Европейский триллер - Последняя башня Трои

      Организации требовались деньги, и скрытно, через подставные фирмы, она развернула собственный бизнес, часто не связанный с наукой. Аналитические службы и здесь действовали мастерски, просчитывая малейшие изменения экономической конъюнктуры, так что подконтрольная коммерция почти всегда развивалась успешно.
      Кроме того, в условиях свободы легко было пользоваться «тактикой кукушки»: устраивать своих людей на работу в российские и зарубежные научные центры. Участвуя там в выполнении различных открытых проектов, они получали для организации – без копейки ее собственных затрат – ценнейшие частные результаты, которые стекались в подпольные лаборатории, обобщались, двигали вперед тайные исследования.
      А мировые события развивались своим чередом. Волнами эпидемий и вспышками точечных ядерных ударов по планете прошла Контрацептивная война. Западные политики, осуществляя неизвестные им предсказания седобородого русского пророка, собрали побежденные людские массы Юга в протектораты и лагеря для комфортного угасания. Остальному населению Земли, объявленному «семьей цивилизованных народов», была дарована ген-
      ная профилактика. Счастливые граждане Запада, включившего в себя Японию, Россию и Латинскую Америку, праздновали «конец истории» – уничтожение терроризма, повсеместную победу буржуазной демократии, обретение почти бесконечной жизни… Аналитики организации доложили Центральному совету, что начался последний отсчет: цивилизация обывателей, дорвавшись до бессмертия, запустила механизм самоуничтожения. Пожар будет разгораться вначале потаенно, как на торфянике, пламя вырвется на поверхность планеты в первом десятилетии следующего, XXII века, а еще через десяток лет грянет всеобщий взрыв.
      Эти прогнозы, сделанные в 2060-х, побуждали организацию к решительным действиям по всем направлениям – от подготовки к самоспасению до космических исследований. Сдерживающим фактором оказались деньги. Финансирование новых программ требовало гигантских средств, для их легального получения надо было подняться на высочайший уровень бизнеса.
      Осуществить это с полным размахом удалось в конце семидесятых, когда в лабораториях организации не только были, наконец, созданы ее вооружения – приборы, воздействующие на человеческий мозг, но завершены еще несколько научных разработок из числа тех, над которыми во всем мире безуспешно бились целый век. Секретные ноу-хау позволяли получать колоссальные прибыли. Поскольку наибольшие доходы сулило производство редкоземельных элементов, была основана фирма «РЭМИ» (эта аббревиатура стала в итоге названием всей организации). Завод «РЭМИ» действительно работал на самых бедных рудах, но и такая руда служила для отвода глаз. Он мог работать хоть на песке: атомы лантаноидов получали в его цехах методом холодного ядерного синтеза из более легких элементов.
      Строительство космических кораблей с нуля, от корпусов, сочли пока слишком хлопотным. Решили, что будет удобнее купить и переоборудовать готовые сверхзвуковые лайнеры, оснастив их малогабаритными термоядерными реакторами собственного изготовления. Да и тайну при этом рассчитывали сохранить подольше.
      Впрочем, секретность трещала по швам. Сами дела фирмы «РЭМИ» набрали такой размах, что скрывать их становилось всё труднее. Движение вышло за пределы России. Новых участников теперь искали и вербовали во всех странах, похвально не проявляя ни малейших национальных предрассудков. Единственными критериями были научный талант кандидата и его моральные качества, которые, однако, трактовались уже не в романтическом духе отцов-основателей, но прежде всего как безоговорочная преданность организации. Недаром условия приема обязывали новичков обрывать за собой семейные связи. Елена заметила, что это, конечно, суровое испытание, но тот, кто его прошел, гордится собой и никогда не предаст.
      Она потрогала остывшую чашку, поморщилась, включила кофейник:
      – Вот, собственно, и всё, что тебе можно знать, мой
      шпион!
      Я мысленно прикинул, что мне удалось узнать нового. О научных достижениях «РЭМИ» – почти ничего. Действие их психотронной установки и так было известно (столько погибших!), о технологии завода можно было догадаться. Елена ни словом не обмолвилась о приборе Филиппова, и это умолчание наверняка было не единственным. Зато она обрушила на меня политическую программу своей секты. Что я смогу передать сегодня Бен-нету? Да всё, поскольку Елена этого не запретила. Похоже, ее дозированная откровенность (или игра в откровенность, доходившая до кликушества) и была рассчитана как раз на такую утечку информации: через меня – к руководству ООН. Для полноты картины стоило попытаться выудить еще несколько деталей.
      – Вы же сами нарушили свою секретность, – сказал я, – нахально и вызывающе: отгрохали сумасшедший аэродром! О нем пока не кричат на всех углах, потому что российских чиновников и журналистов вы купили, а спецслужба ООН повременила бить тревогу и запустила расследовать ваши фокусы одиночку-недоумка, то есть меня. Но после вашего первого космического старта об этом завопит весь Интернет.
      – Разумеется, – спокойно ответила она. – Мы к этому готовимся, надо же когда-то выходить из подполья. – И опять, возбуждаясь, повысила голос: – Нас никто не остановит! У нас лучшие умы планеты, не титулованные карьеристы из государственных академий, не дельцы из университетов, гоняющиеся за грантами, не бизнесмены из научных центров корпораций, а настоящие гении. И мы никому не бросаем вызов. Наша сила как раз в том, что нам ничего не нужно от общества!
      – А если общество чего-то захочет от вас?
      – Оно ничего не получит! – уверенно сказала Елена. – И чем скорей это усвоит, тем лучше для него!
      – Понятно, – вздохнул я. – Только не совсем ясно, к чему такая спешка с выходом в Космос? Мой шеф предположил, что вы строите летающий Ноев ковчег и собираетесь пересидеть на нем земную катастрофу.
      – Летающий – что? – она запнулась: – Ноев… наев?…- И вдруг ее недоумение сменилось подозрительной усмешкой: – А, поняла, ты пытаешься выяснить численность организации. Не сомневайся, нас гораздо больше, чем в состоянии вместить корабли! Полеты нам нужны просто потому, что для них время настало. Мы уже можем проводить настоящие исследования планет, основать базу на Марсе, послать экспедицию к Юпитеру с посадкой на какой-нибудь из Галилеевых лун. Неужели мы должны отказываться от своего предназначения только потому, что окружающие нас на Земле несколько миллиардов существ низшего интеллекта хотят грабить и душить друг друга? Пусть занимаются этим без нас! А мы пойдем своим путем… И за наших людей, которые останутся на Земле, не беспокойся. Мы обеспечим их безопасность даже в ядерной войне!
      – Сосчитать вас гораздо проще, чем ты думаешь, – возразил я. – Моего ай-кью на это хватит. Принимая новичков, вы заставляете их отказываться от семьи. В прошлом такое практиковали многие религиозные секты. Но сейчас – компьютерный век, неужели родные, а по их заявке полиция, не отыщут пропавшего? Значит, ваша фирма как-то прикрывает своих людей, изменяет и засекречивает личные файлы в архивах. Так можно бало-
      ваться только до тех пор, пока поголовье подпольщиков не достигнет известного предела, иначе возмущения в Сети станут явными. В России вас может быть максимум тысяч двадцать. И столько же – на всем Западе, у них порядки строже и большее число не укрыть. А на самом деле и здесь и там, скорей всего, вас еще меньше.
      Елена, снисходительно улыбаясь, не ответила.
      И тут я, неожиданно для себя, взорвался:
      – Не выйдет у вас ничего! То, что вы затеяли, – очередная попытка построить коммунизм, пусть не для всех, а только для себя, – попытка обреченная, как все предыдущие! Коммунизм с его социальным равенством был бы идеальной системой, если б только люди без всякого насилия могли согласиться с природным неравенством между ними. Если б каждый был искренне готов занимать в иерархии – а она неизбежна – именно то место, которое позволяют занять его способности. Но люди никогда не примирятся с подчинением, они будут рваться наверх! Вы брезгуете коммерцией, брезгуете политикой, гордитесь своей наукой и не понимаете очевидного: в космических исследованиях конкуренция и междоусобная борьба так же неотвратимы, как в самом грязном
      бизнесе!
      Улыбка Елены стала отчужденной. Я всё еще кипятился:
      – У вас нет сейчас грызни за первенство только потому, что вы вместе противостоите окружающей массе и презираете ее. Но как только вы отделитесь от остального человечества, вы унесете с собой все его болезни! Ваша группировка сама станет для вас всем человечеством, да притом крохотным, замкнутым. Возникнет соперничество, а для сообщества бессмертных людей – это гибель, будь то большое сообщество или маленькое! Ваш пчелиный рой единомышленников, удравший от общей судьбы, сгорит в том же пламени, что и оставленный улей!
      Елена непроницаемо молчала.
      – А впрочем, плевать мне на ваше будущее! – я махнул рукой. – Меня тогда с вами не будет, и слава богу!
      Я был уверен, что она вконец обозлится и уйдет. Но ее лицо вдруг как-то странно смягчилось, она тихо сказала:
      – А мне жаль, что тебя не будет.
      – Не понимаю.
      – И не нужно ничего понимать… – Голос ее задрожал, она учащенно задышала: – Что-то мы с тобой сегодня говорим слишком много… – И потянулась ко мне.
      Если она и наигрывала слегка, чтоб завершить ставшую неприятной деловую беседу, то расчет ее оказался безошибочным. Неожиданно покорная, – а не требовательная, как прежде, – страстность Елены помимо воли пробудила во мне ответную нежность. Мировые проблемы, противостояния, интриги, шпионство – всё провалилось на время в горячее, пульсирующее небытие. Остались только мужчина и женщина.
      А потом, когда мы лежали, обнимая друг друга, еще слившиеся, но уже бессильные, она вдруг открыла глаза и странным голосом сказала:
      – Ты знаешь, какая это ночь?
      – Новогодняя, – пробормотал я.
      – Глупый! Я сосчитала: это наша третья ночь. Всего третья.
      – Роковое число?
      Она поцеловала меня в щеку:
      – Я с тобой всего третий раз. А кажется, будто знаю тебя давным-давно.
      – Всё это очень трогательно, – сказал я. – Тем более что мы оба выполнили свой служебный долг. Ты передала ту дозу информации, которую твое начальство решило вспрыснуть моему, а я эту информацию принял.
      Елена яростно замотала головой и попыталась сбросить меня с себя. Но я прижал ее сильнее и зарычал:
      – Ты придешь ко мне сама?! Не по приказу, не с чьего-то разрешения! Сама?!
      – Не знаю! – растерянно простонала Елена. – Не знаю!
      – Но ты хочешь этого?! Хочешь?!
      – Не знаю! – стонала она. – Хочу, хочу! Не знаю!…
      Днем, после ухода Елены, я попытался заснуть, но у меня ничего не вышло, нервы были как под током. До вечера провертелся на диване, впитавшем запах ее духов, поднялся, вконец разбитый, и позвонил Беннету.
      Он оказался не в офисе, а дома, начал было с шуток: «Похвально, Вит, даже в Новый год ты работаешь и не даешь покоя начальству!» Но, приглядевшись ко мне, тут же посерьезнел:
      – Докладывай!
      Пересказ того, что я узнал от Елены о фирме «РЭМИ», вышел неожиданно коротким, не было настроения. От-бубнил факты – и заткнулся.
      Голографический Беннет, сощурившись, в упор смотрел на меня. Ноздри его крупного носа раздувались в шумном дыхании (казалось, я даже чувствовал движение воздуха). Он был по-настоящему взволнован:
      – Ты уверен, Вит, что их во всем мире не больше тридцати-сорока тысяч?
      – Да, разумеется. Но дело не в количестве, это серьезные ребята. Пусть не сплошные гении, как Елена их аттестовала, всё равно таланта им явно не занимать. Они верят в свою идею, как ранние христиане или первые большевики. И ты мог убедиться – по тому, как они уничтожают своих врагов и сшибают спутники, – что они действительно обогнали мировую науку, по меньшей мере на полвека. Точнее – навсегда. Просто потому, что еще полвека мировая наука не протянет. Вместе со всем миром.
      – Черт побери! – взорвался Беннет. – Да ведь это самый страшный терроризм в истории!
      – Ничего подобного. Террористы пытаются что-то навязать обществу, а наши приятели хотят одного: чтобы общество их не трогало. Надо их оставить в покое, тогда и они перестанут убивать. Похоже, Елена обрушила на меня свои откровения только для того, чтобы я довел эту нехитрую мысль до тебя.
      Беннет задумался.
      – Но такого просто не может быть, – сказал он, – взять и отшвырнуть всё человечество!
      – Один раз мы сами уже отбросили большинство человечества. Потому что оно мешало нам достигнуть бессмертия. Помнишь мусульманских стариков в лагерях? А теперь, с точки зрения этих поклонников Циолковского, мы все точно так же не заслуживаем ничего, кроме вымирания. Правда, они – спасибо им – не собираются
       ?
      нас стерилизовать. Зато и содержать в комфортабельных лагерях, кормить, лечить, оплакивать тоже не будут. Мы для них – отгоревшая ступень ракеты, которая выводит их избранное общество к полноценной вечной жизни. Беннет всё еще размышлял:
      – Витали, скажи честно: ты думаешь, они в самом деле смогут прорваться?
      – Нет, я считаю попытку обреченной. Их компания протянет, в лучшем случае, на несколько десятилетий дольше, чем вся так называемая семья цивилизованных народов. Так же, как сама эта «семья» только на несколько десятилетий переживет уничтоженный ею мировой Юг.
      – При чем здесь Юг? – раздраженно проворчал Беннет. – Как остановить стервятников – вот вопрос!
      – Никак. Даже пытаться не стоит. Но Беннет уже принял решение:
      – Это угроза всему миру, и мы их остановим! – заявил он. – Чтобы отделиться от человечества, стервятникам придется закупить еще уйму оборудования и материалов. Мы введем против них экономические санкции, заморозим их банковские счета. Они не смогут сбывать свои лантаноиды, они у нас не то что сверхзвуковых лайнеров, и ржавого гвоздя больше не приобретут!
      – Будет огромная куча трупов, – устало сказал я. – Они начнут убивать подряд всех, кто им мешает, пока мы не отскочим с их дороги.
      – Не только они умеют убивать! – загремел Беннет. – Мы свяжемся с российским правительством, и если ваш президент не справится своими силами, пусть пропустит в Петроград войска ООН! Применят против нас прибор вашего сумасшедшего пацифиста, взорвут наши патроны, снаряды и лазеры – плевать, пойдем с огнеметами! Танками будем давить, чугунные болванки с самолетов сбрасывать!
      – Да пойми ты, – уговаривал я, – сражаться бесполезно. Даже если стервятников из «РЭМИ» уничтожить всех до единого, немедленно возникнут другие тайные общества, которые своими путями будут прорываться из нашей обреченности в то, что им покажется настоящим бессмертием. Скорее всего эти другие уже и существуют,
      просто «РЭМИ» удалось продвинуться дальше всех. Пусть делают что хотят, они нам не помешают и не помогут. А объявляя им войну, мы только сами приблизим всеобщую катастрофу.
      – Перестань умничать, Витали! – закричал Беннет. – Хватит с меня твоих русских штучек! Ты должен немедленно сделать вот что…
      – Не буду я ничего делать! Бесполезно. И просто не
      хочу.

20

      Когда я проснулся утром второго января и вспомнил всё, что наговорил в Новый год Елене и Беннету, мне стало не по себе. Я же не собирался потерять службу, которая меня кормила! И надежду – хоть призрачную – на новые встречи с Еленой мне тоже хотелось сохранить.
      Мало того, меня тяготило чувство, будто я перешел некую черту и оказался в опасности. Дед Виталий, не веривший ни в бога, ни в черта, верил в интуицию. Моя интуиция сейчас поднывала, как больной зуб. Но откуда исходят блуждающие токи тревоги, я не понимал.
      Потянулись какие-то странные дни: я словно повис в пустоте. Елена не звонила. Беннет, которому я, виновато демонстрируя усердие, гнал сводки новостей, кое-как выжатых из кипящих рождественским весельем каналов, не откликался.
      В эти дни я мог бы сколько угодно смотреть развлекательные шоу. Я мог привести в квартирку-офис женщину. Я мог, наконец, напиться до полного забытья. Но мне не хотелось ни развлекаться, ни валяться с женщиной (ведь с ней пришлось бы еще и разговаривать!), ни даже пить (разве что самую малость, несколько рюмочек). Мысли мои, помимо воли, устремлялись всё к той же, вечной русской теме – спасению мира.
      Да, кризис, порожденный бессмертием, оказался всепроникающим, как сильнейшее ионизирующее излучение. Стали разрушаться самые глубинные структуры человеческой психологии. Еще Екклезиаст сетовал: «Все тру-
      ды человека – для рта его, а душа его не насыщается». Но ведь именно труды «для рта», для выживания – своего собственного и близких – в прежние века наполняли смыслом короткое существование. В этих трудах и был заложен величайший смысл, раз они позволили от поколения к поколению дотянуть до бессмертия. А вот бессмертие уже потребовало смысла, для большинства доселе неизвестного и просто чуждого. Потребовало именно «насыщения души».
      При этом вся прежняя философия, опирающаяся на постулат «философствовать – означает учиться умирать», утвержденный мыслителями прошлого, от древних греков до Монтеня и Толстого, философия, измеряющая человеческое совершенство приближением к стоицизму, оказалась не то чтобы устаревшей, но разреженной. А вместе с нею недостаточным для дыхания стало и ее благородство.
      Порождаемое бессмертием в обывательском сознании ужасающее чувство бессмысленности неминуемо вело к такому падению нравов, какого в минувшем не бывало в самые темные эпохи нашествий варваров и разрушения культуры.
      Я снова думал о той попытке прорыва, что затеяла компания «РЭМИ», оценивал возможности, пытался угадать вероятности. Елена и ее товарищи, разумеется, были обречены – уже потому, что начали расчищать себе дорогу, убивая противников, пусть трижды мерзавцев. Убивая не в пылу самозащиты, но продуманно и с явным злорадством. После таких побед еще можно избежать возмездия, недолгое время торжествовать, а затем наработанная на убийствах мораль, как инъекция трупного яда, рано или поздно погубит сообщество победителей изнутри.
      Но если на время забыть о пролитой крови, чтоб не мешала логическому решению задачи? Если чисто умозрительно попытаться найти ответ: есть ли у поклонников Циолковского хоть какие-то шансы отделиться от ма-размирующего человечества и построить свой новый мир? Да, они раньше всех осознали простую истину: бессмертие тоже не цель, а только средство. Познание Вселенной – вот единственная цель, никакой другой не суще-
      ствует. (Даже художественное творчество, в конечном счете, – не что иное, как самопознание человека.) Эту истину можно посчитать банальной, но такова реальность природы. Она может нравиться или не нравиться, что поделать: и закон всемирного тяготения может нравиться или не нравиться, только его не отменишь.
      Но ведь познание и творчество – путь не для всех, попросту для немногих. Цель жизни всех остальных – сама жизнь. В смертном обществе это обеспечивало выживание цивилизации, бессмертное – немедленно повело к катастрофе. Соратники Елены искусным отбором ничтожного меньшинства из всей массы населения смогли создать касту единомышленников. Однако что будет дальше, когда рано или поздно, хоть изредка, у этих избранников начнут появляться дети? Сможет ли самое совершенное воспитание направить сыновей (всех без исключения, иначе монолит разрушится!) в точности по духовному пути отцов и с ними вместе?
      Если и сможет, цивилизация ученых всего лишь получит отсрочку на короткое время. А затем проблемы, порождаемые бессмертием, начнут разрушать и увлеченную познанием элиту. И не только в том дело, что в сфере науки, как во всех сферах деятельности бессмертных, любая иерархия, любое неравенство, любая конкуренция грозят острейшим, губительным кризисом. Непонятно, как вообще могут соединиться прогресс (движение) и долгожительство (стабильность). Еще в смертные времена было отмечено, что новые идеи в науке не побеждают: просто те, кто придерживался старых взглядов, постепенно умирают, а молодые, приходящие им на смену, уже воспринимают вчерашнее новое как нечто само собой разумеющееся. Как же преодолеть инерцию? Как добиться – каждому в собственной душе – постоянного обновления?
      А уж что говорить о разрушении такого стимула творчества, как сознание краткости отпущенных сроков? О падении цены победы – того торжества прикосновения к вечности, которое приносила смертному творческая удача? О возможности пресыщения?
      Значит, и наших исследователей ожидают застой, утрата интереса к познанию, гибель. По сравнению с отброшенным ими человечеством только и разницы, что обывателям грозит быстрое испепеление в огне междоусобиц, а отделившейся от него научной элите – постепенный упадок, вырождение, угасание…
      От своих мыслей, от пустоты вокруг я впал в такую тоску, что мне уже просто ничего не оставалось, как только напиться. Но мне не дали этого сделать. Как раз в тот момент, когда на кухне квартирки-офиса я открыл баночки с закусками и водрузил на стол бутылку водки, компьютер в комнате заиграл «Гимн великому городу». Я метнулся туда, подгоняемый мыслью: «Звонит Елена!»
      Но это была не Елена. Человека, появившегося на экране, я в первое мгновение не узнал: какой-то мужчина с тяжелым, скуластым лицом. За его спиной мелькали люди, вспыхивали разноцветные огни. Отдаленно слышались музыка и смех. Похоже, он звонил не со своего «карманника», а с таксофона в ресторане или баре.
      – Ну, здравствуй! – сказал он. Запнулся на секунду и, усмехнувшись, добавил: – Поздравляю. С Рождеством!
      От этой незабытой усмешки, отдававшей издевкой, сердце у меня оборвалось:
      – Андрей, ты?!
      Он покачал головой:
      – Я думал, ты обрадуешься. Что-то ласковое скажешь, как когда-то. Сыночком назовешь.
      – Андрюша, я просто не ожидал… Столько лет…
      – Вот тебе и рождественский сюрприз, – он снова усмехнулся и едко добавил: – папа!
      – Конечно, я очень рад…
      – Подожди радоваться! – перебил Андрей. – Надо поговорить. Ты сейчас один? Так я приеду.
      Когда он вошел в квартирку-офис, когда сбросил куртку и шапку, мне показалось вначале, что он почти не изменился за те семнадцать лет – половину его календарного возраста, – что мы не виделись (естественно, ведь он прошел генную профилактику юношей). Только волосы, которые я помнил золотистыми, стали темными
      (покрасил, наверное) да вместо модной в прошлом длинной прически, «львиной гривы», топорщилась короткая стрижка. Но, приглядевшись, я увидел перемены. Черты его лица, хоть и юношески свежего, стали малоподвижными и жесткими. А яркие голубые глаза – глаза Марины – казались неприятно сухими, точно в них исчезла влага.
      Я не понимал, зачем он пришел. Я не знал, о чем с ним разговаривать.
      – Андрюша, это такая неожиданность! Как ты живешь?
      Он пожал плечами:
      – Нормально.
      – А как мама? – вопрос дался мне тяжело, но голос, кажется, не дрогнул.
      Он снова пожал плечами:
      – И мама нормально. В своем репертуаре. Блядь – она и есть блядь.
      – Андрюша!!
      Неужели с этим мальчиком я, задыхаясь от нежности, когда-то гулял по Фонтанке? «Андрей-воробей, не гоняй голубей!…»
      – А ты о ней другого мнения? – усмешка его стала презрительной.
      – Прекрати! Давай переменим тему. Послушай, может быть, мне тебя чем-то угостить? Все-таки Рождество. Выпьем по рюмочке?
      – В другой раз! – отмахнулся он. И пояснил: – Сейчас я на работе.
      У меня тоскливо заныло в груди. Я не то чтобы догадался, я почувствовал: мои тревоги последних дней начинают сбываться.
      – Зачем ты пришел, Андрей?
      – Сейчас поймешь! – Он придвинул к себе кресло, уселся, достал из кармана сканер (такой же, каким я отыскивал подслушивающие «жучки») и несколько раз громко повторил: «Поймешь! Поймешь!» – поглядывая то на экранчик сканера, то вокруг себя.
      – Что ты делаешь, Андрей?
      Не отвечая, он убрал сканер. Вытащил сигареты, зажигалку, закурил. Я метнулся и поставил перед ним пепельницу.
      – Сядь, – тяжело сказал он, – не суетись. И слушай. Мне поручили тебе передать: ты вляпался в дерьмо. И в твоих собственных интересах побыстрей исправить положение. Пока не потонул совсем.
      – Что всё это значит?!
      – А сам не догадываешься? Ты должен помочь справиться с этой бандой ученых пауков. С так называемой фирмой «РЭМИ». – Он небрежным щелчком стряхнул пепел мимо пепельницы. – Кстати, у тебя всегда был неплохой вкус на баб. Только почему на одних голубоглазых? Что моя мамочка, что эта шлюшка из их компании.
      Мне стало страшно. И я ничего не мог с собой поделать. Если бы тогда, на набережной Фонтанки, мне сказали, что я буду бояться своего собственного маленького сына… «Андрей-воробей, не гоняй голубей…»
      Я вспомнил, как Марианна, не сумевшая меня завербовать, пригрозила на прощанье, что теперь меня найдут другие. Кого угодно я мог представить в этой роли, но Андрея… Тот, кто послал его ко мне, бил наверняка.
      И вдруг мне пришло в голову, что это именно Андрей подал своим хозяевам мысль придать Марианне черты Марины. А когда ее попытка провалилась, отправился ко мне сам.
      У меня пересохло в горле, я спросил с наждачной хрипотой:
      – Ты пришел от компании «ДИГО»? Он посмотрел на меня как на недоумка:
      – Я пришел от имени всех. От имени системы. «ДИГО» – часть системы. «РЭМИ» противостоит системе. А ты – должен определиться.
      Я старался говорить с достоинством, но хрипота выдавала мое напряжение:
      – Чего вы от меня хотите?
      – Прежде всего ты должен узнать, как защититься от их облучения. От этой штуки, которой они бьют по мозгам. – Он фыркнул: – Главное, что заставить человека самому причинить себе боль – живот вспороть, вены пе-
      ререзать – не могут. Или не хотят, эстеты херовы? А сделать так, чтобы человек свернул на машине в пропасть или сунул бомбу под собственную задницу и кнопку нажал – это у них развлечение. Потешаются гады!… – Он раздавил в пепельнице сигарету и деловым тоном закончил: – Обычные электромагнитные экраны не помогают. Но какая-то защита наверняка есть. Они же сами чем-то прикрываются, когда своей пушкой орудуют. Раз крыша у них не съезжает. Вот и давай действуй!
      Я машинально, краешком сознания отметил, что о приборе Филиппова хозяевам Андрея ничего не известно. А может быть, он просто их не интересует? Бандиты пока еще (пока) не пользуются пушками и ракетами. Им надо обезопасить себя от психотронной установки рэмийцев, а там они попытаются сделать свое дело – хоть дубинками, хоть ножами.
      – Ты понял меня?! – повысил голос Андрей.
      – Как я смогу всё это узнать?
      – Как хочешь, – ответил он. – Синеглазке своей поглубже засади, чтоб от восторга проболталась.
      – Не смей мне грубить!
      Он посмотрел на меня с сожалением и неторопливо поднялся:
      – Ну, мне пора. А ты шевелись, это в твоих же интересах. Не сделаешь дело, пеняй на себя. Я тебя отмазать не смогу, хоть мы и родственники. – И уже у двери, в куртке и шапке, бросил через плечо: – Адрес мой – в Интернете, я открыто живу. Чуть что разведаешь, сигналь, приеду. И никаких подробностей по компьютеру, только в личном разговоре. Пока!
      Мне было страшно. Мне было очень страшно. Я не герой, я – нормальный человек. А для нормального человека любая трагедия его существования смягчается единственным утешением – возможностью ощущать себя таким же, как все. Недавно, за считаные дни, я как под гору скатился от размеренной жизни бессмертного обывателя к сознанию своей смертности среди других обреченных. И открытие не раздавило меня, не помешало жить дальше – во многом потому, что я попал в беду наравне
      со всеми. Даже для меня, одиночки, бирюка, это ощущение было спасительным… Но теперь всё изменилось. Кто-то, кого я не знаю, по праву, которого я ему не давал, выдернул меня из общей массы, отбросил от остальных людей, приговорил.
      Я не сердился на Андрея. Не на кого было сердиться. Того мальчика с чудесной лукавой улыбкой, хлопавшего в ладошки голубям на Фонтанке, давно не существовало. Он остался в прошлом, там, где и я был совсем другим, потому что был еще молод – не по календарному возрасту, а душою. Я мог скорбеть о тех исчезнувших людях, отце и сыне, любивших друг друга. Но к сегодняшней реальности всё это уже не имело отношения.
      И в новой реальности, перед выбором – служить неприятно похожему на меня скуластому парню и тем, кто за ним стоял, или погибнуть, – как-то само собой получалось, что для меня естественнее погибнуть. Я не храбрился и не разыгрывал (перед кем!) роль супермена. Цену своему суперменству я знал. Просто-напросто оказалось, что мое омерзение в конечном счете пересиливает все другие чувства. Даже терзавший мои внутренности страх.
      Моей последней надеждой оставался Беннет. Он мог бы, если б только захотел, меня прикрыть. Но и эта надежда рухнула на следующий день, когда компьютер, как пилой по нервам, полоснул меня визгом шифрканала.
      Беннет появился на экране хмурый:
      – Витали, мне очень жаль. Я никогда не думал, что всё так кончится… – Он запнулся на секунду. Потом собрался с духом и выпалил: – Одним словом, ты уволен!
      Я не ответил, но выражение моего лица, как видно, было красноречивей всяких слов, потому что Беннет передернулся, замотал головой и стал оправдываться:
      – Я пытался тебя отстоять, Вит, я лез из кожи! Всё бесполезно. Большие начальники возмущены тем, что ты не хочешь бороться с врагами человечества, а твои рассуждения о политике привели их в ярость. Мне очень, очень жаль!
      Я полетел в пропасть, мне больше не за что было уцепиться. Но даже в этом падении, от которого потемнело в глазах, у меня еще хватило сил ответить:
      – Мне тоже очень жаль, Уолт! Мне будет тебя недоставать. Не так много у меня было приятелей.
      Беннет сморщился:
      – Витали, ты разрываешь мое сердце! Ну почему ты так упрямишься? Почему не хочешь потрудиться на благо человечества?
      – Не знаю, Уолт. Наверное, дело в том, что мы с тобой по-разному представляем, каким должно быть человечество и что для него благо.