Герои и антигерои Отечества (Сборник)

      Во время пребывания в Петербурге Скобелев стремился развеять подозрения к себе не только Александра III, но и влиятельных государственных деятелей. Генерал специально заводил с ними разговоры о своих нашумевших речах. Например, с графом П. А. Валуевым он дважды "случайно" беседовал на эту тему в английском клубе. Скобелев, не жалея красноречия, внушал министру, что его выступления, как и поездки в Париж, Женеву и Цюрих были продиктованы лучшими побуждениями - поднять воинственный патриотизм славян, чтобы с его помощью успешнее вести борьбу с нигилизмом и тем самым укрепить положение царствующей династии.
      Недоверчивый и осторожный Валуев, которому нельзя отказать в уме, поддался обаянию и заверениям Скобелева, поверил, что основным мотивом поступков генерала действительно была лишь ненависть к радикализму.
      Внешние успехи в Петербурге не сняли у Скобелева внутреннего напряжения. Он понимал, что идет по ниточке, которая в любую минуту может порваться. Его не покидали дурные предчувствия.
      Примечателен в этом плане разговор Скобелева с Дукмасовым - своим адъютантом времен Балканской кампании. "Это постоянное напоминание о смерти Михаилом Дмитриевичем, - вспоминал Дукмасов, - крайне дурно действовало на меня, и я даже несколько рассердился на генерала.
      - Что это вы все говорите о смерти! - сказал я недовольным голосом. Положим, это участь каждого из нас, но вам еще слишком рано думать о могиле... Только напрасно смущаете других. Ведь никто вам не угрожает смертью?!
      - А почем вы знаете? Впрочем, все это чепуха! - прибавил он быстро.
      - Конечно, чепуха, - согласился я".
      Похожий разговор приводит в своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко. "Я уже говорил о том, как он не раз выражал предчувствия близкой кончины друзьям и интимным знакомым. Весною прошлого года (то есть 1882-го. - А. Ш.), прощаясь с доктором Щербаковым, он опять повторил то же самое.
      - Мне кажется, я буду жить очень недолго и умру в этом же году!
      Приехав к себе в Спасское, он заказал панихиду по генералу Кауфману.
      В церкви он все время был задумчив, потом отошел в сторону, к тому месту, которое выбрал сам для своей могилы и где лежит он теперь, непонятный в самой смерти.
      Священник о. Андрей подошел к нему и взял его за руку.
      - Пойдемте, пойдемте... Рано еще думать об этом...
      Скобелев очнулся, заставил себя улыбнуться.
      - Рано?.. Да, конечно, рано... Повоюем, а потом и умирать будем...
      Прощаясь с одним из своих друзей, он был полон тяжелых предчувствий.
      - Прощайте!
      - До свидания...
      - Нет, прощайте, прощайте... Каждый день моей жизни - отсрочка, данная мне судьбой. Я знаю, что мне не позволят жить. Не мне докончить все, что я задумал. Ведь вы знаете, что я не боюсь смерти. Ну, так я вам скажу: судьба или люди скоро подстерегут меня. Меня кто-то назвал роковым человеком, а роковые люди и кончают всегда роковым образом... Бог пощадил меня в бою... А люди... Что же, может быть, в этом искупление. Почем знать, может быть, мы ошибаемся во всем и за наши ошибки расплачиваются другие!..
      И часто, и многим повторял он, что смерть уже сторожит его, что судьба готовит ему неожиданный удар".
      22 апреля (4 мая) 1882 года М. Д. Скобелев отправился в Минск к "вверенному ему корпусу". Народ встречал "белого генерала" хлебом-солью. В Могилев, где стояла 16-я дивизия, во главе которой он участвовал в Балканском походе, Скобелев въезжал поздно вечером при свете факелов. Выйдя из экипажа, генерал шел с непокрытой головой по улицам, запруженным людьми и войсками. В Бобруйске навстречу ему вышло все духовенство, возглавляемое каноником Сенчиковским.
      В мае 1882 года Скобелев последний раз посетил Париж. Здесь он нарушил "обет молчания", продолжал фрондировать по отношению к Александру III, открыто выражая свое неодобрение внутренней и внешней политикой правительства, весьма пессимистически высказываясь о будущей судьбе России.
      Вернувшись из Франции, Скобелев начал лихорадочно готовиться к чему-то. Посетившему его князю Д. Д. Оболенскому "белый генерал" заявил, что собирается ехать в Болгарию, где вскоре начнется настоящая война. "Но надо взять с собой много денег, - добавил он, - я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собою. Это очень важно - не быть связанным деньгами, а иметь их свободными. И это у меня будет: я все процентные бумаги обращу в деньги..."
      Через несколько дней Д. Д. Оболенский вновь навестил Скобелева в Петербурге. Тот отдавал распоряжения о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и т. п.
      "Все взято из государственного банка, все продано, и собирается около миллиона, - сказал Михаил Дмитриевич, - да из Спасского хлеб продается, - он в цене, будет и весь миллион.
      Когда к нему обратились с просьбой занять 5000 рублей, обычно исключительно щедрый и добрый Скобелев отказал.
      "Не могу дать никаким образом, - ответил он, - я реализовал ровно миллион и дал себе слово до войны самому не тратить ни копейки с этого миллиона. Кроме жалования, я ничего не проживаю, а миллион у меня наготове, на случай - будет надобность ехать в Болгарию".
      Однако этот рассказ не внушает большого доверия, история с миллионом продолжает оставаться и по сей день одной из тайн, окружающих имя "белого генерала".
      Разговоры о Болгарии, конечно, не могли восприниматься всерьез. Это была неубедительная маскировка "дельфийского оракула". Деньги нужны были не для войны, а для какой-то политической комбинации, о которой можно только гадать.
      Эпоха "пропусиаменто", когда возможно было ставить на "Бонапарта), если вообще таковые мечты были в голове Скобелева, миновала. Реакция вступала в полосу консолидации.
      А помнишь, Дукмасов?
      Не случайно в последний год своей жизни М. Д. Скобелев неоднократно возвращался мыслями к Болгарии. Ведь эту страну вместе с другими русскими воинами он освободил от турецкого ига, с ней была связана его слава славянского защитника. Особенно часто вспоминал "белый генерал" ожесточенные бои под Плевной. Три штурма русских отбили засевшие в этом городке турки и лишь в результате осады наконец сдались на милость победителя. Многократно на белом коне, в белом кителе и белой фуражке водил Скобелев свои войска в атаки и контратаки, личным примером и задушевным словом внушал солдатам уверенность в победе. Его популярность среди русских воинов значительно выросла.
      - А помнишь, Дукмасов, Зеленые горы? - как-то обратился он к своему ординарцу, неотступно сопровождавшему его в русско-турецкую войну 1877 1878 гг.
      Конечно, Петр Архипович не мог забыть эти позиции на покрытых зеленой растительностью холмах, расположенных вокруг Плевны. Не раз переходили они из рук в руки.
      В середине сентября 1877 года, вступив в командование 16-й пехотной дивизией, генерал-лейтенант М. Д. Скобелев стал полным хозяином зеленогорских позиций. Он немедленно поставил во главе штаба дивизии произведенного в подполковники своего любимца и друга А. Н. Куропаткина, и эти двое людей стали душою Зеленых гор. Они сумели так устроить там свои полки, что они в Брестовце и его высотах расположились, как дома.
      В одну темную, ненастную октябрьскую ночь Скобелев выслал охотников с саперами, и к утру турецкие позиции оказались опоясанными русскими траншеями. Турки пробовали было выбивать русских, но напрасно.
      Скобелев вместе с Куропаткиным поселился в одной из траншей. Не проходило вылазки, чтобы он сам не отправлял охотников на турок, давая им наставления - как биться с врагом, заклепывать орудия, выбивать неприятеля штыками. Если же турки делали вылазку, сам генерал возглавлял контратаку.
      Михаил Дмитриевич редко обращался к солдатам с речами, но часто попросту разговаривал с ними.
      Вот выстроился взвод охотников. Они взялись подобраться чуть что не ползком к неприятельским траншеям и ворваться в них, давая этим время подоспеть как раз во время суматохи и товарищам.
      Скобелев обходит ряды.
      - Ну, молодцы, смотри, сделай дело! - слышится его голос.
      - Постараемся, ваше превосходительство! - гремит в ответ.
      - То-то постараемся! Надобно, чтобы все чисто было...
      - Редуты брали, а тут чтобы осрамиться... Ни в жизнь...
      - Редуты, ребята, другое дело. Их взять нужно, а тут только переполоху наделать... Подобрался, кричи "ура" и действуй штыком, пока турок не опомнится, а опомнился, уходи назад. Измором доймем, если в честном бою в руки не даются. А чтобы измором взять, покою давать нельзя. Поняли? Начальника, ребята, слушай: сказал он "стой" - ты ни с места. А вразброд будете действовать - самим хуже: перебьют не за понюх табаку.
      Однажды Скобелев отправился осмотреть передовые позиции. В сопровождении нескольких офицеров, перейдя Брсстовецккй лог, он только стал подниматься на окрестные холмы, как увидел бегущих солдат Владимирского полка. Некоторые были с ружьями, некоторые без них.
      - Это что такое? - закричал Скобелев. - Стой! - Что это за безобразие? Где офицер?
      Подошел испуганный офицер и взял под козырек.
      - Объясните, что это значит? - обратился к нему генерал.
      - Ваше превосходительство! Турки открыли такой огонь, что нагнали панику на солдат. Мы ничего не могли с ними поделать! - смущенно оправдывался офицер.
      - Как вам не стыдно, - загремел Скобелев, - у вас самолюбия нет! Вы своего долга не знаете. Стыдитесь, молодой человек!
      Подошло еще несколько человек. Скобелев пристыдил и их и лишь после этого обратился спокойно и даже ласково к солдатам.
      - Нехорошо, ребята! - заговорил он. - Вы забыли присягу, данную государю: живота не щадить. Смотрите, загладьте скорее свою страшную вину, иначе я не хочу вас знать, не буду вами командовать. Будьте молодцами. Господа офицеры! Соберите ваших людей, разберитесь по ротам и в порядке идите обратно в траншеи.
      Сконфуженные солдаты возвратились и под страшным огнем турок докончили работу.
      Суровый, величаво-холодный, грозный в бою, в дни отдыха Скобелев был товарищески нежен с подчиненными. Иногда казалось, будто он в лицо знает всех солдат, по крайней мере своей прославленной 16-й дивизии.
      Сослуживцы вспоминали такие случаи. Идет по лагерю генерал, навстречу ему пробирается сторонкой солдатик, стараясь всеми силами не попасться на глаза.
      Вдруг оклик:
      - Эй, нижний чин, стой!
      Солдатик ни жив ни мертв останавливается и вытягивается в струнку перед корпусным.
      - Петров? - слышит он голос несколько картавящего генерала.
      - Никак нет, ваше превосходительство, Степанов!
      - Ах, да, Степанов, как я это позабыть мог, братец... Ведь мы с тобою плевненские.
      - Так точно, ваше превосходительство!
      - Да, да, помню, в траншеях вместе были... Что, Степанов, поди, по деревне скучаешь? Поди, родители там остались?..
      - Так точно, ваше превосходительство! Отец с матерью...
      - Не скучай, скоро и по домам теперь... Послужили мы с тобой, Степанов, Отчизне, поработали всласть, теперь и на печке поваляться не грех... Ну, ступай, Степанов. Будешь в деревне, что понадобится, мне пиши, не стесняйся. А я товарища не забуду... Прощай пока!
      Генерал отходит, а солдат, как очарованный, стоит на месте и долго-долго смотрит ему вслед. В душе его растет горделивое сознание, что и он вовсе не какой-нибудь Степанов, из захолустной деревушки, а Степанов "товарищ" Скобелева, не простой солдат, а "скобечевец", и гордится Степанов сам собою и изо всех сип старается стать достойным такого "товарищам, как Михаил Дмитриевич...
      Если, встречаясь с солдатиком, Михаил Дмитриевич замечал, что у того что-нибудь не в порядке, то не бранил, не кричал на него, не грозил всевозможными карами.
      - Как же это ты так, братец? - журил он виноватого. - И не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного я не ожидал!
      - Виноват, ваше превосходительство! - чуть не плачет солдат, удивляясь и в то же время гордясь, что генерал от него не ожидал неисправности...
      - Только что разве виноват! Даешь слово, что в другой раз этого не будет?
      - Так точно, ваше превосходительство, даю.
      - Ну, смотри! Не давши слова крепись, давши - держись!
      Чаще всего бывало, что после подобного генеральского выговора солдат исправлялся и становился образцовым...
      Когда в Сан-Стефано среди солдат вдруг началась эпидемия тифа, Скобелев плакал, узнав, что и среди его корпуса есть заболевания. Слезы этого железного человека, проливаемые о подчиненных, все более и более увеличивали любовь к нему. Солдаты не только что 4-го корпуса, включавшего 16-ю и 30-ю дивизии, но и чужие начинали боготворить Михаила Дмитриевича...
      В поездках в Константинополь, "после мира", Михаил Дмитриевич нередко завертывал к туркам. Когда приходилось попадать туда в обеденное время, "белый генерал" прямо отправлялся к котлам, брал у ближайшего повара ложку и пробовал варево. Если он находил в нем какой-нибудь недостаток, то немедленно присылал к туркам свой провиант, а иногда и своих кашеваров, угощавших с русским радушием недавних врагов кислыми щами с кашей. Благодаря этому и среди турок росла популярность М. Д. Скобелева.
      Осень быстро переходила в зиму. Начинали трещать морозы, шел снег. Скобелев ухитрился раздобыть для солдат полушубки.
      - И меня, господа, - обратился он однажды при обходе траншей к офицерам, - можете поздравить с обновкою! Отец мне прислал прекрасный полушубок и просил, чтобы я постоянно носил его. Только мне он не нравится: весь черный.
      Скобелев был несколько суеверен, верил приметам, предчувствиям. Через несколько дней его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, говорил, что это произошло из-за черного полушубка.
      Однако случай напугал окружавших его офицеров.
      - Друзья, - сказал Куропаткин, когда Скобелев несколько отошел, - если генерал будет становиться на банкет и выставлять себя таким образом на показ неприятелю, становитесь и вы тоже. Я уверен, он реже станет рисковать собой.
      Так и сделали. Когда немного спустя Скобелев со дна рва взобрался на банкет и начал рассматривать неприятельские позиции, сопровождавшие его тоже влезли вслед за ним. Пули турок сейчас же засвистели над их головами. Скобелев несколько удивленно посмотрел на офицеров, но слез, не говоря ни слова, с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он повторил то же его спутники немедленно вслед за ним подставили и себя под расстрел турецким пулям.
      - Да чего вы-то торчите здесь? Сойдите вниз! - недовольным тоном сказал генерал.
      - Мы обязаны брать с начальства пример, - иронически заметил Куропаткин. - Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным вашим, жалеть себя нечего!
      Михаил Дмитриевич только молча пожал плечами, соскочил в ров и пошел далее.
      Но предназначенной ему пули генерал все-таки не миновал. Прошло несколько дней, и он снова был контужен в спину, как раз тогда, когда сходил с банкета в ров.
      Контузия на этот раз оказалась сильной. Скобелев упал. С воплем отчаяния кинулись к нему ближайшие офицеры, но генерал уже очутился на ногах. Лицо его резко побледнело.
      - Ничего, братцы, пустяки! - произнес он, видимо, перемогая страшную боль. - Я даже не ранен.
      Но страдание оказалось сильнее этого железного человека. Скобелев чувствовал, что оставаться далее в траншеях не может и, поддерживаемый Куропаткиным и еще одним офицером-казаком Хомячевским, покинул позиции.
      В ближайшем населенном пункте Брестовце Скобелев разместился в довольно просторной хате и лежал в постели, видимо, сильно страдая от контузии. Но он старался быть спокойным и даже шутил с приходившими навестить его офицерами.
      - Это все, господа, черный полушубок, - говорил он, улыбаясь, - не надень я его, наверное, ничего не произошло бы... Но, во всяком случае, скоро снова я вернусь к вам в траншеи!
      Однако, и лежа в постели, Скобелев не переставал распоряжаться делами. Он устроил еще батарею у Брестовца, позади нее расположил перевязочный пункт и через неделю, благодаря своей крепкой натуре, оправился настолько, что смог сесть на коня, и явился на позицию.
      - Что же, братцы, - рассуждали, увидя его, солдаты, - если сам генерал наш идет прямо под пули, так нашему брату, простому нижнему чину, и подавно жалеть себя нечего.
      Ноябрь подходил уже к концу. Плохо приходилось Осман-паше в осажденном городе. Близкая развязка чувствовалась всеми. Особенно напряженно ожидали "конца Плевны" на Зеленых горах. Частенько теперь попадали в руки скобелевцев турецкие беглецы, не выдерживавшие тягостей блокады. Эти голодные, оборванные люди были так жалки, что их, прежде чем отправлять далее, русские солдаты досыта кормили из своих котлов, оделяли табаком, а иногда давали и одежду.
      Около полуночи на 28 ноября (10 декабря) казачий разъезд привел в Брестовец к Скобелеву захваченного им в плен турка, и тотчас же в зеленогорском отряде разнеслось, что турки уходят, бросив все свои траншеи, окопы, редуты.
      Осман-паша действительно решил уйти, прорвавшись через блокирующие войска. Авангард его армии уподобился могучему тарану. Таборы скатились с высот, перешли через реки и со страшной силой ударили по передовым русским полкам. Османовы бойцы шли, обрекши себя на смерть. Их удар был столь стремителен, что первые две линии русских траншей оказались прорванными. Издали, с тех высот, откуда глядел на бой Скобелев, казалось, будто кровавая река вдруг вырвалась из Плевны и бурными волнами ударила на русских. Казалось, ничто не могло сдержать ее. Осман-паша, уже вполне уверенный в своем успехе, спустился к реке Вид и подъезжал к мосту, когда случайная пуля свалила его с коня.
      Подошедшие резервы русских обрушились на неприятеля с трех сторон. Турки, охваченные паникой, обратились в бегство. Противник потерял убитыми и ранеными около 6 тысяч человек. Русские потери составляли 1700 человек. Раненый Осман-паша, поняв, что ему не вырваться из окружения, в 13 часов 28 ноября (10 декабря) выслал к русскому командованию своего адъютанта с объявлением о капитуляции. В плен сдались 10 генералов, 2128 офицеров, 41 200 солдат, сдано 77 орудий.
      Скобелев послал свои полки занять павшую Плевну. В городке валялись неубранные трупы людей, животных; всюду были видны груды развалин, разрушенные дома, обгорелые бревна.
      На реке Вид русские войска окружили уже со всех сторон сорокатысячную турецкую армию; Осман-паша, раненный в ногу, отдал свою саблю победителям.
      В сумерки в караулку, где находился турецкий командующий, примчался "белый генерал", назначенный военным губернатором Плевны. Скобелев порывисто вошел в караулку и устремил свой взор на Османа; тог тоже поднял понуренную голову и взглянул на своего самого страшного противника.
      Взгляды обоих генералов встретились.
      Через мгновение Скобелев порывисто двинулся вперед, протянул турецкому командующему руку и, обращаясь к переводчику, сказал:
      - Передайте паше, что каждый человек по натуре более или менее завистлив, и я, как военный, завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему Отечеству важную услугу, задержав нас на четыре месяца под Плевной.
      Паша слушал внимательно переводчика, потом он вскинул глаза на Скобелева, скромно улыбнулся и проговорил:
      - Генерал еще так молод летами, а между тем он успел сделать столь много и так хорошо заявить о себе на военном поприще, что я не сомневаюсь, что если не я, так, может быть, дети мои отдадут ему почтение, как фельдмаршалу русской армии.
      Наверное, предсказание турецкого командующего сбылось бы, если бы жизнь Скобелева трагически не оборвалась на взлете военной карьеры.
      Тайна гостиницы "Англия"
      Получив месячный отпуск 22 июня (4 июля) 1882 года, М. Д. Скобелев выехал из Минска, где стоял штаб 4-го корпуса, в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению Михаил Дмитриевич остановился в гостинице "Дюссо", намереваясь 25 июня (7 июля) выехать в Спасское, чтобы пробыть там "до больших маневров".
      По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Д. Д. Оболенским, по словам которого генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто. По всему видно, что он чем-то встревожен.
      - Да что с вами, наконец? - спросил Оболенский. - Сердитесь из-за пустяков. Вам, должно быть, нездоровится?
      Скобелев ответил не сразу.
      - Да что, - задумчиво протянул он, меряя шагами небольшой кабинет "Славянского базара", - мои деньги.
      - Какие деньги? - дисплея князь. - Бумажник украли у вас?
      - Какой бумажник! Мой миллион... Весь миллион пропал бесследно.
      - Как? Где?
      - Да и сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться... Вообразите себе, что Иван Ильич (Маслов - близкий к Скобелеву человек, ведший его хозяйственные дела. - А. Ш.) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и... сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из под дивана. Впал в полное сумасшествие... Я не знаю, что делать.
      24 июня Скобелев пришел к И. С. Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: "Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным".
      На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдсли, военный доктор Вернадские, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.
      Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.
      "А помнишь, Алексей Никитич, - обратился он к Баранку, - как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал - слава человеческая, аки дым преходящий... подгулял поп, а... хорошо сказал".
      После обеда вечером М. Д. Скобелев отправился в гостиницу "Англия", которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза). Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой. - А. Ш.), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была известна всей кутящей Москве.
      Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция ликвидировала панику среди жильцов, переправив тело Скобелева в гостиницу "Дюссо", в которой он остановился.
      Интересно свидетельство В. И. Немировича-Данченко:
      "Я спал у себя на Большой Московской в гостинице. Всегда, приезжая в Москву, останавливался там. Думаю, был час седьмой утра. Кто-то говорит мне, дотрагивается до меня. Открываю глаза. Тусклый свет. У моей кровати солдат. Не разберу кто. Шторы опущены.
      - Василий Иванович, вставайте...
      - Зачем... Что случилось?
      Всматриваюсь, узнал скобелевского денщика, оставшегося у него после войны.
      - В чем дело?
      - Генерал умер.
      - Какой генерал. Что за чепуха!
      Солдат зарыдал.
      - Михаил Дмитриевич умер?
      - Так точно!
      - Да ведь он в Минске.
      - Третьего дня приехал в Москву. Не приказывали никому сказывать. Вчера пообедали у себя, а потом с штабс-ротмистром Марченко куда-то ушли. А сейчас их тело привезли, сказывают из гостиницы "Англия". Совсем точно дерево. Одеть трудно.
      Тучка окутала все, неожиданным громом расшибло.
      Сижу на постели. Ничего не могу сообразить. Что-то ужасное, непоправимое. Рухнула громада, на которую потрачено столько работы, вдохновения, мыслей...
      - Как он попал в "Англию"?
      - Известно, люди молодые, повеселиться хотели. У себя в Минске невозможно. Сейчас во все колокола звонить начнут, а душу отвести надо. Так они со своих слово взяли до завтра: ни вам, ни Иван Сергеевичу (Аксакову) не говорить, что они здесь.
      Кое-как набросил на себя что попало. Тороплюсь. Отель "Дюссо" был недалеко. От Большой Московской оставалось перебежать театральную площадь. Там уже толпятся люди.
      Большой номер с его золотистыми штофными обоями весь залит солнцем. На кровати - Михаил Дмитриевич. Сквозь полуопущенные веки сине-стальные глаза неподвижны. Муха ползет по реснице. Кто-то отгоняет ее. Хватаю его руки, плечи... Солдат прав, как дерево, так бывает от столбняка...
      В голове точно огнем нижут мозги беспорядочные мысли. Все видишь, все замечаешь и ни в чем себе отдать отчета не можешь... Показался штабс-капитан М. и исчез куда-то. Больше я его ни в эти, ни в следующие дни не видел. Он провел со Скобелевым все это зловещее "вчера" и роковую ночь на сегодня. Он должен рассказать в чем дело? Как это случилось. Но он растерянно молчит, отводит глаза от пристальных взглядов, из-под черной щетины густых волос каплет пот, а руки трет, точно им холодно. И всех от него отбрасывает в сторону. Издали всматриваются, а близко не подходит никто".
      Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: "Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно".
      Никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце, хотя его врач О. Ф. Гейфсльдер во время Туркестанского похода и находил у генерала признаки сердечной недостаточности. "Сравнительно с ростом и летами, - говорил он, пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба, и звуки сердца, хотя и частые, но глухие. Этот результат аускультации и пальпации, состояние всех вен и артерий, насколько они доступны наружному осмотру, вместе с патологическим состоянием вен, дали мне основание заключить о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца".
      Однако при этом, в известной степени опровергая свое заключение, Гейфельдер отмечает совершенно необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.
      Мало верили в официальную версию и большинство современников Скобелева. Характерно замечание В. И. Немировича-Данченко: "Не тогда ли у него стала развиваться болезнь сердца, сведшая его в раннюю могилу, если только эта болезнь у него была?"
      Вокруг трагедии в московской гостинице, как снежный ком, нарастал клубок легенд и слухов. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие предположения, но все они были едины в одном: смерть М. Д. Скобелева связана с таинственными обстоятельствами.
      Передавая широко муссируемый в России слух о самоубийстве, одна из европейских газет писала, что "генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов".
      Большинство же склонялось к версии, что "Скобелев был убит, что "белый генерал" пал жертвой германской ненависти. Присутствие при его смерти "немки" придавало этим слухам, казалось, большую достоверность.
      "Замечательно, - отмечал современник, - что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком... Этим же сообщением Бисмарку приписывалась пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. Скобелева из его имения".
      Особенно отстаивала данную версию Ж. Адам. Она утверждала, что в ее распоряжении имеются бесспорные доказательства - документы, из которых следует, что М. Д. Скобелева отравили две кокотки, специально подосланные из Берлина. Однако все попытки Н. Н. Кнорринга ознакомиться с данными документами окончились безрезультатно. Наследники Ж. Адам сообщили, "что в ее архиве никаких следов о генерале Скобелеве вообще не обнаружено". Это весьма странно, поскольку Ж. Адам неоднократно заявляла о материалах, якобы хранящихся у нее. Вполне возможно, что француженка действовала с заведомым умыслом, чтобы скрыть истинную причину смерти Скобелева.
      Эту версию поддерживали и некоторые представители официальных кругов. Один из вдохновителей реакции князь Н. Мещерский в 1887 году писал Победоносцеву: "Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России, неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются. Пали еще многие, но дело было сделано".
      Необходимо подчеркнуть, что при Александре III распался союз трех императоров (совокупность соглашений между Россией, Германией и Австро-Венгрией. - А. Ш.) и был заключен русско-французский союз. Естественно, смена внешнеполитического курса России происходила в острой политической борьбе. Поэтому в сообщении Мещерского можно увидеть намек на насильственную смерть Михаила Дмитриевича, но не обязательно от рук германской разведки.
      Думается, по-житейски обосновано мнение владельца ресторана "Эрмитаж", где в день смерти обедал Скобелев, заметившего, что "не будет она (кокотка. - А. Ш.) травить человека в своей квартире".
      По другой версии, М. Д. Скобелев отравился бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то подгулявшей компанией, якобы пившей тогда за здоровье "белого генерала". В этом случае подозрение падает на самого императора Александра III, который, как считали, опасался, что Скобелев совершит дворцовый переворот и займет императорский трон под именем Михаила III.
      Некий Ф. Дюбюк со слов председателя 1-й Государственной думы С. А. Муромцева передавал впоследствии, что будто бы в связи с антиправительственной деятельностью Скобелева был учрежден особый тайный суд под председательством великого князя Владимира Александровича, который большинством голосов (33 из 40) приговорил генерала к смерти, причем исполнение приговора поручили полицейскому чиновнику.