести? - спрашивал он с укором Яркова. - Теперь тебе не видать комсомольского билета, как своих ушей. Понимаешь?
      - Понимаю, - уныло соглашался подшефный. - Я хотел Федьку в школу сагитировать... Понимаешь, Ваня, не жалко мне денег. Конечно, жалко, поправился Костя, - подарок бы матери купил. Но главное, Федька ушел с мыслью: вот, мол, я его обманул, обставил... А ведь я в школе учусь, стою на правильном пути и ему должен этот путь указать. А он мне указал: оставил в дураках. Рано, видно, мне других учить.
      Как бы то ни было, этот случай стоил дорого как для Кости, так и для Ивана Сергеевича.
      Жить в одном коллективе и дуться на товарищей невозможно. Иван Сергеевич решил объясниться с Олей. Секретарь внешне не изменила своего отношения к Ивану Сергеевичу, но они уже не спорили, как прежде, говорили только о деле.
      Когда Иван Сергеевич вошел в комсомольскую комнату, сидевший за столиком Юра неловко привстал с места.
      - Чего ты? - удивился Иван Сергеевич. - Сиди...
      Юра в замешательстве постоял, потом осторожно, словно боясь раздавить стул, сел.
      Юрий и раньше бывал в комсомольской комнате, но ни разу не испытывал той робости, которая сейчас овладела им. Почему? От и сам не знал. Он три раза переписал заявление в комсомол, и переписывал не только из-за ошибок, которые он почему-то обязательно делал, но и почерк ему казался хуже, чем раньше, и слова совсем не те ложились на бумагу.
      Оля прочла заявление. У Юры на щеках вспыхнул румянец, когда Оля взяла ручку и исправила ошибку. Да, сейчас Юре казалось, что он сидит в какой-то особенной комнате, где решается его судьба.
      - У тебя только одна рекомендация... - задумчиво проговорила Оля.
      Юра встал, развел руками.
      - Корнаков дал. А вот Иван Сергеевич не доверяет мне. - Он умоляюще приложил руки к груди. - Не подведу я тебя, Иван Сергеевич.
      - Хватит с меня, - сердито сказал Иван Сергеевич. - За Костю намылили шею, потом еще за тебя отвечай...
      - Я дам рекомендацию, - предложила Оля.
      - Поверь мне, я тебя никогда-никогда не подведу, - горячо заговорил Юра.
      Оля поморщилась.
      - Дело не во мне, Юрий, неправильно ты рассуждаешь. Комсомольцев миллионы. Ты никого из них не должен подвести.
      - Никогда, никогда не подведу!
      Когда Юра, счастливый, выскочил из комнаты, Оля с улыбкой кивнула ему вслед.
      - Может быть, окажешь, что ты его исправил? И Костя стал лучше не от того, что ты взял над ним шефство. Коллектив наш стал лучше, дружнее. Коллектив повлиял на таких, как Вася, Костя, Митя. А ты, мне кажется, забываешь иногда о коллективе и якаешь, зазнаешься.
      Они помолчали.
      - Я тебе сказала об этом, - душевно, тихо продолжала Оля, - ты и надулся. Ну, думаю, пусть подуется и поразмыслит. Нехорошо, когда обижаются на критику.
      - Я не обижаюсь.
      - Обижаешься, и напрасно.
      Иван Сергеевич улыбнулся. Минуту назад он хотел высказать свою обиду прямо, а сейчас обида куда-то уплыла.
      - Почему не даешь Юре рекомендации? - спросила Оля. - Кто же будет рекомендовать в комсомол, если мы станем бояться за своих товарищей, не будем им верить?
      - Ты права, - согласился Иван Сергеевич. Он протянул Оле руку. - Если я ошибаюсь, говори в глаза. Так мы всегда будем друзьями.
      Глава тридцать пятая
      ДОРОГА, ДОРОГА
      Когда у нас в Средней Азии начинается весна? Бывает в иной год так, что и в январе отпустит, нагрянет такая теплынь, в пору хоть без пальто ходить. До самого марта палит да палит солнце, стоят чудесные веселые деньки. А там, глядишь, уже настоящая весна наступает, раскрывает почки, распускает листья. До глубокой осени не проплывет над землею, не прикроет солнце ни одна тучка, ни одна капля воды не освежит жаждущую природу. А в иной год бывает по-другому. Зима стоит теплая, а в марте вдруг начнут хлестать дожди, и кажется, не будет им конца. Или неожиданный снег ленивыми крупными хлопьями посыплется на удивленных людей. Кто же станет радоваться такой коварной весне? Нужно пахать, сеять хлопок, а тут приходится людям нервничать, ждать да выжидать желанных солнечных дней.
      Училище выезжало на практику. Одна группа отправилась в Ферганскую долину. Васе очень хотелось побывать в этой долине, прославленной фруктовыми садами и хлопком, он мечтал встретиться с Рогачевым. Но встреча откладывалась на неопределенное время: группа, в которой учится Вася, должна была ехать в подшефную МТС неподалеку от Ташкента.
      Два вечера Вася писал другу письмо.
      - Обо всем расскажи ему, - просил он воспитанника из второй группы, передавая объемистый конверт.
      К учебному корпусу подкатили две машины. Лужи пузырились от дождя, ребята сильно намокли, но не обращали на дождь внимания. В минуту прощания все почувствовали, как крепко сдружились. Иван Сергеевич горячо говорил что-то комсоргу второй группы, потом обнял его. Со стороны это было немножко смешно. Костя, ухмыляясь, переглянулся с Васей.
      - Обнимаются, как девчонки, - заметил Костя.
      Ребята уехали, заметно тише и пустыннее стало в училище. Иван Сергеевич с Олей еще долго стояли на аллее и смотрели вдаль, где виднелась металлическая арка. Он озабоченно подергал свой льняной чубик.
      - Скоро и мы ту-ту! - с грустью сказал Иван Сергеевич.
      - Иди в общежитие, чего мокнешь, - улыбнувшись уголками губ, посоветовала. Оля.
      Последние дни Оля часто задумывалась о будущем, не столько о своем, сколько о будущем ребят. Да, рано или поздно они разъедутся. Как бы ей трудно в жизни ни пришлось, она не струсит, не убежит от трудностей. Но как начнут самостоятельную жизнь Вася, Митя? Каким человеком окажется Иван Сергеевич? Почему-то Васе Оля верит больше. Думает ли о будущем ребят Галина Афанасьевна? Конечно, думает. Оля часто замечает в глазах ее тревожное беспокойство. Это случается на собраниях, когда Галина Афанасьевна вдруг окидывает воспитанников внимательным испытующим взглядом. "Что будет с вами через год, через пять лет? Все ли вы окажетесь стойкими, честными людьми?" - будто спрашивает она. "Конечно, все", мысленно отвечает Оля Галине Афанасьевне. И все-таки будущее тревожит Олю. Здесь, в училище, есть воспитатели, мастера, замполит, директор. Если что не так, все они стараются помочь воспитаннику. А как сложится жизнь в машинно-тракторной станции? Как встретят там?
      Распахнув пальто, Оля опустила руку во внутренний карман: деньги были с собой. Надо сейчас же, не откладывая, послать их маме.
      - Оля! - вдруг услышала она тихий голос и, оглянувшись, увидела Юру, стоявшего под орешиной.
      - Иди сюда, Оля, здесь совсем нет дождя, - позвал он. Но Оля в ответ отрицательно покачала головой и торопливо направилась по аллее. Постояв немного, Юра устремился за девушкой.
      - Я на концерт Руслановой билеты могу достать, - выпалил одним духом Юра, - лучшие места могу достать...
      Оле очень хотелось увидеть певицу, но все билеты были распроданы на неделю вперед.
      - Она "Валенки" будет петь, - горячо сказал Юра. И вдруг, сделав веселое лицо, приподняв руки, запел:
      Валенки д-валенки,
      Не подшиты, стареньки.
      А потом она поет еще:
      Я на горку шла,
      Тяжело несла
      Уморилась, уморилась, уморилася.
      - Лидия Андреевна - моя знакомая, - тараторил Юра. - Она была в нашем городе, выступала в театре, а отец мой - директор театра... Лидия Андреевна мой дневник смотрела и ругала за двойки. Я вчера у нее в гостинице был, обещала лучшие места в ложе. А туда билет - сто рублей. Не волнуйся, мы с тобой бесплатно пойдем.
      - А Вася?
      Юра смутился, опасливо оглянулся.
      - Как ты мог забыть о друге? Иди, приглашай его.
      Но Юре не пришлось приглашать дружка. Вася хорошо видел из окна своей комнаты странное поведение Юры. Быстро накинув шинель, он выскочил из комнаты. Подозрительно взглянув на товарища, Вася спросил:
      - Может, я мешаю?
      - Почему же, как раз легок на помине. Чего же ты молчишь? обратилась Оля к Юре.
      Юра, не поднимая глаз, выдавил:
      - Нас на концерт приглашают...
      Юра уже рассказывал Васе про Русланову. У нее, оказывается, было шестнадцать раз воспаление легких. И сейчас у нее температура 37,8, и все-таки она выходит на сцену и поет.
      - Если хочешь, идем со мной на почту, - предложила девушка Васе, когда Юра ушел. Вася охотно согласился. Конечно, Юра неспроста оказался с Олей. О чем они говорили?
      На почте Оля вынула из кармана клеенчатый кошелек, пересчитала пачку десятирублевок: двести девяносто два рубля. Потом она попросила бланк телеграфного перевода и старательно крупными печатными буквами заполнила его.
      - Скажите пожалуйста - обратилась Оля к сотруднице, пересчитывавшей деньги, - когда мама получит?
      - Завтра.
      - Спасибо.
      Дождь стих, но с крыш еще струились потоки. Оля вдруг взяла Васю под руку. Парень остолбенел. Не решаясь взглянуть в лицо девушки, боясь оступиться, чтобы не забрызгать ее чулки, он замедлил шаг, ступая осторожно, на носках.
      - У меня сердце разрывается, - тихо заговорила Оля. - Трудно маме. Она уборщицей работает. Кроме меня, у нас еще трое. Я старшая. Скорее бы уж помочь ей по-настоящему. - Оля достала конверт. - У меня чудесные сестренки и братишка. Вот слушай: "А Люба недавно две пятерки получила по чистописанию. Целый день песенки пела. А вчера пришла из школы грустная. Тихонько поела и ни слова никому не сказала. И песни не пела. Я открыла тетрадку, а там тройка по рисованию стоит. Я ей помогаю. Только она меня не слушает, все делает по-своему. А Танечку перевели в старшую группу. Она уже все буквы знает. Оля, приезжай к нам в гости... Приходил один раз папа, принес конфет..."
      Оля свернула письмо и вопросительно взглянула на Васю.
      - У тебя хороший отец?
      - Строгий, - не сразу ответил Вася, - не любит разболтанных.
      - А кто таких любит? У меня совсем нет отца.
      Они долго шли молча.
      - И почему мой отец таким оказался? Жили мы как будто неплохо, а потом вдруг ушел от нас. Остались мы одни с мамой. Мама добрая, хорошая. Плачет и плачет...
      Как это можно жить без отца? Вася никак не мог этого представить. Однажды отец уезжал на неделю в районный центр на семинар кузнецов. Каждый вечер они с Гришей выходили на дорогу за околицу.
      - Самое главное, Оля, ты не падай духом, - взволнованно заговорил Вася. - Мы же теперь взрослые, скоро будем самостоятельными. Специальность, можно сказать, уже у нас в руках.
      Девушка благодарно взглянула ему в глаза, на какую-то секунду прижалась щекой к его плечу.
      - Ты замечательный, Вася. Не подумай, что я пессимистка. Только иногда, как вспомнишь все это, обидно становится.
      Они стояли у арки училища, не замечали проходивших мимо людей. Вася гладил руку девушки и думал о том, что после выпускных экзаменов попросит директора, чтобы их с Олей направили работать в одну МТС. Он никогда не расстанется с Олей. Они всегда будут вместе.
      В кабинете директора проходило обычное, на первый взгляд, совещание. Вначале директор зачитал письмо из Гулистанской МТС. Механизаторы обращались с просьбой прислать им в помощь десять учеников. Так как ребятам предстояло сразу же включиться в самостоятельную работу, желательно было выбрать лучших. Директор предлагал ответить, что для самостоятельной работы кандидатур пока нет, училище может направить учеников только после экзаменов.
      - Это отписка! - резко сказала Галина Афанасьевна. - И несправедливо. Директор МТС, надо полагать, подумал, прежде чем обращаться к нам; им нужны люди. Я настаиваю: надо отобрать десять лучших воспитанников и направить их на практику в Гулистанскую МТС.
      - Вы хотите скомпрометировать наше училище? - сердито спросил директор. - Ребята будут проходить обычную практику в своей подшефной МТС. Здесь рукой подать - пятнадцать километров. Мы все можем их контролировать. Ведь они еще сорванцы, набедокурить могут.
      - Я отберу ребят, - сказал Петр Александрович. - Если хотите, я поручусь за них, - добавил он.
      - В конце концов, пока они мои воспитанники, ни одного не пущу. Не хочу садиться из-за них в тюрьму... Понимаете, я отвечаю, а не вы.
      Спор затягивался.
      - Знаете, вы все-таки перестраховщик, - наконец не выдержав, вспылила Галина Афанасьевна. - Мы не имеем права отказать МТС. Они ждут людей, а не бумажку с отказом. Стыдно будет нам!
      - Я оказал нет, значит нет.
      - Хорошо. Сейчас же мы едем в райком, только вместе с вами...