Крылья

Тогда я этих подробностей не знала и не поняла, почему это хозяин зверинца считает, что старух надо сажать на цепь. Но угроза была достаточно весомой и сама по себе, без аналогий. И я не успела скрыть от Гарвума свой испуг.

— Так что, будешь хорошей девочкой? — Он испытующе взглянул мне в глаза. Что ж, ловушка была безупречной — согласиться на одно унижение, чтобы избежать другого.

— Буду, — пробурчала я, отводя взгляд.

Мне развязали ноги, отобрав при этом башмаки («в клетке они без надобности»; это была, конечно, дополнительная помеха на случай побега), после чего наконец вывели из душного вагончика на свежий воздух. Караван остановился милях в двух к югу от Далкрума, посреди дороги, вившейся над обрывистым берегом океана. Полуденное солнце припекало, но тепло его было уже не палящим, а мягким, осенним. Слева от дороги, буквально в тридцати локтях, начиналась вечнозеленая роща; там свиристели какие-то мелкие пичуги. Рвануть бы туда, несмотря на связанные за спиной руки… но нет, на всем коротком пути до фургона с клеткой меня держали крепко.

Предназначенная мне клетка была в фургоне не единственной, а средней из трех. В той, что сзади по ходу фургона, помещались три крупных северных вйофна, на каких я когда-то в детстве смотрела с завистью в йартнарском зверинце (вот и дозавидовалась, дрыть!), а в той, что спереди, обитала кйалла — большая нелетающая хищная птица, что водится в степях восточного Инйалгдара и легко догоняет на своих голенастых ногах степного йимпана, забивая это не такое уж мелкое копытное одним ударом клюва. Что и говорить, тому, кто подобрал мне таких соседей, не откажешь в остроумии…

Обстановка клетки живо напомнила мне карцер Анкахи — правда, тут на деревянный пол была щедро набросана свежая солома. Ну и, разумеется, вместо каменных стен — железные решетки, заметно, впрочем, меньшего периметра. Всей моей свободы тут было — встать в полный рост (а будь я на пол-локтя выше, не вышло бы и этого) да сделать четыре шага из угла в угол.

Меня завели внутрь и лишь после этого окончательно освободили от ремней. Разумеется, двое верзил при этом загораживали выход. Потом клацнул замок, захлопнулись половины открывающейся левой стенки фургона, и меня оставили в покое — почти в полной темноте (свет проникал лишь сквозь щели между досками стенок), в компании других крылатых узников.

Ну а на следующий день караван прикатил в другой город, не такой большой, как Далкрум, но тоже вполне способный принести владельцам зверинца не одну сотню медных дилумов. И мне пришлось… «работать». От рассвета до заката. Счастье еще, что представлявшее такой интерес для зевак находилось у меня за спиной, поэтому меня не заставляли сидеть к ним лицом. Не знаю, как бы я пережила такое унижение… Сидеть, отвернувшись к глухой стене фургона, было все-таки легче. Хотя поначалу мне тоже казалось, что я умру со стыда, особенно когда услышала первые глумливые реплики… Но за пару часов я научилась абстрагироваться от толпы. Ее шум становился бессмысленным фоном, подобным шуму моря или дождя, который перестаешь замечать, погружаясь в свои мысли. Некоторые особо громкие или визгливые восклицания все же пробивали мой защитный кокон, но в основном мне удавалось отрешиться от зрителей. Я автоматически расправляла крылья и периодически помахивала ими, но думала при этом о своем.

Хотя, разумеется, мысли эти тоже вертелись главным образом вокруг происходившего. Сначала я говорила себе, что сама во всем виновата. Идея обокрасть зверинец принадлежала не мне, но я ее поддержала — и вот расплачиваюсь. Я повторяла себе это не только потому, что это было справедливо; дело еще в том, что мысль о заслуженности моих страданий была все же не так тяжела, как бессильная ненависть. Но со временем ненависть брала верх. Пусть я воровка, но это не значит, что со мной можно обращаться, как с животным! Я заслужила тюрьму, но не клетку в зверинце! Со школьных лет я не испытывала ничего подобного. На мне были штаны и рубаха, вырезанная на спине, но я чувствовала себя еще хуже, чем тогда, когда стояла голой перед Анкахой. Там я стояла гордо. Гордо сидеть в клетке невозможно…

Так что каждый день моей «работы» — а за первым городом был второй, потом третий… — был наполнен, по сути, двумя мыслями: как мне сбежать и как отомстить своим поработителям. Я строила планы один фантастичнее другого, но, увы, все они куда больше походили на бесплодные мечты, чем на практическую программу действий.

Разумеется, я тщательно исследовала клетку в первый же день, еще до того, как меня впервые выставили напоказ. И убедилась, что замок невозможно ни сбить, ни сломать, а на прутьях никаких следов коррозии и они слишком толстые, чтобы выломать их или погнуть.

Правда, я все же решила, что буду тратить часть выдаваемой мне воды, чтобы поливать один и тот же прут у основания, но для того, чтобы он достаточно проржавел, потребовались бы как минимум многие месяцы. Значит, оставалось вооружиться терпением, а также тезисом, который не раз повторял мой отчим: «Самое слабое звено любой системы — это аньйо». Я начала внимательно присматриваться и прислушиваться к своим врагам при каждой представлявшейся возможности.

Всего их было восемь. Илдрекс Гарвум — действительно главный, но зверинец принадлежал ему не целиком; два его брата были, как я поняла, компаньонами-пайщиками. Еще двое были наемными работниками, но на их попечении состояли не столько экспонаты зверинца — исключая случаи, когда надо было снять клетку с повозки или поставить ее обратно, — сколько тйорлы; также они занимались всякой починкой, если, к примеру, у фургона надо было поправить колесо и т.п. Практически вся забота о животных и других узниках лежала на третьем работнике, Пруме. Вероятно, его полное имя было длиннее, но все звали его именно так. Это был старик, разносивший пищу и убиравший в клетках; остальные относились к нему с явным пренебрежением, и получал он наверняка меньше всех, хотя его работа была самой грязной и опасной. Казалось бы, он и был тем самым слабым звеном — подожди, пока он откроет замок, ударь его и беги, — но, когда я впервые увидела его (в моей поимке он не участвовал), меня взяла оторопь. Да, он был стар, дурно одет, его длинные седые волосы слиплись от грязи, и сам он пропитался запахом животных, но он отнюдь не был слабым.

Его мускулистые руки были оплетены веревками жил, а прямой осанке могли бы позавидовать многие юноши. В нем было полных четыре локтя роста, может, даже четыре с четвертью. Левую половину его лица, от лба до подбородка, бороздили три жутких глубоких шрама — очевидно, след удара когтистой лапы. Когти чудом не выдрали мутно-голубой глаз, хотя из-за повреждения соседних тканей он таращился между багровыми шрамами как-то особенно отвратительно и жутко. Крайний правый коготь вырвал у него кусок носа и угол рта, так что даже когда Прум держал рот закрытым (а так было почти всегда), в не полностью заросшую дыру был виден желтый клык. Одного взгляда на это обезображенное лицо было достаточно, чтобы вызвать кошмары. Не у меня, конечно, но у более впечатлительной особы точно. Но лицо — это было еще не все…

На поясе у Прума всегда висели с одной стороны свернутый кнут, а с другой — тяжелая, налитая свинцом дубинка. И я видела — не в первую встречу с ним, а позже… Тут надо сделать отступление и заметить, что осень давно перевалила за середину, да и двигался караван на юг, поэтому с каждым днем становилось все холоднее, и если в первых двух городах зверинец еще работал на открытом воздухе, прямо в повозках с раскрытыми стенками, как в Далкруме, то позднее для показа арендовали какой-нибудь большой сарай, где и расставляли клетки. Тут-то я и получила возможность получше рассмотреть своих соседей и товарищей по несчастью. Так вот, я видела, как Прум входил в клетки к самым опасным из имевшихся в зверинце хищников. И они — и грэрро, ужас йертаншехских джунглей, и свирепый райов, король Великой пустыни Гвайорат — приседали и пятились в угол, стоило ему открыть дверь. Должно быть, уже отведали дубинки и кнута… И, глядя в жуткое лицо Прума, которое, возможно, из-за травмы никогда не меняло выражения, я не сомневалась, что он без колебаний угостит тем же самым и меня, стоит мне дать ему хоть малейший повод. Нет, поймите меня правильно, я вовсе не струсила, хотя посмотрела бы я на вас, окажись вы в тесной клетке один на один с таким типом. Просто я понимала, что действовать надо только наверняка, что в случае неудачи меня и впрямь прикуют цепью и второго шанса уже не будет. Так что пока я только наблюдала и выжидала. Войдя в клетку — неважно, чью, — Прум первым делом запирал за собой дверь, не сводя глаз с узника. Дверь никогда не оставалась открытой дольше чем на несколько мгновений, и все это время он загораживал ее своим телом.

Прошло несколько дней с нашей первой встречи, прежде чем я попыталась заговорить с ним. Но он ничего не ответил и вообще не отреагировал на мои слова. Лишь позже до меня дошло, что он был вообще немой, хотя, судя по командам, которые ему отдавали хозяева, понимал то, что ему говорили. В общем, хотя я и не отвергла совершенно идею как-нибудь застать этого монстра врасплох, я предпочла пока что отодвинуть ее на задний план.

Куда большую надежду мне в первые дни внушили двое оставшихся балаганщиков. Это были женщины, жены Гарвума и одного из его братьев. Первой, как и самому Гарвуму, было под сорок, вторая была почти девчонка, всего на несколько лет старше меня. Я очень рассчитывала на их сочувствие, а в дальнейшем, возможно, и помощь. Прошло больше декады, прежде чем я улучила момент заговорить сначала с одной, потом с другой так, чтобы не услышали мужчины… Но, увы, они в полной мере разделяли предрассудки относительно крылатых, а в их глазах я к тому же была и источником семейного дохода.

— Тебя тут кормят и не бьют, а всей работы — просто сидеть цельными днями. Тебе, чай, как мне, стряпать, штопать да стирать не приходится. И ты еще недовольна чем-то? — неприязненно резюмировала старшая. Младшая и вовсе не стала со мной разговаривать, одарив полным брезгливости взглядом. Им даже и в голову не приходило смотреть на меня, как на аньйо, представить себя на моем месте. Как же, они были «полноценные»! Тупые безмозглые йупы, едва ли умевшие читать хотя бы по слогам…

Хорошо, что у них не было детей. Воображаю, какой желанной жертвой я могла бы стать для малолетних мучителей. Кто и когда придумал байку о детях как о невинных ангелочках? Наверное, тот, кто слишком быстро забыл собственное школьное детство.

Короче, во вражьем стане у меня союзников не было. Среди своих, как выяснилось, тоже. Под своими я тут имею в виду, конечно, не животных, а других аньйо, содержавшихся в зверинце. Про старуху я уже рассказала. Кроме нее, было еще двое, сидевшие в одной клетке. Это были сросшиеся близнецы. Они срослись спинами и затылками, поэтому, хотя и обречены были всю жизнь провести вместе, никогда не видели друг друга. Ноги у них были у каждого свои, и они могли ходить, хотя им это было неудобно — если идти обычным образом, одному пришлось бы пятиться, поэтому они обыкновенно передвигались боком. Ростом они были ниже среднего, хотя и не карлики; уродливые сросшиеся головы непропорционально большие. В отличие от старухи, они не были слабоумными, хотя интеллект у них был неразвит, ибо всю свою жизнь — а выглядели они лет на пятьдесят, хотя, полагаю, на самом деле были моложе — они провели в различных балаганах и, разумеется, не получили никакого образования. Собственная мать продала их врачу сразу же после родов, ибо тот сказал, что они все равно не проживут и нескольких часов, и хотел поместить их в спирт и показывать студентам. Однако младенцы упорно не хотели умирать, и врач в конце концов перепродал их хозяину бродячего цирка. Сами они, конечно, не могли этого помнить — им рассказали в том самом цирке несколько лет спустя. Так началось их пожизненное путешествие из балагана в балаган, и нынешний, по их словам, был еще не худший. Естественно, никуда бежать они не могли, да и не хотели.

В общем, дни шли за днями, а я по-прежнему не видела никаких реальных путей к спасению. На поливаемом водой пруте появился ржавый налет, но, как и предполагалось, до полной победы было еще очень далеко. Я надеялась, что как-нибудь Прум напьется и забудет закрыть клетку или, по крайней мере, утратит скорость реакции. Но он, похоже, вообще не пил. Впервые я решительно осуждала трезвый образ жизни.

Моя ненависть к поработителям, а заодно и к приходившим смотреть на меня зевакам не слабела, но теперь еще мучительнее было растущее отчаяние при мысли о пришельцах, которые, наверное, уже покинули Землю или собираются сделать это на днях…

Было и нечто более земное, угнетавшее меня. А именно: приближался брачный сезон. Гарвумы не собирались сворачивать на это время свои гастроли — с какой стати? — и я чувствовала, что сидеть в клетке на потеху толпе во время брачного сезона будет намного унизительней, чем в обычное время. Сидеть под взглядами всех этих мужиков… Но даже это было не самым худшим. Я не знала, чего можно ожидать от самих балаганщиков в эту пору. Пору, когда в мужчинах просыпается Великий змей Шуш.

Я давно сбилась со счета календарных дат — да и не для всех брачный сезон наступает одновременно, тут плюс-минус несколько дней, — но уже чувствовала первые признаки сезонных изменений в собственном теле. Терпеть их не могу. Эти набухающие губы, увеличивающаяся грудь — так некрасиво! Опухаешь, словно тебя покусали насекомые. Но самцам нравится. Не ищите здесь логики. Когда мужчина превращается в самца, логика его оставляет.

Зверинец прибыл в очередной город — кажется, он назывался Лорн. Здесь, как видно, не нашлось достаточно вместительного пустого помещения по приемлемой цене, и зверинец разместился в двух сараях с небольшими окошками вдоль крыши. Моими соседями по сараю оказались одни лишь животные, и это было кстати — и старуха, и сросшиеся были мне неприятны. Как обычно, к вечеру у меня ныли крылья, а заодно плечи и спина. Попробуйте просидеть целый день, держа руки разведенными в стороны и помахивая ими, и вы поймете мои ощущения к концу «рабочей смены». Съев свой ужин (надо отдать должное хозяевам — для еды мне все же давали ложку, а не вынуждали есть прямо из миски, как животных; правда, ложка была деревянная и в качестве оружия не годилась), я улеглась в темноте на солому. Делать было, как всегда в это время, нечего, и, привычно перебрав в голове несколько неосуществимых планов, я быстро уснула.

Проснулась я в неурочное время. Было еще совершенно темно.

Я не знаю, разбудил меня звук или движение, но я сразу же почувствовала, что в моей клетке есть кто-то еще. Я резко села, отодвигаясь в угол, и смутно различила во мраке высокий силуэт. В этот момент, вырвавшись из облаков, в окошко сарая заглянула Лла, и ее тусклый багровый свет отразился в глазах смотревшего на меня чудовища. Глубокие шрамы на выступившей из тьмы неподвижной маски казались бездонными черными каньонами…

Прум! Внутри меня все оборвалось от ужаса. Что он хочет от меня, придя посреди ночи в брачный сезон?! Я судорожным глотком набрала в легкие воздуха, чтобы закричать — не слишком, впрочем, рассчитывая на помощь…

Он понял мое намерение и поднес руку к губам, призывая меня к молчанию. Это вселило в меня надежду — значит, он все же боится моего крика. Но, прежде чем заорать, я все-таки заметила, что в руках он держит какой-то сверток, а вовсе не кнут или дубинку. И не пытается подойти, чтобы заткнуть мне рот. Мой взгляд на мгновение скользнул за его спину… может, я все еще сплю? Дверь клетки была приоткрыта!

Что бы это ни значило, я решила пока не поднимать шума и лишь подобралась для молниеносного прыжка в сторону двери. О том, что за воротами сарая — холодная осень, а я босиком и в легкой одежде и мне нечем прикрыть крылья, я в тот момент не думала. Зато подумала в следующий, когда Прум положил передо мной свой сверток и отступил на шаг, давая мне спокойно обследовать свой подарок. Сверток оказался каким-то длинным одеянием, плащом или пальто с капюшоном, в которое была завернута пара матерчатых туфель.

Не сводя с него глаз, я стала надевать все это. Он кивнул одобрительно.

— Я могу уйти? — тихо спросила я, не веря своему счастью.

Кивок.

— Совсем уйти? — уточнила я.

Кивок, за ним еще один. Мол, не сомневайся, ты поняла меня правильно.

Все еще опасаясь какого-то подвоха, я встала и, стараясь держаться подальше от Прума, обошла его и выскользнула в дверь. Сердце билось как сумасшедшее. Неужели наконец-то свобода?!

Однако стоило мне подбежать к двери сарая, и я убедилась, что она заперта. Я обернулась, сжимая кулаки, но Прум шел ко мне, держа наготове ключ. Я сделала шаг в сторону; он отпер ворота и повернулся ко мне. Ткнул себя в грудь, пошевелил двумя пальцами, изображая идущие ноги, затем повторил тот же жест, указав на меня.

— Сначала вы, потом я? — поняла я. К нему все обращались на «ты», но мне было велено называть на «вы» всех балаганщиков, хотя если Гарвум думал, что это внушит мне покорность, он сильно ошибался.

Прум снова кивнул.

— Почему вы это делаете? — Я не могла не задать этот вопрос. Как не могла и не понимать, что у него будут большие неприятности из-за моего побега.

Вместо ответа он отвернулся и встал в багровый параллелограмм лунного света. Затем сделал несколько шагов назад, давая свету вползти по ногам на спину, и, закинув руки назад, задрал рубаху до самой шеи. При таком тусклом освещении я скорее угадала, чем различила два старых вертикальных шрама в верхней части спины.

Он тоже когда-то был крылатым.

Не знаю, почему он не помог мне раньше. Может, копил деньги из своего скудного жалованья, чтобы купить для меня одежду и обувь. Может, просто не решался, боясь потерять работу, — и трудно его за это осуждать… Полагаю, Гарвумы не знали о его прошлом, иначе вряд ли доверили бы меня его попечению. Интересно, какие у него были крылья — обычное жалкое недоразумение или настоящие, как у меня?

Он вышел в ночь, и я, подождав некоторое время, осторожно последовала за ним. Прума уже нигде не было видно. Я с удовольствием вдохнула холодный и чистый, свободный от запахов зверинца воздух свободы. Впрочем, прежде чем окончательно оказаться вне власти своих врагов, следовало миновать сгрудившиеся возле сараев повозки. Они располагались уже не кольцом, а сдвоенным углом, и внутри этого угла потрескивал небольшой костерок. Вокруг него стояли несколько ящиков и валялись доски, приготовленные, но не скормленные пламени; над огнем, удерживаемый двумя врытыми в землю немощеной площади рогатками, висел горизонтальный железный прут. Должно быть, еще недавно балаганщики готовили здесь ужин и грелись у костра, но теперь ушли спать в вагончик, опрометчиво оставив огонь догорать.

План возмездия созрел моментально. Я выбрала самую толстую из валявшихся у костра досок и подперла ею дверь вагончика. Затем приспособила для этой цели и другие доски, которым хватило длины. Для пущей гарантии я использовала и прут, ухватив его за конец завернутой в полу одежды рукой. Теперь дверь не смогли бы выбить изнутри и сильные мужчины, во всяком случае, за короткое время. А для того, чтобы сгорел деревянный фургон, много времени и не надо…

Я уже выхватила из костра горящую головню и направилась к вагону, предвкушая, как будут вопить и корчиться в огне мои враги. Те, кто держал меня в клетке как животное, кто заставлял меня день за днем, декаду за декадой терпеть самое страшное унижение в моей жизни…

Но тут мне пришли в голову два соображения. Первое — что там мог находиться и Прум. Это было, впрочем, практически исключено — я знала, что он спит не здесь, Гарвумы считали ниже своего достоинства делить один вагончик с ним, нанятым для самой грязной работы. Второе соображение, однако, было куда более весомым. Если я устрою пожар, в котором заживо сгорят несколько аньйо, полиция тут же займется этим делом. Что называется, по горячим следам. И сразу же установит, что это был поджог и что среди экспонатов зверинца не достает крылатой, о которой сообщалось в афишах и которую многие видели днем. Дальше будет сделан очевидный вывод и начнется охота. А имперская полиция куда дотошней ранайской и так легко от меня не отстанет; просто покинуть город будет недостаточно. Будь у меня деньги, тйорл, оплаченное место на корабле, да хотя бы приличное оружие — меня бы это не остановило. Но у меня не было ничего, и я не знала, как скоро смогу удалиться от Лорна на безопасное расстояние. С другой стороны, простым побегом из зверинца полиция заниматься не будет. Все-таки, несмотря на отдельные экзотические исключения — в каковые меня угораздило попасть, — института рабства в метрополии давно нет, а значит, нет и системы охоты за беглыми рабами. Если бы сбежал опасный хищник, тогда другое дело, а если аньйо — это проблема исключительно тех, кто за ним недоглядел.

Хотя на самом деле аньйо опасней любого хищника, что я только что собиралась продемонстрировать…

Но не собралась. Мне было чертовски досадно оставлять их безнаказанными, но благоразумие все же взяло верх над жаждой мести.

Я оставила дверь подпертой досками (пусть-ка помучаются, выбираясь из вагончика утром!), но железный прут взяла с собой — хоть какое-то оружие. Я сунула его в рукав пальто и придерживала пальцами, чтобы не выпал, но если что — он удобно соскользнул бы прямо в ладонь. Поспешно пройдя мимо повозок, я нырнула в первый же переулок.

Свободна! Наконец-то свободна! Мне хотелось петь и танцевать прямо на мостовой. Но на самом деле время для хореографических упражнений еще не настало. Мне все еще нужно было пересечь океан, но нечем было заплатить даже за кусок хлеба. К тому же начался брачный сезон, самая опасная пора в году, а у меня не слишком хорошо с оружием.

Я припомнила илсудрумские обычаи. Надо сделать белую ленточку. После некоторых усилий мне удалось оторвать полосу ткани от полы моей рубашки. Конечно, белой ее можно было назвать весьма относительно, но за неимением лучшего… Я свернула ее вдоль, чтобы выглядело аккуратнее, и обвязала вокруг головы.

В цивилизованную эпоху, когда аньйо наконец поняли необходимость бороться с безумием брачных сезонов, у разных народов появились разные способы заключения брачного поведения в какие-то рамки. Сезонные признаки появляются у женщины независимо от ее воли, поэтому, поскольку инициатива традиционно исходит от мужчины, понадобились дополнительные атрибуты, обозначающие женское желание либо его отсутствие. В Ранайе в брачный сезон женщина, которая ищет знакомства с мужчиной, носит красную ленту на голове или на плече, или красный платок на шее, или красный шарф, или красный пояс; домогаться ранайки, не имеющей такой детали в одежде, — не просто дурной тон, но и нарушение порядка, за которое виновный может загреметь в тюрьму до конца сезона. В Илсудруме действует обратный принцип — специальные атрибуты в виде белой ленты носят женщины, которые не хотят сексуального внимания со стороны мужчин. Разумеется, вне брачного сезона (а у мужчин — и во время его) красные и белые ленты тоже могут носиться, но никакого особого значения не имеют.

Вот только далеко не все мужчины (да и женщины тоже, будем справедливы) могут и хотят держать себя в предписанных законом и обычаем рамках. На то он и брачный сезон — пора безумств.

Было холодно. Я поплотнее запахнула пальто и обняла себя за плечи. Явно неподходящая погода для ночевки на открытом воздухе.

Да еще, судя по затянутому облаками небу, и дождь может пойти…

Нужно ли мне как можно скорее выбраться из города (до ближайшей деревни, наверное, придется идти пешком часа два) или опасность уже позади и можно поискать пристанище здесь? Вопрос на самом деле бессмысленный — я все равно не ориентировалась в Лорне, так что оставалось шагать наугад. Перед каждой площадью я замедлила шаг и осторожно выглядывала из-за угла — вдруг ноги сыграли со мной злую шутку и привели обратно к зверинцу?..

Но нет, этой встречи мне удалось избежать. Зато, проплутав некоторое время по погруженным во мрак улицам, я вышла к порту.

Это был речной порт. Как я и опасалась, Гарвумы завезли меня не только на юг, но и в глубь континента. Однако, судя по стройным мачтам явно морских судов, возвышавшимся у дальних причалов, за баржами и ройками, океан был все же недалеко.

Порт, как обычно и бывает ночью, выглядел совершенно безжизненным. От реки тянуло тинистым запахом сырой рыбы; изредка доносился тихий всплеск. Кое-где на воде подрагивали желтые отсветы кормовых фонарей, но в целом порт, как и весь город, лежал во тьме.

Я двинулась по набережной, мимо сваленных в кучу тяжелых мешков и накрытых брезентом ящиков, мимо посаженных на цепь лодок и застывших неподвижно грузовых стрел, в сторону вытянувшихся вдоль берега длинных сараев. Если бы мне удалось пробраться в какой-нибудь из них, там можно было бы достаточно комфортно переночевать.

Поначалу меня ждало разочарование в виде висевших на дверях портовых складов замков, слишком массивных, чтобы взломать их моим прутом, — чего в общем-то и следовало ожидать. Но один из сараев в дальнем конце порта оказался заперт на простой металлический засов, без замка. Не без труда сдвинув с места тяжелую чугунную полосу, я приоткрыла дверь и скользнула внутрь.

Когда я закрыла дверь за собой, темнота стала абсолютной. Вытянув руки, я двинулась в дальний угол. Под ногами раздался писк, и мелкие коготки быстро процокали по доскам пола. Йаги. Не очень приятное соседство, бывали случаи, что они отгрызали пальцы слабым и больным аньйо… Ну ничего, у меня-то достаточно сил, чтобы их отпугнуть.

Я наткнулась на какие-то ящики, уступами громоздившиеся у стены, ощупала рукой сплошные стенки из толстой фанеры. По этим ящикам я полезла наверх, подальше от сновавших внизу грызунов. Лучше бы, конечно, это были мешки с чем-нибудь мягким. Но в мешок имеет смысл класть только то, что не заинтересует йагов, иначе они легко прогрызут его. Значит ли это, что в ящиках что-то съедобное? Совсем необязательно, конечно, да и представления о съедобности у йагов гораздо шире, чем у аньйо… Все же я решила проверить — еда бы мне пригодилась.

С большим трудом мне удалось просунуть конец моего штыря между стенкой и крышкой одного из верхних ящиков. Я осторожно надавила, стараясь не сломать крышку и выдернуть удерживающие ее гвозди. После нескольких движений мне это удалось. Я откинула крышку и сунула руку внутрь; пальцы погрузились во что-то рассыпчатое, мелкое и твердое. Зерно. Действительно, для йагов — желанная добыча, а вот для меня пользы мало: грызть немолотые зерна — способ скорее испортить зубы, чем наесться. Зато постель из них получится более мягкая, чем из голых досок. Да и теплее, если в них зарыться…

Я, в одежде и обуви, улеглась в ящик (если свернуться калачиком, длины как раз хватало) и поерзала, устраиваясь поудобнее. Часть зерна при этом, конечно, с шумом ссыпалась вниз, на радость йагам, но имущественные права его владельцев меня не слишком заботили. Меня больше волновало, как бы не проспать рассвет и вовремя покинуть сарай; но в последние декады мне не давали залеживаться по утрам, и я понадеялась, что выработавшаяся привычка сработает.

Но не успела я задремать, как снаружи послышались шаги и приглушенные голоса. Я испуганно распахнула глаза, поднимая голову из ящика. Сквозь щели между досками двери пробивался свет фонаря; загремел отодвигаемый засов (заметили ли они, что он уже был открыт? я ведь сдвинула его всего чуть-чуть!). Выходит, замка на двери не было не просто так — ждали гостей… Понимая, что сейчас сюда войдут, я быстро выбросила из-под себя еще несколько пригоршней зерна, углубляя свое ложе. Конечно, рассыпанное зерно может вызвать их подозрения, но пусть лучше они увидят его, чем меня.

Дверь уже отворялась, когда я легла и накрылась крышкой. Вслепую мне не удалось попасть гвоздями в прежние дырки; судя по звукам, пришедшие были уже внутри, а я все еще двигала крышку влево-вправо, вперед-назад, пытаясь пристроить эти чертовы гвозди. К счастью, у вошедших был лишь один фонарь, и не очень сильный, а сарай был велик, и они, должно быть, еще не могли как следует рассмотреть в полумраке мой ящик. Наконец гвозди нашли свои места, и крышка легла как надо. Но не слишком ли поздно? Я слышала, как они идут ко мне, и затаилась, не дыша.

— Вот эти ящики, — сказал грубый пропитой голос. — Вишь, крестом помечены.

— Ага, — откликнулся другой. — Ну-ка, взяли! Кто-то крякнул, башмаки тяжело затопали обратно к выходу.

— Подымай, — тут же скомандовал своему напарнику следующий грузчик. Затем раздался шаркающий звук, будто кто-то споткнулся, йагиный писк и грубая ругань:

— Кыш, проклятые, чтоб вам черти!..

— Какой-то болван зерно рассыпал, вот они и сбежались.

Я похолодела.

— Черт с ним, с зерном, нам не за него платят. У меня отлегло от сердца.

Они продолжали выносить груз, и я почти успокоилась, убедившись, что зерно их не интересует, а значит, скоро они уйдут и оставят меня в покое. Но стоило мне утешить себя этой мыслью, как я услышала, что кто-то лезет наверх ко мне. Судя по звукам, сразу двое. Неужели что-то заметили? Я сжала свой прут. Я понятия не имела, что будет, если меня найдут, но догадывалась, что извинениями не отделаюсь, и даже предложение отработать причиненный ущерб вряд ли будет принято. Эти грузчики, работающие в столь неурочное время, вызывали куда больший страх, чем их обычные дневные коллеги.

— Взяли!

Ящик дрогнул, качнулся. Я поняла, что его спускают вниз. Только бы не ухватились за крышку!

Башмаки топали где-то недалеко от моей головы. Затем звук смягчился, почти пропал: грузчики шли уже не по деревянному полу, а по земле. Затем шарканье по камням, легкий крен, и снова топот по доскам, которые на сей раз скрипели и прогибались под тяжестью. Слабый проблеск света сквозь щели крышки, быстрые шаги навстречу — должно быть, возвращались налегке их товарищи, доставившие предыдущий ящик, — а затем я вдруг оказалась головой вниз, и зерно с шорохом потекло мне налицо, норовя засыпать ноздри. Ощущение не из приятных.

К счастью, длилось оно недолго: спуск по лестнице закончился, и ящик куда-то поставили.