Забавы Палача

Проще говоря, Делейни был изменником. Он продавал информацию о планах и действиях ирландских подразделений в Конго за большие деньги, в результате чего некоторые операции батальона воздушных рейнджеров потерпели неудачу — а многие бойцы были ранены или убиты.

Министр не хотел становиться предателем. Просто честолюбие в нем победило силу воли, а обстоятельства довершили остальное. Министр был убежден, что Килмара его подозревает, — но, как ни странно, он ошибался. Неприкрытое презрение Килмары к Делейни объяснялось всего лишь обычной нелюбовью воина к продажным и двоедушным политическим деятелям.

После увольнения из ирландской армии в середине шестидесятых Килмара должен был исчезнуть из ирландских официальных кругов навеки. Но вскоре, в семидесятых, начал поднимать голову призрак терроризма. В основном он давал о себе знать в оккупированной Британией Северной Ирландии и континентальной Европе, но насилие, не будучи пресеченным, имеет свойство распространяться, с легкостью просачиваясь сквозь государственные границы.

Ирландское правительство было встревожено и обеспокоено, но главную роль в изменении его позиции сыграло убийство посла Юарта Биггса.

В 1976 году Кристофер Юарт Биггс, бывший служащий британской Секретной разведывательной службы, автор триллеров — все они были запрещены ирландской цензурой — и обладатель монокля с темным стеклышком, был назначен британским послом в республике Ирландии. Это был по меньшей мере спорный выбор, и ему суждено было привести к трагедии.

Утром 21 июля Юарт Биггс сел в свой 4,2-литровый “ягуар” с личным шофером, заняв левую сторону заднего сиденья. Он собирался отбыть из своей резиденции в пригороде Дублина Сэндифорде в Британское посольство неподалеку от Боллсбриджа. Сзади машину с послом сопровождал автомобиль Специальной ирландской службы, в котором находились вооруженные полицейские.

В нескольких стах метров от резиденции машина посла переехала водопроводную трубу, начиненную сотней килограммов технического гелигнита. Детонатор бомбы сработал от сигнала, переданного по проводу метров в сто длиной. “Ягуар” взлетел вверх и рухнул в дымящуюся воронку. Посол Юарт Биггс и его секретарша Джудит Кук погибли.

Это преступление вызвало панику в ирландских политических кругах. Кого террористы убьют следующим? Не начнут ли англичане мстить, и если да, то кто станет их жертвой? Будущее не сулило ничего хорошего.

Ирландский кабинет министров собрался на внеочередную сессию; был сформирован специальный комитет, которому предстояло коренным образом реорганизовать силы внутренней безопасности страны. Было решено ввести в аппарат премьера особого советника по безопасности. Естественно, что такой советник должен был иметь опыт борьбы с терроризмом — как внутренним, так и международным.

Среди политических деятелей Европы, Америки и гораздо более удаленных от Ирландии государств были наведены осторожные справки. Все консультанты сошлись во мнениях. За минувшее десятилетие Килмара, сотрудничавший со многими наиболее эффективными органами безопасности и борьбы с терроризмом, укрепил свою и без того прекрасную репутацию. Его презрение почти ко всем чиновникам и политикам было хорошо известно. Члены новоиспеченного комитета скрепя сердце решили, что лучше уж иметь под боком Килмару, чем подрываться на террористских минах.

Килмара запросил немалую цену. В нее входили жесткие контрактные условия и высокий — по ирландским меркам — бюджет. Через девяносто дней после своего назначения советником Килмара, как и было оговорено в контракте, сформировал особое элитное антитеррористическое подразделение. От прежнего воздушного батальона оно унаследовало имя “рейнджеров”. Его численность составляла всего шестьдесят человек. Некоторые были призваны из рядов армии и полиции. Многие воевали с Килмарой в Конго. Кое-кого позаимствовали из чужеземных органов вроде немецкой ГШГ-9 и французского “Жижена”. Имелись и такие, чье прошлое было известно только Килмаре.

Эффективность “рейнджеров” превзошла все ожидания. Килмаре по-прежнему сопутствовала удача. Однако его по-прежнему не любили и даже отчасти боялись многие представители политического истэблишмента и, в первую очередь, нынешний премьер-министр — некий Джозеф Патрик Делейни.

Они завтракали вдвоем. В далекую пору их общей службы в ирландской армии отношения между старшим офицером Килмарой и молодым лейтенантом Фицдуэйном были отношениями учителя и ученика, но время и пережитые вместе опасности уравняли подчиненного с командиром — теперь они были просто товарищами по оружию. Они стали близкими друзьями.

Холодный завтрак был восхитителен. Вино доставили из личных запасов Килмары. Судя по его качеству, полковник умело пользовался своими связями во Франции. Они завершили трапезу кофе по-ирландски. Беседа шла о былых временах и о сегодняшнем дне Ирландии. По взаимному согласию разговор о повешенном отложили до конца завтрака.

После еды Килмара раскурил трубку.

— А ведь жизнь не так уж плоха, — сказал он, — даже в нашей чудной маленькой стране, несмотря на ошибки, измены, крушения планов и прочее. Здесь моя родина, и наше государство еще сравнительно молодо.

Фицдуэйн улыбнулся.

— Что-то ты чересчур добродушно настроен, — сказал он. — Тебе не кажется, что это смахивает на самодовольство?

— Может, и смахивает, но в душе я никакого самодовольства не чувствую, — проворчал Килмара. — Ну да ладно. Расскажи мне о Рудольфе фон Граффенлаубе.

Фицдуэйн поведал ему свою историю; Килмара слушал, не перебивая. Он был хорошим слушателем, и ему стало любопытно, почему его друга так задела за живое смерть какого-то иноземца.

— Я понимаю, что найти труп — это не самое лучшее, с чего можно начать день, — сказал Килмара, — но ты ведь уже успел привыкнуть к смертям, верно? Благодаря твоей профессии ты за неделю видишь столько трупов, сколько другому не увидеть за всю жизнь. Не хочу показаться циником, но что значит еще одно мертвое тело? Ты же не был знаком ни с этим юношей, ни с его друзьями или семьей, и убил его не ты, — он глянул на Фицдуэйна, — разве я не прав?

Фицдуэйн ухмыльнулся и покачал головой.

— Во всяком случае, не припомню.

— Ну так в чем же проблема? Людям свойственно умирать. От этого никуда не денешься. Так сказать, естественный порядок вещей. Что для тебя смерть Руди фон Граффенлауба?

Фицдуэйн молчал, собираясь с мыслями.

— Конечно, я помогу, — снова заговорил Килмара. — Но мне просто интересно, что лежит в основе твоего, прямо скажем, довольно загадочного проекта?

Фицдуэйн рассмеялся.

— У меня нет ни одной разумной причины затевать все это, — сказал он. — Разве что ощущение, которое не дает мне пройти мимо.

— Ох уж эти твои ощущения, — покачал головой Килмара. — Я еще по Конго помню: вечно тебе что-то мерещилось. И как же ты думаешь действовать?

Фицдуэйн освежил память, заглянув в свой блокнот.

— Я хотел бы поговорить с патологоанатомом, который производил вскрытие. Тот врач, которому полагалось это сделать, уехал на конференцию, а Харбисон был чем-то занят, поэтому им пришлось вызвать доктора Бакли из Корка.

— Бакли я знаю, — сказал Килмара. — Такой коротышка, волосы с проседью. Родом из Западного Корка. Сейчас работает в Южной больнице.

— Вот-вот, — сказал Фицдуэйн.

— Бакли хороший малый, — заметил Килмара. — Первоклассный специалист, но если начать выспрашивать его о работе без достаточно веских причин, он будет молчать как рыба.

— Тут мне и нужна твоя помощь, — сказал Фицдуэйн. — Я пробовал его расколоть, да только ничего не вышло. Он был дружелюбен, но тверд.

— Да, уроженцы Западного Корка умеют быть вежливыми, — сказал Килмара. — Наверное, это из-за природы в тех краях. Ладно, постараюсь что-нибудь сделать. Дальше?

— Мне нужны копии всех относящихся к этому делу документов: полицейского рапорта, заключений экспертов и коронера. Короче, целая стопка, — сказал Фицдуэйн.

— Вообще-то давать подобные бумаги гражданским лицам не полагается — может быть, это даже противозаконно. Но ничего. Сделаем.

— Еще желательно было бы получить какие-нибудь рекомендации для бернских властей, — сказал Фицдуэйн. — Руди фон Граффенлауб приехал оттуда. Там живут его родители и друзья. Я думаю заглянуть туда и кое о чем их поспрашивать, и не хочу, чтобы меня вежливо депортировали на следующий же день.

Килмара ухмыльнулся.

— Тут требуется некоторая фантазия.

— И наконец, что тебе известно о Дракеровском колледже? — поинтересовался Фицдуэйн. — Я спрашиваю не о том, о чем можно прочесть в их рекламном проспекте.

— Сдастся мне, что в юности тебе было бы там самое место, — сказал Килмара. — А теперь мой черед задавать вопросы. Что ты, собственно говоря, ищешь?

Фицдуэйн мягко улыбнулся.

— Понятия не имею, — сказал он. — Когда найду, тогда и узнаю.

Воцарилось недолгое молчание. Килмара встал, потянулся и подошел к окну. Выглянул наружу сквозь опущенные жалюзи.

— А дождь не слишком сильный, — сказал он. — Так, моросит. Может, прогуляемся по Герберт-парку?

— Зима, март месяц, холодно, — отозвался Фицдуэйн, но его действия противоречили словам. Он уже надевал свой плащ, так и не успевший высохнуть. — И цветов нынче нет.

— Цветы есть всегда, — сказал Килмара.

Они прошли немного по дороге и свернули в пустынный Герберт-парк.

Четверо охранников старались держаться к ним поближе, хотя и вне пределов слышимости. Они явно нервничали. Видимость была ограничена, а кусты представляли собой хорошее укрытие для того, кому вздумалось бы напасть на Килмару. Не в привычках полковника было так долго находиться там, где при имеющихся людских ресурсах не могла быть обеспечена его полная безопасность. Начальник охраны уже позвонил в штаб рейнджеров и вызвал подкрепление. Он гадал, о чем могут говорить эти двое. И надеялся, что дождь пойдет сильнее и заставит их вернуться куда-нибудь под крышу, в более надежное место.

А они беседовали о террористах.

— Возьми, к примеру, наших, — говорил Килмара. — Мы ловим их, сажаем в тюрьму, иногда даже убиваем, но я в определенной степени сочувствую им или, по меньшей мере, понимаю их — всех этих “прово” и другие группы, отколовшиеся от ИРА. Они борются за объединенную Ирландию. Они не хотят британского владычества на севере.

— И поэтому взрывают бомбы на переполненных улицах, убивают и калечат невинных мужчин, женщин и детей, расстреливают полицейских на виду у их семей, — вставил Фицдуэйн.

— Знаю, знаю, — сказал Килмара. — Я не оправдываю ИРА. Я только говорю, что понимаю их мотивы.

Они оставили позади пруды и зеленые насаждения Герберт-парка и, перейдя дорогу, вступили на территорию, где были расположены теннисные корты. Мокрая трава хлюпала под ногами. Они не обращали на это внимания.

Килмара заговорил снова.

— Подобным же образом я понимаю другие националистские террористические организации вроде испанских басков или разных палестинских группировок, которых, как тебе известно, на свете предостаточно. Но я никак не могу понять, что движет европейскими террористами — группой “Баадер-Майнхоф”, “Отрядом Красной Армии”, как они себя называют, “Аксьон Директ” — или бандами типа итальянской “Бригада Росса”. Чего им, черт возьми, надо? Большинство из этих людей выросли в богатых семьях. Получили хорошее образование — иногда даже слишком хорошее. У них нет материальных проблем. Нет националистических целей. Похоже на то, что у них нет и сколько-нибудь твердой политической позиции. И однако они грабят, крадут детей, калечат и убивают. Но ради чего? Зачем?

— К чему ты клонишь? — Килмара остановился и повернулся к Фицдуэйну лицом. — Будь я проклят, если знаю. Но у меня такое чувство, что в мире заваривается каша, которую непросто будет расхлебать. Мы сидим на этом маленьком островке, любуемся на свой трилистник, покуда мозги наши потихоньку затягивает плесенью, и считаем, что кроме ИРА нам больше не о чем волноваться — по крайней мере, если речь идет о террористах. Но я не уверен, что дело обстоит так просто. Я не говорю о коммунизме, этот строй в любом случае сам себя разрушит, — но и в западных демократических странах далеко не все ладно. Нашу систему ценностей разъедает гангрена, а в результате появляются террористы вроде “Отряда Красной Армии” — и я начинаю ощущать их присутствие даже в нашей стране.

Они тронулись дальше. К большому облегчению начальника охраны, небеса разверзлись, и ливень стал рушиться сплошными простынями. Полковник и его гость поспешили к автомобилю рейнджеров.

— Это просто интуиция или что-нибудь посерьезнее? — спросил Фицдуэйн. — Мы ведем чисто академическую дискуссию, или она каким-то образом связана с моим предприятием?

— Это не академическая дискуссия, — сказал Килмара, — но ничего определенного у меня нет. Только клочки и обрывки сведений из рапортов разведки и протоколов допросов. Там попадается что-то такое, чего не должно быть. Есть какой-то странный налет. Я уже давно играю в эти игры, и у меня выработалась неплохая интуиция. А насчет того, как это связано с тобой, ничего сказать не могу — кто его знает? Самоубийства — результат психических отклонений. Есть и другие способы продемонстрировать обществу свое отчаяние. А в нашем обществе довести до отчаяния может многое.

Подойдя к автомобилю, Килмара остановился. Небо было черным, гремел гром. Дождь ручьями лил с их плащей. Сверкнувшая молния на миг озарила лицо Килмары. Он хотел было сказать о чем-то, но передумал и вернулся к теме, которую они только что обсуждали.

— В этой нашей новой, современной Ирландии — а с таким же успехом можно говорить и обо всем западном капиталистическом мире — идея прогресса отождествляется с новым торговым центром или видеомагнитофоном. Но все не так просто. Жизнь не может быть такой примитивной.

Фицдуэйн взглянул на своего друга.

— У меня есть дети, — сказал Килмара, — и мне совсем не нравится то, что я вижу в своем хрустальном шарике.

Они вернулись в гостиницу, решили обсушиться и выпить на посошок горячего виски. Его смаковали в дружеской тишине. Как обычно, топили здесь чересчур сильно, зато их брошенные на батареи плащи и шляпы, с которых капало на ковер, постепенно подсыхали. В комнате запахло мокрой псиной.

— Так я и не понял, к чему ты все это затеваешь, Хьюго, — сказал Килмара. — Вечно у тебя душа не на месте. — Он покрутил гвоздичку в своем стакане. — Скажи, — продолжал он, — тебя по-прежнему называют ирландским самураем?

— Время от времени, — ответил Фицдуэйн. — Прессе это нравится. Они обожают броские прозвища. Килмара рассмеялся.

— Но это прозвище тебе подходит. У тебя есть свои идеалы, свои моральные ориентиры, есть военные навыки и родословная — и ты постоянно ищешь то, за что стоит бороться в мировом масштабе, ввязываешься в опасные приключения.

— Самурай, — сказал Фицдуэйн, — это воин, который знает, за что борется; у него есть хозяин и свое место в обществе, это рыцарь, ответственный перед своим повелителем, но стоящий во главе собственных владений.

— Что ж, — сказал Килмара, — собственные владения у тебя определенно есть, пусть даже они и висят в пустоте. А вот перед кем ты несешь ответственность, — он ухмыльнулся, — это вопрос интересный.

Гроза достигла своего пика. Дождь барабанил по стеклу. Молния расколола небо на две половины с рваными краями.

— Подходящая погода для отвлеченных размышлений, — сказал Фицдуэйн, — вот только время не слишком удачное.

Пятнадцать минут спустя Килмару соединили по телефону с облицованной белым кафелем комнатой в Корке.

Невысокий человек с седоватыми волосами и цветом лица заядлого рыбака взял трубку, поданную ему лаборантом. На нем были зеленые рабочие штаны, зеленый халат и резиновый фартук. Белые резиновые боты были забрызганы кровью.

— Майкл, — сказал Килмара после обмена приветствиями, — я хочу, чтобы ты ненадолго отложил электрическую пилу, которой вскрываешь ирландские черепа в напрасных поисках серого вещества. Сходи на обед с моим другом и потолкуй с ним немножко.

— О чем? — спросил человек в фартуке. Слышно было, как в ведро из нержавейки падают капли, стекающие со стола для вскрытия — сейчас на нем лежало мертвое тело.

— О самоубийце из Берна.

— Так, — сказал человек в фартуке. — А кто платит за обед?

— Ну разве такие вопросы уместны между друзьями?

— Уместны, — сказал человек в фартуке.

— Ладно, обед за счет фирмы.

— Очень мило с твоей стороны, Шейн, — сказал человек в фартуке. — Тогда пусть это будет “Арбутус”.

Прежде чем вернуться к трупу, он решил побаловать себя чашечкой чаю.

Килмара стал звонить в Швейцарию.

Фицдуэйн отмокал в ванне, глядя, как покачивается на мыльной воде желтая пластмассовая уточка. Вот в чем недостаток душа: уточке поплавать негде.

Сквозь приоткрытую дверь доносилась музыка Сина О`Райады.

Фицдуэйн не слышал звонка. Он размышлял об О`Райаде — замечательном композиторе, который спился и умер, не дожив до зрелых лет, о Руди фон Граффенлаубе и о том, что из-за алкоголя и наркотиков самоубийства стали широко распространенным явлением. Правда, повешение выглядит гораздо более драматично. Его взгляд упал на уточку. Она низко сидела в воде. Неужели в ней дырка? Это было бы ужасно.

Он услышал смех Итен. Она вошла в ванную и стащила с горячей батареи полотенце.

— Это Шейн. Спрашивает, не можешь ли ты на минутку расстаться со своей уточкой. Ему надо с тобой поговорить.

Мокрой рукой Фицдуэйн взял телефон. На волосах его еще лопались мыльные пузырьки. Он дотянулся до регулятора громкости и приглушил музыку.

— Ты еще жив? — сказал он в трубку.

— Шутник, — проворчал в ответ Килмара. Был сырой мартовский вечер, и он битый час добирался к себе домой в Уэстмит. Настроение у него было паршивое, к тому же он боялся, что подцепил простуду.

— Есть успехи? — спросил Фицдуэйн. — Или ты просто хотел вытащить меня из ванны?

— Успехи есть, — ответил Килмара. — Врач из Корка согласен, но тебе придется съездить туда. Человек в Берне сказал, что они всегда рады воспитанным туристам, но когда я упомянул имя фон Граффенлауба, ему это, похоже, не слишком понравилось. И еще — если я не свалюсь с воспалением легких, как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться утром до Шрузбури-роуд? Хочу поговорить о живых и мертвых. Улавливаешь?

— Не совсем, — сказал Фицдуэйн.

Три часа спустя Килмара почувствовал себя намного лучше.

В большом камине потрескивали дрова. Omelette fines herbes [3], салат из помидоров, немножко сыру, красное вино — приготовленное руками француженки, все это было замечательно. Он слышал, как на кухне жужжит кофемолка.

Он развалился в старом кожаном кресле с подголовником, близнецы устроились рядом. В своих пижамных штанишках и халатиках с изображением щенка Снупи они выглядели очень уютно; от них пахло мылом, шампунем и свежевымытыми шестилетками. Потом, когда остались позади крики, визги и неизбежное “папочка, мы же не можем пойти спать, пока наши волосы совсем, совсем не высохнут”, он разговорился с Аделин. Как всегда, глядя нанес или думая о ней, он чувствовал себя счастливым.

— Но почему он хочет этим заняться, cheri? [4] — спросила Аделин. Она держала свой бокал с арманьяком так, чтобы на него падал свет от камина, и любовалась насыщенным цветом напитка. — Зачем Хьюго затевать это расследование, если ничего подозрительного нет, если не видно никаких причин?

— Нет ничего подозрительного, если верить властям, — сказал Килмара, — но Хьюго не слишком им доверяет. Ему кажется, будто здесь что-то неладно, а он привык прислушиваться к своему внутреннему голосу.

Аделин это явно не убедило.

— Внутренний голос — и все?

— По-моему, не только, — сказал Килмара. — Хьюго — противоречивая натура. Это мягкий человек с твердым стержнем внутри, и многие его таланты связаны как раз с этой внутренней твердостью. Не случайно ведь он провел на фронте почти всю сознательную жизнь. В Конго он дрался прекрасно, хотя после боя его всегда начинали одолевать угрызения совести. Став военным корреспондентом, он нашел компромисс. Ну, а теперь он приблизился к зрелому возрасту, когда наступает пора подумать о том, кем ты был и куда ты идешь. Мне кажется, его мучит совесть из-за того, что он столько лет получал деньги, фотографируя страдания других людей, и эта последняя смерть на его пороге сыграла роль катализатора, выпустив на волю все, что накопилось у него на душе. Скорее всего, он считает, что, найдя причины этой трагедии, сумеет предотвратить какую-то другую беду.

— Думаешь, из этого что-нибудь получится? — сказала Аделин. — По-моему, более вероятно, что все будут захлопывать двери у него перед носом. Никто не любит говорить о самоубийцах — особенно родные.

Килмара кивнул.

— Что ж, — ответил он, — вообще-то ты права, но Фицпу-эйн — особый случай. У него есть кое-какие редкие качества, хотя он рассмеялся бы, скажи ты ему об этом. Он умеет разговорить людей и чувствует то, чего другие не замечают. Он не просто обаятелен. Если бы я верил в такие вещи, то сказал бы, что к нему применимо слово “фэй”.

— Что значит “фэй”? — спросила Аделин. Она прекрасно владела английским и была слегка раздосадована тем, что Килмара употребил не знакомое ей слово. Ее носик воинственно нацелился вверх, в глазах блестел вызов. Килмара залюбовался ею. Он издал смешок.

— О, это настоящее слово, — сказал он. — Тебе небесполезно будет знать его, раз уж ты общаешься с кельтами. Он достал с полки за креслом словарь Чеймберса.

— “Фэй”, — прочел он. — “Осужденный; обреченный на гибель; находящийся под угрозой внезапной или насильственной смерти; предвидящий будущее, особенно какие-либо бедствия; эксцентричный; немного сумасшедший; сверхъестественный”.

Аделин содрогнулась и посмотрела в огонь.

— И ты думаешь, все это к нему подходит? — Килмара улыбнулся и взял ее руки в свои. — Не так уж все страшно, — сказал он. — Этот сукин сын еще и удачлив.

Аделин тоже улыбнулась и чуть помолчала, прежде чем заговорить. Но голос ее звучал серьезно.

— Шейн, милый, — промолвила она, — помнишь, ты рассказывал мне о жене Хьюго — как она погибла; как ее убили; как он не сделал ничего, чтобы спасти ее?

— Он не мог, — ответил Килмара. — У него был приказ, очень мало людей, а потом, он все равно не успел бы. Он ужасно переживал — черт возьми, я сам знал эту девушку, она была замечательная, — но ему не за что себя корить.

Аделин поглядела на него.

— По-моему, причина в Анне-Марии, — сказала она. — Именно из-за нее он и не может оставить это дело.

Килмара поцеловал руку жены. Он любил ее безумно; шли годы, подрастали дети, а эта любовь только усиливалась. Он подумал, что Аделин почти наверняка права насчет Фицдуэйна, и его охватила тревога за друга.

Глава пятая

Сидя за рулем автомобиля, Фицдуэйн решил, что лучше думать о чем-нибудь другом, нежели о состоянии дороги из Дублина в Корк, иначе можно заработать инфаркт. Он стал вспоминать события, происшедшие после трагедии на острове.

Первым местом, откуда следовало начинать расспросы, был, разумеется, Дракеровский колледж. Но это оказалось не так-то просто. Для маленького, изолированного коллектива учителей и студентов смерть Руди фон Граффенлауба была значительным событием. Фицдуэйну сразу же и абсолютно ясно дали понять, что этот печальный инцидент должен быть забыт, и чем скорее, тем лучше. Никто из обитателей колледжа не желал, чтобы ему напоминали о гибели Руди. Что поделать, говорили Фицдуэйну, — такие вещи случаются. Точно защищаясь, кто-то из администрации сказал, что среди причин смерти у молодежи самоубийства стоят на первом месте. Фицдуэйну, который прежде никогда об этом не задумывался, трудно было поверить в это, однако выяснилось, что это правда.

“Если учесть данные статистики, можно только удивляться тому, что этого не случилось раньше”, — сказал Пьер Данель, директор колледжа, к которому Фицдуэйн мгновенно проникся легкой неприязнью. “Наши студенты всегда чувствовали себя здесь прекрасно”, — сказал заместитель директора, старающийся во всем уподобляться Данелю.

Судебное заседание заняло меньше часа. Сержант Томми Кин подвез Фицдуэйна к гранитному дому, которому было не меньше двухсот лет, — теперь здесь размещались органы правосудия. В багажнике машины сержанта лежали рыболовные снасти, детская кукла — и кусок тонкой голубой веревки с петлей, испещренной коричневатыми пятнами. Это сочетание будничного и рокового показалось Фицдуэйну довольно необычным.

Во время заседания Фицдуэйна не покидало ощущение, будто все присутствующие думают только об одном: как можно скорее разделаться со всем этим и уйти восвояси.

Фицдуэйн дал свои показания. Патологоанатом — свои. Затем их место занял Томми Кин. Затем были вызваны директор колледжа и несколько студентов. Одна из них, миловидная пухлощекая блондинка в ореоле золотых кудряшек, — ее звали Тони Хоффман — была с Руда особенно близка. Она расплакалась. По мнению Фицдуэйна, никто не выдвинул сколько-нибудь вероятной причины, по которой Руда мог решить расстаться с жизнью; перекрестный допрос был сведен к минимуму. Судейские чиновники словно старались опередить бег часов.

Коронер подтвердил, что личность повешенного была установлена верно, и он действительно является Руда фон Граффенлаубом. Он умер в результате повешения на дереве. Известно, что он был склонен к задумчивости и перемене настроений, а также озабочен “мировыми проблемами”. Его родителям, не присутствовавшим на заседании, решено было передать соболезнования суда. Никто ни разу не употребил слова “самоубийство” — Фицдуэйн подумал, что это, должно быть, вызвано юридическими причинами.

На обратной дороге, в автомобиле, Томми Кин заговорил с ним.

— Ты, наверно, ожидал большего, ведь правда, Хьюго?

— Пожалуй, — сказал Фицдуэйн. — Все было так скоропалительно.

— Так оно обычно и бывает, — сказал Кин. — Всем от этого только легче. Немножко белой лжи вроде той, что парень умер мгновенно, никому не повредит.

— А на самом деле нет?

— Конечно, нет, — ответил сержант. — Об этом, понятно, не говорили на открытом заседании, но на самом деле он удавился. Доктор Бакли сказал, что это должно было занять от четырех до пяти минут, а может, и больше — намного больше.

Дальше они ехали молча. Фицдуэйн подумал, лежит ли еще в багажнике та голубая веревка.

В кабинет Килмары вошел дежурный лейтенант. У него-явно нездоровый вид, подумал тот.

— Вы просили, чтобы вам сообщали обо всех событиях на острове Фицдуэйна, полковник? Килмара кивнул.

— Нам позвонили из тамошнего полицейского участка, — сказал лейтенант. — В Дракеровском колледже еще один случай повешения. — Он заглянул в свой блокнот. — Жертва — восемнадцатилетняя девушка из Швейцарии, некая Тони Хоффман, — по-видимому, близкая подруга Рудольфа фон Граффенлауба. Нет никаких сомнений в том, что это самоубийство. Она оставила записку. — Он замолчал и сглотнул.

Килмара поднял бровь.

— И?…

— Страшно сказать, полковник, — произнес лейтенант. — Похоже, она сделала это на виду у всего колледжа. У них есть актовый зал. Как только все учителя и студенты собрались там, они услышали крик на балконе в задней части зала. Обернулись и увидели, что она стоит на перилах балкона с веревкой на шее. Она прыгнула, когда убедилась, что все на нее смотрят. Зрелище, наверное, было не из приятных. Голова у нее почти оторвалась.

— Она сказала что-нибудь перед тем, как прыгнуть? — спросил Килмара.

— Она крикнула: “Помните Руди!” — ответил лейтенант. Килмара поднял другую бровь. — Да уж запомним, — сухо сказал он. Потом отпустил лейтенанта. — У юной леди явно была актерская жилка, — сказал он Гюнтеру. Тот пожал плечами.

— Бедняга, — заметил он. — Что тут еще скажешь? Классическое самоубийство-подражание. В замкнутом коллективе одно самоубийство часто влечет за собой другие. Многие коронеры считают, что о подобных случаях не следует сообщать хотя бы по этой причине.

Килмара содрогнулся.

— Ф-фу, — сказал он. — До чего мрачное дело. Пока наш лейтенант не принес это известие, я намеревался пораньше уйти домой и выкупать близнецов.

— А теперь? — спросил Гюнтер. Килмара сделал небольшую паузу и усмехнулся. — Я намереваюсь пораньше уйти Домой и выкупать близнецов, — сказал он. Он надел плащ, проверил свое личное оружие и повернул ручку, передающую сигнал в подземный гараж. Он решил, что о втором повешении сообщит Фицдуэйну завтра. А сегодня вечером пускай Хьюго разбирается с одним.

Близнецы немилосердно забрызгали его водой.

Город Корк, второй в Ирландии по величине, был основан св. Финбаром в шестом веке нашей эры. С тех пор его грабили, жгли и разрушали так часто, что здешние жители, видимо, решили изменить его планировку, дабы ни один чужак не смог по нему проехать.

Сеть городских дорог и так была устроена достаточно неудобно, а в этот сырой мартовский вечер пробки на улицах достигли и вовсе колоссальных размеров, делающих честь изобретательности местного планировочного комитета.

У Фицдуэйна возникло предположение, что население Корка растет только по одной причине: попавшие сюда люди не могут выехать обратно за городскую черту и потому оседают здесь, становясь торговцами, или юристами, или беременными, или и теми и другими сразу, а общаются друг с другом на странном певучем языке — по неведению его можно принять за один из диалектов Китая, но на самом Деле это всего лишь английский с коркским акцентом.

Вообще-то Фицдуэйн любил Корк, однако всю жизнь не мог понять, как в городе, стоящем на одной-единственной реке, ухитрились понастроить столько мостов — причем все они, похоже, вели не туда, куда надо. Вдобавок со времени его последнего визита мостов стало еще больше, а прежние, видимо, поменяли свое местоположение. Наверное, они специально были сделаны съемными, чтобы глухой ночью их можно было таскать туда-сюда. Наверное, подумал Фицдуэйн, за это англичане и спалили город в 1921 году: они просто не могли найти место для парковки.

Когда за пеленой мокрого снега замаячили контуры Южной больницы, это показалось ему весьма приятным сюрпризом.