Тринадцатое Поле

Когда Полей стало больше, когда Создатели исчезли с тем, чтобы никогда не вернуться, вечное пламя стало потухать, а скоро и вовсе пропало. Горячие Камни перестали быть горячими, но все еще хранили тепло Создателей. И Пылающие Башни остались чернеть под обожженным небом. Враждующие кланы – Золотой Дракон и Мертвый Дом, сражавшиеся ранее за Башни, забыли о Камнях. Дети Поля постепенно обживали Скалу – так они назвали ее, предав забвению старое имя. Они селились на нижних уступах и редко – на средних, потому что огонь, зажженный их руками, бледнел и гас от недостатка кислорода уже на пути к верхним уступам.

И хотя Создателей больше не было в Пылающих Башнях и давно погасло вечное пламя, к верхним уступам никто не ходил. Дети Поля, живущие на Скале, складывали легенды о злобных духах, обитающих там.

И к Пылающим Башням до сих пор никто не смел приближаться.

Небеса изменили свой цвет – от багряно-красного к тяжелому медному. Близилось время сна, когда с верхних уступов Скалы по длинной, вьющейся серпантином лестнице на площадку шириной в сотню шагов спустился человек в темной одежде. Путь с верхних уступов был долог; закончив спуск, человек присел на жухлую траву в паутинной тени иссохшего дерева. Он тяжело дышал, слишком прозрачный воздух с трудом насыщал его легкие. Поднявшись, он осмотрелся – на площадке, покрытой скудной растительностью, кроме прилепившейся к серой стене хижины, не было ничего. Человек в темной одежде вытащил из-за пазухи странного вида ожерелье: нанизанные на бечеву округлые дощечки, похожие на монетки. Дощечек было четыре, и на первой раскинул крылья искусно изображенный белогрудый орел.

Дверь хижины открылась, оттуда показался косматый бородач в одежде из звериных шкур.

– Чего тебе? – выкрикнул косматый.

Человек в темной одежде поспешно поднялся.

– Ты живешь здесь? – неожиданно тонким голосом спросил он.

– Об этом ты мог бы и не спрашивать. Конечно, живу. Что еще, по-твоему, я здесь делаю?

Глаза пришельца стали беспокойными.

– Подойди ко мне, – попросил он.

Косматый и не подумал выполнить просьбу.

– Мне нужно видеть, как ты ходишь, – сказал пришелец почти умоляюще.

– Ты пришел с нижних уступов или с Подножия?

– Я пришел снизу, и я шел очень долго.

– Ты долго шел, чтобы посмотреть на мою походку? Внизу нет других развлечений?

– Подойди ко мне, прошу тебя!

Косматый пожал плечами. Он сделал несколько шагов по направлению к незнакомцу и остановился. Левая нога косматого при ходьбе неестественно искривлялась; прогибалась в колене назад, будто в ноге был перевернут коленный сустав.

– Этого достаточно?

– Не так давно ты убил птицу.

– Что?

– Ты убил белогрудого орла.

В голосе косматого прорезалось раздражение:

– Я убил белогрудого орла! – подтвердил он. – Птица села на то дерево, под которым стоишь ты. Я чуть приоткрыл дверь хижины и всадил стрелу орлу под клюв. Я боялся, что он рухнет туда… – косматый указал рукой на край площадки, где начиналось затянутое белесым туманом небытие, – но он повис в ветвях. Я совершил какое-то преступление? Почему тебе интересна моя охота?

Человек в темном не ответил – если, конечно, вообще собирался отвечать. А косматый вдруг хлопнул в ладоши.

– Ты – оракул! – воскликнул он. – Ты служишь Старейшим и Всевидящим! Я никогда не видел таких, как ты, я только слышал о вас. Здесь редко кого можно увидеть… Скажи, а мне не полагается никакого вознаграждения за то, что я оказал тебе помощь?

– Ты не слишком перетрудился, – заметил пришелец.

– Но я мог вообще не отвечать.

– В таком случае я был бы вынужден оплатить сведения.

– Ты меня обманул!

– Я ничего тебе не обещал.

Проговорив это, оракул вернулся к лестнице и шагнул на первую ступеньку. Косматый проследил за тем, как он поднялся высоко по стене, потом, коротко зарычав, поспешно захромал в хижину. Когда он появился на площадке с охотничьим арбалетом в руках, оракула уже не было видно – очевидно, он свернул на одной из бесчисленных лестничных развилок и затерялся между уступами Скалы.

Косматый выругался и швырнул себе под ноги арбалет.

Ступени привели оракула в узкую сквозную пещеру. Пещера заканчивалась обширной – шириною в пятьсот шагов – площадкой, огороженной каменными валунами с трех сторон и стеной Скалы – с четвертой. Нависающая треугольная плита давала обильную тень. Из-под плиты тонкой струйкой бил вниз горный родник. Защищенные тенью, но и не страдающие совсем от недостатка света съедобные растения возвышались над ухоженными грядками. Это было удобное место для жилья – десяток хижин, расположенных полукругом, являлись тому безусловным свидетельством.

Небеса приняли цвет темной меди – время сна началось.

Оракул отсчитал с правого края третью хижину, ступая тяжело, как очень утомленный человек, подошел к ней и осторожно приоткрыл дверь.

В хижине было темно. Оракул тихонько позвал, но никто ему не ответил. Ему пришлось выйти и вытащить из крыши несколько жердей, чтобы небеса пустили через образовавшуюся щель в хижину световой луч. Оракул, пригнувшись, снова вошел в хижину. Прошел несколько шагов и остановился. На земляном полу, вытянув руки вдоль туловища, лежала обнаженная женщина сорока или сорока пяти лет. Женщина, уже не нуждавшаяся в одежде, оставалась неподвижной, глаза ее были закрыты, а бледная, синеватая кожа еще не успела потемнеть. Оракул легко перевернул застывшее тело и склонился над ним. Под правой лопаткой умершей виднелось гнездо бородавок. Оракул внимательно пересчитал бородавки – их оказалось семь. Тогда он вернул тело в исходное положение, на корточках переместился к изголовью и принялся перебирать длинные, тщательно расчесанные волосы. На темени обнаружилось густо-синее пятно неправильной формы – непременный признак отравления соком цигуды.

Заслышав шорох в недрах соседней хижины, оракул оставил мертвую, выбрался наружу и поспешно покинул селение. Он не знал, как отнесутся люди к тому, что посторонний человек украдкой посетил последнее пристанище их соплеменницы, – и не хотел рисковать.

Судя по всему, в селении осталось мало людей, но те, кто остался, несомненно, изменились. Ему не хотелось попадаться им на глаза.

Миновав сквозную пещеру, он поднялся далеко наверх, остановился на ступеньках, глядя себе под ноги. Отвесную стену Скалы облизывали языки тумана. Оракул вытащил свое ожерелье, снял с бечевы округлую дощечку и уронил ее в туман. Слоистая белесая бездна поглотила дощечку беззвучно. Точно так же, как и предыдущую – первую, – с изображением орла. Теперь на бечеве оставалось две дощечки.

Далеко к западу от Скалы, где рыжий песок чернеет от влаги вечных туманов, где по берегам соленых озер растут из трещин в земле, словно диковинные цветы, белые фонтаны ядовитых гейзеров, живет Старейший и Всевидящий Ун. Его жилище – вырытая в земле продолговатая яма, прикрытая сверху почерневшим от времени панцирем гигантского краба арх. Стены просторной ямы блестят от голубого инея, но Старейший и Всевидящий не чувствует холода. Его тело не требует пищи и не нуждается в одежде. Он очень стар, но никогда не был молодым. Он сотворен Создателями таким, каков он сейчас. Все создания Полей стареют, умирают, размножаются и снова стареют, но Старейшие неизменны и вечны. Старейшие не похожи один на другого; чем больше сила Старейшего, тем больше он отличается от прочих детей Поля. Только смерть от стали или огня может овладеть им. Такова была воля Создателей.

Не шелохнувшись, Ун выходит из своего жилища и внимательно оглядывает затянутые туманом окрестности.

Никого.

Он ждет и ждет долго.

Наконец он слышит – глухо стучат копыта.

Старейший и Всевидящий Ун видит шестерых всадников, скачущих сквозь туман. Всадники с ног до головы закутаны в серые плащи, лишь через узкие щели поблескивают глаза. Голубой иней оседает на чешуе и рогах их скакунов.

Через несколько минут всадники уже возле жилища с крышей из крабового панциря. Они спешиваются и друг за другом входят в яму. Останавливаются и, переминаясь с ноги на ногу, молча смотрят на белеющее в потемках голое тело Старейшего. Они не решаются говорить, ждут, пока Ун заговорит первым. И Ун говорит.

– Приветствую воинов народа симерши. Здоров ли Крат?

– Крат, Полноправный и Единственный Правитель Поля Руин, здоров и силен, – поспешно отвечают шестеро. – Крат шлет поклон Старейшему и Всевидящему.

Ун смеется – но так, что пришельцы не видят этого. За последние два дня он получил поклоны от пятерых Полноправных и Единственных Правителей Поля Руин. Этот – шестой. Да, Поле Руин слишком обширно для живущих на нем народов.

– Чего хочет Крат? – спрашивает Ун. Старейшему и Всевидящему скучно задавать вопросы, на которые он знает ответы. Но именно так нужно общаться со смертными, чтобы они понимали.

– Правитель Крат хочет, чтобы Старейший указал время появления Разрушителя, – проговорил один из шестерых.

Ун кивает. Пятеро других Полноправных и Единственных хотели того же.

– Место появления известно всем, – робко добавляет один из шестерых.

– Разрушитель придет, чтобы забрать каф, – говорит второй.

– Каф достанется народу гхимеши, – говорит третий.

– Гхимеши отступники! Так постановил Совет! – восклицает четвертый.

– Разрушитель достанет еще два кафа. Разрушитель не должен сделать этого, – говорит пятый.

Старейший и Всевидящий Ун медленно кивает.

– Пусть люди из общего мира уходят из Полей, – выговаривает первый и пытается заглянуть в глаза Уну.

Шестеро напряженно ждут, когда Старейший кивнет еще раз:

– Совет постановил так, – после чего они облегченно вздыхают и переглядываются. Тот, кто проговаривал опасную фразу, даже смеется. И поднимает капюшон с головы. Глаза его – очень длинные, почти совершенно смыкающиеся над переносицей, влажно блестят. Голова, покрытая вместо волос коричневыми пигментными пятнами, мокра от пота.

– Я скажу вам, когда придет Разрушитель, – слышен голос Уна. – Но не сейчас.

Оторопелое молчание.

– Все знают, что Разрушитель придет за кафом на Скалу! – торопится обнаживший лицо пришелец. – Но никто, кроме Всевидящего Уна, не знает – когда он придет! Воины нашего народа ходят дозором вокруг Скалы. Вокруг Скалы мы видели и других воинов. Мы не нападали на них, потому что знали: они хотят того же, что и мы – помешать Разрушителю. Мы согласны ждать сколько угодно, сколько понадобится, но нам нужно знать час, когда придет Разрушитель. Воинов у Подножия становится все больше и больше. Воины шести народов собираются туда. Шести враждующих народов, Старейший Ун! Симерши не нападают на нечестивцев, не признающих власти Полноправного и Единственного Правителя Крата, но что будет, если нечестивцы не удержатся и ударят первыми? Воины шести разных народов сойдутся в битве! Дети Поля Руин перережут друг друга, а Разрушитель свободно пройдет на Скалу! Не потому ли он и медлит? Скажи, долго ли нам ждать его? Старейший и Всевидящий Ун силен разумом, сильнее прочих Старейших. Он способен узнать час появления Разрушителя, он может назвать нам час. Если бы мы знали час, когда Разрушитель придет за кафом, мы бы ушли с Подножия, и другие воины ушли бы с Подножия, чтобы вернуться в срок, и не было бы резни и ненужных смертей. Дети Поля сами разберутся между собой – но лишь после того, как минует опасность со стороны расы Создателей.

Ун устало опускает веки. Члены Совета делают все, что в их силах, ни границы Полей, ни распри народов не могут помешать Совету. Разрушителя ждут и в Лесном Поле. Приграничье кишит охотниками из Итта. Разрушителю придется очень постараться, чтобы проникнуть в Поле Руин через Лесное Поле. Если он решится идти в Поле Руин напрямую из общего мира, ему будет еще сложнее. Ловушки ждут Разрушителя на месте каждого возможного прохода. Совет делает все, что в его силах, но сознает: когда б не разгулявшиеся межплеменные распри, можно было организовать оборону много мощнее. Абсолютно непроницаемую оборону.

– Почему Всевидящий Ун не хочет сказать нам час, когда придет Разрушитель? Может быть… – Пришелец с обнаженным лицом захлебывается в догадке. – Может быть, Всевидящий не хочет говорить это симерши? Может быть, он скажет это другому народу? Может быть, Всевидящий уже сказал это другому народу?

Ун долго молчит, прежде чем ответить. Потом он произносит:

– Всякое явление в Полях взаимосвязано с другим явлением. Если краб арх кричит на берегу соленого озера, значит, быть долгому дождю. Если белые чайки появились над водой, значит, струи гейзеров станут ниже, и к озеру придут птицы и звери. Это просто. Сложнее предугадать события, в которых примут участие люди из общего мира. Среди вас должен быть оракул.

Пришелец с обнаженным лицом оглядывается. Один из шестерых выступает вперед.

– Я оракул, – говорит он. – Я служу Старейшему и Всевидящему Сиу.

– Сиу предупредил тебя, что ты должен послужить мне?

– Сиу предупредил меня. Я знаю, что его разум говорил с твоим, Старейший Ун.

– Иди к Скале. Прямо сейчас. На нижних уступах с южной стороны найди старое гнездо грифа. Как только найдешь, дай мне знать о том, что увидишь. Не медли. Да, и еще! Воины не должны входить на Скалу. Только оракул. Это важно.

Шестеро переглядываются. Оракул сгибается в поклоне. Старейший и Всевидящий Ун говорит ему то же, что говорил посланцам других народов:

– Идите и помните: не обнажайте оружия против тех людей, которых вы встретите на Скале или у Скалы. Защищайтесь, только если это необходимо. Пока жив Разрушитель, пусть не прольется ни капли крови детей Поля. Оставайтесь у Подножия. Ждите Разрушителя там. Если возникнет необходимость, можете подняться на Скалу, но невысоко и ненадолго. Иначе сила кафа пленит ваше тело, и ваш разум не будет принадлежать вам. И передайте своему Правителю – пусть начинает собирать воинов.

– Уже? Так скоро?! – восклицает оракул. – Разрушитель уже близко? Скажи, о Всевидящий, когда он будет на Скале? Через десять дней? Через двадцать?

– Иди. Истина откроется тебе сегодня – на нижних уступах, у старого гнезда грифа.

После того, как шестеро покидают жилище Уна, на покрытой голубым инеем стене появляется зыбкое изображение белого лица, обрамленного длинными прядями черных волос. Лицо, похожее на маску, не имеющее ни рта, ни глаз, ни носа, ни единой черты, белой пустотой всматривается в затылок Уна. Всевидящий Ун не замечает лица. Потом оно исчезает.

А Старейший и Всевидящий Ун снова закрывает глаза. Пусть посланники шести народов соберутся у Скалы. Пусть шестеро оракулов, служащих шестерым Старейшим, увидят то, что должны увидеть.

«Всякое явление в Полях взаимосвязано с другим явлением. Если краб арх кричит на берегу соленого озера, значит, быть долгому дождю. Если белые чайки появились над водой, значит струи гейзеров станут ниже, и к озеру придут птицы и звери. Это просто. Сложнее предугадать события, в которых примут участие люди из общего мира». Если хромой охотник с нижних уступов убьет белогрудого орла, а в селении под треугольной плитой отравится соком цигуды женщина с семью бородавками под правой лопаткой… Если мужчина из кварцевой пещеры возьмет в жены одноглазую девушку с верхних уступов с родимым пятном, напоминающим голову ящерицы, на ягодице, и у старого гнезда грифа найдут обезглавленное голое тело – значит Разрушитель уже близко. Значит, Разрушитель не будет выжидать, а отправится за кафом сегодня же. Завтра он будет на Скале. С первыми лучами солнца он будет на Скале.

Когда оракулы откроют свой разум для Старейшего и Всевидящего, Ун сообщит им эту весть. Пусть шесть народов Поля Руин забудут на время распри и соединят свои силы, чтобы остановить Разрушителя, чтобы не допустить его на Скалу. Гхимеши не получат обещанного могущества. Люди из общего мира не поплывут по подземной реке Ноч в место, которое нельзя называть вслух. Люди из общего мира должны уйти из Полей.

И пусть уходят.

Оракул прижался спиной к горячей стене Скалы и закрыл глаза. Долго вокруг было тихо, только негромко подвывал далеко внизу – на нижних уступах – ветер, а сверху иногда шуршали, осыпаясь, мелкие камешки.

Когда сердце успокоилось окончательно, оракул открыл глаза и со вздохом опустился на корточки. Поднял руку, чтобы вытереть со лба пот, но оказалось, что пот давно высох, а лоб покрывала ломкая, неприятная на ощупь корочка. Оракул вздрогнул. Ощупав макушку, он наткнулся пальцами на вспухшую под волосами ссадину. Ничего серьезного, обыкновенная царапина. Он измученно улыбнулся. Все могло обернуться гораздо хуже.

Хромой охотник с нижних уступов убил белогрудого орла. В селении под треугольной плитой отравилась соком цигуды женщина с семью бородавками под правой лопаткой. Мужчина из кварцевой пещеры взял в жены одноглазую девушку с верхних уступов. Родимое пятно на ягодице девушки напоминало голову ящерицы. Время сна близилось к концу, и человеческий сон был некрепок, когда оракул, тайком пробравшись в кварцевую пещеру, склонился над двумя сплетенными обнаженными телами и приподнял покрывало из козлиной шкуры. Прежде чем девушка, открыв единственный глаз, закричала, он успел заметить очертания пятна. А потом проснулся мужчина.

Оракул поежился, припоминая, как взметнулся над ним грубо скованный короткий меч. Он бы сразу убежал, но неудачно подвернулась нога. Удар меча, правда, пришелся вскользь, лишь рассадив кожу и царапнув по черепу, но голый гнался за оракулом до самых верхних уступов и только недавно, кажется, отстал.

Он вытащил из-за пазухи ожерелье, снял с бечевки третью дощечку с изображением женского тела. Пустая глазница и четко прорисованное родимое пятно.

Еще раз мазнув ладонью по ссадине на голове, оракул неловко размахнулся и швырнул дощечку со Скалы в бездну.

Оставалась еще одна, последняя дощечка.

– Немного отдохну, – попросил сам у себя оракул, зная, что медлить никак нельзя.

Но продолжать путь прямо сейчас не было сил. Он опустился на дышащие теплом камни, поплотнее запахнул рубаху и снова закрыл глаза.

Когда земли лишены богов, можно ожидать чего угодно. О том, что такое каф, дети Поля узнали лишь тогда, когда ушли Создатели. Недра Полей кишели существами, еще ожидавшими своего рождения. Голая стихия энергии кафа разъедала оболочку земли, и существа получали свободу проникать на поверхность Полей, используя свои собственные, негодные для человека проходы. Среди пришельцев встречались и смертельно опасные, и совершенно безобидные, и даже вполне полезные, вроде того огромного съедобного червя, мясом которого долго питались жители Подножия Скалы. Червь улыбался мягкой беззубой пастью, когда его резали на куски – совсем по-человечески улыбался, словно обладая разумом и почитая за великую честь быть съеденным голодными. Не делая различий между иномирцами, люди Скалы и Подножия называли их итху – нерожденными демонами – и старались держаться от них подальше. Если это, конечно, представлялось возможным. Потому что большинство демонов являлись на эти земли, неся разрушения и смерть. Теперь люди уходили с Подножия, уходили с нижних и средних уступов Скалы, потому что место, где зреет каф, следует покинуть до того, как голая энергия проникнет в твое тело и пленит твой разум, заставляя забыть о себе самом, заставляя убивать и разрушать себе подобных… Это место стало пустынным и чрезвычайно опасным до той поры, пока энергия кафа не достигнет своего максимума и не распылится в пространстве.

А Старейший и Всевидящий Ун рассказывал еще…

Оракул вскочил. Несколько камешков пролетели мимо него, скакнули по валунам в туманную бездну. И все. Послышалось? Должно быть, послышалось.

Надо двигаться дальше.

Он взглянул на последнюю дощечку. Безоружный человек в изодранной набедренной повязке распростерт на каменной плите. Голова отделена от туловища, на плите под разрубленной шеей ясно видна безобразная лужа.

Оракул смотрел на дощечку, последнюю из тех четырех, что вырезал две ночи назад Старейший и Всевидящий Ун; смотрел, словно видел дощечку впервые, и не мог понять, куда же ему идти – вверх или вниз? Подниматься к Вершине или спускаться к Подножию? Потаенный инстинкт потомственного оракула, указывавший ему дорогу к хромому охотнику, мертвой женщине, одноглазой невесте, сейчас молчал.

«Гриф…» – всплыло в сознании оракула неожиданное слово. Что значит – гриф? При чем здесь гриф?

Ему вдруг стало страшно. Первый раз в жизни он не знал, что ему делать. Оракул, который рожден для того, чтобы понимать судьбы других, теперь не мог определиться с собственной.

Камешки струйкой осыпались сверху, один из них больно ударил оракула по плечу. Вскинув голову к вьющейся серпантином лестнице, он увидел такое, что, закричав от ужаса, прыгнул к валунам, прикрывающим вход в низкую, похожую на звериную нору пещеру.

По лестнице осторожно семенил к оракулу, тупо стуча босыми ногами, голый мужчина с коротким прямым мечом в руке. Увидев, что его заметили, голый взревел и перешел на бег, размахивая мечом так, будто хотел придать своему телу дополнительное ускорение.

Оскальзываясь, оракул перелез через валуны, но у входа в пещеру остановился. Собственно, это была и не пещера – просто темная глубокая ниша, усыпанная осколками мелких костей, яичной скорлупой и полуистлевшими ветками.

«Гнездо грифа… – мелькнула в голове оракула совсем ненужная мысль. – Старое гнездо…»

Гулкий глухой удар позади заставил его обернуться. Голый, чудовищным прыжком перемахнувший валуны, поднимался на ноги. Колени и локти его кровоточили, а на лезвии меча темнело небольшое пятнышко. Оракул, прежде всего увидевший пятнышко, почувствовал, как рана на его голове запульсировала. Бежать было некуда. Нельзя было даже броситься в бездну, спасаясь от отчаянного страха смерти, – голый преграждал дорогу. Оракул стоял, опустил руки, прикованный взглядом к темному пятну на лезвии. Мысль о том, как странно видеть испачканное собственной кровью оружие в чужих руках, мучительной занозой засела в его мозгу. И мука эта продолжалась недолго – голый, оскалившись, ударил его мечом в горло. Оракул, не сгибая колен, пластом повалился на спину. Голый шагнул вперед, поскользнулся в луже крови, поднялся и двумя ударами добил оракула. Скрипнул перерубленный шейной позвонок, лопнули лоскутки кожи, еще удерживающие отсеченную голову.

Голый отдышался, вытер меч о волосы убитого и, подумав немного, неторопливо раздел труп, оставив на нем только нечистую, пропитанную потом набедренную повязку. Бечевку с деревянной дощечкой убийца невнимательно смахнул в сторону.

Оракулы вышли к старому гнезду довольно скоро – тело не успело еще полностью застыть. Но кровь на теплых камнях Скалы превратилась в сухую ломкую корочку.

– Как тебе?

– Которая?

– Вон та. На лавочке.

– Блин, говори яснее! Их там пятеро, на лавочке!

– С банкой тоника.

– Они все с тоником… В юбочке такой, коротенькой, что ли? В клетчатой?

– Не, в джинсах.

– Светленькая?

– Да нет, рядом. Третья с краю… С другого краю… Короче, по центру. Брунэтка.

– А-а… Ничего.

– В моей группе будет учиться, – похвастал Славик и заглянул в список: – Зайцева Анна. А рядом с ней… вон видишь, рыженькая? Эта, кажется, с тобой… тебя в какую группу записали?

– В третью.

– Ага, есть! – Славик едва не проткнул список пальцем. – Филологический факультет, первый курс, русское отделение, третья группа. Никитина Екатерина. Ух ты, слушай, Никита, – гениальный план! Я только сейчас сам придумал. Короче, подходишь ты к этой Екатерине, и небрежно так: типа – привет! А она тебе: типа, чего? А ты ей: типа – спорим, ты у нас будешь Никитина?! Она, типа, – ой, как ты угадал! У меня и правда фамилия Никитина. Откуда ты знаешь, что я Никитина? А ты: типа – я вообще-то не знал, что у тебя такая фамилия. Совпаденьице. Я сказал, ты будешь Никитина. Позвольте представиться – Никита! И все! Типа – отпад. Врубаешься? Никита – Никитина. Игра слов. Ну как?

– Типа отвали, – сказал я.

– Почему это? Тебе рыжие не нравятся?

– Нравятся. Мне рыжие нравятся. Мне лысые не нравятся.

– Какие еще?.. Ах, блин, гадство…

Славик замолчал. Откинулся на спинку скамейки и, оттопырив нижнюю губу, наблюдал за тем, как бритый наголо тип – судя по ухоженной щетине на вытянутой физиономии, – второкурсник, а то и третьекурсник уже, – сдержанно жестикулируя, разглагольствовал о чем-то перед стайкой девчонок, вчерашних, как и мы, абитуриенток, по-птичьи тесно облепивших скамейку напротив. Девчонки, конечно, хихикали.

Бремени было – первый час. Третья пара давно уже началась, но университетский двор все еще был полон. Солнце ведь. Бабье лето ведь, индиан самма. В последние ясные дни никому особо учиться и не хочется. Тем более что учебный год только-только начался, а впереди этих самых учебных лет будет – пять штук, а если повезет – и того больше. Успеем. Университет – это же не школа. Прогуляешь занятия – никто с тебя ни справки, ни записки от родителей требовать не будет. Взрослые люди мы. Студенты. Вправе самостоятельно распоряжаться собственным временем.

Основное преимущество университета перед школой я понял и оценил с первого же дня. «Вы вступаете в новую жизненную фазу», – так сказал ректор в своем вступительном слове. «Мы, преподавательский состав, со своей стороны, обязуемся дать вам наиболее полный объем знаний в той области науки, которую вы для себя избрали, – говорил он еще. – И запомните: багаж знаний – единственный из багажей, не отягчающий, а облегчающий путь на долгой дороге в большую жизнь! Отныне ваша судьба, ребята, в ваших руках! Ваша жизнь, ребята, в ваших руках!»

Вот это уж точно. Это он правильно вывел. «Жизнь в руках» – это вам не баран накакал. Какая такая «жизнь» могла быть в школе? Там жизнь одна на всех – с половины девятого до четырнадцати ноль-ноль. А здесь: с какой отраслью науки желаете связать судьбу? С такой? Пожалуйста. С этакой? Ради бога. «Лекции», «семинары», «зачетки»… Слова-то какие – новые, невыразимо приятные после обрыдлых «дневников», «линеек», «уроков»! И главное – посещаемость. Посещаемость – вот что главное! Хочешь – ходи, хочешь – не ходи. Наслаждайся на всю железку новоприобретенным статусом студента, пока не замаячит впереди еще не совсем понятное, но уже довольно устрашающее словцо «сессия»…

– Пошли пиво пить? – мрачно предложил Славик.

– А Костыль? Он же просил подождать.

– Да? А я думал, он домой свалил.

Я потянулся.

– Он стричься пошел, – сказал я. – Говорил, оболванится и подойдет.

– Когда?

– Да вот сейчас и подойдет.

Славик порыскал глазами по сторонам, покрутился на жестких ребрах скамейки и снова уставился на бритого типа. Ну и тип! Башка голая, очки круглые, нарочито массивные – для солидности; штаны кожаные, тесные – и пузцо над ремешком висит, как груша. И длинный желтый шарф на кадыкастом горле – почти до земли. Достал трубочку. Расшитый бисером кисет. Прервал разглагольствования и весь ушел в показушный процесс набивания и закуривания. А эти дуры смотрят, забыв похихикивать. У него небось и фляжка с собой есть. Металлическая, плоская, с каким-нибудь идиотским латинским изречением.

– А я-то думал, – тоскливо проговорил Славик, – поступлю на филфак, буду в шоколаде. Факультет невест! Сорок девок, один я. Нет, прикинь – на все отделение трое нормальных пацанов: я, ты и Костя. А телки на нас – ноль внимания. А все из-за таких вот…

Ну точно. Вынул из заднего кармана фляжку. Продемонстрировал. Предложил. Поднял двумя пальцами. Отпил глоток и выпучил глаза.

– У меня брат из армии в прошлом месяце вернулся, – неожиданно злобно высказался Славик. – Сейчас как звякну, пускай придет, посмотрит, как его младшенького зажимают. Все равно ему делать не фиг. Целыми днями в гараже торчит с дружками или телик смотрит, валяется. Бухать начал со скуки. Хочешь звякну? Ну правда, а? Васька ему эту трубочку знаешь куда засунет?..

«Было бы неплохо…» – едва не сказал я, но осекся.

– Ты чего?

Тут он посмотрел туда, куда смотрел я, сплюнул и посвистел:

– Ё-моё, и этот туда же…

Костя-Костыль помахал нам рукой, приближаясь. Когда он плюхнулся на скамейку рядом со мной, я невольно приподнялся. Отодвинулся подальше. Ну, ничего не смог с собой поделать – придвинулся вплотную к Славику.

– Как? – закидывая ногу на ногу, осведомился Костя.

– Блеск, – выразительно сморщился Славик. – А глазки накрасить забыл?

– Какие еще глазки?

– Ты же вроде просто подстричься собирался?

– Ну, – подтвердил Костя. Изогнувшись, он достал из заднего кармана коротенькую сигару и зашуршал целлофановой оберткой. – Собирался. А потом подумал – какого хрена? Новая жизнь – новый имидж. Дай-ка, подумал, самовыражусь. Чего ты кривишься-то, Слав? Завидно?

Славик только хмыкнул. Тогда Костя вопросительно посмотрел на меня.

– Нормально, – осторожно ответил я, почему-то боясь встретиться с ним взглядом.

Волосы Костыля, еще пару часов назад темно-русые и уложенные на классический «офицерский» пробор, сейчас были обесцвечены до легкой синевы, заметно укорочены и тщательно растрепаны. В левом, припухшем и покрасневшем ухе поблескивало тонкое серебряное колечко. Рубашка, расстегнутая и широко распахнутая на груди, сияла белизной. Голубые джинсы подвернуты так, чтобы выглядывали из белых кроссовок белые носки.

С утра он и одет был не так. Джинсы помню, а вот рубашка… Рубашка, кажется, была другая.

– Ты и гардероб обновил? – спросил я.

– Гардероб? Да нет… Я домой забежал, куртку скинул. Жарко.