Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Забавы Палача

ModernLib.Net / Триллеры / О`Рейли Виктор / Забавы Палача - Чтение (стр. 20)
Автор: О`Рейли Виктор
Жанр: Триллеры

 

 


Франц щелкнул зажигалкой, огонек вспыхнул и тут же погас. Фицдуэйн успел разглядеть, что в левой руке Франц держал зажигалку, а в правой, на уровне глаз, — револьвер. Фицдуэйну оставалось только надеяться, что если Франц решит опять воспользоваться зажигалкой, он переменит положение рук. Сам он откатился в другую сторону, подумав о том, в каком они невыгодном положении. Темнота была их единственным прикрытием.

Он вдруг почувствовал, что в тоннеле появился посторонний. Невзирая на полную тишину, Фицдуэйн был уверен, что чутье его не обманывает. Он хотел предупредить Франца, но решил промолчать, не желая выдавать противнику свое местонахождение. Слева от себя он расслышал слабый скрежет металла о камень. Звук повторился, и ему показалось, что он слышит чье-то дыхание. “Хватит валять дурака”, — подумал он. Опять послышалось щелканье зажигалки Франца, подсказавшее, что полицейский стоял на том же самом месте.

— Падай правее, Франц! — успел крикнуть он, перекатываясь вправо. На долю секунды он увидел огонек зажигалки Франца. Мелькнул окровавленный клинок, и рука Франца упала на пол. Пальцы обрубленной руки по-прежнему крепко сжимали зажигалку. Раздался вопль Франца, и Фицдуэйн на мгновение потерял сознание от шока. Топот шагов по коридору в направлении входной двери привел его в чувство.

Фицдуэйн повалил Франца на пол прежде, чем над их головами засвистели пули. По их свисту он определил, что стреляли из “инграма” с глушителем. Входная дверь хлопнула. Левая рука Фицдуэйна была теплой и липкой, а дыхание Франца — прерывисто-тяжелым.

Фицдуэйн вновь обшарил вокруг левой рукой и нащупал безжизненные пальцы и еще теплый металл зажигалки. Он положил ружье на пол и обеими руками вытащил зажигалку из обрубленной руки. Он хотел переждать, в темноте было безопаснее, но сознавал, что Франц нуждается в помощи. Скорее всего, тот, кто был в тоннеле, успел скрыться. Может, это был Крейн. Он подумал, что нападавших было двое, но полной уверенности у него не было. О Господи, — подумал Фицдуэйн, — я словно опять во Вьетнаме, опять эти проклятые тоннели. Лоб его покрылся каплями пота, когда он почувствовал, как земля сотрясается от разрывов бомб. Он попытался взять себя в руки и сообразил, что это был шум отъезжающего грузовика снаружи, где светило солнце и шла обычная жизнь.

Он щелкнул зажигалкой. Франц лежал на полу — там, куда он его столкнул. Он был в шоке. Из обрубленной левой руки текла кровь. Удар пришелся чуть выше локтя.

Фицдуэйн снял ремень и туго перетянул раненую руку. Кровотечение почти прекратилось. Ему пришлось действовать в темноте, так как одной рукой накладывать повязку, а во второй держать ружье и зажигалку было невозможно. Руки и одежда Фицдуэйна были липкими от крови.

Он попытался приободрить Франца, но не получил отклика. Тело полицейского холодело. Ему была необходима срочная медицинская помощь. Сама по себе рана не была смертельной, но по опыту Фицдуэйн знал, что при такой потере крови ничего хорошего ожидать не приходится, да и сержант был далеко не молод.

Он потащил полицейского по коридору к двери. Фицдуэйн приободрился, когда заметил луч света. Это значило, что они близки к выходу. Добраться с Францем до двери было непросто: он не мог идти, и Фицдуэйну пришлось тащить его на себе.

Когда же они наконец добрались до двери, то Фицдуэйн обнаружил, что она заперта снаружи.

Он оттащил полицейского назад на десяток шагов и вернулся, чтобы взять свое ружье. Рядом с ним лежала отрубленная рука Франца. Он сначала решил оставить ее здесь, но подумал, что она может пригодиться микрохирургам, поэтому снял свою куртку, завернул в нее руку, взял ружье и вернулся к Францу.

— Пригни голову, — сказал он.

Фицдуэйн не был уверен, что стрельба по железной двери даст желаемый результат, но решил попытаться — встал в двух метрах от нее и нацелил ружье на замок. Он сделал два выстрела, один за другим.

Как и обещал Килмара, ружье оказалось что надо: железная дверь треснула, как яичная скорлупа, и обломки железа посыпались на дорогу. В коридор хлынул дневной свет. Фицдуэйн раздвинул то, что осталось от двери, и вытащил Франца наружу.

На дороге, несколькими ярдами выше, стояла машина Мюллера. Из нее вышел сам мастер-сыродел с подарочной коробкой в руках. Первое, что он увидел, — был Фицдуэйн с дымящимся ружьем, весь в крови, вытаскивающий наружу полицейского. Сначала Мюллер был в полной растерянности и не мог ничего сообразить, затем бросил коробку и побежал им навстречу. Вдвоем с Фицдуэйном они втащили Франца в машину и накрыли его одеялом.

— Фонарь?! У вас есть фонарь? — спросил Фицдуэйн. Он не мог произнести это слово по-немецки и выругал себя за плохое знание языков. На пальцах он изобразил то, что ему было нужно. Мюллер кивнул, открыл багажник и вытащил мощный фонарь. Фицдуэйн схватил его и подтолкнул Мюллера к сиденью водителя.

— Больница и полиция, Hospital und Polizei, поезжай! — заорал Фицдуэйн. Он стукнул по крыше машины, и Мюллер, понимающе махнув рукой, рванул машину с места.

Фицдуэйн вставил в ружье две обоймы взамен отстрелянных и вернулся в коридор. Он двигался осторожно, держа “ремингтон” наготове, хотя и понимал, что опасность, скорее всего, миновала. Однако не было оснований действовать безоглядно. Будь у него больше развито чувство самосохранения, то дождался бы полиции, но он не был настолько осмотрителен.

Фицдуэйн обнаружил, что лампочки в коридоре, все до единой, были разбиты. Преследовало это двоякую цель: использовать темноту как прикрытие, а также как меру предупреждения — каждый вновь прибывший невольно сообщал о своем появлении хрустом битого стекла под ногами.

Дверь в помещение для зрелых сыров была открыта. Это была длинная узкая комната, заставленная деревянными стеллажами, на которых лежали круги сыра всевозможных сортов, разного возраста и объема.

В дальнем углу стояли две большие фарфоровые раковины. Он направил на них фонарь. Раковины и кафель были забрызганы свежей кровью. Он осветил пол и увидел обезглавленный труп в белом окровавленном фартуке. Фицдуэйн подошел поближе и остановился в нескольких шагах от трупа. Пол, выложенный кафелем, был липким от крови. Похоже, что жертву пригнули головой к раковине и поднесли топор. Фицдуэйн представил, какой ужас испытал обреченный человек, когда его шею прижали к холодному фарфору.

Он заглянул в раковины — головы в них не было. Он исследовал пол — тоже тщетно. Зачем убийцам могла понадобиться отрубленная голова? Может, как доказательство, что задание выполнено? Или же чтобы затянуть процесс опознания трупа? Но он вспомнил об отрубленной голове на шахматной доске и сообразил, где продолжить поиск. Он направил свет фонаря на стеллажи с сыром и стал разглядывать ряд за рядом. На это ему не потребовалось много времени: голова Феликса Крейна стояла между двумя кругами лучшего сыра Мюллера.

Фицдуэйн вышел на дорогу в ожидании полиции. Грузовика не было. Он не помнил, был ли грузовик здесь, когда он выбрался из тоннеля вместе с Францем. Подарочная коробка с сыром лежала на том же месте, где ее уронил Мюллер. Фицдуэйн не стал поднимать ее.

“Будь готов!” — произнес Кадар, хотя он был один в помещении, и поднял руку в бойскаутском приветствии.

Мощная морозильная камера длиной более двух метров стояла в укромной комнате в одном из домов, примыкающих к жилищу Кадара. Кадар являлся владельцем нескольких зданий, примыкающих друг к другу, и благодаря потайным дверям мог проникнуть в любое из них, не выходя на улицу. Нельзя сказать, что Кадар был доволен, что морозильная камера находится в непосредственной близости от его жилья, но гораздо важнее для него была возможность воспользоваться ее содержимым в нужный момент без лишних трат времени.

Он вошел в небольшую, ярко освещенную комнату и запер за собой дверь. Прежде чем набрать код, открывающий крышку камеры, он еще раз проверил, надежно ли закрыта дверь. Он порадовался изобилию пищи в камере. Верхний ряд занимали проволочные корзины. Он вынул корзину с замороженными овощами и корзину с рыбой, вслед за ними корзину с домашней птицей. В последней корзине лежали тушки фазанов и несколько перепелок. Он любил фазанов и довольно часто лакомился ими в последнее время, пока не сломал зуб о дробинку — идиот охотник наверняка, судя по тому, что дробь была четвертого номера, собрался охотиться на орлов, — и ему пришлось обратиться к дантисту. Визит к дантисту оказался весьма полезным, но увлечение фазанами на время прошло. Именно в кресле у дантиста он начал планировать свою собственную смерть. Делал он это с явным удовольствием, ибо план его предусматривал одновременно и смерть дантиста.

Кадар сознавал, что идея сама по себе не была оригинальной, однако он не страдал комплексом, свойственным многим инженерам, — НЕ ИЗОБРЕТАЙТЕ ВЕЛОСИПЕД! — и прочей чушью. Но он основательно доработал первоначальный замысел. И все благодаря болтовне дантиста. Дантист, очень дорогой и очень известный доктор Эрнст Вснгер, был чрезвычайно предусмотрительным человеком. Швейцарец до мозга костей и истинный житель Берна, он не только держал в своем кабинете досье на каждого пациента — хотя, чего же еще ждать от человека, который к тому же был майором швейцарской армии и занимался там вопросами снабжения, — но, кроме того, вторые экземпляры досье, еженедельно пополняемые, он хранил в банке. Здесь у него хранились также акции и прочие ценности, но если бы ему пришлось выбирать между ценными бумагами и досье на своих пациентов, доктор Венгер выбрал бы досье. Эти материалы были ключом к его, как он любил шутить, “золотоносному руднику”. Доктору Венгеру очень нравились его собственные шуточки. Кадар поставил последнюю корзину на пол рядом с камерой и заглянул внутрь. Все было, как и в прошлый раз, и в том не было ничего удивительного. Вряд ли обитатель камеры мог отрастить усы или, скажем, в данный момент поедать замороженные бобы. Трупы обычно ведут себя спокойно в морозильных камерах. Кадар нагнулся над стенкой камеры и ободряюще сказал: “Не беспокойся, скоро наступит твоя очередь”. Он ласково улыбнулся.

Внизу лежал покрытый инеем Пауль Страуб. На его лице застыло выражение ужаса и недоумения. Все это говорило о том, что он без энтузиазма воспринял свою смерть. Его накачали наркотиками до бесчувствия, а затем живым поместили в морозильную камеру. Последнее, что он видел, перед тем как опустилась крышка и камера погрузилась в темноту, была корзина с замороженными цыплятами. Пауль Страуб был вегетарианцем, и это ему наверняка не понравилось. Единственная его провинность была в том, что он оказался с Кадаром одного роста, веса и сложения и тоже был пациентом доктора Венгера.

Кадар нагнулся поглубже в камеру и потрогал труп. Труп был твердым наощупь, камера работала хорошо. Поначалу он хотел было использовать сверххолодный жидкий азот, что свело бы к минимуму разрушение тканей, но передумал. Для цели, ради которой он хранил труп, сгодится и морозильная камера.

Он выпрямился и начал опускать корзины на место. Перед тем, как поставить последнюю, он взглянул на замерзшую голову Пауля Страуба. Его открытые глаза покрылись инеем. “Не вини меня, — произнес Кадар, — вини этого проклятого фазана”. Он поставил последнюю корзину на место и, запирая дверь, почувствовал волнующее удовлетворение. Дела идут совсем неплохо.

Глава девятнадцатая

Первоначально Проект К был задуман как скромная по масштабам операция, участники которой получали право на самостоятельные действия, чтобы не терять время на всевозможные бюрократические проволочки. Убийства в Ленке изменили все планы.

Чарли фон Бек, убежденный в том, что они упускают время, превратил апартаменты Фицдуэйна в круглосуточный командный пункт. Фицдуэйн, обнаружив в своей спальне мультитерминальный миникомпьютер, без лишних слов перебрался в свободную комнату в квартире Медведя в Саали. В его новой обители не было ни черных шелковых простыней, ни зеркал над кроватью, но зато было одно несомненное преимущество — Медведь оказался отличным поваром. Наведайся к нему в гости обозреватель из кулинарного раздела справочника “Мишлена”, так он, несомненно, оценил бы кухню Медведя по высшей шкале. Кроме того, Медведь приобрел внушительное ружье, что при сложившихся обстоятельствах было очень кстати.

Фон Бек столкнулся с неприятием, когда приступил к осуществлению Проекта К в “неофициальной обстановке”, но он парировал все контраргументы ссылкой на то, что если генерал Массон мог руководить швейцарской разведкой в годы второй мировой войны из отеля “Швайцерхоф”, то для них сгодится и скромная квартира на Кирхенфелдштрассе.

Обитателей других трех квартир в этом маленьком квартале, принадлежавшем Беату фон Граффенлаубу, удалось уговорить оставить свои квартиры только после того, как воззвали к их чувству патриотизма и к их кошелькам. С уходом последнего жителя фон Бек усилил меры безопасности.

По мере того как Фицдуэйн, Медведь и другие участники операции высказывали свои соображения, Беат фон Граффенлауб делался все более подавленным. На нем, как всегда, был безукоризненно сшитый костюм, но элегантность костюма теперь не соответствовала облику юриста. Лицо его было бледным, веки красноватыми. Он заметно похудел и больше не производил впечатления очень богатого человека.

— И как же вы назовете этого человека, этого пожирателя жизней? — гневно спросил он.

Хенсен ответил фон Граффенлаубу.

— Пока мы его принимали за обычного ненормального, мои циничные коллеги окрестили его Мерзким Нечеловеком. Но теперь ситуация перестала быть забавной.

— Палач, — произнес Медведь, — мы дали ему кодовое имя “Палач”.

Фон Граффенлауб посмотрел на Фицдуэйна.

— Мы считаем, что Палач существует, — тихо произнес Керсдорф, — но не все разделяют нашу точку зрения. Помимо нашего ведется официальное расследование. Даже шеф полиции настроен скептически.

— Строго говоря, — сказал фон Бек, — фактически у нас нет доказательств.

Официальный тон фон Бека никак не связывался с его внешним видом. На нем была розовая майка с надписью “Питомник скунсов” и изображением нескольких скунсов в галстуках.

— И если ваша эвристика — ваши предпосылки — ошибочны, — заметил фон Граффенлауб, — то вся ваша дедукция в сочетании с материалом, выданным компьютерами, пойдет насмарку.

— Да, это наше слабое место, — согласился Хенсен.

— Тем не менее, — произнес шеф-инспектор Керсдорф, — пока еще никому не удалось дать удовлетворительное объяснение происходящему.

Фон Граффенлауб отпил из стакана немного перье. Его руки дрожали. Он поставил стакан на стол и задумчиво опустил голову. Остальные тоже сидели молча, и слышно было, как пенятся пузырьки в стакане. Фон Граффенлауб поднял голову и посмотрел в глаза каждому. Взгляд его остановился на Фицдуэйне.

— Этому человеку, постороннему, оказалось небезразлично, почему, собственно, только начинающий жить юноша умер столь ужасной смертью, — сказал он. — Руди был моим сыном. Он и Врени — мои младшие. Могу вас заверить, что я не отступлю. Вам лучше рассказать мне все — что вы знаете наверняка и о чем только подозреваете. Не надо щадить моих чувств. Вам лучше начать с того, как Руда оказался связанным с Палачом.

— И ваша жена.

— Эрика, — сказал фон Граффенлауб, — да-да, конечно.

По его лицу текли слезы.

Фицдуэйну стало его нестерпимо жаль. Фон Граффенлауб был конченым человеком, и ничто уже не могло помочь ему. Он положил руку на плечо фон Граффенлаубу, но сказать ему было нечего.

По негласному соглашению присутствующие оставили Фицдуэйна наедине с фон Граффенлаубом. Он вздохнул с облегчением: то, что ему придется сказать, было достаточно неприятным и сделать это лучше с глазу на глаз.

— Я постараюсь быть кратким, — сказал Фицдуэйн, — и потому остановлюсь на следствиях, а не на причинах. А потом, если вы пожелаете, я объясню, почему мы пришли к тем или иным выводам. Мы уже сказали вам о Палаче. Я расскажу о том, что мы о нем знаем, но это позже, а сейчас я хотел бы остановиться только на одном, на почерке Палача. Его мотивации скорее экономического, нежели идеологического плана, сопряженные со стремлением взорвать систему и с извращенным чувством юмора. Его метод заключается в том, чтобы найти и использовать в своих целях необходимую ему энергию. У него нет определенной идеологии. У каждой из групп своя собственная установка, а Палач пожинает вполне материальные плоды.

— Он предпочитает иметь дело с впечатлительными людьми. Многие из его последователей — большинство из них считают себя только членами своей группы, а вовсе не его последователями — молоды, идеалистичны и отличаются повышенной сексуальностью. Он пользуется тем, что само идет в руки, а сексуальность — самое подходящее орудие. Давно известно, как легко манипулировать людьми, используя сексуальность. Вспомните обращение к сексуальному началу в сатанинских обрядах или дохристианских церемониях, или, наоборот, полное его отсутствие в католических обрядах.

Кроме того, он использует сексуальность как основное средство, мы даже предполагаем, что у Палача есть свои собственные проблемы на этой почве. Похоже, у него как гетеросексуальные, так и гомосексуальные наклонности, и все это в сочетании с явно выраженным садомазохистским поведением.

— Короче говоря, это маньяк, — сказал фон Граффенлауб, — чудовище.

— Возможно, — ответил Фицдуэйн, — но если мы хотим его разоблачить, то нам не следует оценивать его так однозначно. Не исключено, что он ведет себя и выглядит как вполне нормальный человек, как мы с вами.

— А кто знает, что скрывается за нашей с вами наружностью? — задумчиво произнес фон Граффенлауб.

— Вот именно, — согласился с ним Фицдуэйн.

Фрау Раеми, завершив поход по магазинам, отдыхала за чашечкой кофе с пирожным, сидя в кафе на открытом воздухе на Беренплац. У нее прекрасное настроение, потому что ей удалось найти на распродаже грушевый ликер, который обожал ее муж. И теперь три бутылки ликера стояли в хозяйственной сумке возле ее ног.

Жерар, выпив за ужином ликера, становился вполне терпимым и позже, в постели, засыпал немедленно, избавляя фрау Раеми от того, что она называла “этим делом”. Честное слово, им обоим уже за пятьдесят, и пора бы Жерару найти другое занятие — например, собирать марки или плотничать. Хотя, с другой стороны, может, это не так уж и плохо, если после двадцати восьми лет супружества муж по-прежнему желает тебя.

Она улыбнулась. Сидеть на Беренплац в солнечный день — одно наслаждение. Ей доставляло удовольствие наблюдать за прохожими, за мельканием дамских нарядов.

Неожиданно перед фрау Раеми возникла фигура, замотанная в покрывало, с мотоциклетным шлемом на голове и гитарой, свисающей с шеи. Странное существо огляделось по сторонам и, резко повернувшись, исчезло в толпе.

Фрау Раеми не успела заметить, куда этот человек делся. Раздался странный кашляющий звук, и она уставилась на свою хозяйственную сумку, на которой неожиданно появились дырки от пуль. Из разбитых бутылок запахло ликером.

Фрау Раеми долго не могла понять, что же произошло. Держа сумку в вытянутой руке и отвернув голову, она выбросила ее в мусорный ящик. Затем фрау Раеми поехала на трамвае домой. Она не стала обращаться в полицию.

Два дня фрау Раеми не могла говорить.

— Почему ты выбрала это место? — спросил ливанец. Он оглянулся вокруг. Кафе на две трети было заполнено персонажами из фильмов Феллини: бородатые мужчины с серьгами в ушах, в потертых джинсах и больших черных шляпах, девушки отличались только отсутствием бород. И те и другие пили пиво, молочные коктейли и курили травку. Казалось, им наплевать на всех и вся. Хотя вряд ли кому из них было больше двадцати одного года, опухшие глаза и землистый цвет лица красноречиво говорили о том, что им долго не протянуть.

— Очень просто, — ответила Сильвия. — Надо было смыться, и быстрее. Ты упустил этого ублюдка. Ливанец виновато пожал плечами.

— Он сорвался с места, как только я выстрелил. Я не смог бы ничего сделать. Он слишком быстро ездит на этих роликах. Слава богу, обошлось без шума. Глушитель у “скорпиона” выше всяких похвал.

— Времени у нас в обрез, — сказала Сильвия. — Ты знаешь Кадара?

— Хорошо знаю, — угрюмо ответил ливанец.

— В следующий раз мы подойдем поближе, и ошибок больше не будет.

Ливанец молча допил пиво. Он стряхнул пылинку с отворота пиджака и не без удовольствия осмотрел свои ботинки из крокодиловой кожи. К черту Кадара, к черту Иво, а Сильвию… Он склонился к ней и вопросительно взглянул на нее.

Она отрицательно покачала головой.

— Ты не того пола.

— Руди был идеальным кандидатом для манипулирования, — продолжал Фицдуэйн, — он ждал удобного момента. Большинство подростков, как вам хорошо известно, бунтуют против своих родителей. Подростковый возраст — это время смятения, время поиска новых ориентиров, обретения своего “я”. Когда подросток отвергает одну систему ценностей, он тут же начинает искать другую. Душа не терпит духовного вакуума.

Относительно развода существуют два противоположных мнения. Одно — дети всегда страдают в этой ситуации, и другое, что они легко приспосабливаются и спокойно воспринимают двух пап, трех мам и прочих. Я не знаю, как в целом обстоит дело, но в вашем конкретном случае развод с Клер и женитьба на Эрике вызвали шок. Все ваши дети были потрясены, но больше всех Руди, после него — Врени, но я хочу поговорить о Руди.

Бунт Руди начался с того, что он отказался от вашей системы ценностей. Первые импульсы он получил от своей матери, которая, как мне сказали, предпочитала более либеральное и гуманное общество.

— У нас с ней были одинаковые взгляды, — устало заметил фон Граффенлауб, — но мне приходилось иметь дело с реальным миром, а Клер, благодаря моим деньгам, могла грезить об идеальном обществе. Мне надо было драться, заниматься неприятными вещами, идти на компромисс с самим собой, потому что мир устроен именно так, а не иначе. Я имел дело с фактами, а не с фантазиями.

— Допустим, что все было именно так, — сказал Фицдуэйн, — но проблему осложнили несколько факторов. Прежде всего Руди был исключительно умен, энергичен и чувствителен — типичный одаренный ребенок. И он не только бунтовал в душе, ему хотелось совершить что-нибудь из ряда вон выходящее. И тогда он сделал следующий шаг: стал доискиваться, чем занимаетесь вы, рыться в ваших бумагах и так далее. Искал и нашел — он обнаружил папочкин интерес к “Вейбону”. И “Вейбон” поразил его воображение.

— Он не разобрался в том, что нашел, — возразил фон Граффенлауб. — “Вейбон” — очень мощная организация, и ее деятельность легальна. Ему удалось обнаружить кое-какие отклонения от основной деятельности, и я как раз собирался навести порядок. Но вместо того чтобы понять, что это моя оплошность, он решил, что я продажен до мозга костей. Он не желал слушать никаких объяснений.

— Нельзя требовать рационального подхода к таким вещам от подростка, — ответил Фицдуэйн, — да и сейчас вы говорите не всю правду о деятельности “Вейбона”, но не будем об этом. Я ведь хочу поговорить о Руди, а не о транснациональной корпорации, которая занимается нечистыми делами.

Фон Граффенлауб поморщился, но промолчал. Ему вспомнилось время, когда он был таким же идеалистом, как Клер, но позже ему так часто приходилось идти на компромиссы и сделки, всегда для большей пользы, а это неизбежно вело к девальвации его первоначальных духовных ценностей.

Фицдуэйн продолжал:

— Теперь обратимся к моменту, когда Руда! сжег украденные бумаги и к смерти Клер. Со смертью матери Руди утратил сдерживающее его начало, и бунт его приобрел иной характер. В своем несчастье он обвинял вас, общество, весь мир и уверовал, что изменить существующий порядок вещей можно только путем экстремизма. Но он хотел не только этого, он жаждал возмездия, а для этого ему нужна была помощь. Он сблизился с “Союзом борцов-анархистов” и другими экстремистскими организациями. Последние же не утруждают себя разговорами о неэффективности старой демократической системы. Они смотрят в корень: существующая швейцарская система должна быть уничтожена, и только путем насилия.

Я не знаю, насколько тесно Руди был связан с СБА, но думаю, что теснее, чем считает его сестра. Я полагаю, его держали в резерве. Он был слишком ценным, учитывая ваше положение, чтобы его могли задействовать в обычных операциях, но со временем, скорее всего, он вышел бы на передовую линию.

Однако полиции удалось добраться до СБА и других террористических организаций, и Руди оказался перед выбором: ему нужна была структура, в рамках которой он мог реализоваться, но его прежние наставники или сидели в тюрьме, или скрывались, или их уже не было в живых. И в этот момент на сцене появляется Эрика, без сомнения, после определенной подготовки. Руди — бунтующий, запутавшийся сексуально активный молодой человек, который хочет отомстить своему отцу и подорвать устои общества. Ваша жена Эрика — и это вам не понравится — богатая, скучающая, аморальная и ненасытная в сексуальном отношении женщина, привыкшая, что любые ее прихоти исполняются. Она постоянно ищет новые приключения, удовольствия. Кроме того, мы подозреваем, что она связана с очень опасным человеком, которого мы называем Палачом.

— Вы уверены в этом?

— Уверен ли я в том, что ваша жена — богатая, скучающая, аморальная и ненасытная дама? Да, уверен. Берн — маленький город, и я беседовал со многими людьми. Уверен ли я в том, что она связана с Палачом? Нет, у меня нет доказательств. Есть лишь догадки, которые позволяют думать подобным образом.

— Продолжайте, пожалуйста, — тихо произнес фон Граффенлауб.

— Следующее событие носило сексуальный характер, — сказал Фицдуэйн. — Как мне удалось выяснить, это случилось во время обычного семейного отдыха в Ленке. Участниками его были Эрика, Руди, Врени, их друг Феликс и, я думаю, Палач. Обольщение, оргия, серия оргий — мне не известны детали, но они и не столь существенны, если не считать того, что вы должны знать, что ваша жена спала с вашим сыном. Кроме того, он спал с одним, а может, и с несколькими мужчинами. Я не знаю, был ли он гомосексуалистом от природы или это тоже часть его бунта, но гомосексуальность была ему присуща, и аутопсия подтвердила это. А что касается Эрики, то это была весьма приятная месть.

— Оскар, наверное, догадывался о случившемся, — заметил фон Граффенлауб. — Он попытался поговорить со мной, но был очень растерян и разговора не получилось. Я не понял, о чем он собирался мне рассказать. То, о чем вы рассказали — это… это дикость.

— Бедный Оскар, — возразил Фицдуэйн, — поставьте себя на его место. Он наверняка что-то подозревал, но у него не было доказательств. И как он мог рассказать вам о происшедшем, не огорчив вас? А вы бы поверили ему, если бы он все-таки осмелился вам кое-что рассказать?

— Нет, — сказал фон Граффенлауб, — конечно нет. У него не было доказательств.

— А теперь Оскар мертв.

— И Феликс Крейн тоже, — мрачно вставил фон Граффенлауб. — Что происходит? Есть ли пределы у этого сумасшествия? Чего добивается этот Палач?

— Чтобы понять, чего добивается Палач, необходимо думать в иной системе измерений, — сказал Фицдуэйн. — Мы полагаем, что сейчас он заметает следы, хотя нам неизвестно, почему он это делает. Он ведет себя непоследовательно. Можно объяснить это тем, что ему необходимо устранить тех, кто может опознать его, но в то же самое время он переходит границы. Его поведение можно охарактеризовать как комбинацию холодного расчета и чрезвычайной самонадеянности. Последнее качество отличает и его команду. Она идет на невероятный риск, чтобы достичь цели. Ясно, что все они больше опасаются гнева Палача, чем нашего возмездия. Хотя, если учесть то, что нам известно о Палаче, они по-своему правы.

— В одном мы уверены: если ты оказался на пути Палача, ты в зоне повышенной опасности, поэтому мы рекомендуем вам принять меры для охраны членов вашей семьи, особенно детей. Как вы поступите с Эрикой, решайте сами. Только не говорите ей ничего лишнего. Ее забавы могут носить не только сексуальный характер. Она может увлекаться и насилием.

— У моего понимания есть пределы, — сказал фон Граффенлауб, — когда вы позвонили мне из Ленка, я распорядился об охране всех членов моей семьи, в том числе и жены. Может, она и распутная женщина, но она не убийца.

Фицдуэйн промолчал. Он взглянул на фон Граффенлауба.

— Подумайте о ваших детях, и подумайте как следует. Вам еще никогда не грозила столь серьезная опасность. Риск здесь неуместен — ведь речь идет о ваших близких — плоти и крови.

Фон Граффенлауб беспомощно пожал плечами:

— Что я могу сделать? Конечно, я подумаю над тем, что вы мне сказали, но… я не могу, не могу отказаться от жены.

— Полицейские также будут охранять вашу семью, — сказал Фицдуэйн, — но у нас недостаточно доказательств, и к тому же они не смогут охранять каждого.

— Вы уже говорили с моей женой? — вопрос фон Граффенлауба прозвучал полуутвердительно.

— А она вам ничего не рассказала?

— Она сказала, что вы поужинали вместе после вернисажа, — ответил фон Граффенлауб. — Вот и все.

— Гм, — произнес Фицдуэйн, чувствуя себя не в своей тарелке при упоминании о том вечере. Он взял себя в руки. — Собственно говоря, мы беседовали несколько раз, и недавно она была допрошена в официальном порядке сержантом Ра-уфманом. Она очаровательная, немного циничная женщина. Она все отрицает, и кажется, что ситуация ее забавляет. Ведет себя она очень естественно.

Фон Граффенлауб сидел молча, чувствовалось, что он был бы рад прекратить разговор, но в то же самое время ему было необходимо узнать всю правду.

— Остров, где я живу, — заговорил Фицдуэйн, — где находится колледж, в котором учился Руди, — это наша фамильная резиденция. Мои предки живут там с двенадцатого века. Обосноваться на острове было непросто. Он был завоеван насильно, наиболее сильное сопротивление оказал друидский культ. Члены его называли себя “жертвенниками”. Во время своих ритуалов они надевали на себя маски животных. Как и тати в Северной Индии, “жертвенники” практиковались на невинных людях, грабили, убивали их, принося в жертву своему богу. В последующие столетия были обнаружены места массовых захоронений их жертв, что, собственно” объясняет, почему остров столь пустынен в наши дни. Остров Фицдуэйна, даже в наше просвещенное время, считается проклятым местом, где не пристало жить достойному христианину.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37