Забавы Палача

— Включая Клауса Миндера и кошмар на шахматной доске?

— В известном смысле да. Согласно сведениям из БКА, девица с шахматной доски была подружкой парня, которого Фицдуэйн сбросил с моста Кирхенфельд. Фицдуэйн опознал ее по фотографии, которую прислали наши коллеги из Висбадена. Она участвовала в нападении на Фицдуэйна, но убежала, когда он пригрозил ей ружьем.

— А при чем тут Миндер?

— Тут связь более тонкая, — сказал фон Бек. — Мои приятели из английской полиции называют это “перспективной версией”. — Он начал постукивать по столу своей самопишущей ручкой с золотым пером, как бы подчеркивая каждый пункт. — Во-первых, медэксперты считают, что Миндера и девицу на доске зарезал один человек. Во-вторых, — не знаю, насколько это важно, — Миндер и Иво были близкими друзьями. В-третьих…

Шеф был весь внимание, но фон Бек прервал свою речь, неторопливо расстегнул молнию на небольшом чемоданчике и принялся задумчиво перебирать лежавшие в нем трубки.

— Ну-ну, — нетерпеливо проговорил шеф. — Что там в-третьих?

— Клаус Миндер был близким и даже интимным другом юного Руди фон Граффенлауба — того, что погиб совсем недавно. — Фон Бек захлопнул чемоданчик с трубками и аккуратно застегнул на нем молнию.

— А наш друг ирландец расследует обстоятельства смерти Руди, пользуясь мощной поддержкой Беата фон Граффенлауба, — задумчиво докончил шеф.

— Остались только мелочи, — сказал фон Бек. — Все они имеются в деле. — Он сделал красноречивый жест.

— Но у вас есть собственная версия?

— Пока нет. Все это настолько сложно, что на расследование могут уйти годы.

— У вас ведь репутация очень толкового следователя.

— Так-то оно так. Но кто вам сказал, что все преступники дураки?

Зазвонил телефон, и шеф тяжело вздохнул. Он снял трубку, односложно ответил и вновь обратился к фон Боку:

— Нашли вторую половину тела девицы с шахматной доски. В пластиковом пакете на территории русского посольства. Русские рвут и мечут — говорят, это провокация ЦРУ.

— Объясните им, что мы нейтральная страна. Нам одинаково подозрительны и они, и американцы. — Фон Бек встал. — Ну что ж, теперь осталось найти только яйца Миндера.

— И целого Иво, — добавил шеф.

Кадар с раскалывающейся от боли головой штудировал медицинские учебники. Снова заверещал телекс, и Кадар кисло поморщился. Он встал, съел две таблетки “тайленола”, запил их бренди, и принялся расшифровывать послание.

Головная боль отступила, но не ушла. Он пустился в медицинские изыскания, поскольку стал подозревать у себя какое-то психическое расстройство. Он пока еще не поставил точного диагноза, но не исключал, что постепенно сходит с ума. Впрочем, такой вывод сразу вызывал в воображении искаженные лица, идиотские улыбки, смирительные рубашки, решетки на окнах — нет, это явно имело к нему мало касательства. Он не мог поверить, что способен свихнуться. Кадар снова принялся анализировать свои поступки. Похоже, что в результате постоянного стресса он начинает вести себя непредсказуемо. Он делает то, чего не планировал и о чем потом с трудом может вспомнить.

Это настораживает. Скорее бы все кончилось. Он больше не может пребывать в постоянном напряжении, вести двойную жизнь. И если бы только двойную! На самом деле у него множество обличий, и жить так годами не под силу даже ему. Конечно, известные отклонения от нормы не только возможны — они естественны и даже полезны. Это своего рода клапан для спуска пара, нормальная разрядка, катарсис через сильные ощущения. Не в этом дело. Больше всего его пугали периоды амнезии. Он, человек, обладающий недюжинным даром манипулировать другими людьми — даже посылать их на верную смерть, — терял контроль над самим собой. Было от чего испугаться.

Случай с шахматной доской окончательно подкосил его. Убийство красавчика Миндера тоже не было спланировано заранее, но это, по крайней мере, можно было объяснить его растущими сексуальными запросами. Убийство Эстер — рутинное дисциплинарное взыскание. Само убийство и способ убийства — тут все в порядке. Но зачем эти выходки, привлекающие внимание, — торс девушки на шахматной доске в парке, а мешок с ее ногами в русском посольстве?

Неужели он подсознательно стремится к тому, чтобы его поймали? Что это — сублимация вопля о помощи? Он надеялся, что нет. За эти двадцать лет было потрачено столько усилий — и что же, какое-то жалкое подсознание пустит все псу под хвост? Виновато, конечно, детство. С ранних лет в тебя вдалбливают свои догмы все, кому не лень: тут и родители, и религиозные деятели, и вся система образования, и это бесконечное вранье по телевизору, — а цель одна: сломать, подавить, погубить данные человеку от природы таланты.

До сих пор Кадару везло. С самого начала он почувствовал относительность их ценностей, всю ложь их жизни, пропитанной продажностью и лицемерием. Он научился верить только одному человеку на свете — самому себе. Он понял, что главное — это самообладание. Он усвоил единственно верную манеру общения с внешним миром: жить только в себе и ничего не выказывать. Внешне он подчинился их правилам игры; внешне он выглядел таким же, как все.

Он откинулся на спинку кресла и приступил к обычному ритуалу создания образа доктора Поля. Ему до боли хотелось поговорить с кем-нибудь. Но через несколько часов взмокший от бесплодных усилий Кадар вынужден был признать свое поражение: образ улыбающегося доктора так и не появился. Головная боль переросла в настоящую, невероятно жестокую мигрень.

Один в своем звуконепроницаемом жилище, Кадар отчаянно закричал.

Глава восемнадцатая

Медведь сидел в отдельной палате ультрасовременной больницы “Инзель” у постели умирающего Обезьяны. Некогда смазливое лицо паренька было забинтовано почти целиком. Медведь уже видел, что скрывается под бинтами, и был слишком устрашен даже для того, чтобы почувствовать дурноту. Похоже, парня обработали заточенной цепью — скорее всего, мотоциклетной. Зубы, нос, щеки и вообще все до самой кости превратилось в сплошное месиво.

Обезьяна что-то невнятно бормотал. Провод миниатюрного микрофона, подключенного к сверхчувствительному магнитофону, терялся в паутине шлангов и проводов, которые поддерживали в теле Обезьяны остатки жизни. С кровати доносилось отчетливое хрипение; на электронном табло мигали секунды. По другую сторону от кровати сидел полицейский в форме, с блокнотом и ручкой наготове: он пытался уловить в бессвязных звуках хоть какой-нибудь смысл. Он склонился к бесформенной дыре на том месте, где у Обезьяны когда-то был рот. Бинты по краям дыры алели свежей кровью, и лицо полисмена было бледным и немного испуганным. Он покачал головой. Страница блокнота оставалась девственно чистой.

Хрип умирающего перешел в надрывный кашель. В комнату вбежали врач и сиделка. Медведь отошел от кровати и невидящим взглядом уставился в окно.

— Все, — сказал врач и отправился мыть руки к раковине в углу палаты. Сиделка накрыла забинтованную голову Обезьяны простыней. Медведь выключил магнитофон и вынул кассету. Сорвав предохранительные наклейки, чтобы случайно не стерли запись, он вложил кассету в конверт, надписал адрес, запечатал конверт и протянул его своему коллеге.

— Ну, сказал он что-нибудь? — спросил врач, вытирая руки.

— Немного, — ответил Медведь. — Очень немного. Ему и говорить-то было почти нечем.

— Но вы знаете, кто это сделал?

— Думаю, да.

— Это что, всегда так? — спросил полицейский. — Когда умирают, всегда хрипят?

Молодой полисмен явно был не в своей тарелке. Нашли кого прислать, подумал Медведь, но, с другой стороны, рано или поздно ему все равно пришлось бы с этим столкнуться.

— Не всегда, — ответил он на вопрос полисмена. — Но довольно часто. Не зря же это назвали предсмертным хрипом. — Он кивнул на конверт с кассетой. — Передай ее следователю фон Беку. Думаю, на воздухе тебе полегчает.

Из больницы Медведь направился в “Беренграбен” — перекуешь и подумать. Наверное, уже через полчаса будет готов ордер на арест Иво. И на этот раз простым допросом не обойдется. Кретин! Его обвинят в убийстве — по крайней мере, если не вскроются какие-нибудь доселе неизвестные обстоятельства. В любом случае ему грозит срок, и немалый.

Обезьяна, строго говоря, скончался не от ударов цепью по лицу — его сбил грузовик, когда он в панике бежал по улицам близ центрального вокзала. Иво со своей цепью, безусловно, послужил причиной этой паники, но вот виновен ли он в убийстве, пусть решают судьи. Но что на него нашло? Откуда такая жестокость? В его полицейском деле нет ни намека на насилие, и Медведь был готов поспорить, что до сих пор Иво ничего подобного не делал. И все-таки Обезьяна, без сомнения, не врал: на него напал Иво. Интересно, представлял он себе, на что способна мотоциклетная цепь? Похоже, нет. Но вряд ли это послужит ему достаточным оправданием в глазах присяжных. Медведь сомневался, что Иво долго протянет в тюрьме.

Обезьяна почти не приходил в сознание, но моменты прояснения все же были. Особенно запомнился Медведю один такой момент, когда Обезьяна сказал: “…и я отдал их ему. Отдал. Отдал. Но он не остановился. Он сумасшедший. Я отдал их ему”. Интересно, что имел в виду Обезьяна. И кого или что — “их”?

Еда была вкусная. Медведь попытался было набросать на салфетке список вещей, о которых мог говорить Обезьяна, но потом она понадобилась ему, чтобы стереть соус с усов. Он подумал, что смерть Обезьяны, пожалуй, пойдет Берну на пользу. Жаль только Иво. И еще Медведь подумал, что, услышав об очередном трупе, шеф уголовной полиции опять будет рвать и метать — то, что убийца известен, вряд ли его успокоит.

Ну что ж, у начальников свои печали.

Это был третий или четвертый визит Фицдуэйна в студию Саймона Бейлака — художника, с которым Эрика фон Граффенлауб познакомила его на вернисаже Куно Гоншиора. В Саймоне не было ни скрытой озлобленности, свойственной некоторым творческим натурам, ни комплекса неполноценности — результата долгих лет безвестности и непризнания. Манеры его были приятными и непринужденными, а речь пестрела остроумными шутками. Он был широко образован, много путешествовал. Словом, трудно было найти более приятного собеседника.

Саймон часто уезжал — с выставкой или просто в поисках новых впечатлений, а когда жил в Берне, то устраивал у себя нечто вроде салона. Каждый будний день художник делал в работе перерыв с двенадцати до двух, чтобы выпить кофе и поболтать с друзьями. В другие часы Бейлак ревностно охранял свое уединение. Двери его дома запирались: он рисовал.

Целое крыло специально переоборудованного склада на Вассерверкгассе было оклеено пестрыми афишами многочисленных европейских и американских выставок Бейлака. Говорили, что Бейлак берет за картину не меньше двадцати тысяч долларов. В год он писал их не более дюжины, и почти все после первой же демонстрации превращались в солидную добавку к его банковскому счету. Клиенты и поклонники, знавшие о потрясающей способности живописца вкладывать деньги с максимальной выгодой, восхищались его финансовым гением наравне с художественным талантом.

В обществе у Бейлака была прекрасная репутация. Он обладал редким умением слушать и очень мало говорил о себе. Но тем не менее Фицдуэйн узнал, что Бейлак родился в Америке, в молодости приехал в Европу, изучал живопись в Париже, Мюнхене и Флоренции, а в Берн его привела любовь к женщине.

— Мой роман с Сабиной оказался довольно скоротечным, — рассказывал Бейлак, — а вот роман со столицей Швейцарии растянулся на всю жизнь. Эта тихая столица оказалась более верной, чем женщина. Она прощает мне мимолетные увлечения другими городами, потому что я всегда возвращаюсь к ней. Швейцарская столица обладает очарованием опытной женщины. Наивность и молодость привлекают новизной, но в наличии опыта и зрелости есть своя неповторимая прелесть. — Он засмеялся, как бы давая понять, что не стоит принимать его откровения слишком всерьез. Частенько его собеседникам бывало довольно трудно понять, что Бейлак действительно принимает всерьез. Его открытая, дружеская манера говорить в сочетании с тонким чувством юмора практически не позволяла заглянуть в него поглубже. Да Фицдуэйн и не пытался сделать это. Ему нравился этот гостеприимный человек, и он отдыхал душой в его обществе.

А иногда ирландцу очень хотелось отдохнуть. Эти три недели в Швейцарии были не из легких. Кроме членов семьи Граффенлауб, ему пришлось поговорить о Руда с шестью десятками людей. Это было небесполезно и даже по-своему интересно, но в то же время крайне утомительно.

Не последнюю роль играл пресловутый языковой барьер. Большинство его собеседников говорили, казалось — вот именно что казалось! — на отличном английском. Но при этом постоянно присутствовало напряжение, свойственное разговорам на неродном языке. Особенно вечерами, когда люди устают и расслабляются под действием спиртного. Они бессознательно погружаются в стихию родного языка. Медведь однажды посоветовал ему выучить бернский диалект немецкого. Фицдуэйн ответил ему, что, учитывая патологическое нежелание ирландцев выучить даже родной язык, этот совет — по меньшей мере трогательная наивность.

Количество посетителей ежедневного салона Бейлака колебалось от нескольких десятков до нуля — в зависимости от погоды, кулинарных пристрастий и осведомленности друзей художника о его пребывании в Берне. Тех, кто рассчитывал скоренько и вкусно перекусить у Бейлака, ждало разочарование: за столом хозяин предпочитал разговор, а тонкие вина и деликатесы следовало поискать в другом месте. Здесь вам предлагали холодные мясные закуски, сыры, пиво. Меню практически не менялось.

Этот день выдался довольно спокойным, и поскольку Фицдуэйн пришел попозже, а другие гости ушли пораньше, ирландец и Бейлак впервые оказались наедине.

— Как вам нравится наш милый городок? — спросил Бейлак.

Он откупорил гуртенское пиво и отхлебнул прямо из бутылки. Фицдуэйн заметил, что во время работы Бейлак выдерживал богемный стиль. И напротив, на вечерних приемах всегда демонстрировал изысканность и даже некую чопорность. Вообще Бейлак был немножко актер.

— Как видите, я до сих пор не покинул его. — Фицдуэйн решил попробовать “бюнднерфляйш” — нежную, тонко порезанную телятину, которая много месяцев вялилась в горах.

— А как двигаются ваши изыскания?

— Не слишком быстро. — Фицдуэйн налил себе еще пива. Он провел достаточно времени в странах, где не хватает или стаканов, или пива, или того и другого, и научился извлекать максимум из того, что ему предлагалось.

— Вы все же надеетесь узнать об этой истории с Руди больше? В сущности, разве можно доподлинно выяснить, почему человек кончает счеты с жизнью, особенно если он даже записки не оставил. Все, что вам остается, — это версии, предположения, а много ли в них проку?

— Немного, — согласился Фицдуэйн. — Я и не надеюсь, что мне удастся узнать истину. Я даже не уверен, что сумею построить более или менее приемлемую версию. Возможно, мною движет желание успокоить его неприкаянную душу — или я просто пытаюсь уместить страшное событие в привычный контекст. Я и сам не знаю, чего хочу. — Он улыбнулся. — Видите: я не понимаю даже собственных мотивов, так где уж мне понять, что было на уме у Руди! С другой стороны, должен признать, что поездка в Берн сильно улучшила мое самочувствие. Возможно, банальная перемена обстановки сыграла свою роль.

— Вы меня немного удивляете, — сказал Бейлак. — Я читал вашу книгу. Вы — опытный военный фотокорреспондент. Неужели вы до сих пор не привыкли к смертям?

— Выходит, что нет, — улыбнулся Фицдуэйн. Вскоре их разговор перешел на искусство, а затем и на излюбленную тему всех эмигрантов: примечательные особенности страны пребывания, в данном случае — Швейцарии вообще и Берна в частности. Бейлак обладал неистощимым запасом бернских шуток и анекдотов.

Около двух Фицдуэйн собрался уходить. Он посмотрел на часы.

— Вы как Золушка, — сказал он. — Часы бьют двенадцать, и она спешит уйти, ибо в полночь ее карета превратится в тыкву. А если серьезно, что здесь происходит, когда вы запираете двери?

Бейлак рассмеялся.

— Вы перепутали сказки. После литра пива я превращаюсь из доктора Джекила, гостеприимного хозяина, в мистера Хайда, одержимого художника.

Фицдуэйн окинул взглядом огромные холсты на стене. На свой дилетантский взгляд он назвал бы это смесью сюрреализма и абстракции. Бейлак терпеть не мог таких определений. Его картины были очень выразительны. Страдание, насилие, красота переплетались в них самым непостижимым способом. Бейлак был безусловно талантлив.

Спускаясь по ступенькам крыльца, Фицдуэйн усмехнулся. За его спиной слышались щелчки многочисленных электронных запоров. Он посмотрел на телекамеру у входа в студию. Двадцать тысяч долларов за картину. Он покачал головой. Ван Гогу при жизни вряд ли были нужны такие предосторожности.

Проходя мимо праздничных предпасхальных витрин, пестревших раскрашенными яйцами и шоколадными зайчиками, он вдруг подумал об Итен. Ему очень не хватало ее.

Фицдуэйн смотрел, как маленький реактивный самолет с эмблемой Ирландии подруливает к стоянке.

Это был самолет, который использовался только для поездок членов правительства рангом не ниже министра. Но Килмара любил красивые эффекты.

— Они собирались даже устроить официальную встречу на аэродроме, — сказал Килмара, пожимая Фицдуэйну руку. — Вежливые ребята эти швейцарцы. Но я отказался: предпочитаю сначала поговорить с тобой. — Он запрокинул голову. — Господи, погода-то какая, а? В Бальдоннеле, когда вылетали, дождь лил как из ведра. Похоже, надо менять профессию: эмигрирую сюда и заделаюсь банкиром.

— Я думаю, сэр, вы прилетели сюда не только за тем, чтобы пожелать мне счастливо встретить Пасху.

— Да, Пасха. Тебя ждут интересные пироги. Ну что ж, начнем.

Из Белпмоза, небольшого бернского аэропорта, они направились на квартиру к Фицдуэйну. Их сопровождали две полицейские машины без опознавательных знаков. Квартира находилась под охраной подразделения автоматчиков. Реактивный самолет после посадки тоже взяли под вооруженную охрану, и специальная команда с собаками обыскала его в поисках взрывчатки. Команда получила приказ перед отлетом повторить проверку.

У шефа уголовной полиции в последнее время и так хватало головной боли. Еще один труп, на этот раз командира ирландских рейнджеров, был ему совершенно не нужен.

— Как тебе, должно быть, известно, — говорил Килмара, — расследование убийств не входит в компетенцию рейнджеров. Наше дело — быстрые и решительные операции, когда того требуют государственные интересы Ирландии. Считается, что нам вообще лучше поменьше светиться на публике. Розыскная работа — это дело полиции. Естественно, мы все время пытаемся понемногу расширять эти узкие рамки, у нас есть кое-какие связи и возможности, но, к сожалению, мы крайне ограничены в прямых действиях. — Килмара сурово покачал головой. — И это чертовски нам мешает.

— Ну, а какова реакция на ту видеозапись? — спросил Фицдуэйн.

Килмара давно рассказывал ему о пленке, но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем семь раз… Люди в звериных масках, разгуливающие по его острову, произвели на Фицдуэйна неприятное впечатление. Это приводило на ум далекие кровавые времена, когда в тех краях появились первые Фицдуэйны. Что это за культ? Жертвоприношения. Но он считал, что сторонников жертвоприношений давно истребили огнем и мечом. Легенды о победе над этими дикарями-язычниками двенадцатого столетия — одна из ярких страниц семейных преданий Фицдуэйнов.

Килмара вздохнул.

— Премьер-министр, как известно, не самый большой мой друг. И все чиновники, включая этого недоумка, министра юстиции, стараются держать хвост по ветру, а значит, считают своим долгом при малейшей возможности вставлять мне палки в колеса.

— То есть?

— То есть, расследование, связанное с колледжем Дракера, приказано прикрыть. Я успел послать туда пару ребят из спецотдела, и они попытались навести кое-какие справки, правда, без особого успеха. Но потом министру позвонил нынешний директор колледжа, и на этом все кончилось. Да я и сам, честно сказать, не очень понимал, что мы там ищем. Конечно, три смерти — это три смерти, но нет ни одного намека на преступление. Твоя интуиция — это аргумент для меня, но не для среднего ирландского политика. Родители этих ребят — люди по большей части не маленькие. Кроме того, колледж богат и приносит выгоду местным властям. Международные связи, выгодная работа — кто захочет разрушать налаженную систему? Как это ни прискорбно, я должен заметить, что в этом есть свои резоны.

Фицдуэйн пожал плечами.

— У Руди и того террориста, что вы взяли в Киннегаде, одинаковые татуировки. Похоже, что исчезнувший друг Врени, Петер Хааг, и покойный Дитер Кретц — одно лицо. Это, согласись, серьезная связь. И потом, ребята на острове были в друидических масках, а эта религия требовала жертвоприношений.

— Меня от всего этого уже тошнит, — сказал Килмара. — Давай различать факты и их интерпретацию. Сегодня официальная линия такова: мы тщательно расследуем дело в Киннегаде, но оно не имеет ничего общего с Дракеровским колледжем. Татуировка Руди — сомнительный аргумент, поскольку в досье на него нет ничего серьезного. А что касается наших приятелей в звериных масках, маскарад вообще свойствен любой культуре, и в этом нет ничего ни преступного, ни даже предосудительного. Вспомни рождественские маскарады. Короче, Дракеровский колледж для нас табу. Но остаются другие ниточки, которые мы можем распутывать. И мы их распутаем.

— Сдается мне, — сказал вдруг Фицдуэйн, — что твоя война с “тишеком” принимает нешуточный оборот. Интересно, почему он так тебя не любит? А началось-то все с Конго. Это, согласись, наводит на некоторые размышления.

— Знаю, — кивнул Килмара. — Я давно хочу найти того, кто нас тогда предал. У моего друга Джозефа Патрика Делейни, нынешнего “тишека”, для предательства было все — мотивы, возможности, положение… Но у меня нет твердых доказательств. И потому мне пока приходится с ним как-то ладить.

— Да, он как тефлоновая сковородка. Ничего к нему не липнет. Тебе приходится быть дипломатом. Килмара кивнул.

— Естественно. По крайней мере, в лицо я его засранцем не называю.

Фицдуэйн рассмеялся.

— Да ты политик. А помнишь: да соси ты хер, хоть президент, хоть премьер? Килмара улыбнулся.

— Конго. Доброе старое Конго, чтоб оно пропало, — теперешний Заир. Приятные воспоминания. Тогда мы были молоды и глупы. С политиками, оказывается, так просто не сладишь. Она везде, эта политика. Да ты и сам политик.

Фицдуэйн хмыкнул.

— Кстати, о политике, — сказал Килмара. — Помнишь Висбаден?

— БКА и их суперкомпьютер “Комиссар”? Конечно помню.

— Конторы типа БКА — это целая сеть маленьких подразделений: каждая отрабатывает свою точку зрения, но всех объединяет общее направление деятельности.

— Ну-ну.

— Так вот, членов одного из подразделений БКА прозвали “трогами”, потому что они, как троглодиты, сидят под землей — в комфортабельном подвале с кондиционерами и искусственным освещением. Эти самые “троги” уже некоторое время балуются с системой экспертных оценок на “Комиссаре”. Они называют свою программу “Комиссарский нос”. — Килмара улыбнулся. — Мы тесно сотрудничаем с “трогами”.

До Фицдуэйна постепенно стало доходить, в чем дело.

— Взаимовыгодный обмен? Они что, кроме обычных скучных бюллетеней с “Комиссара”, присылают вам и кое-какие подробности?

— Мы торгуем, — кивнул Килмара. — Им нужен для работы доступ к нашим файлам; и потом, однажды я помог им благодаря своим связям за границей. Так все и началось, а теперь “троги” очень нас уважают. — Он глянул на Фицдуэйна. — Эти ребята считают, что мы можем пригодиться друг другу.

— А кто они?

— Их компьютерный гуру — некий Йоахим Хенсен. Этот парень из тех, что спят с клавиатурой, лопают одни консервы и бреются раз в месяц. Типичный гений. Административную часть ведет бывший патрульный старой закваски, полицейский до мозга костей — старший инспектор Отто Керсдорф. Как ни странно, эти двое прекрасно уживаются.

— Экспертные системы, — задумчиво проговорил Фицдуэйн. — Если мне не изменяет память, это одно из направлений создания искусственного интеллекта. Машину хотят научить думать по-человечески.

Килмара кивнул.

— Искусственный интеллект — это пока журавль в небе. А экспертная система — уже живая синица. Они составляют алгоритм человеческого поведения и загоняют его в компьютер. Живой эксперт приходит к заключению на основании интуиции, догадки — это так называемый эвристический подход. Экспертная система основана на целой совокупности эвристических подходов. На этом лекция кончается, поскольку познания лектора исчерпаны. — Килмара усмехнулся. — Я, увы, не могу похвастаться тем, что в детстве не расставался с компьютером — таковых тогда просто не было.

— Иными словами, — принялся размышлять вслух Фицдуэйн, — “троги” пытаются заставить компьютер проанализировать весь массив данных “Комиссара”, как это сделали бы полицейские эксперты. Только людям, конечно, не под силу удержать в голове столько фактов, сколько хранит компьютер на своих жестких дисках.

— Вот именно — пытаются, — сказал Килмара. — Пока их система официально не принята. То есть, боссы из БКА пока не принимают всерьез того, что разнюхал “Комиссарский нос”. “Троги”, конечно, рвут и мечут.

— Но тебе они сообщают о своих выводах?

— Неофициально. Если они не ошибаются, их выводы объясняют очень многое.

— Ты пытаешься получить конкретные данные для расследований?

Килмара кивнул.

— Они начали прочесывать банки данных “Комиссара” и обнаружили кое-какие любопытные закономерности. Затем расширили поиски — Штаты, Ближний Восток и так далее. В результате появилась такая гипотеза: разрозненные на первый взгляд теракты последнего десятилетия — звенья одной цепи. И за всем стоит один человек. В преступлениях обнаружились общие черты: изощренная жестокость, своеобразный черный юмор, жестко выдержанная генеральная линия. Кроме того, налицо пристрастие к определенным видам оружия — например, к автоматическим пистолетам “скорпион” и минам направленного действия “клеймор”.

“Троги” называют таинственного главаря транснациональным террористом. Они говорят — и, возможно, это не шутка, — что он мыслит и действует, как выпускник Гарварда, имеет, вероятно, золотую кредитную карточку “Америкен-экспресс” и личный счет в одном из крупнейших банков мира. Он работает на глобальном уровне через целую сеть различных мелких организаций. — Он усмехнулся. — Шутники из БКА прозвали его Снежным Человеком. Они издеваются над Хенсеном и считают, что он спятил. “Троги” говорят, что единственный способ доказать нашу правоту — поймать этого мифологического дракона. Поэтому они вынуждены действовать в обход бюрократической процедуры. Кстати, по их мнению, очень вероятно, что дракон базируется в Берне. Похоже, имеет смысл начать отсюда, так как кое-что указывает на этот город. Вспомни хотя бы джентльмена, которого ты сбросил с моста. И эту красавицу на шахматной доске. Короче, отроги” предлагают высадить тут небольшой десант. Все, что им нужно, — это пара комнат, хорошая связь и несколько компьютерных терминалов. Для связи с “Комиссаром” они поставят защищенные модемы и другую технику.

Он окинул взглядом комнату, где они сидели, и улыбнулся.

— Ну ты и ловкач, — покачал головой Фицдуэйн. — А что скажет бернская полиция?

— Это неофициальная операция, и на нее имеется неофициальное согласие, — сказал Килмара. — Шеф Макс Буизар настроен скептически. Следователь фон Бек пылает энтузиазмом. Собственно, он да еще твой приятель Медведь и есть наши главные союзники. На всякий случай мы решили действовать сообща — Швейцария, Германия и Ирландия. Случись скандал — ответственность падет на спецслужбы сразу трех стран, а в таком случае дело легче замять. Обычный дипломатический ход.

— Кого ты пришлешь? Гюнтера? Он большой любитель компьютеров.

— Новому человеку понадобится время, чтобы войти в курс дела, — сказал Килмара. — Во всяком случае, Медведь и фон Бек настаивают на твоей кандидатуре. Шеф уголовной полиции говорит: ты заварил эту кашу в Берне, ты и расхлебывай. Настаивает, чтоб ты получил официальный статус. Парни из ФБР сгорают от любопытства: что ты еще выкинешь. Участие в борьбе против терроризма им не помешает — оно очень благоприятно сказывается на их бюджетных ассигнованиях, а если эти ребята не катаются на “порше” последних марок и не летают на самых новых вертолетах, они чувствуют себя обездоленными.

Короче говоря, я предлагаю тебе официально заняться этим делом. Мне сдается, что мы держим в руках разные кусочки одной мозаики. А мне нужен человек, который успел здесь обжиться и которому я могу полностью доверять. И потом, у меня просто нет свободных людей. Ну, что скажешь? У тебя будет официальный статус, а он весьма кстати человеку, вокруг которого громоздятся горы трупов.

Фицдуэйн вздохнул и развел руками. Глаза его заблестели.

— Все это очень заманчиво, — сказал он, — но уж больно попахивает Вьетнамом.

— Перестань. Во Вьетнаме ты воевал с фотоаппаратом. Ну что — согласен?

— А почему бы и нет? — сказал Фицдуэйн. — Мне еще никогда не доводилось работать в одной упряжке с Медведем и суперкомпьютером.

— Мы назовем операцию “Проект К”, — сказал Килмара, — в честь твоего нового местожительства. Он протянул Фицдуэйну объемистый пакет.

— Пасхальный подарок.

В пакете были бутылка ирландского виски, пятьдесят обычных на вид патронов для дробовика и легкий кевларовый бронежилет.

— Стандартное снаряжение туриста, отдыхающего в Швейцарии, — улыбнулся Килмара.

Фицдуэйн удивленно посмотрел на него.

— Откуда вы узнали про дробовик?

— Фон Бек сказал, что ты таскаешь его в футляре для фотоштатива, — ответил Килмара. — И потом, я помню о твоих оружейных пристрастиях еще со времен Конго.

— И по-твоему, все это может мне понадобиться?

— Кто знает. Но, случись что, кредитная карточка вряд ли поможет тебе в перестрелке.

Фицдуэйн повертел в руках патрон. На нем была маркировка “XR-18”.

— Что это значит?

— Экспериментальная серия, — пояснил Килмара. — Сами сварганили. Как ты знаешь, дробовик на расстоянии более пятидесяти ярдов малоэффективен против человека. А если ты не дурак, то вообще не станешь стрелять дальше, чем с двадцати пяти. Твердая пуля бьет дальше, но точность хуже. Мы разработали патрон со сбрасывающейся оболочкой, который способен поражать торсовую мишень с двухсот ярдов. Кое-чем начинили пулю — жидкий тефлон и другие хитрости. Короче, бьет — и неплохо.