Мальчикам было очень хреново. Хоть они и мины, но все же живые.
— Слопали ррит и пошли жрать команду, — с удовольствием сказал Макс. — Те в рубке забаррикадировались, но переборки ж тонкие…
Он набрал код, и тяжелые створки разъехались, в последний момент тошнотворно скрежетнув.
— Старые, — повинился Макс. — Давно сюда не заходил. Вот они.
Он хмыкнул, окидывая взглядом контейнеры.
Я сделала несколько шагов между рядами. Огромные квадратные соты, десять ячеек в высоту, десять в ширину. Дверцы были открыты. Я заглянула внутрь одной клетки. Специальный сплав казался совсем новым. Фиксаторы. Я прикинула: для лап, шеи, хвоста, а этот? Посередине брюха, наверное. А, понятно — чтобы нукта не ударил спинным гребнем в потолок. «Соты» были сборными, из отдельных ячеек. Те нанизывались на длинные трубки с отверстиями по всей длине. Видимо, через них и шел, при надобности, SSH.
Размер клетки — компактный до предела. О кормежке речи нет. В фиксаторах нельзя шевельнуться. Раз в три часа пускают отравляющий газ.
Рай.
— Ну вот, — Макс решил досказать историю. — Сидит команда, дрожит. Благо, уже подлет к Терре-1. Плачут в передатчик — у нас в коридорах сто тридцать мерзких тварей, гибнем! А им отвечают — спокойно, солдаты, без паники. Сейчас к вам челнок прилетит. А они — гибнем, говорим! Какой челнок? Сожрут же всех! А им — отставить сопли в эфире, принимайте стыковку, к вам мастер летит. Сейчас все будет путем.
Я представила себе это. Как пилоты дрожащими руками выстукивают разрешение стыковки. Как из шаттла появляется мастер. И шагает сквозь разъяренную стаю, сосредоточенный и безмятежный. Море смерти расступается перед ним.
Мастер.
Умиротворение силы.
Величественная картина. Но совершенно неправдоподобная. Сверхъестественные способности мастеров заключаются всего лишь в умении разговаривать — и уговаривать. Уговорить полубезумных от гнева и страдания нукт вряд ли возможно. Даже модифицированных, лояльных к человеку боевых. А уж тем более — диких. Я думаю, если история и имела место, то в первом варианте. Хотя не исключено, что все это просто выдумка.
— Он их успокоил и обратно в клетки загнал. Велел больше газ не пускать, — говорил Макс. — Пилотов на почву отправил, смену вызвал. Ну и все. Полетели родимые дальше к Ррит Наирге.
Макс перевел дух и довел до моего сведения эпилог истории.
— А команде впендюрили по первое число за утрату груза. И из зарплаты удержали.
Вот это похоже на правду.
Три недели пути прошли скучно и мирно. Ксенолог играл со вторым пилотом в шахматы. Вася просто любил шахматы, а Бен утверждал, что его бедным мозгам необходима терапия земной логикой. После совмещения должностей врача и консультанта в посольстве ему полагалось два года оплачиваемого отпуска, но не дали отгулять даже четырех месяцев. Еще он утверждал, что на треть русский. Это когда они с Васей над шахматами упились в лежку. Впрочем, Макс, который русским не был ни на какую часть, тоже упился. Эндрис попросил меня выйти, закрыл дверь и что-то с ними сделал. Наутро опухший Макс злобно рявкал, что всю жизнь пьет под автопилотом, и ничего еще не случилось. Вася был спокоен и непохмелен. Сказывалась порода. Бен спал до вечера, а потом радостно объявил, что логика почти восстановилась, за что спасибо родине самогона, русских и слонов — планете Урал.
Я подолгу спала. Что-то читала, что-то смотрела. У Макса обнаружилась комната с несколькими тренажерами, он в нее не заходил года два, но я заставила его отпереть. Мы с Эндрисом поддерживали форму.
Несколько раз я пыталась собирать паззл. Как Дитрих.
Некие люди построили базу на Фронтире. Большую. Одной из их целей был собственный питомник боевых нукт. Только одной из многих. Они хорошо и надолго устроились там у себя. Чем занимались — я не знаю. Все, что я могла рассказать — Экмен собирался убивать людей. Я помню. Именно этим был ценен для него мой Аджи.
Люди построили базу на FGR-99/9. На анкайской Таинриэ — это я узнала от Эндриса. По всему выходит, тоже хотели завести питомник. Они продвинулись дальше, получили самку. С ними расправился Центр без всякой случайной помощи. Интересно, после моего отчета разгромили фронтирскую базу? Думаю, да.
Это были одни и те же люди? То есть, под одним командованием?
Возможно.
Кто они? Чем они занимались? Чего хотели?
Я не знаю. И Дитрих не знает. Он полагает, что это хорошо организованная и очень богатая группа. Социально альтернативная. И попытки будут еще. Обладает информацией разве что Центр, но от него ответов не ждут.
Мне плевать на всех социально альтернативных, равно как и на социально адекватных. Я, если хотите знать, вообще антисоциальна, и на этом основании казнена. Но мне заведомо не нравятся люди, на которых работали Хейнрри и Экмен.
И мне не нравится, когда обижают моих любимых драконов.
6
Ветер пронизывал до костей. Биопластиковый контур начал меня греть. Камни, камни, лишайники, кое-где приземистые кусты, что-то вроде причудливо искривленных деревьев. Тускло-синий, белесо-желтый, коричневый, серый. Желтое небо, похожее на чье-то брюхо. На Таинриэ можно дышать, можно жить; холодно потому, что мы сели в зиму средней полосы. Да и местность здесь не самая цветущая, все-таки нелегальные базы строят на отшибе. Но небо Таинриэ — желтое.
И поэтому люди оставили ее анкайи.
Он стоял на тряском железном мостике, большой, с виду добрый и простодушный. За ним возвышался белый прямоугольник корпуса со слепыми окнами. Дальше виднелись еще корпуса. Унылый и страшный пейзаж. Здесь делали смерть. На Таинриэ это почему-то открывалось явственнее, чем на Ррит Кадаре.
— Эй, мужик! — по-русски окликнул Вася. — Где фуфайку брал?
— Дедова, — солидно, тоже по-русски отвечал «мужик». — С дому привез.
Последняя версия переводчика на моем браслетном компьютере работала отлично. Даже особенности речи сохраняла. Помимо классического SE, на ней стояло четыре диалекта.
— Это грамотно, — одобрил Вася.
«Мужик», на самом деле бывший полковником войск стратегического контингента, поскреб щетину. Его безобидный вид был такой же насмешливой маской, как тихая задумчивость пилота Васи. Не знаю, как земные русские, а уральские — страшные люди. По сведениям реестра, колония на Урале меньше восьмисот тысяч, но уральские почему-то обнаруживаются буквально везде.
Полковника звали дядя Гена. И никак иначе. Он настаивал. Когда я попыталась назвать его «местер Гена», меня беззлобно подняли на смех. Еще полковник настаивал на спирту травяные сборы с семи разных планет. По отзывам, чудодейственный эликсир лечил все болезни, исправлял недостатки характера и удивительно поднимал настроение. Даже Эндрис приложился и оценил.
— Андрюша! — сказал дядя Гена, аккурат в момент, когда Эндрис оценил. — Ты когда пойдешь Горынышну утешать? Ты сюда целебный настой пить прилетел?
Мастер поперхнулся. Я тоже. Хотя пила чай.
Мой браслет высветил: «Gorynyshna, вер. трансформ. Gorynychna, т. е. «дочь Горыныча». Горыныч — хтоническое чудовище славянской мифологии, гигантский рептилоид, обладатель трех голов. Подробнее см. «Змей Горыныч».
Эндрис сжал пальцами переносицу и поднялся из-за стола. Вид у него был удрученный. У меня, наверное, тоже. Гостеприимство дяди Гены было навязчиво, но мы и впрямь повели себя странно. За три недели порыв к действию утонул в ожидании.
— Янина, — вполголоса попросил Эндрис, — пожалуйста, пойдем вместе.
Дядя Гена скосил на меня глаза и пожевал губы.
Я кивнула. Бедный Эндрис… не привык, должно быть, к уральским настоям.
— Где она? — спросил мастер.
— Раньше в загоне сидела. Тут сопки рядом. Загон сволочи построили — стены в пятиэтажный дом. А я ее в третий корпус отвел. Там большой зал есть. Тепло, и крыша над головой. У нее ж детки.
Зря Эндрис встал. Его качнуло.
Меня, честно скажу, тоже.
— Как?! — выговорил мастер. — Как — отвел?
Дядя Гена удивился.
— Пришел посмотреть, чем тут сволочи занимались — обстоятельно поведал он, — смотрю — сидит, съежилась вся. А живот шаром. Я и говорю: «Чего сидишь, дурёха? Холодно? Ну, пойдём, сведу тебя в тепло». И пошли.
— Как?! — простонал Эндрис.
— Я в детстве, — с достоинством сказал полковник, — в деревне коров пас. Знаешь, как какую-нибудь дурную телёху в коровник загнать трудно? А Горынышна, поди, умнее коровы.
— Вы ее не боитесь? — поразилась я.
— Она сама нас боится, — с сожалением ответил дядя Гена. — Сволочи ее мучили. Когда жрать приносим, в угол забивается. Уж я ей говорил, не обижу, а она все равно. И лапами морду закрывает. Сил нет смотреть.
— У нее, между прочим, зубы, — хмуро сообщил Эндрис. — И хвост.
Дядя Гена неопределенно пожал плечами.
— Ну, я тоже врезать могу…
Русские — страшные люди.
— Страшные люди, — озвучил мою мысль Эндрис, когда мы шли к корпусу. — Жаль, что к началу войны они почти вымерли. А не то подавили бы врага морально. Одной положительной аурой.
Крытых переходов между корпусами не было. Ледяной воздух взбодрил Эндриса, и он пошел быстрее. Я едва успевала за его размашистыми шагами. Найти зал оказалось легко: все здание, по сути, состояло из него и обвивавших его по периметру коридоров. Мы поднялись на четвертый этаж, и Эндрис посмотрел на самку сквозь мутный плексиглас внутренних окон.
— Н-да, — сказал он, на мгновение став как две капли воды похожим на озадаченного Дитриха. Я сразу ощутила к нему симпатию. В Эндрисе наконец проснулся мастер. И меня тут же к нему потянуло. Я, наверное, чуть-чуть влюблена во всех мастеров разом.
Полюбовавшись Эндрисом, я бросила взгляд сквозь плексиглас.
Н-да.
Яиц было всего пять. Наверное, из-за насильственного оплодотворения. Обычно больше десяти. Она нюхала их и пускала слюни. Может, от чувств, может, для тепла и дезинфекции. Или и то, и другое. Она действительно выглядела совсем маленькой для своего рода. Потерянной какой-то. Мне стало ее жалко. Конечно, она очень опасна. Может стать, если загнать ее в угол. Но я теперь понимаю, почему дядя Гена преспокойно водил ее куда хотел.
— Оставайся здесь, — сказал Эндрис. — Если хочешь посмотреть.
Я кивнула.
Мне нестерпимо хотелось позвать нуктиху мыслью. Хотя бы ощутить ее фон. Спросить, как она. Как ее дети. Но все это наверняка уже сделал Эндрис. Я у него потом спрошу. И еще спрошу, как ее на самом деле зовут. Не Горынышна же.
Самка шарахнулась, когда Эндрис появился в зале. Как же она запугана… Мастер вскинул обе руки, остановился перед дверями. Она замерла, собой отгораживая его от своей маленькой кладки. Молча показала зубы. Пригнула голову.
И вот потянулась к нему, понюхала его руку, спокойно распрямила напружиненное длинное тело. Поднялась на задних лапах, глядя на Эндриса сверху. Отошла к яйцам и улеглась вокруг них.
Интересно, о чем они говорят…
Эндрис нашел меня взглядом. Помахал рукой.
Я улыбнулась ему, хотя он не мог различить моего лица за плексигласом, и пошла вниз.
— Как ее зовут? — спросила я, завидев мастера.
Он посмотрел на меня неузнающим взглядом и буркнул: «Пойдем».
Бен Джамин Янг лечил свою бедную логику чудодейственным эликсиром дяди Гены. Эндрис прикрикнул на него. Толстячок открыл рот, не донеся до него стакана, и хлопнул глазами.
— С ней все в порядке. Насколько возможно, — сказал Эндрис больше мне, чем ему. — Ей было очень плохо, но теперь лучше. Это полковнику нужно сказать спасибо. Надо же было сообразить отвести ее в тепло… Да еще суметь отвести! А вы, местер Янг, ведете себя ниже всякого достоинства. Я бы мог прийти и сказать — бежим, срочно требуется ваша помощь. И?
— И побежали бы, — отрезал Джамин, глянув исподлобья. — А то тут быкаешь… Р-раскомандовался… Я тебе не нанимался…
— Что русскому здорово, то всем остальным лучше не давать, — со вздохом сказал дядя Гена, убирая со стола бутыль. — Я-то думал, грешным делом, от моего бальзама люди добреют…
Военный гарнизон на FGR-99/9 составлял шесть человек. И они улетали на Землю с нами. Оборудование, какое было, конфисковали еще раньше. Ждали только мастера, чтобы увезти нуктиху.
Я так и не смогла добиться от Эндриса, как ее зовут. После разговора с ней он стал нервный и дёрганый. Почти все время молчал. Неужели она ему что-то рассказала? Я пыталась догадаться, что его обеспокоило. И нервничала сама.
Когда мастер немного отошел, то снова долго извинялся передо мной.
— Понимаешь, Янина, она была не одна, — сказал он устало. — Это… вообще-то секретная информация, но я думаю, что тебе можно сказать. Это новая модификация. Усовершенствованная. Исследователи только-только сели писать доклад для министерства обороны, об успешно проделанной работе. Лаборатория была на номерной планете. Засекреченная. На нее напали, разнесли до основания, девочек усыпили и увезли. Двоих. Я думал, вторая погибла. Но ее здесь не было. Все системы фиксаторов рассчитаны на одну особь.
Я молча кивнула. Значит, где-то находится еще одна нелегальная база. Третья попытка. И там неясный нам план вполне может продвигаться к завершению.
Но у них нет мастеров. Это значит, что располагать они будут только живыми минами.
Неизвестно, что опаснее.
— Эндрис, — сказала я, — а как ее зовут?
— Кого? — отстраненно переспросил он.
— Нуктиху.
Мастер потер лоб. Линия рта стала скорбной. Он молчал, будто не услышал моих слов. Я подумала, что не стоит его тревожить.
«Горынышна» позволила забрать яйца. Но ужасно переживала. Шла за ними на задних лапах, нагибаясь над открытой тележкой. Изредка рычала на нас. Для острастки. Эндрис с окаменевшим лицом теребил свои браслеты. Дядя Гена шел вместе с нами, бодрый и положительный. Ласково увещевал «Горынышну» не волноваться и даже глазом не смаргивал, когда она его нюхала. Конечно, она понимала интонацию. Да и фон полковничий чувствовала. Но все-таки более чем странно. Наконец, я подумала, что дядя Гена просто потенциальный мастер, вот и вся премудрость. Только вот не довелось ему реализовать свои редчайшие способности. Жаль.
Я мучительно старалась держаться в психическом молчании. Я знала, что Эндрис говорит с самкой. Но мне все равно казалось, что он молчит и думает о своем, вместо того, чтобы ее успокоить.
Пропорции тела самки напоминали не тяжеловесных земных динозавров, а скорее мелких ящерок. Очень стройная, гибкая. Вытянутые, стремительные очертания тела. Она двигалась с такой грацией, что порой напоминала кошку. Или левретку, изящным выгибом спины и узкой «талией». Для своих размеров нукты удивительно легкие. И чудовищно сильные. Их мускульная система устроена не так, как у земных животных. По сути, мускулов вообще нет. Их заменяют связки, необычайно упругие и прочные.
Слово «нукта» вообще-то рритское. Поначалу их называли драконами.
Ее устроили на нижней, грузовой палубе. Не там, где стояли так и не разобранные Максом контейнеры. Она могла понять, что это, и забеспокоиться. Ее саму недавно травили SSH. Вася поднял температуру в отсеке, насколько мог. Там скоро стало тепло, даже жарко. Самка сама сняла яйца с тележки и долго ходила вокруг них. Оглядывалась, нюхала воздух. «Ну вот», — умиленно говорил дядя Гена, глядя на нее через камеры. — «Ах, ты ж пакость. Маленькая моя».
Она действительно была очень маленькой. Меньше десяти метров. Нукты не растут всю жизнь, как некоторые животные, а она уже созрела для материнства. Интересно, просто не выросла, или это результат новой модификации?
Последняя модификация самого красивого оружия во Вселенной…
«Делино» протестировала двигатели и двинулась в обратный путь.
7
Через пару дней я не выдержала. Эндрис присоединился к пилотам и стратегическому контингенту. Я не знаю, чем они там занимались. Впрочем, дядя Гена, несомненно, захватил с собой изрядное количество бальзама, так что можно представить. Без Аджи я чувствовала себя беззащитной. Голой. С моей радостью я бы преспокойно могла пойти глянуть, как коротают время полета десять мужчин. Даже не задумавшись. Но сейчас — нет.
Все пилоты страшно пьют. В каждом втором фильме про космос случается пьяный в зюзю пилот. Вот только пьют они, вроде бы, по очереди. И если на корабле два пилота, то пить им некогда.
Ха! Как же.
Изредка флегматичный Вася, распространяя характерный запах, выходил в рубку и проверял компьютерную отчетность. Вздыхал, кивал и удалялся. Всем видом свидетельствуя: «И зачем я только выходил?»
Однажды я набралась наглости, перехватила его и спросила: «Как там Эндрис?»
Вася посмотрел на меня с пониманием. Подумал, что беспокоюсь о своем мужчине… ха! Он ответил: «Живой пока… относительно», постоял немного и нырнул обратно.
Не думала, что мастера напиваются допьяна. Но ладно. Сейчас я даже порадовалась этому.
Я послушала доносившиеся из-за переборки нечленораздельные звуки, показала закрывшейся двери неприличный жест и пошла к «Горынышне».
Двери открылись легко. По стандартному общекорабельному коду. Я встала в проеме, чтобы они не закрылись случайно сами. Если самка рассердится на меня, легко будет выскочить.
Яйца выстроились рядком у стены, поблескивая не застывшей еще слюной. Отвердевшие потеки удерживали их на месте. Мать не лежала рядом, подремывая, как обычно бывает, а разглядывала металлические стеллажи для ящиков, которые разобрали и небрежно свалили в угол. Трогала лапой. Может, хотела гнездо построить. Она должна была унюхать меня, но не подавала виду. По-прежнему сидела спиной.
Я открылась. И позвала ее.
Она так и подпрыгнула на месте. И, не успев опуститься на пол, развернулась. Хвост хлестнул по металлопластиковой стене, оставив рваную вмятину. Когда на тебя со скоростью рельсового поезда несется живое оружие, очень трудно поверить, что намерения у него самые добрые.
И тем не менее, это было так.
Ее звали Шайя. Ее мучила смертная скука. Раньше было очень плохо, и поэтому о скуке она не думала, а потом маленький мягкокожий мужчина, пахнущий травой и еще чем-то непонятным, убил злых маленьких мужчин, заставлявших ее нюхать страшную штуку, от которой она все время болела, и отважный маленький мужчина привел ее в теплое гнездо. И там она родила яйца. Но храбрый маленький мягкокожий мужчина, пахнувший травами, постоянно пищал и пел, а разговаривать с ней не стал. Он только махал ей своими крошечными передними лапками. А ей очень хотелось поговорить.
Об Эндрисе Шайя и не обмолвилась. Наверное, обиделась. Я бы тоже на ее месте обиделась.
Я немного ошалела от силы и глубины ее фона. И от такого потока связных и оформленных мыслей. Аджи тоже мог рассказать мне подобную историю, но у него половина информации шла бы в образах. И даже став самкой, он разговаривал так же. Должно быть, по привычке. А Шайя предпочитала сказать «маленький мягкокожий мужчина, который пахнет травой», вместо того, чтобы показать мне дядю Гену.
Я засмеялась и вошла в зал. Шайя вмиг обежала меня кругом и обнюхала. Странно как. Ей бы сейчас лежать в обнимку с яйцами и грезить. Но кажется, маленькая мягкокожая женщина интересует ее гораздо больше, чем ее собственные дети.
Шайе очень понравилась моя белая голова. И здоровый ком шоколадных батончиков, которые я сплавила в микроволновке. Я их выгребла из автомата, заведенного Максом. Потом заплачу. Они все равно наполовину синтетические и для людей отрава. А Шайе лакомство. Она переварит любую органику с исключительной пользой для себя.
Может, тогда, в отрочестве, у меня от страха сделались глаза велики, но мать Аджи была крупнее раза в два. В Шайе метров семь. А то и меньше.
Я спросила ее, где ее сестренка. Конечно, она не знала. Но сестренка действительно была. По имени Ития. Раньше им было весело вместе, когда они были совсем маленькие, но ее увезли куда-то, уже давно, и Шайя почти забыла ее. Сейчас Шайя чувствовала себя хорошо, с яйцами был порядок, и ей хотелось чем-нибудь заняться.
Я призадумалась. Эндрис должен знать, чем можно заняться вот такой девчушке. Но Эндрис, язви его, пьет. Да и как я у него спрошу? И что? Не палочку же ей кидать… Шайя пригнула голову и рассматривала меня вблизи, смешно оттопырив хвост. Никаких эмоций на бронированной морде, конечно, не отражалось, но и без того все ее мысли были как на ладони. Любопытная. Игривая. Я поймала себя на мысли, что воспринимаю ее как ребенка. Несмотря на то, что она уже успела стать матерью. Дитрих говорил что-то о ее возрасте, она действительно совсем юная…
И я рассказала ей сказку. Первое, что пришло на ум. Про принцессу и дракона. То есть это я собралась рассказать, а пришлось — про очень красивую драконью женщину, которую похитили и заперли маленькие злые существа. И храбрый маленький мягкокожий мужчина победил злых. И очень красивая женщина отправилась в далекий путь, чтобы встретить своих женихов, очень красивых и храбрых…
Я обещала ей, что буду приходить еще. И попросила, чтобы она никому про меня не рассказывала. Шайя пообещала. Она решила, что это такая игра. У меня не было оснований опасаться — ее род еще не стал настолько разумен, чтобы лгать. Они могли убить из засады или, охотясь стаей, привести в западню, могли преднамеренно искалечить и оставить в живых, могли веселья ради напугать до смерти. Просто обманывать мыслями пока что не научились.
А дня через три случилось великое. У дяди Гены кончился эликсир.
Я несколько удивилась, услышав однажды голоса из рубки, а не из бокового коридора. Даже пошла посмотреть. Осторожно. В инфоцентр корабля, куда можно было запросить дубли записей с камер слежения. Хорошо, что за деятельностью в рубке положено следить.
Они были почти трезвы. И беседовали о бабах. О какой-то планете с огромным портом и роскошными борделями. Я не поняла, где же это такая радость.
— …там даже рритскую бабу можно иметь, — понизив голос, вещал Морган, один из «стратегических» парней. — Ну, понятно, если ты совсем отморозок.
— Да ведь этакая царевна даже собственного мужика может на себе придушить, — хмыкнул Вася.
— Я же сказал — если ты совсем отморозок. Впрочем, боишься — привяжут.
— Кого? — испугался нетрезвый Макс.
— Бабу…
Далее повествовалось, что для потомственных отморозков, вроде пиратских капитанов, существует забава под названием fuckingame. Учиняется это празднество после хорошей добычи, уверенными в себе отбросами общества, и длится с неделю. Сначала все пьют. А потом именинник отправляется в поход по шлюхам присутствующих во всегалактическом торговом порту рас. И тот, у кого одинаково встанет на всех, от прекрасных анкайи до скользких нкхва, награждается почетным вымпелом. На вымпеле золотом вышит взбодренный фаллос и надпись «Гигант Галактики» на родном языке гиганта. Вымпел полагается повесить в рубке. Вот только повесивших значительно меньше, чем удостоившихся. Потому что если рритские бабы считают участие в факингеймах очень смешной шуткой, то рритские мужики не любят, когда к их бабам ходят чужие. И вполне могут поджидать гиганта за углом, дабы вступить в ним в половой акт возмездия.
— Какие ррит? — снова испугался пушистый кролик. — Откуда ррит?
— Так пиратский же порт, — с каменным лицом объяснил Морган. — Всех пускают. Рритские базы остались еще кое-где. Они же долго летали. Очень далеко. Ну и пираты рритские бывают. Только они с людьми не связываются. Они все больше по лаэкно да цаосц.
— Бли-иннн! — стонал Макс.
— Спокуха, — Вася треснул его по плечу так, что это было слышно. — Тут… эта… наше море. Вон, скоро Терру-2 пройдем. Нет тут никаких ррит. И вообще они нас боятся. Мы круты, как скалистые гор-ры… Мы крепки, как чистейший, б****, спирт…
Они спели песню. Жуткими голосищами. Потом разговор мало-помалу перешел на войну, с войны на политику, парни начали ругаться, Эндрис — утихомиривать парней, а дядя Гена — учить жизни. Стало шумно, но шум был безопасный. Я пожала плечами и пошла дочитывать очередной детектив.
А песня смешная, хоть и непригодная для изысканного общества. Мы с девчонками ее тоже пели под гитару пару раз. На вечеринках в Джеймсоне. Элен собирала коллекцию песен времен войны. Смешные, любовные, горькие. Нукту Элен звали Скай. Их обоих убили на Терре-без-номера, во время подавления беспорядков. Давно. А вспомнила я про них, только когда услышала матерную песню, а не когда прилетела на Землю-2. Вот так.
Я и не помню их почти. Осталось в памяти лишь, как Элен сидит и терзает гитару. «Говорят, что ррит ведут крейсера, и что прочей х**ни до ** твою мать…» Душещипательная песня и убийственно нецензурная, но она пела ее совершенно серьезно, негромко, задумчиво перебирая струны, вместе того, чтобы бить по ним, как обычно делают. И получалось — правильно. Потому что о том, как ррит ведут крейсера к Древней Земле, иными словами не скажешь.
Детство. Сквозь все, что хранится в памяти, проступает одно, неистребимое: подводит живот.
Голод.
Еды мало, плохой, и той не всегда. Но взрослые словно не понимают этого. Ты состоишь из костей и мышц, воинский наставник безжалостно гоняет вас, свору мальчишек, которая мало-помалу становится отрядом; ты — маленькая молния, до безумия гордая своими метательными ножами на поясе и медными кольцами в ушах. Взрослые женщины смотрят на тебя и улыбаются.
Они редко улыбаются. Взгляды их тяжелы, редкий мужчина осмелится посмотреть им в глаза.
Ты помнишь, как твой наставник спорит с Цмайши, главой женщин. Долго. Она уже рычит на него, но он по-прежнему стоит на своем, и тогда она бросает с сердцем:
— Ты можешь сколько угодно печься о своей чести. Но сначала убей детей, которые хотят есть!
Наставник, ничего не сказав, поворачивается и уходит.
Вечером будет пир. Много еды, неописуемо вкусной, настоящее мясо, а не гадкие заменители, от которых болит живот, и нет силы в мышцах. Это враг может есть траву, зерна и испражнения животных, а люди питаются мясом. Ты даже не замечаешь, что взрослые почти не едят сами, кормят вас.
А наставник сидит в стороне, молча, черный от мрака в душе, и Цмайши хлопочет над его свежими ранами.
Ты прихватываешь со стола кусок и подходишь. Детской наивности хватает, чтобы спросить сочувственно:
— Почему ты хмурый, наставник? Ты проиграл сражение?
Наставник медленно переводит на тебя глаза. Узнает не сразу.
— Нет, — тихо отвечает он. — Если бы я проиграл, пира бы не было…
— Тогда почему ты в унынии? Это же почетные шрамы.
И от взгляда наставника тебе становится страшно.
— В ЭТИХ шрамах, мальчик, нет ничего почетного.
Потом тебе шепотом объяснят, что такое гладиаторские бои.
Мало-помалу население корабля отошло от активного отдыха. И с ними стало можно общаться. Морган начал за мной ухлёстывать. Из спортивного интереса, я подозреваю. И принципиальных соображений: как это, одна женщина на корабле, и — одна?
Ха! Настоящий мужчина — это мужчина, который способен ухаживать за экстрим-оператором под ревнивым взглядом живого оружия. Зарычи Аджи разок, посмотрела бы я, что осталось от Моргана…
А Эндрису я не нравилась.
Мастер был погружен в свои размышления. Точно так же, как и до попойки. Я подумала, что он, наверное, пытался залить тревогу. Мужчинам это свойственно. А Эндрис не казался опытным питухом вроде Васи или дяди Гены. Глупый… Что он знал, о чем же он думал, чтобы так изводить себя?
Команда дяди Гены травила байки. Все они были офицерами. Войска стратегического контингента предназначались главным образом для того, чтобы напоминать кому следовало о мощи человеческого оружия и нашей доминирующей роли. Напоминанию следовало быть внушительным и не без благородства. Оставалось только диву даваться, где довелось побывать «стратегическим».
— Они сидят на девяти Террах и думают, что видели космос! — скорее изумленно, чем презрительно говорил Скотт. — Бен, вот как, по-твоему, сколько людей живут вне Земли?
Ксенолог задумчиво поводил в воздухе полной ручкой.
— Миллионов десять… двенадцать.
— Больше двадцати!
— Больше сорока, — поправил вдруг дядя Гена.
Изумился даже Скотт.
— А это-то где?
— Десять миллионов — на Террах. Еще пять — на номерных под Советом. Еще двадцать — на номерных вне реестра, — обстоятельно перечислял полковник. — Еще семь или восемь, тут уж не сосчитаешь — в вольных зонах. Глубокая разведка, ареалы цаосц и лаэкно, пираты. А, вот еще! Дикий Порт. Скажешь, там меньше пол-лимона наших?
— Да больше! — вмешался Морган. — Каких пол-лимона?! Там миллионов пять.
— Точно, — поддержал Акмал. — Мамой клянусь, город больше, чем на Земле-2, и здорово…
Мы сидели в столовой, и Дима терзал мой заглючивший наручный комп. Я смотрела на строчки кода через его плечо, но слушала беседу «стратегических».
Они могли просто подшучивать над Джамином Янгом. Но не исключено, что дела действительно обстоят так. У всякого достает собственных проблем, чтобы размышлять на тему устройства Галактики. Девять десятых человечества уверены, что Ррит Кадара уничтожена. А я вот была уверена, что наш Ареал ограничивается реестром освоенных планет…
Впрочем, сорок миллионов — это немного. Население одного мегаполиса Древней Земли.
Однажды я проснулась с жуткой головной болью. Помню, меня это удивило. Несмотря на все сотрясения и ушибы, которые я получала в действии, само по себе у меня практически ничего не болело. У Центра лучшие врачи. Лучшая техника, лучшие методы и лекарства. Только бесплатной косметологии у них для меня не предусматривалось, а все, что касалось профессиональной эффективности, очень их заботило. Я умылась холодной водой, подумала, с чего бы это, и у кого бы попросить таблетку. И вдруг поняла, что на самом деле голова у меня не болит.
Это на нижней палубе беззвучно плакала Шайя.
Она не хотела нас беспокоить и молчала. Камеры показывали, что она лежит неподвижно, свернувшись в кольцо вокруг яиц. Но она плакала, и я не могла не чувствовать этого. Ее эмоции заполняли корабль целиком.
