67, совершена квартирная кража. Путем подбора ключей неизвестные преступники проникли в квартиру вдовы проф. Московской консерватории Соя-Серко — старшего тренера по художественной гимнастике об-ва „Зенит“ Аллы Александровны Соя-Серко и выкрали, несмотря на установленную сигнализацию и сложные запоры, редкую антикварную коллекцию, собираемую в течение почти ста лет семьей Соя-Серко. Приблизительная оценка коллекции — 884 тыс. 469 рублей. Среди похищенного такие редкие вещи, как икона древнерусских живописцев 15 века „Георгий в житии“, стоимостью в 130 тыс. рублей, бронзовый сосуд в форме орла, 14 век; статуэтка балерины (из золота), 17 век; черепаховый гребень с бриллиантами и золотая табакерка с драгоценными камнями, 18 век — всего 146 наименований…
Ввиду нерозыска обвиняемых и истечения двухмесячного срока следствия дело было прекращено следотделом Ленинского райуправления внутренних дел. Однако по просьбе космонавта П. И. Поповича следствие было вновь возобновлено Генеральным прокурором Союза ССР, который распорядился передать дело в Следственное управление Мосгорпрокуратуры для раскрытия преступления в кратчайшие сроки…»
3
Первой из комиссионок, куда меня с утра погнал Меркулов, был огромный новый салон в Измайлово. Попросив нашего шофера приткнуть «волгу» у служебного входа, я пошел к директору, представился, сунул под нос свою корочку и изложил просьбу. Директор, отставник в полковничьем мундире, стукнул длинным пальцем по микрофону и сдавленным голосом сделал какое-то объявление. Через минуту в его кабинете появились товароведы и кое-кто из продавцов.
— Товарищи, — почему-то покраснев, сказал я, — посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии и постарайтесь вспомнить, проходили ли когда-нибудь через ваши руки вот эти вещи…
— Нет, этих не было, — тихо сказал один товаровед другому. — Вот подобная статуэтка с недели три назад мелькнула, но нет, не эта. Эту бы я узнал, это уж точно. Тоже из золота…
— Постойте, постойте! Бронзовый сосуд в виде орла… — вспомнил другой. — Нет, явно не то. Ну а подсвечники шли не раз. Их, знаете, ну, эти, что в Израиль намыливаются, прямо с руками вырывают! Тут, извините, ничего не вспомнишь. А вот табакерки такой за свой век ни разу не видывал.
— И я тоже, — сказал директор-отставник, хотя его никто и не спрашивал.
Неудача постигла меня и в следующей комиссионке на Пресне. Ни одна из «моих» вещей не проходила в последние месяцы через этот магазин.
Но в третьем, на Садовом кольце, картина внезапно изменилась. Товароведы узнали сразу две вещи — черепаховый гребень с бриллиантами и набор изделий из кости.
— Поймите, — сказала мне немолодая черноволосая женщина-товаровед. — Это же музейные экспонаты! И гребень, и набор. По существу, эти вещи не следовало отдавать в частные руки. — Брюнетка захлопала искусственными ресницами и драматично всплеснула руками.
— Давно это было? — хрипло спросил я.
— С месяц. Может быть, чуть меньше.
— Зачем гадать, Эмилия Гавриловна? — вмешался директор, красивый молодой мужик в замшевом пиджаке. — Можно же установить точно. У нас, вы же знаете, порядок в бухгалтерии. Я только хотел уточнить маленькую деталь. Музейные вещи мы не пропускаем. Это уж наша Эмилия Гавриловна загнула… Прошу прощения… сгустила краски в пылу рассказа. Товарищ из прокуратуры может подумать, что у нас тут черт знает что делается…
— Иван Иваныч, — поджала губки Эмилия, — вы же знаете, я могу ошибиться в людях! Но чтоб в вещах — никогда! Больше того, могу сказать…
— Вы меня неправильно поняли, — побледнел вдруг красивый директор, и его голубые глаза под соболиными бровями забегали, будто его поймали на чем-то гадком. — Я лишь хотел сказать… Если вы желаете, — он обратился ко мне, — мы сейчас сможем уточнить, когда эти товары к нам поступили, когда проданы.
— Да, сделайте милость, прошу вас, — меркуловским басом сказал я.
Молодой красивый директор в замшевом пиджаке явно мне не нравился.
Черепаховый гребень с бриллиантами и резной набор из кости были сданы в магазин и проданы в один и тот же день — 23 октября этого года. Из рассказа товароведа Сорокиной, которую я допросил в комнате месткома, выявлялась следующая не совсем понятная картина. 23 октября в директорском кабинете была совершена сделка. Утром, часов в 11, к директору приехали вместе — и продавец, и покупатель. Продавец — Леонович Юрий Юрьевич по паспорту, худой рыжеватый мужчина средних лет, покупатель — плотный высокий блондин, говоривший с прибалтийским акцентом. Имени его они не спрашивали, поскольку правилами торговли через комиссионные магазины это не предусмотрено. Прибалт принял из рук рыжего эти самые вещи — гребень и набор. Директор, не выходя из своего кабинета, тут же оформил квитанцию на куплю-продажу. Сорокина хорошо запомнила ценности: еще бы, сама же производила экспертизу — стоил антиквариат бешеных денег!
И еще одно открытие сделал я в этом магазине. Потерпевшую Соя-Серко часто видели на Садовом. Продавец Попков, осмотрев предъявленную ему фотографию, легко узнал Аллу Александровну и взахлеб описывал внешние данные Соя-Серко, восхищаясь «карими глазами с поволокой, родинкой на подбородке» и, особенно, «стройными ногами и крутыми бедрами». В течение последних двух лет, то есть уже после смерти мужа, она частенько наведывалась в скупку — то сдавала что-то, а то и сама покупала вещи большой ценности. Одним словом, активно продолжала обновлять унаследованную от мужа коллекцию. Однако ее имени мы почему-то не обнаружили ни на одной из нескольких тысяч квитанций за последние два года.
Наскоро записав свидетелей и изъяв из бухгалтерии подлинник квитанции на имя Леоновича, я сел в служебную «волгу» и приказал шоферу ехать на Новокузнецкую, куда к четырем часам была вызвана на допрос Соя-Серко.
Итак, молодая вдова была связана не только с музейными служащими, любителями старины и знатоками-коллекционерами, но и, по всей вероятности, дельцами из скупочно-спекулятивного мира. Однако ни в одном из ее показаний не было ни слова об этих связях. Настоящий ценитель красоты в лепешку расшибется, чтобы помочь следствию. А что если эта Соя-Серко не коллекционер вовсе, а накопитель? Не ценитель, а оценщик. И это уже предполагает другие черты, другие повадки. Я уже почти уверен в этом. Раз так, то эта Алла в лепешку не расшибется. Следствию, то бишь мне, помогать не станет. А может быть, она — хитрая лисица и ведет следствие по ложному следу.
4
На Петровке, 38, в Шурином кабинете за Шуриным столом Меркулов допрашивал Волина.
Вначале согласно процессуальному закону — статье 123 — он предложил подозреваемому рассказать все ему известное о преступлениях, об обстоятельствах дела и прослушал Волинскую одиссею молча, не перебивая и не комментируя его показания, и лишь потом стал задавать уточняющие вопросы. В протокол Меркулов вносил только существенные детали, делая при этом вид, что ему до фени все вопли подозреваемого Волина. Такой метод был испробован сотни раз над «подопытными кроликами» и всегда действовал отрезвляюще — как ушат холодной воды.
Волин успокоился и тихим голосом отвечал на вопросы следователя.
Шаг за шагом, событие за событием… Следователь заставлял себя остановиться, вникнуть, вдуматься, не пройти мимо. Он знал, что в науке есть термин: «медленное чтение». Читая текст, человек вникает в каждую деталь, в каждую мысль, в каждую подробность… Меркулов приспособил «медленное чтение» для нужд криминалистики… «Медленное чтение» бурной жизни гражданина Волина — вот чем уже два часа занимался следователь Меркулов…
Желание жить красиво, с размахом — привело Волина в стан мафии. Меркулов неплохо разбирался в психологии спортсменов, знал, что «звездная болезнь» сломала не одного из них: после славы и поездок за рубеж — прозябание на тренерской голгофе где-нибудь в средней школе ил и, в крайнем случае, в каком-либо третьесортном спортобществе или институте. Надлом произошел и с самбистом Волиным, который, бросив активный спорт, не находил себе места в этой пыльной жизни. Удача пришла неожиданно. Часто бывая в Спорткомитете СССР, он убедился, что почти все ведущие чиновники от спорта втянуты в какие-то дела и махинации, а розовощекий спортивно-комсомольский вождь Сережа Павлов, по существу, отдал «советский спорт» на откуп различным проходимцам, нашим и зарубежным. Формула такая: дельцы разными способами выкачивают из госказны народные денежки, берут себе семьдесят процентов, тридцать отдают министру спорта товарищу Павлову. Волин пытался было втиснуться в это хлебное дело, его оттерли — раньше надо было родиться. Он было загрустил, но оттаял, потому что как раз в это время именно там, в Скатертном переулке, познакомился со своими благодетелями — Володей Казаковым и Юрой Леоновичем. По его наблюдениям эти тузы организованно не входили в павловскую мафию — лишь примыкали к ней. С полувзгляда Волин усек, что Володя Казаков — импозантный бородач с бриллиантовым браслетом на правой руке, имеет отличный бизнес: вместе с другими тремя семьями он заправляет делами на Московском ипподроме. А чтобы у почтеннейшей публики — у ОБХСС, у Народного Контроля не возникало дурацких вопросов насчет тунеядства, автомобиля, дачи, двух совмещенных квартир или браслета с бриллиантами, Казаков купил себе «отмазку» — теплое местечко: он числился заместителем директора знаменитого Елисеевского гастронома. Два раза в месяц он появлялся в кабинете директора, своего закадычного дружка Юры Соколова, небрежно расписывался в платежной ведомости, но денег не брал, а наоборот вручал каждый раз Соколову конверт с пустячком — с тысчонкой американских долларов — тому позарез нужны были денежки в конвертируемой валюте, чтобы обучать в Кембридже своего способного сыночка…
От своих букмекерских операций Казаков скопил не один мешок с деньгами, нужда превратить восьмикилограммовые мешки с бумажками (именно столько весит миллион советскими сотенными банкнотами) во что-либо действительно стоящее: золото, бриллианты, антиквариат — привела Казакова к Леоновичу. Этот рыжий господин занимал ответственный пост при Министерстве иностранных дел — служил в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса и располагал сказочными возможностями, прежде всего мог недорого продать автомобиль импортной марки, сданный на базу уезжающим из Москвы дипломатом. Однако основной статьей его доходов была вовсе не спекуляция импортными машинами. Рыжий Леонович крутил большими делами и крепкими узлами был связан с иностранцами. В основном, с фирмачами. Бизнес Леоновича был ясен, как слеза ребенка. Фирмачи привозят в Москву импортные шмотки, а в свои Парижы и Лондоны увозят русский антиквариат…
По показаниям Волина операции по спекуляции импортными дефицитными товарами, а также контрабанда антиквариата были настолько широки и деньги накоплены столь огромные, что об этом следовало бы дать знать в братские органы — КГБ и МВД. Работа эта несложная — снять трубку и позвонить по телефону, затем отдать секретарю распоряжение скопировать для чекистов показания Волина. Но начни Меркулов сейчас следствие и арестуй Соколова и иже с ним, которые наворовали не один миллион на дефиците, сбывая через черный ход «левый товар» — тонны черной и красной икры, цыплят табака и говяжьей вырезки, сотни ящиков с марочным коньяком и водкой в экспортном исполнении, сразу как из-под земли вылезут все эти кураторы и доброхоты — Щелоков, Чурбанов, Цинев, сами имеющие долю, свой процент в соколовском деле. Дай им всем волю — они в полчаса переквалифицируют многомиллионное хищение в неумышленную халатность, и глядь — вся свора отделается легким испугом. Нет, передавать это дело в МВД не годилось, как не годилось и передавать его в подведомственное генералу армии Циневу учреждение — в КГБ, тем более, что свежо было еще впечатление об этой организации после всех ракитинских записей, прочитанных у камина в уютном доме старого аккомпаниатора Люциана Ромадина…
* * *
Меркулов закончил допрос и передал Волина пожилому старшине. На прощанье Волин с такой тоской посмотрел на следователя, что тот ободряющим кивком головы успокоил его: мол, потерпи, разберемся! В дверях Волин столкнулся с Романовой, которая не шла — бежала. Она с трудом сдерживала волнение. Когда дверь за Волиным и конвоиром закрылась, она сказала с усилием:
— На, Меркулов, читай! Только что я на свою голову… этого Гелия… расколола… Лукашевича… — и протянула следователю протокол допроса.
«Все чемоданы и тюки с деньгами, золотыми слитками и алмазами Казаков вместе со мною и Генкой Фроловым отвез в „Белый дом“, там Михаил Прокопьевич Георгадзе проживает, секретарь Президиума Верховного совета СССР…» — вслух прочитал Меркулов.
Он положил протокол на стол и спросил Романову с еле заметной усмешкой:
— Вы чем-то взволнованы, Александра Ивановна, или мне показалось?
— Я не совсем понимаю, что тут, собственно, тебя радует, Константин? Знаешь поговорку — на черта попу гармонь!
Меркулов снова едва заметно улыбнулся:
— Да ты успокойся, Шура! — добавил он уже серьезно, увидев, что подполковник Романова, гроза московских бандитов и хулиганов, сама не своя, дрожит, как студент перед зачетом.
Меркулов закрыл лицо ладонями и так сидел, наверно, с минуту. Потом вдруг быстро растер себе щеки, как после мороза, снял трубку, набрал городской номер:
— Сергей Александрович? Привет, это Меркулов. Слушай, Сережа, ты обедал? Нет? Тогда я приглашаю. Мы могли бы встретиться через полчаса в «Будапеште»?.. Не беспокойся, старик, столик будет.
Положив трубку на рычаг, Меркулов повернулся к Романовой и сказал:
— Весь отдел переверни, но чтоб через пять минут у меня на столе была сотня… Лучше полторы!..
5
Приглашая в ресторан старого друга и коллегу Сергея Андреевича Емельянова, с которым они тянули прокурорскую лямку еще в Зеленоградском районе, Меркулов не очень надеялся на скорый успех. Поэтому он даже немного опешил, увидев, что информация о махинациях Георгадзе, выдаваемая инструктору административных органов ЦК КПСС, попала в самое яблочко.
Емельянов быстрыми шажками ходил по ресторанному кабинету, заложив руки за спину и наклонив на бок голову. Точь-в-точь как Владимир Ильич Ленин. И говорил он, подражая вождю, чуть грассируя.
— Страна наша на переломе. Особенно остро это ощущается именно сейчас, сегодня! Умер Брежнев, у руля наконец-то стал твердый ленинец! Начинается новый исторический этап в жизни нашего государства! Этап новый! — Он пытливо посмотрел на Меркулова, стараясь разглядеть — понял ли тот, что у этой фразы есть еще и другой, скрытый смысл.
Седой почтительный официант убирал грязные тарелки, ставил чистые, с ловкостью иллюзиониста полировал и без того сверкающие норвежские ножи и вилки. Освободив середину стола и взгромоздив туда медный судок с ароматным гуляшом, он незаметно удалился.
— То, что ты рассказал мне сейчас… ну это… про Георгадзе… это же, слушай, грандиозно! — продолжал инструктор ЦК уже по-свойски, сидя за столом. — Ты знаешь, девочка моя, это как раз то, что ищет сейчас Андропов — нам нужен яркий пример. Юра решил навести в стране железный порядок. Пора, пора, дери их мать, очистить нашу Русь от брежневских холуев. Чтобы отучить простой народ воровать, надо сначала дать по рукам всем этим щелоковым, шибаевым, медуновым… Они же… едри их в холеру… классовую совесть пропили, стали Рокфеллерами и морганами. А народ, сам знаешь, народ не проведешь, русский народ хоть и молчит, но все видит, все слышит, все знает…
Наступила долгая пауза. Емельянов осушил бокал «Токая», приступил к гуляшу.
— М-да, конечно, Георгадзе это тебе не Медунов какой-нибудь. Второй человек в Президиуме… — Емельянов вытер крахмальной салфеткой губы, красные от соуса. Рука с салфеткой застыла в воздухе. Зыркнул по сторонам, сказал почти шепотом: — Заметано. Начинаем операцию. Попытаюсь сегодня же пробиться к Андропову. Давай свои бумаги…
Положив прокурорскую папку в цековский портфель, он отогнул угол скатерти и постучал перекрещенными пальцами по деревянному столу: хотя и большой партиец, но суеверен до чертиков. Потом неожиданно сказал:
— Пойдешь ко мне в замы?
Меркулов не понял — о чем это он?
— Знаешь, в чем историческая миссия Андропова? Не в том вовсе, что он намерен один все менять в государстве. Все сделаем мы, новое поколение партийцев, специалистов в различных областях… Андропов ведет нас к власти, сорокалетних, ну, пятидесятилетних. Надо лишь убрать этот мусор, валяющийся у нас под ногами. И если мы с тобой, моя девочка, свернем завтра шею твоему Георгадзе, то Юрий Владимирович, вот увидишь, предложит мне место прокурора Москвы. Не в знак благодарности, нет. В знак доверия! Нашего городничего Малькова погонит на пенсию, с него уже труха сыплется. Тогда ты, я спрашиваю, пойдешь ко мне в замы? Будешь со мной расчищать все эти мусорные ямы?
Меркулов прищурил глаза и твердо сказал:
— Пойду!
Они выпили по чашечке крепкого кофе. Меркулов щедро расплатился с официантом, и они направились к выходу. На Неглинке было очень людно. Накрапывал дождь.
6
На пороге возникла красивая, вернее — эффектная брюнетка. В легкой дымчатой дубленке и белоснежно-ажурной шали, с черной изящной сумочкой в руках, она белозубо улыбалась, и мягкие бархатные глаза ее прямо-таки излучали приязнь и симпатию. Я ее возненавидел с первой же секунды.
— Моя фамилия Соя-Серко. Меня, собственно, вызывал Барков, — Алла Александровна присела на стул и стала с любопытством разглядывать наш кабинет. И меня заодно. Как вещь. — Мне сказали, что мое дело теперь у Турецкого. Это вы?
У меня не было настроения выказывать ей знаки расположения. Я выудил из дела лист номер 13, список знакомых, которых потерпевшая сама назвала при первом допросе в милиции. Все эти люди, по показаниям Аллы Александровны, так или иначе интересовались ее коллекцией.
— Ваш список я бы назвал одноплановым. Здесь музейные работники, специалисты, коллекционеры. Но вы наверняка встречались с людьми другого сорта. Вам приходилось продавать, менять, покупать некоторые вещи из вашей коллекции. — Это, собственно, был не вопрос, а утверждение, поэтому я не стал ждать ответа, а продолжал. — Тут должны действовать иные лица: ловкачи, доставалы, спекулянты. Я прав или нет?
Соя-Серко неподдельно вздохнула и вытащила пачку «Марлборо». Безмятежно закурила. Но я нутром почувствовал ее скрытое напряжение — она не предложила мне сигарету, значит, закурила непроизвольно, от внутреннего волнения.
— Вы совершенно правы, Александр Борисович. А как же в наш век без ловкачей? Эдак жизни не будет, земля остановится! Что поделаешь! Грешна, батюшка, приходилось и приплачивать, и услуги оказывать! А как же иначе?
Алла взяла доверительный тон, и я понял, что она не расколется. Я же не Меркулов! Она предложила мне сигарету, не спохватившись, а так, как само собой разумеющееся. Значит, справилась с собой, можно дальше пудрить мозги неопытному следователю.
— Да что коллекции — дела серьезного не столкнешь с места, если правила какого-нибудь не нарушишь! Возьмите любое предприятие — куда ни двинь — у нас все нельзя! Вот и получается: все и все должны нарушать? Мы же этими инструкциями на всех углах обставлены. Все-то они запрещают, все усложняют, с каждым днем их все больше и больше. А дороговизна растет. Достань, попробуй, хорошую антикварную вещь…
Ах, какие же мы откровенные и бесшабашные! Все-то нам ни по чем! А вот конкретно, что вы мне скажете, мадам Соя-Серко? Я слушал ее и думал, как бы мне поумнее спросить про Леоновича и прибалта, чтоб не провалить все дело. В сущности я ведь ничего не знал об этом Юрии Юрьевиче — кто он и что он. И я спросил:
— А почему в вашем списке нет Юрия?
Нет, она не растерялась. Только посмотрела на меня своими бархатными глазами, которые вдруг посветлели, а взгляд их стал колючим и недобрым.
— Это какого Юрия вы имеете в виду?
— А это уж вы сами решайте, — нашелся я, — он же не мой знакомый, а ваш.
— Загадками изволите говорить. — Она сморщила свой носик. — Что это за «Юрий» такой — что-то не припомню.
— Вы хотите сказать, что ни одного знакомого Юрия у вас нет?
— Нет, почему же, — Соя-Серко заставила себя беззаботно улыбнуться, — наверное, есть. Сразу как-то не припомнишь.
— Надо вспомнить. Я не настаиваю, я советую. В конце концов, коллекцию-то украли у вас, и вы должны быть заинтересованы в раскрытии преступления не меньше меня. Ведь какие ценности унесли, шутка сказать! И какая старина! Чуть не прошлый век!
— Прошлый, даже позапрошлый, — горестно качнула точеной головкой потерпевшая, — еще отец моего свекра собирать начал.
— Тем более. Поэтому я и спрашиваю, есть ли у вас какие-нибудь подозрения? Ну, в смысле наводки?
— Знаете что, давайте я еще разок подумаю. Дома. Постараюсь, вспомнить.
— Подумайте, — с важность сказал я. — А мы тут пока всех этих… ваших… проверим. Надо же искать — куда денешься. Вот и Попович по вашей просьбе жалобы пишет!
— Какой Попович? Какие жалобы? — вздрогнула Соя-Серко, как бы не понимая, о чем идет речь. Это замешательство меня удивило. Мне показалось, что она не наигрывает, действительно не знает ничего о жалобе.
— Какой Попович, говорите? Да у нас один Попович, космонавт, дважды герой. Вот, полюбуйтесь, его жалоба на листе дела пятьдесят три. — Двумя пальцами я вытащил из вороха неподшитых бумаг жалобу Поповича — полстраницы занимало перечисление заслуг Павла Поповича: дважды герой, заслуженный космонавт, депутат, председатель федерации Спорткомитета, глава Союза дружбы СССР с какой-то зачуханой нашей африканской колонией.
— Да что же я горожу! — воскликнула Алла, даже прищелкнув себя ладошкой по лбу. — Конечно же, я обращалась к Павлу — просила похлопотать, посодействовать… Но это давно, вскоре после кражи коллекции… Вот дура какая! Просила помочь, а теперь отказываюсь!
Алла Александровна улыбнулась с прежней открытостью. Но мне показалось — она не была уверена, что вспомнила о своей просьбе.
— Бывает, бывает… Так что, я жду вашего звонка? — Я старался сохранить хорошие отношения с приятельницей знаменитого космонавта.
— Насчет этого Юрия? — спросила она, крепко пожимая мне руку.
— Не только. Вообще насчет этого круга людей.
— Да, да, я поняла.
— Тогда прекрасно, до встречи!
Соя-Серко вышла, а я набрал мамин телефон. В трубке долго раздавались длинные гудки, я уже начал нервничать — не случилось ли чего… Наконец, запыхавшийся мамин голос:
— Алло, слушаю…
— Мам, это я…
Мамин голос теплеет:
— Ты, сынок! Мы ждем тебя, Сашенька. Я звонила много раз… Тебя нет и нет… Приезжай вечером!
Придерживая трубку, я одновременно собирал протоколы по делу Соя-Серко, по-быстрому запихивая их в папку.
— Чего это вдруг? — спросил я, зная, что мать не поклонница званных ужинов. — По какому поводу? В связи с чем гости?
— Соскучились, сын, это раз, ведь давно не виделись…
— А во-вторых?!
— …Павел Семенович, знаешь, корит: чего, мол, Саша не появляется. Ну и хочет тебя со своим другом познакомить… это насчет твоей работы. Друг, знаешь, большой человек. Может устроить тебя на приличное место. С хорошим окладом… С перспективами… Не то что эти твои сто сорок…
Я разозлился. Не люблю, когда мою профессию задевают — малый оклад и прочее.
— Знаешь, мать, мне некогда. Сейчас у меня одна деловая встреча, потом другая, не обещаю.
— Саша! Я тебя очень прошу! Сделай это для меня. Приезжай!
У нее, у моей мамани, иногда возникают такие офелиевские нотки в голосе, что я не могу устоять. Я сказал:
— Ладно, заеду. Рано не обещаю. Где-то между девятью и десятью. Годится?
— Годится! — повторила мать, и я опустил трубку на рычаг.
Моя пятидесятилетняя мать, в сущности, еще девочка — своим умом не живет, вечно слушает чужие советы.
Через минуту я вышел из кабинета, а еще через минуту — из нового здания следственного управления Мосгорпрокуратуры. Я спешил на свидание с Меркуловым. Начавшийся утром дождь со снегом не прекращался. Я шел по Новокузнецкой в сторону Павелецкого вокзала. По Садовому кольцу текли талые лужи. Машины двигались черепашьим шагом. Рабочие в желтых жилетах цепляли покореженный «москвич», чтобы отбуксировать его в гараж.
7
Список неотложных оперативных и следственных мероприятий по результатам муровских ночных приключений, составленный Меркуловым, был вручен Вячеславу Грязнову. Капитан, поспав пару часиков после сумасшедшей ночи, носился по городу — организовывал внеочередные экспертизы и исследования, поднял на ноги Центральное адресное бюро, перевернул картотеку Первого спецотдела МВД. Его еще хватило на то, чтобы составить толковый рапорт, и теперь он сидел в романовском кабинете, тупо уставившись в потолок. На приветствие Меркулова безучастно ответил:
— Привет.
Меркулов почувствовал себя прямо-таки виноватым перед Славой — сам-то он благоухал всеми запахами венгерской кухни и токайского вина.
— Послушай, старик, может, тебе хоть чаю организовать?
— Не-а, — равнодушно махнул рукой Грязнов. Единственное, чего ему сейчас хотелось до смерти, это — снять промокшие насквозь туфли.
— Александра Ивановна, — обратился Меркулов к Романовой, — давайте отпустим капитана домой, а?
Романова сорвалась с места:
— Та што ж ты тут проедаешься, Вячеслав?! Давай, вали домой, чтоб духу твоего здесь зараз не было!
— Ну тогда я пошел. — Грязнов немного опешил от Шуриной грубой нежности. Он встал и без «до свидания» зашагал к двери, отчаянно чавкая ботинками.
— Чего-то он как пыльным мешком ударенный? — спросила Романова шепотом, как только Грязнов прикрыл за собой дверь.
Меркулов пожал плечами, но про себя подумал: «И правда ударенный». Он взял подготовленные Грязновым материалы — ну и наработал Слава! — и начал читать рапорт. Так, ну, с Лукашевичем и Фроловым все ясно, лесника и авторемонтную шпану милиция взяла в разработку. Ага, Казаков. Это то, что мне нужно.
— Нет, ты посмотри, Александра Ивановна, что наш капитан раскрутил!
Действительно «раскрутка» Грязнова смахивала на необычайные приключения патера Брауна. Дело в том, что при проверке содержимого карманов Казакова было обнаружено его неотправленное письмо. Письмо это само по себе было неинтересно — просто жалоба на плохое обслуживание в московском автомобильном центре. Оно привлекло внимание Грязнова сначала своей чудовищной безграмотностью. Он, было, подумал, что этот замдиректора «косит» и нарочно написал с такими умопомрачительными ошибками. Но потом ему показалось, что когда-то давно он уже встречался с подобным «правописанием»: «задержшка», «кокой-то», «фотогрофирували». Особенно эти «задержшки» не давали ему покоя. Через несколько минут он уже мог поклясться, что он знал этого Казакова раньше, но вот фамилии такой — «Казаков» — он в делах не встречал. Мама родная! Как же я забыл! Да ведь он «брал» его, этого рецидивиста, по делу об убийстве директора клуба в Пензе десять лет назад! Грязнов тогда начинал свою карьеру в качестве опера в Пензенском угро. Потом этот Казаков, или как его там фамилия, дал деру за день до суда, зарезав охранника самодельным ножом. А к вечеру того же дня на станции Пенза-Товарная был найден труп заведующего аптечным киоском. Киоск был ограблен, аптекарь раздет. Рядом валялись тюремные шмотки того самого бандита — (ну, как же его фамилия?) — и проволока, которой он задушил этого аптекаря, маленького еврейчика. Стоп! Кажется, у «Казакова» была еврейская фамилия! На букву «р». Точно. Рохман? нет… Рошман? Нет, как-то позаковыристее.
Грязнов помчал в спецкартотеку на уголовников-рецидивистов Главного Управления уголовного розыска МВД. Он! Вот он! Рейшель Владимир Иосифович! «От невинно агаворенново Рейшеля В. И. Я прошу прикротить задержшки с писчей. И исчо принисите мне еду». Еду! Грязнов вспомнил, сколько смеху былое этой «едой». Оказалось, что Рейшель просил иоду. Но что это?! «1970 год, 12 сентября — приговорен к году исправительно-трудовых работ по ст. 154 УК РСФСР за мелкую спекуляцию. 1972 год, 15 августа — приговорен по ст. 154 УК РСФСР к пяти годам лишения свободы за спекуляцию в крупных размерах. Срок отбыл полностью. В настоящее время проживает в г. Керчь по адресу…»
Самым трудным оказалось дозвониться в Пензу. Грязнов потерял целый час, добиваясь соединения. Наконец трубка ответила голосом, лишенным признаков пола:
— 22–12 слушает.
Все остальное шло быстро. Архивы Пензенского управления внутренних дел были в полном порядке. Грязнов соединился с шефом уголовного розыска полковником Торбаевым, который хорошо помнил не только способного лейтенанта Грязнова, но вообще все на свете.
После побега «Рейшеля» из тюрьмы на него был объявлен всесоюзный розыск. Ответ пришел не скоро (Грязнов к этому времени успел жениться на москвичке и перебрался в столицу) — Рейшель Владимир Иосифович с августа отбывал тюремное заключение и, естественно, совершить преступления в октябре 1972 года не мог. Допрошенный по отдельному требованию по поводу документов, Рейшель пояснил, что лет пять назад у него на базаре вытащили бумажник с деньгами, паспортом и водительскими правами. Значительно позже Рейшель неожиданно «вспомнил», что бумажник у него украли вовсе не на базаре, а при обстоятельствах гораздо серьезных, и дал новые показания. В 1967 году, как раз на майские праздники, в городе Керчи произошло убийство. Известный на весь керченский лиман вор и хулиган Володечка Крамаренко убил в драке своего двоюродного брата Михайлу. И, конечно, смылся из города, только его милиция и видела. Дней через десять глубокой ночью в доме Рейшелей раздался негромкий стук в дверь. На пороге стоял совершенно незнакомый мужчина. Жена Рейшеля Мирра отступила от двери, и в прихожую вошел оборванный бородатый человек. В руке у него был нож.
— Быстро — жратву, деньги и одежду, — сказал он, и они с ужасом поняли, что это был Крамаренко.
— Ой, Володечка, вас прямо нельзя узнать при бороде, — сказала Мирра Рейшель, вытащила откуда-то старый рюкзак и стала собирать Крамаренко в дорогу. Потом сняла с вешалки новый пиджак мужа и накинула его на плечи Володечки.
