Телнарианская история (№2) - Капитан

Он знал, что многие мужчины, лишенные такого богатства, болезненно переживают это. Им тоже хотелось властвовать.

По некой причине обладание рабынями считалось престижным — их счастливые владельцы мнили себя выше тех, кто не удостоился такой чести. Великану это не нравилось.

— Дурень! — кричал оборванец, чуть не влезая в строй стражников.

— Не обращай внимания, — попросил спутник великана.

Великан последовал его примеру, но все же машинально запомнил, где находится оборванец.

Богатство само по себе не может быть признаком превосходства, думал великан, ибо ясно, что многие, обладающие богатством, ничем не лучше других.

— Мужлан! — не унимался оборванец.

«Интересно, считают ли люди Империи себя выше нас потому, что у них есть блестящие вещи?»

— Олух! Дурень!

Вероятно, думал великан, богатство, власть, блага должны принадлежать тем, кто в самом деле выше других людей, но уж во всяком случае не таким, как эти, бегущие рядом с грубым смехом, криками и издевательствами мужчины — наглые крысы, мнящие себя в безопасности под защитой Империи. Должно быть, истинные богатства достались тем, кому и положено их иметь, тем, кто действительно выше прочих — хозяевам, достаточно сильным для того, чтобы взять эти богатства и удержать их, точно так же, как лучшее мясо на пиршестве достается лучшему воину и герою из всех, сидящих за длинным столом.

— Дурень! Дурень!

Но если богатство само по себе не означает превосходства, может быть, надо забрать его у недостойных, лишить их таким образом причины их притязаний, показать, кто они на самом деле — точно так же, как снять пышные одежды с женщины, чтобы она поняла, кто она такая среди мужчин.

— Болван! Крестьянин! — орал оборванец. Великан неторопливо отогнал от лица мух.

— Дурень!

Было бы приятно владеть всеми красивыми вещами и раздавать их щедрой рукой — как браслеты и кольца во время пиршества, думал великан. «Да, — решил он, — недурно было бы иметь богатство — этому есть много причин».

— О чем ты задумался? — спросил у него спутник.

— Так, ни о чем.

— Тебя впечатляет Империя, — предположил спутник, и великан кивнул.

Великан успел многое повидать даже за короткое время на маленькой планете, и все увиденное оказалось впечатляющим — корабли Империи, ее оружие, слишком сложное, чтобы не испытывать перед ним страха; ее богатства, которых не увидеть даже во сне; ее граждане, вызывающие презрение, и ее весьма соблазнительные женщины.

Тень справа отважилась подступить еще ближе. На этот раз это был не наглый, грубый оборванец-вожак, а его товарищ, также добивающийся внимания. Он сунулся вперед, решив перещеголять своего приятеля, и тут же был схвачен и приподнят над землей. Оборванец дико водил выпученными глазами, дергал ногами и хрипел, его горло неумолимо сдавливала рука великана. Вся шайка немедленно кинулась прочь. Оборванец в руке великана постепенно слабел.

— Не убивай его, — сказал спутник великана.

— Но ведь он осмелился дотронуться до меня, — возразил великан.

Полузадушенный оборванец отрицательно замотал головой.

Великан шагнул в сторону и с размаха ударил беспомощного пленника о высокую каменную стену. Удар был нанесен с чудовищной силой. Тело оборванца сразу обмякло и медленно сползло по стене, за ним тянулась полоса крови с прилипшими волосами.

— Он мертв? — спросил начальник стражи.

— Я решил не убивать его, — пояснил великан.

Если бы великан захотел, он смог бы раздавить голову оборванца так же легко, как яичную скорлупу. Стражники в ужасе уставились на него.

В нескольких ярдах от них застыл вожак шайки, плетущейся за великаном. Лицо вожака стало мертвенно-белым.

— Не убивай его! — воскликнул спутник великана.

Тот изучал оборванца — нет, вряд ли такой выстоит в бою.

— Не надо, — просил спутник. — Вспомни: цивилитас!

Оборванец побежал прочь.

Великан смотрел ему вслед. Он знал, что оборванец не убежит далеко — его можно быстро нагнать и изнурить медленным, неотступным преследованием, пока он не упадет, дрожа и задыхаясь, как загнанный олень. Это было бы даже забавно.

Затем его можно будет убить.

— Нет, нет! Не убивай его! — просил спутник великана. Очевидно, он знал великана лучше, чем прочие. — Цивилитас!

Великан не стал преследовать беглеца.

— Как думаешь, какой вергельд был бы назначен за него? — спросил великан у своего спутника, глядя вслед спотыкающемуся беглецу.

— В Империи не назначают вергельд, — ответил спутник.

— И все же вряд ли он был бы большим, — решил великан.

Обычай вергельда существовал у многих народов — так назывался штраф за убийство человека, и он в примитивном смысле служил, как это ни парадоксально, способом снижения количества драк и убийств. Никому нельзя было убивать безнаказанно — убийце следовало приготовиться платить штраф за свою жертву его семье или родственникам. За каждого убитого назначался отдельный вергельд в зависимости от происхождения, положения в обществе и состояния. За простолюдина назначали меньший вергельд, чем, , скажем, за почтенного члена знатного рода. Но если знатный человек убивал простолюдина, он должен был заплатить вергельд согласно своему проступку. Вергельд уплачивали деньгами, скотом и так далее. Вергельд не только служил защитой, ибо при нем убийство не оставалось безнаказанным, но, что еще важнее, препятствовал отмщению, от которого иногда погибали целые семьи и кланы, постепенно вступающие в длительную вражду. Вся эти проблема разрешилась с появлением вергельда. Конечно, его утверждение дало некоторые преимущества богачам, которые могли с легкостью заплатить вергельд, но даже им, как известно, было непросто расстаться со своими конями или овцами.

— Цивилитас! — мягко проговорил спутник великана.

— Да, цивилитас, — ответил тот.

Слово «цивилитас» символизировало и снисхождение, и милосердие, и разумный отказ от жестокости. Разве не цивилитас сделал Империю Империей? Разве он не стал подарком Империи другим планетам — он явил истинное оправдание их существованию, дал им самое драгоценное — право жить? Не будь этого многогранного слова, «цивилитас», что смогло бы сдержать легионы и чиновничью свору, корабли, когорты и оружие; разве само оно не искупило захватничество и алчность, свирепость, ярость, эксплуатацию и жестокость? Вот слава и величие Империи — «цивилитас», как учил брат Вениамин, который, в общем-то, не был горячим сторонником Империи. Под выражением «цивилитас» понималось очень многое, гораздо большее, чем казалось на первый взгляд. Его значение нельзя было определить точно, подобно тому, как нельзя полностью объяснить, что такое «друг» или «любовь». Но отчасти под этим словом понимали единство надежд, скрытых в выражениях «равновесие», «порядок», «соответствие», «гармония», «закон», «цивилизация». Можно считать, что это слово отделяло мир от войны, справедливость от коварства, просвещенность от невежества, цивилизацию от варварского образа жизни. Это — неуничтожимый идеал.

Великан огляделся. Вожак шайки скрылся из виду. Его приятели, человек десять-двенадцать, стояли поодаль. Вряд ли они стали бы продолжать преследование — один из них уже лежал, не подавая признаков жизни, у подножия стены. Над ним тянулась полоса крови, проведенная собственным затылком оборванца.

Великан заметил поблизости женщину в роскошном лиле, которую он видел и прежде. По-видимому, она вернулась и теперь шла вслед за группой по неизвестной великану причине. Их глаза встретились.

— Болван! — процедила женщина.

«Она недовольна, что я разглядывал ее у поста», — решил великан.

Женщина взглянула в сторону оборванцев, молча толпившихся неподалеку.

— Трусы! Фильхены! — презрительно пробормотала она.

Как обычно, в этом повествовании мы пользуемся знакомыми выражениями для обозначения соответствующих форм жизни, или, лучше сказать, форм жизни, занимающих подобные экологические ниши, а также используемых для таких же целей, что и существа, известные читателю; мы без колебаний говорим о коровах или овцах, но читателю необходимо понять, что в большинстве случаев под этими словами подразумеваются совсем не те коровы и овцы, которые известны ему. Это делается для того, чтобы избежать путаницы со множеством названий и скучных описаний, вероятно, представляющих не самый большой интерес вповествовании, и, разумеется, не обязательных для понимания общего смысла — описаний специфических и генетических различий десятков видов существ, иногда встречающихся только на одной планете, хотя, благодаря космическим перевозкам, они намеренно или случайно могли оказаться и на других планетах. Иногда мы даем этим существам первоначальные названия — особенно когда этим преследуется какая-либо цель. К примеру, фильхеном названо маленькое всеядное животное, принадлежащее семейству грызунов. Это не мышь и не крыса, поскольку фильхен в отличие от них является яйцекладущим грызуном. Когда мы упоминаем о «мышах» или «крысах», эти выражения обозначают животных, в биологическом смысле более похожих на тех мышей и крыс, которые известны читателю. Подобие повадок, отношений в общей природной системе ареалов и типов, а также принципы их развития в некоторых случаях почти полностью соответствуют друг другу. В таких случаях мы заранее просим снисхождения у читателей.

— Фильхены! — бросила женщина оборванцам, а затем дерзко взглянула на великана и пренебрежительно произнесла: — Варвар!

Первый раз его так назвали на улице. Несомненно, причиной послужила его внешность, манера одеваться, поведение — такое невозмутимое, неизмеримо горделивое, что на улицах его преследовали, пытаясь унизить.

— Пойдем дальше, — сказал великану его спутник.

— Подожди, — попросил великан.

Он размышлял, почему женщина пошла за ними. Он шагнул к ней — не угрожающе, а просто чтобы оказаться поближе. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места. Маленькая шайка оборванцев, которых она оскорбила, отпрянула назад.

Этим движением они напомнили стаю мух, улетающих прочь. Великан поднял руку — только чтобы согнать мух с лица. Он шагнул еще раз.

— Я тебя не боюсь! — заявила женщина. Великан остановился, разглядывая ее. Губы женщины тронула надменная улыбка — улыбка презрения и высокомерия.

Великан понял, что она надеется на преимущества своего пола и своего, несомненно, высокого положения, а также на помощь стражников.

Она стояла на месте.

— Варвар! — прошипела она.

Он ничего не ответил.

Она шла за ними — интересно, почему? Что заставило ее? Ненависть, желание побороть в себе страх, отомстить за разглядывание в упор, любопытство, некий интерес или причина крылась гораздо глубже, и женщина сама лишь смутно чувствовала, что заставляет ее идти вперед — мощная сила, которой она не может противиться, да и не в состоянии противиться в глубине души?

— А ты красавчик, — пренебрежительно заметила она. — Должно быть, простые деревенские девчонки без ума от тебя.

Он не стал объяснять, что в его деревне есть женщины, не слишком отличающиеся от нее, некогда бывшие гражданками Империи, а теперь живущие в страхе перед пинками и ударами хлыстов свободных женщин.

— Зашнуруй свои шкуры! — приказала она.

Его широкая грудь была сильно обнажена, поскольку великан распустил шнуровку. Он приблизился настолько, что мог дотянуться до женщины. Она заметно задрожала, но не отступила. Напротив, заставила себя гордо выпрямиться.

— Я назову тебя обезьяной и варваром, — произнесла она, — а ты все равно не осмелишься ударить меня.

Его рука мелькнула в пощечине, отбросившей женщину к стене. Она медленно обернулась и недоверчиво уставилась на него, стирая кровь с губы. Потом перевела взгляд на стражников.

— Он — гость Империи, — объяснил спутник великана, останавливая стражников.

Великан подошел к женщине и грубо поставил ее перед собой. Ее била дрожь.

— Жарко, — проговорил великан.

Не обращая внимания на удивленные возгласы, протесты стражников, которых сдерживал его спутник, и крики женщины, он обеими руками разорвал до пояса ее одежду.

В таком виде на самых лучших невольничьих торгах выставляли на продажу обнаженных до бедер рабынь. Конечно, обычно женщин показывали совершенно обнаженными, только в цепях и ошейнике, чтобы покупатели сами увидели, за что они платят.

Схватив женщину за запястья, великан силой поставил ее на колени перед собой и внимательно оглядел. Женщина вполне могла бы стать рабыней, решил он, отпуская ее.

Она быстро набросила одежду, плотно запахнувшись в нее, но осталась на коленях, страшась подняться.

— Может быть, мы когда-нибудь встретимся, — сказал великан, — когда у меня будет с собой веревка.

— Ты невоспитанный мужлан, — сказала она.

— Ты тоже не будешь знатной дамой — нагая и с веревкой на шее.

— Ты варвар! — прошептала она.

— Да, — согласился он. — Я — варвар.

Он отвернулся и отошел, оставив женщину стоять на коленях и сжимать разорванную одежду.

Спустя минуту великан и его спутник подошли к краю площади, в центре которой, занимая более пятисот ярдов, располагался дворец, подобный драгоценному камню в оправе стен.

У края площади после обмена паролями и отзывами, краткой церемонии с салютами, эскорт сменился, стража повернула обратно, а великан и его спутник направились ко дворцу в сопровождении дворцовой стражи.

Великан оглянулся. Оборванцы, которые преследовали его, остались вдалеке. Не то, чтобы им было нельзя входить на площадь — невооруженным гражданам Империи это позволялось — просто они предпочли прекратить преследование, вероятно, пресытившись развлечением. Еще дальше у стены был их собрат. Он по-прежнему лежал на мостовой, бесчувственный, в луже собственной крови. Неподалеку стояла женщина, запахнув разодранный лил. Она смотрела вслед великану и его спутнику.

По площади прошел ветер — здесь его не сдерживали здания.

— Тут лучше, — заметил великан.

— Да?

— He так сильно воняет.

— Ветер, — согласился его спутник.

— Да, здесь не так воняет, — вновь с удивлением повторил великан.

Конечно, здесь на воздух могли оказать воздействие ароматные травы, смятые ступнями прохожих. Эти травы ежедневно разбрасывали по улицам в честь пребывания императора. Их запах перекрывал вонь гниющих отбросов, которые во множестве скапливались на улицах города.

— И мух здесь нет, — заметил великан, и добавил: — От той женщины не пахло.

— Да, — кивнул его спутник.

— Все было бы по-другому, — рассуждал великан, — если бы она голой стояла по колени в навозе, со связанными узлом волосами; если бы под угрозой хлыста ей пришлось чистить конюшни.

— Несомненно, — ответил его спутник.

— Но ее можно было бы чисто вымыть и надушить, — размышлял великан.

— Конечно.

— Думаю, скоро она запросила бы работы в хижине, а не в конюшне.

— Да! Да, — подтвердил его спутник.

Великан оглянулся.

— Больше они нас не потревожат, — объяснил спутник. — Приближается время дневной раздачи бесплатного хлеба.

— Я хочу видеть ее, но она уже ушла.

— Забудь о ней.

— Она хорошо сложена, — заметил великан, и его спутник кивнул.

Иногда великан выбирал рабынь, чтобы получить от них здоровое потомство.

На площади журчали фонтаны, повсюду стояли статуи древних почитаемых богов, покровителей Империи.

— Господин! — позвал начальник стражи.

— Идите вперед, — приказал спутник великана.

Группа пересекала площадь, направляясь к дворцу.

Прежний пантеон богов был многочисленным и имел существенные различия даже на имперских планетах. Обычной для Империи была политика терпимости не только ко множеству собственных богов и их поклонников, но и к богам других народов. Это оказало влияние на то, что на многих планетах, у разных народов возникло многобожие. Конечно, существовали более или менее могущественные божки, среди них имелись самые главные, между божками существовало соперничество. Однако когда Империю стали раздирать мятежи и волнения, власти принялись настаивать на принесении присяги своими народами — обычно в виде приношения цветов, лавровых венков, щепотки благовоний, и тому подобного, на алтарь, посвященный гению, или духу Империи. Это совсем не означало, что этот гений, или дух, был божеством. На такие приношения обычно с охотой соглашались народы Империи во всех галактиках, кроме членов раскольничьих сект, на чье нежелание участвовать в церемонии, как правило, смотрели сквозь пальцы.

— Теперь уже недалеко, — сказал спутник великана.

Лиловая ароматная струя фонтана взлетала вверх и обрушивалась в бассейн ливнем аметистовых капель, поднимая брызги над поверхностью воды.

Пока великан и его спутник в сопровождении эскорта пересекают площадь, направляясь к первым воротам во внешней стене, не будем упускать случай самым ненавязчивым образом познакомить читателя с пантеоном Империи. В нем были разные боги: Орак, верховное божество; Умба, его супруга; божество-вестник Феб; ремесленник и корабел Андрак; Крагон с ястребиными крыльями — божество мудрости и войны, и соблазнительная Дира, покровительница рабынь. Согласно мифам, она по очереди принадлежала разным богам, которые завоевывали ее, получали в дар или покупали. Обычно ее представляли как собственность Орака. Умба, супруга Орака, ненавидела покровительницу рабынь, подобно всем другим богиням. Обычно Диру изображали стоящей на коленях, танцующей или прислуживающей; а также у ног других богов. На изображениях богиня была в цепях и в ошейнике. Кроме того, ее считали богиней любви и красоты.

Маленькая группа подошла к главным воротам во внешней стене — одной из более чем дюжины стен, окружающих дворец.

Многие горожане смотрели вслед группе, с удивлением замечая в ней варвара. Конечно, они видели всего лишь одетого в шкуры мужчину» крупного, хорошо сложенного, широкоплечего, с тонкой талией, длинными руками и большой головой, с проницательными глазами и светлыми волосами, походка которого отличалась от обычной походки жителей Империи. Вероятно, это был приграничный представитель другой планеты — ловкий и умный, проворный и свирепый житель дальней, чужой и примитивной планеты. Мы не осуждаем этих граждан и не считаем чрезмерно любопытными. Причины, по которым люди могли заметить что-либо необычное или зловещее в этом варваре, найти трудно. И в самом деле, он не отличался от бесчисленного множества жителей Империи. Даже мы, увидев его, обратили бы на него внимание не более, чем на других — конечно, если бы не знали, кто он такой. В городе варвара никто не знал.

У ворот группа остановилась.

— Подождите минуту, — попросил начальник дворцовой стражи, входя в приоткрытые ворота.

— Хо! — вдруг воскликнул один из стражников.

Великан посмотрел направо. К его удивлению, неподалеку на коленях стояла женщина, придерживая на груди разорванный лил — та самая, которую великан ударил на улице. Со слезами на глазах она подползла к варвару, робко и пугливо глядя на него. Стражники в изумлении вытаращили глаза.

— Встаньте, женщина, — сказал спутник великана, беспокойно оглядываясь. — Вы же гражданка Империи!

Но она не встала. Она осталась на своем месте, с ужасом прижимая к себе лил. Когда великан вновь обернулся к ней, женщина все еще покорно склонялась к его ногам.

— Чтобы повиноваться, мне не нужна плеть, — сказала она.

Великан пожал плечами. Хозяин мог использовать плеть по своему усмотрению, независимо от того, нуждалась в ней рабыня или нет. Женщина понурилась, не смея смотреть ему в глаза. Он не приказал ей отпустить разорванную одежду.

— О ком доложить? — спросил слуга, появившийся вместе с начальником стражи.

Спутник великана поморщился. Слуга не сводил с него вопрошающего взгляда.

— Я — Отто, — заявил великан, — вождь вольфангов.

— Я — Юлиан, — раздраженно проговорил его спутник, — из рода Аврелиев, — и с подчеркнутой иронией добавил: — Близкий родственник императора.

— Прошу вас, входите, благородные господа, — учтиво пригласил слуга.

Великан и его спутник прошли через первые ворота.

Несколько камер, встроенных в стену, следили за их движениями с того самого времени, как мужчины достигли края площади. Такой же надзор продолжался внутри дворца посредством различных устройств, визуальных и слуховых.

После того, как спутники вошли, женщина еще долго стояла на коленях у ворот.

— Уходи, — наконец сказал ей стражник.

Она послушно встала и отошла к одному из фонтанов, где вновь опустилась на колени, неотрывно глядя в сторону ворот.

— Я никогда прежде не молилась тебе, Дира, — шептала она, — а теперь делаю это, ибо ты — моя заступница. Пошли мне свою милость, Дира, чтобы я могла хорошо служить ему!

Глава 3

Тесло — не топор, хотя между этими инструментами есть сходство. Вероятно, вы видели его. Большое, плоское, изогнутое лезвие насажено на рукоятку наподобие мотыги, хотя этот инструмент не предназначен для обработки земли и не такой хрупкий, как мотыга. Тяжелая, широкая вставка лезвия глубоко уходит в рукоятку. Обычные функции этого инструмента — обстругивать дерево, обрабатывать, к примеру, тяжелые брусья и плашки. Им можно также стесывать сучки, щепать лучину и так далее. Маленькое тесло наряду с долотами, резцами и прочими инструментами мастера используют при декоративных работах, таких, как резное украшение дверей и ворот, капителей деревянных колонн, носовых фигур судов, снующих между укрепленными торговыми городами. Но сейчас мы говорим о теслах большего размера. Их лезвие составляет в длину больше фута, рукоятка достигает четырех футов. Таким оружием может пользоваться только очень сильный человек. Тесло было традиционным инструментом многих народов, в том числе и лесного. Топор и тесло, как копье, а позднее меч, стали в некотором роде символами этих народов. Сделаем очень краткое отступление: давным-давно, еще задолго до появления календарей и начала летоисчисления, еще до зарубок на камнях, в те времена, когда люди не различали не только месяцы, но и времена года, годы и годичные циклы, отмечаемые посадками священного дуба каждые тысячу лет, лесной народ вел жизнь охотников и пастухов, и только позднее стал обрабатывать землю. Обычный поселок лесных людей состоял из кучки хижин, иногда окруженных частоколом. Вокруг лежала возделанная земля, отвоеванная у леса, куда по утрам выгоняли скот, а вечером пригоняли его обратно, за частокол. По мере того, как увеличивалась численность народа, сельчанам и их скоту требовались новые земли, и они начали вторгаться в леса. Этот процесс ускорился, когда земледелие — конечно, довольно примитивное, — прибавилось к хозяйственным делам этого народа. Люди сообща расчищали землю под поля, сжигая деревья и кустарник — практика, в результате которой почва значительно обогащалась за счет древесной золы. Иногда обильные дожди из почвы вымывали питательные вещества, и поле уже не давало свой первоначально богатый урожай. Тогда народ переселялся на новое место, благо земли было много, а леса казались безграничными. Так повторялось из поколения в поколение. В период развития охоты и скотоводства, по мере того, как охотники уходили все дальше, а общины разрастались вместе с увеличением стад, люди из соседних деревень нередко затевали споры, которые не всегда разрешались мирным путем. С развитием земледелия споры стали вспыхивать чаще, понадобилось постоянное переселение, или кочевка сельчан. В деревнях при их изоляции и ненадежной защите развивались и сплоченность жителей, и недоверие к чужакам. Эти люди никогда не пренебрегали охотой с присущим ей азартом погони, засадами, убийствами, что будило мрачные, глубинные наклонности. Она давала возможность поупражняться в навыках, которые не чужды воинам: к примеру, в умении устраивать засады, а также развивала осторожность, терпение и хитрость, способность преследовать, убивать и так далее. Можно считать войну своеобразной охотой — несомненно, самой опасной из охот, а охоту — войной, самой безобидной из войн. Много раз, когда деревни чересчур разрастались, им приходилось разделяться и обживаться на новом месте. Так сказать, у деревень образовывались колонии. Между родственными группами оставались языковые и культурные связи. Отсюда, видимо, и пошло образование племен, групп родственных семей, или кланов. Естественно, племена или группы племен могли ссориться с другими племенами в борьбе за территорию и природные ресурсы, и последствия этих ссор были вполне предсказуемы. Самые сильные, свирепые, ловкие, жестокие племена в таком соперничестве побеждали, покоряя врагов, уничтожая их, изгоняя с земли или обращая в рабство. Некоторые из племен, живущие близ морей, на островах, у рек, или те, кого странствия привели в такие места, узнали о существовании других народов, не только лесных, и добавили к своим занятиям умение рыбачить, строить суда и промышлять пиратством. В самом деле, каким бы ни было судно, пиратским или торговым, его успех часто зависел от силы и характера его экипажа. Упоминаю об этом, чтобы пролить свет на характер лесного народа и ему подобных. К примеру, алеманны, или, как их называли в Империи, ааты и вандалы были лесными народами, и ввиду сходства в происхождении и образе жизни между ними было много общего, несмотря на грозную вражду, которая началась еще в незапамятные времена и тянулась со временными перемириями до тех пор, пока вандалов не уничтожили войска Империи. Все это имеет немало отношения к теслу — тому особому теслу, о котором мы упомянем позднее, когда речь пойдет о планете встреч. Хотя алеманны и составляющие этот народ племена, например дризриаки, теперь обладали оружием, сложными устройствами и кораблями, которые позволяли им если не угрожать, то досаждать Империи, у них оставалось множество давних обычаев и традиций, происхождение которых утрачено в тумане времени еще до появления тысячелетних дубов. Традиционно у них пользовались почетом тесло, топор, меч и копье. То особое тесло, которое мы постараемся запомнить, лежит сейчас в кожаном футляре на флагмане флота Аброгастеса Фар-Граспера, короля дризриаков, самого большого и свирепого племени алеманнов. В том же отсеке рядом с теслом на неглубоком бронзовом подносе, накрытом пурпурной тканью, лежит тяжелый, крепкий, окоренный брус, взятый с родной планеты алеманнов.

Глава 4

— Обратите внимание императора, — раздраженно сказал Юлиан слуге, принесшему шербет, — что его кузен Юлиан Аврелий и Отто, вождь вольфангов, уже давно ждут аудиенции.

— Шербет, господа, — невозмутимо ответил слуга, ставя два бокала на мраморный стол между двумя диванами. По всей комнате были расставлены кресла.

Как только прошел первый час ожидания, Юлиан встал и нервно заходил по комнате.

Отто, которого до сих пор мы называли «великаном», вождь вольфангов, маленького племени вандалов, сидел спиной к стене и лицом к двери, положив ногу на ногу.

Вначале он не стал садиться в кресло, но не потому, что никогда не видел мебели или счел ее неудобной — ведь ему встречались подобные вещи на Тереннии, на Тангаре, на корабле. У него самого были скамейки, резной деревянный трон, табуреты в главной деревне вольфангов, где находилась хижина вождя — большая по размеру, чем другие хижины. Причина, по которой он не стал садиться, состояла в том, что, откинув край шелкового ковра, на котором стояло кресло, он заметил тонкую щель, отделяющую прямоугольный сектор пола — видимо, при включении какого-то механизма кресло уходило вниз вместе с сидящим в нем.

— В комнате есть множество потайных дверей, — раздраженно объяснял Юлиан, — через которые можно выйти, спасаясь от погони или нежелательной встречи; через эти двери могут войти стражники, застав посетителей врасплох, и так далее. Люк под креслом может быть вполне невинным, ведущим к запасной лестнице, или, наоборот, позволяющим войти в комнату. Если хочешь, передвинь кресло.

— Почему ты сердишься? — спросил Отто.

— Терпеть не могу, когда меня заставляют ждать, — ответил Юлиан. Он был одет в мундир офицера имперского флота — белый, с золотым галуном, с тремя пурпурными шнурами у левого плеча, свидетельствующими о знатности его рода, близком родстве с самим императором.

— Простите, господин, — сказал вошедший слуга.

Эти слова только еще сильнее разозлили Юлиана.

— Заметьте, наш приход не был неожиданным, — возразил он.

— Да, господин.

— Аудиенция была назначена заблаговременно.

— Да, господин.

— Мне отлично известно, какое положение занимаю я сам и мой друг, и на какой прием мы вправе рассчитывать.

— Уверяю, император вскоре будет готов увидеться с вами, — ответил слуга.

— Передайте мое неудовольствие третейскому судье, — решительно приказал Юлиан.

Слуга заметно побледнел. Отто решил, что третейский судья, должно быть, важная персона.

— Передайте, — повторил Юлиан.

— Я еще раз напомню моему господину о назначенной аудиенции, — уклонился от прямого ответа слуга.

— Идите.

— Да, господин.

Будучи одним из самых состоятельных людей Империи, потомком патрицианского рода, родственником самого императора, Юлиан, следуя обычаям предков из рода Аврелиев, служил в имперском флоте. Он прошел подготовку и получил звание, как будто был всего лишь тщеславным отпрыском хонестори более низкого происхождения. Юлиан оказался талантливым офицером, ответственно выполнял свои обязанности, оказывал всяческое уважение своим воинским начальникам. Будь он одним из многих безвестных офицеров, он, несомненно, был бы на хорошем счету, пользовался бы заслуженной популярностью и у подчиненных, и у начальства, даже если бы был строг с первыми, предъявляя к ним не меньшие требования, чем к самому себе, и стал бы максимально ответственным и корректным в отношении последних. Однако он был заметной фигурой, принадлежал к роду Аврелиев. Поэтому люди стремились попасть к нему в подчинение, надеясь на продвижение по службе, а старшие офицеры испытывали в отношении него двойственные чувства.