У врат преисподней ветрено…

В комнате находилось двое мужчин и женщина.

Женщину Алан раньше не видел. Но мужчину ни с кем нельзя было спутать. Лишенное кожи, словно ее ободрали, красное тело Корсо при хорошем освещении выглядело еще более отталкивающе, а грузное туловище все еще накрашенного Огненного Шута колыхалось в такт дыханию.

Взволнованный Алан попытался включить звук, но, видимо, соответствующий регулятор на мониторе отсутствовал. Он не имел представления, где находилась троица, но достаточно уверенно можно было предполагать, что эти камеры наведены на разные места первого уровня. Значит, они должны быть где-то рядом.

Женщина подошла к Огненному Шуту и прижалась к нему всем телом, пальцами правой руки поглаживая его по спине.

Он улыбнулся — как-то в высшей степени благородно, если учесть, что теперь за ним охотились — и бережно отодвинулся, что-то ей говоря. Она, видимо, не обиделась. Корсо выглядел оживленнее. Он явно ощущал необходимость безотлагательных действий — в отличие от Огненного Шута.

Алан вдруг услышал движение в соседней комнате и торопливо выключил монитор.

— Господин Пауйс? Сэр? — раздался голос сержанта.

— Что такое? — отозвался Алан, ругаясь внутренне: «Чтоб ты сдох!»

— Я только хотел узнать, как у вас дела, вот и все… Здесь же воняет — сил нет.

— Я в порядке, сержант, благодарю.

Он услышал, как сержант вернулся на свой пост. Теперь он заметил еще одну, меньших размеров дверь, ведшую из комнаты. У этой двери не было никакого запора, только выступ в верхней части. Когда дверь не открылась, он потянулся получше рассмотреть этот выступ. Выступ представлял собой небольшую полосу металла, соскальзывающую в углубление. Алан повозился с ней немного, потянул, и, наконец, механизм сработал; дверь открылась. Никогда раньше Алан не видел засовов.

В свете аварийной лампы он разглядел узкий низенький проход. На одном ушке (другое отломилось) криво висела ржавая табличка. Алан схватил ее, с отвращением ощущая пальцами прикосновение грязной ржавчины, и разобрал надпись: Всему персоналу вход запрещен! Он отпустил табличку, и она громко звякнула о стену, когда он пошел дальше по тоннелю. Через некоторое время он наткнулся на еще одну дверь, но эта вообще не открывалась. Алан прошел мимо и добрался до конца тоннеля, который наполовину перегораживала еще одна упавшая тяжелая стальная дверь. Он перелез через нее, размышляя, ходил ли кто-нибудь здесь с тех времен, когда нижние уровни, использовавшиеся первоначально для хранения оружия, военной техники и под воинские казармы, забросили после Великого разоружения две тысячи сорок девятого года.

Откуда-то спереди послышался шум, и Алан, пораженный, автоматически выключил аварийную лампу.

Голоса доносились сначала неясно, а потом, когда Алан осторожно придвинулся поближе, стали различимы слова.

— Мы не должны были оставлять невредимыми те механизмы. Если какой-нибудь дурак станет в них ковыряться, случится Бог знает что.

— Пусть узнают, — голос Огненного Шута звучал подобно ударам сердца.

— Вот только на кого свалят? — услышал Алан слова измученного Корсо. — На тебя. Да, не связываться бы мне со всем этим…

— Ты согласился с моими открытиями. Теперь передумал?

— Да нет… Черт!

Алан услышал, как кто-то споткнулся.

Хихикнула и заговорила женщина:

— Ты уж очень спешишь, Корсо. Что за срочность? Они сейчас прочесывают те коридоры, о которых знают. У нас достаточно времени.

— Если только они не обнаружат шлюпку, прежде чем мы до нее доберемся, — проворчал Корсо.

Алан крался за ними в темноте.

— Меня только топливо беспокоит. Ты уверен, что нам хватит топлива? — спросил Огненный Шут.

Хотя этого человека и обвиняли в намерении взорвать мир, Алан чувствовал к нему несомненное расположение, вслушиваясь в густой, теплый голос.

— Мы, разумеется, не доберемся до Луны на том, что имеем. Но чтоб попасть куда хотим, горючего хватит.

— Хорошо.

Алан услышал басовитое завывание, какое-то шипение, глухой удар — и голоса вдруг будто отрезало. Еще немного — и его рука коснулась металла.

Он включил аварийную лампу, и обнаружил, что дошел до толстой гладкой стальной стены. Как ее открыть, сообразить он не мог. Алан потратил около часа, пытаясь привести в действие запорный механизм, но в конце концов опустошенный, недовольный, бросил это занятие и зашагал в том направлении, откуда пришел.

Чуть погодя земля задрожала, и он остановился, пораженный мыслью, что это, наверное, взорвался тот самый запас бомб. Когда через несколько мгновений дрожь прекратилась, он подумал, что мог бы догадаться о причине. Огненный Шут упоминал некую космическую шлюпку. Возможно, это она стартовала, хотя он не понимал, как такое возможно из столь глубокого подземелья.

Алан чувствовал неимоверную усталость. Его голова и тело болели немилосердно, и он не мог надолго ни задумываться, ни действовать. Через каждые несколько ярдов ему приходилось останавливаться с дрожащим от пережитого телом. Но вот отчего именно? От каких-то новых нервных или психологических потрясений — или виноваты были события всех нескольких прошедших дней? Он и раньше не мог разобраться в своих чувствах, а теперь сделать это был и вовсе не в состоянии.

Им внезапно овладело уныние, когда он в плачевном состоянии доковылял до лаборатории. В главном зале он безвольно уронил аварийную лампу, вдруг осознав, что откуда-то снаружи идет ужасный жар. Когда он дошел до выхода, часовых там не оказалось. Где-то вдали он слышал шум и крики. Добравшись до главного коридора, Алан увидел, что он ярко освещен.

И этот свет — какое-то странное зеленовато-голубое сияние — исходил из громадной пещеры Огненного Шута.

Мимо пробежал полицейский, и Алан крикнул:

— Что случилось?

— Пожар! — ответил тот на бегу.

Огонь вливался в коридор стремительным потоком, клубился, вздымался, метался, словно сама геенна. Ничто не поддерживало его горения, и все же он двигался, будто по собственной воле.

Зачарованный, Алан следил за его приближением. Скоро жара стала невыносимой, и он попятился в лабораторию.

И только тут его осенило, что надо бы побежать к трапам. Он оказался в ловушке. К тому же, в лаборатории находились легковоспламеняющиеся вещества, которые немедленно загорятся, как только до них доберется пламя.

Он опять побежал ко входу, отупев от жары, и увидел, что уже поздно. Стена вздымавшегося огня почти добралась до него.

До сих пор страха он не испытывал. Какая-то его часть почти радовалась этому огню. Но воздух становился все менее и менее пригоден для дыхания.

Он подергал открытые двери, ища другой выход. Единственно возможным представлялся тот, через который он только что вошел.

Ему пришло в голову, что все вокруг неверно оценили Огненного Шута — все, кроме его деда, ясно понимавшего опасность.

Огненный Шут спустил ад на Швейцарию-Сити. Но как? Он никогда не видал и не слыхал об огне, подобном тому, который сейчас стрелой мчался по коридору. Он закашлялся и вытер пот, застилавший глаза.

Его мозг, наконец, снова заработал. Но теперь ему было слишком поздно предпринимать что-либо созидательное.

И вдруг вход заполнил ревущий вал огня. Алан попятился, ударился спиной об угол скамьи, и спотыкаясь, бросился в кабинет. Едва он захлопнул за собой стальную дверь, как послышался звук взрыва: пламя добралось до пролитых реактивов.

Откуда-то продолжал поступать воздух. Он оставил вторую дверь в маленький тоннель открытой.

Дверь, отгородившая его от огня, начала раскаляться, и он с ужасом фаталиста отчетливо осознал, что, как только она расплавится — а это случится неизбежно — он погибнет.

Он решил, что в последнюю минуту выйдет из кабинета и кинется в тоннель. Здесь, в темноте, перед лицом смерти, его спутанное сознание стало проясняться; а жара все усиливалась. Чувство необычайного спокойствия снизошло на него, и он начал запоздало размышлять.

Думы эти в его теперешнем затруднительном положении большой пользы принести не могли. Они сказали ему, что выхода нет, но помогли смириться с неизбежным. Он подумал, что понимает сейчас философское спокойствие, приходящее к людям, оказавшимся на пороге смерти.

Он осознал, что в течение нескольких дней двигался в каком-то полусне, хватаясь за нечто такое, что могло быть — он поколебался, а потом додумал — любовью. Им правили чувства, он был их игрушкой, не осознавая причин своего поведения.

Он всегда был в какой-то степени неустойчив в этом отношении, возможно, из-за своей склонности подавлять неприятные мысли, иногда посещавшие его. Не имея родителей, не пользуясь любовью деда, он провел детство в вечном поиске внимания; в школе его отучили от склонности к самолюбованию, а работа не давала ему возможности выражения подобных чувств. Сейчас он искал, может быть, той недоданной любви в Огненном Шуте, постоянно вызывавшем родительские образы. Несомненно, он искал того и в Хэлен. И теперь, пришпоренный обидными намеками деда на его незаконное рождение, он начал поиски, приведшие его сюда — к смерти!

Он встал, безучастно глядя, как дверь медленно накаляется докрасна.

Может, и многие другие, подобно ему, отождествляли Огненного Шута с некой потребностью быть нужными?

Он улыбнулся. Что-то слишком уж все кстати; право же — слишком легко. И все же он наткнулся на ключ к популярности Огненного Шута, пусть даже пока не приблизился к полной правде.

Рассматривая это под другим углом, он сопоставил факты. Их оказалось немного, вполне очевидных. Собственная психологическая потребность Огненного Шута создала убеждения, которые он проповедовал, и они нашли отклик в сердцах большой части населения мира. Но эти убеждения не облегчили по-настоящему их несчастий, лишь дали выход чувствам.

Дверь стала дымчато-белой, и он ощутил запах тлеющей стали. Комнату наполнил жар, у него пересохло во рту, а из тела с потом ушла вся влага.

Мир достиг некой критической точки. Возможно, так случилось потому, что, как говорил Огненный Шут, человек оторвался от своих корней и вел все более искусственную жизнь.

И тем не менее Алан не мог с этим полностью согласиться. Какой-нибудь наблюдатель с другой звезды, к примеру, глядя, как возводятся и рушатся созданные человеком строения, увидел бы в этом не более чем естественный процесс. Разве считают люди «неестественным» муравейник? А что такое сама Швейцария-Сити, как не громадный муравейник?

Он с удивлением заметил, что дверь из белой превратилась в красную, и что жара в комнате спадает. Тотчас вернулся проблеск надежды. Он позабыл свою задумчивость и начал пристально следить за этими переменами. Скоро дверь стала лишь теплой на ощупь. Он толкнул, но дверь не пошевелилась. Потом он сообразил, что металл расширился от жары. Он нетерпеливо ждал, то и дело для пробы толкая дверь, пока, наконец, она не подалась, и шагнул в погубленную лабораторию.

Огонь уничтожил многое, но сейчас комната утопала в какой-то жидкости. Еще бившие там и сям из стен под потолком струйки рассказали ему об источнике его спасения. Очевидно, эту старую часть города надо было уберечь от огня больше всякой другой — старые автоматические огнетушители в конце концов сработали и залили огонь.

Снаружи творилось то же самое. Эти огнетушители не проверяли — о них даже не знали — многие годы, однако, приведенные в действие крайне высокой температурой, они все же сделали то, для чего предназначались.

Он с облегчением побежал по темному коридору, найдя, наконец, дорогу к трапу. Кучка контейнеров там все еще оставалась, но не так много, как он раньше видел. Полиция сумела забрать их, или подобрал Огненный Шут? Разумеется, огню на самом деле не под силу разрушить оболочек плутониевых бомб, но многим ли это сегодня известно? Много ли паники, желал знать Алан, сопутствовало порожденному Огненным Шутом всесожжению?

На всем пути наверх Алан видел выметенные огнем уровни. Ему приходилось гнать и гнать себя, взбираясь по аварийным лестницам, обходя обугленные трупы и обломки.

Открытый огонь не использовался в городе много лет, и правила противопожарной безопасности соблюдались не слишком тщательно — до сих пор в том не было необходимости.

Алан внутренне криво усмехался: пользуется ли сейчас Огненный Шут той же популярностью, что и вчера?

Первых людей он встретил на пятнадцатом уровне. Они с трудом открывали дверь в жилой коридор, очевидно, снаряженные как спасатели.

Люди в изумлении уставились на него.

— Откуда вы явились? — спросил один из них, вытирая грязным рукавом почерневшее от сажи лицо.

— Попал в западню внизу. Старые огнетушители погасили пожар.

— Могли бы погасить и в самом начале, — сказал другой, — но тогда не сработали. Мы пытались. Когда загорается этот огонь, его ничто не может погасить.

— Тогда почему он погас сейчас?

— Спасибо звездам, что тут еще скажешь. Мы не знаем, почему. Он вдруг ослабел и исчез между пятнадцатым и шестнадцатым уровнями. Можно лишь предположить, что дрянь, из которой он сделан, не вечна. Мы не знаем, почему он горит и чем горит. Подумать только, мы доверяли Огненному Шуту, а он такое сотворил с нашими домами…

— Вы уверены, что виноват Огненный Шут?

— Ну, а кто еще? У него же был арсенал плутониевых бомб, так ведь? Резонно допустить, что у него имелось и другое оружие — огненное, которое он сам сделал.

Алан пошел дальше.

Полурастаявшие коридоры уступили место нетронутым, полным озабоченного народу, кружившегося вокруг людей, собиравших спасательные отряды. В импровизированных медпунктах врачи оказывали помощь жертвам огня и травмированным психически — тем, кому посчастливилось выжить. Самые нижние уровни строились с расчетом на подобные разрушения, а вот те, что поновее — нет. Если бы он оказался на десятом уровне, или даже на девятом, где все еще жили до пожара несколько семей, он бы не уцелел.

Хотя взбираться по аварийным лестницам и было нелегко, Алан предпочел это переполненным людьми и их страхом лифтам. Так он поднимался, благодарный мирной тишине лестниц после человеческого водоворота в коридорах.

Он пересекал коридор тридцатого уровня, когда увидел в одной из витрин магазинов (это был потребительский коридор) яркий лозунг. ЖИТЬ СВОБОДНЕЕ С РЛД, гласил он. Здесь размещался штаб РЛД по выборам президента. На другом плакате — встроенном, трехмерном — улыбалась Хэлен Картис. Вверху, над портретом, было написано «Картис», под портретом — «президент». Досадное «будущий» было опущено.

Он остановился и обратился к двери:

— Можно войти?

Дверь отворилась. Он прошел через увешанную плакатами переднюю в большую комнату, заваленную предвыборными материалами. Повсюду громоздились связки красочных листовок и плакатов. Вокруг никого не было.

Он взял пластобумажный плакат с портретом Хэлен. Вделанная в его покрытие звуковая дорожка стала тихонько нашептывать: «Картис — будущий президент, Картис — будущий президент, Картис — будущий президент». Он бросил плакат, и, упав, тот перестал бормотать.

— Вижу, что потеряла еще один голос, — послышался сзади голос Хэлен.

— У меня ведь было такое чувство, что я тебя встречу, — тихо сказал он, все еще глядя на упавший плакат.

— Ну еще бы, в моем-то штабе выборов. Это всего только склад. Хочешь взглянуть на кабинеты? Они довольно нарядные, — ее голос, в отличие от слов, был нисколько не приветлив.

— Что ты собираешься теперь делать со всем этим? — сказал он, обведя комнату усталой рукой.

— Использовать, разумеется. А ты что думал?

— Я думал, что теперь предвыборная кампания не стоит того, чтобы тратить на нее твое время.

— Ты считаешь, что, поскольку я поддерживала Огненного Шута, когда он был популярен, у меня нет шансов теперь, когда его не любят — так?

— Да.

Он удивился. Она, похоже, сохранила присутствие духа. Теперь возможности победить на выборах у нее не осталось. Его интересовало, не прячется ли она от очевидного?

— Послушай, Алан, — сказала она убежденно, — если бы этого не случилось, я без боя стала бы президентом. Теперь драка будет — и я, пожалуй, рада.

— Тебе всегда нравилось подраться.

— Это точно — если противник достаточно силен.

Он улыбнулся.

— Ты случайно не в меня целишься? Говорят, если мужчина недостаточно любит женщину, она считает его сильным; если он ее слишком любит, она считает его слабым. Противник слабоват, Хэлен?

— Впечатлительный ты что-то сегодня, — слова звучали нарочито холодно. — Нет, это к тебе никак не относится. Я говорила о том, что твоему деду улыбнулась удача. Теперь наши роли поменялись, не так ли?

— Я не знаю, как к этому отношусь, — сказал он, борясь со все более мрачным настроением. — Я никого из вас по-настоящему не поддерживаю. В целом, думаю, я благосклоннее к радикал-либералам. Ведь они все еще могут выиграть выборы по округам, если ты не добьешься поста президента, верно же? Это дало бы тебе сильный голос в Доме.

— Если меня оставят лидером партии, Алан, — лицо ее смягчилось, когда она смирилась с истиной, от которой до того пряталась. — Не каждый, кто одобрял мое место вчера, одобряет его сегодня.

— Мне неприятно говорить об этом, но я предостерегал тебя. Надо б тебе лучше знать, когда расхаживать, привлекая толпы. Политикам следует пользоваться доверием народа и нравиться ему. Люди, несомненно, хотят современного, нового президента, — но еще и уважаемого. Когда избиратели сядут и подумают об этом, если бы даже дело с Огненным Шутом не приняло такой оборот, они выберут того кандидата, который внушает доверие. Пылкие политики вроде тебя, Хэлен, пользуются успехом лишь короткое время. Это даже я знаю. Предположительно, после того как показала себя «Женщиной Народа», ты могла бы вести упорные парламентские дебаты, и, возможно, поскакать домой. Но теперь ты столь сильно отождествила себя с Огненным Шутом, что у тебя нет надежд победить. Я бы бросил, — он задумчиво посмотрел на нее.

Она немного посмеялась, широко шагая меж тюками плакатов.

— У меня нет никаких шансов, ты прав. Но я буду продолжать драться. Счастливчик старый Саймон, а? Теперь он — тот человек, который предупреждал людей о грозившей им опасности. За кого им еще голосовать?

— Не горюй, Хэлен. Почему бы тебе опять не заняться живописью? Уж там ты знаешь, что к чему. Правда, даже я понимаю в политике больше твоего. Тебе не надо бы вовсе туда лезть. Есть прирожденные политики, только ты — не из их числа. Я дюжину раз просил тебя об этом раньше, но мне все так же хочется знать, что заставляет тебя продолжать.

— Одна из самых веских причин — чем больше осуждают люди мои поступки, тем неотступнее я продолжаю по-своему. Достаточно честно? — Она обернулась, лукаво глядя на него, наклонив голову набок.

Он улыбнулся.

— Одним словом, ты — просто упрямица. Может быть, если бы я поощрял тебя в занятиях политикой, ты стала бы сейчас известной художницей, избавившись ото всех этих забот.

— Может быть. Но есть и еще кое-что, Алан, — она говорила негромко, забираясь на один из тюков. Усевшись, она начала болтать ногами и стала очень хорошенькой. Тот макияж, каким она раньше пользовалась, отсутствовал. — Дело в том, что я в это сейчас влезла, и собираюсь упорно продолжать до конца. Утону или выплыву.

Он рассказал ей о своем посещении первого уровня, опустив, что слышал, как уходил Огненный Шут с друзьями — и о том, что побывал на краю гибели.

— Я считал, что погибну, — сказал он, — и подумал о тебе. Меня интересовало, если точно, не ищем ли мы оба одного и того же.

— Ищем? Я и не знала, что ты — из ищущих, Алан.

— До тех пор пока не взорвалось это дело Огненного Шута, я был из прячущих. Я многое прятал от себя. Но кое-что, сказанное дедом, дало толчок чему-то еще во мне. — Он примолк. — Неужели это случилось лишь три дня назад? — вслух удивился он.

— Что же он сказал?

— А, — ответил Алан с легким сердцем, — он довольно прозрачно намекнул, что с моим происхождением не все в порядке.

— Это жестоко с его стороны.

— Возможно, это пошло мне на пользу. Может быть, что-то вынесло на поверхность. Как бы там ни было, я стал интересоваться Огненным Шутом. Потом ты пришла ко мне, и мое любопытство возросло еще больше. Может, потому, что ты связала себя с убеждениями Огненного Шута, я связал его с тобой, с того и пошло. В тот же вечер я отправился посмотреть на Огненного Шута, — ну, ты знаешь.

— Ты говорил с ним лично? — в ее голосе прозвучала зависть.

— На самом деле я его как следует никогда не видел. Но побывал на вчерашней «аудиенции». Я подумал, что понимаю, почему ты его поддерживала. Он по-своему здраво мыслит. — Он нахмурил брови. — Но то же самое, полагаю, можно сказать и про деда.

— Да.

Она не сводила с него глаз, рот ее слегка приоткрылся, груди под кружевным лифом двигались быстрее обычного.

— Я рад, что все это случилось, — продолжил он. — Думаю, мне пошло на пользу.

— Ты рад, что нашли плутониевые бомбы, и что случился пожар?

— Нет. Я не мог по-настоящему поверить в виновность Огненного Шута, покуда не увидел доказательств своими глазами. И до сих пор не испытываю к нему ненависти за то, что он пытался сделать, и за то, что все еще может попытаться сотворить. Мне его жаль. Он в своем роде на самом деле простодушный и благородный великан, о котором ты пыталась рассказать.

— Я думаю так же. Ты побывал внизу. Ты уверен, что Огненный Шут в ответе за хранение тех бомб и поджог?

— Боюсь, свидетельства очевидны.

— Идиотство какое-то, — сердито сказала она. — Зачем бы ему понадобилось творить подобное? Человеку, до краев наполненному любовью…

— Любовью или ненавистью, Хэлен?

— Что ты имеешь в виду?

— Он учил любить человечество, но ненавидел труды человеческие. Он ненавидел то, что считал нашими ошибками. Не вполне искренняя любовь, а?

— Мы никогда не узнаем. Знать бы, спасся ли он. Надеюсь, что спасся, пока не попытался учинить новых диверсий.

Во второй раз за последние несколько дней Алан поймал себя на том, что скрывает нечто от своей бывшей возлюбленной. Он не сказал ей, что знал: Огненный Шут сумел ускользнуть, по крайней мере с Земли. Вместо этого он сказал:

— А нужно ли, чтобы он спасся? В конце концов он в ответе за смерть по меньшей мере сотни людей. Жилые коридоры, начиная с девятого и десятого, вплоть до пятнадцатого, полны трупов. Возможно, куда больше сгорело у себя дома. Ужасная смерть, Хэлен. Я знаю. Я сам подходил близко к ней. Надо ли было ему спастись, не понеся наказания?

— Человек вроде Огненного Шута, возможно, не осознает своей вины, Алан. Так что кому говорить?

— Он разумен. Я не думаю, что он сумасшедший, по крайней мере в нашем понимании. Извращенный, возможно…

— Ой, ладно, давай прекратим разговор об Огненном Шуте. Сейчас его ищут по всему миру. Его исчезновение доказывает его вину, во всяком случае для Саймона Пауйса и общественности. Я заметила, что многие оставались благосклонными к Огненному Шуту и некоторое время спустя известий о бомбах. Если бы не начался пожар, он, возможно, все еще пользовался бы мощной поддержкой со стороны тех людей, которые считали, что эти бомбы ему подбросили.

— Невозможно подбросить целый склад плутониевых бомб, Хэлен. Огненный Шут должен был их сделать. Он один располагал для этого всем необходимым.

— Так все и думают. Но вполне достаточно политиков, которые знают лучше, Алан.

— Ядерное оружие много лет под запретом. О чем ты говоришь?

— Не все отказались от своих арсеналов в первые дни Великого разоружения, Алан. Оказалось изрядно тех, кто вцепились в некие тайные склады оружия, пока не увидели, как идут дела. Разумеется, когда заработало Солнечное правительство и угроза войны уменьшилась до ничтожных размеров, они забыли об этих арсеналах или избавились от них.

— Боже правый! Ядерные бомбы. Я не суеверен. Война осталась в прошлом. Но ужасно, что оружие все еще где-то рядом.

— Его предостаточно, — насмешливо сказала она. — По крайней мере, чтобы вести большую межпланетную войну!

Глава 7

Алан, как и остальные его современники, жил на давно уже мирной Земле, где даже мысль о войне, особенно с применением ядерного оружия, ужасала. Почти век мир едва удерживался на краю атомного конфликта, но правительствам раз за разом удавалось его избежать. Последовавшее в конце концов в 2042 году запрещение ядерных вооружений вызвало величайший вздох облегчения. Человеческий род подошел опасно близко к самоуничтожению, но наконец мог идти вперед, лишившись извечно давившего на него страха.

И вот теперь Хэлен вскользь упоминает о межпланетной войне!

— Ты ведь не хочешь сказать, что это серьезное предположение, правда? — спросил он ее.

— Алан, Солнечному правительству, мне и одному-двоим другим партийным вождям в течение какого-то времени было известно о существовании ядерных вооружений. Саймон Пауйс в своей утренней речи не мог этого открыть, поскольку, если бы сообщения об этом просочились, мы бы столкнулись с волной паники. Как бы то ни было, его целям соответствовало предположить, что их сделал Огненный Шут. Возможно, Огненный Шут и сумел бы их сделать, но с таким же успехом он смог бы их и купить.

— Купить? — задохнулся Алан. — Купить их у кого?

— У одного из тех, кто занимается такими делами. Многие годы постоянно существовал «черный рынок» ядерного оружия. Полиция об этом знала и принимала меры. Многих из тех, кто обнаруживал забытые тайные склады, арестовывали, а найденное оружие уничтожали. Но это удавалось не всегда. Такие люди приветствовали бы вооруженное столкновение — предпочтительно на Земле либо между Землей и одной из других планет, когда они смогли бы обеспечить безопасность подвергнувшегося угрозе мира. Если бы одна сторона стала применять ядерное оружие, у другой бы нашлось, чем защищаться. И торговцы смогли бы тогда запросить такую цену, какую пожелают.

— Но ведь торговля оружием в таких размерах, разумеется, невозможна!

— Если только не играть наверняка. А для меня уже какое-то время очевидно, что кто-то на самом деле играет наверняка. Если у него в руках оказывается необходимая власть — трах! Внезапно, неожиданно, без всякого предупреждения или психологической защиты, которая, возможно, имелась у людей сто лет назад, мы окажемся втянутыми в грандиозную разрушительную войну.

— Не могу поверить!

— Может, так и лучше. Вспомни, торговцы этого хотят — но этого может и не случиться. Вот почему это держится в такой тайне. Возможно, есть вероятность раз и навсегда избавиться от этой опасности, так и не поставив в известность общество. У теневого кабинета РЛД есть план, направленный на предотвращение таких случайностей; у Саймона Пауйса имеется план другой. Я считаю, что наш — лучше. Теперь ты знаешь одну из причин, по которой я занимаюсь политикой.

— Я приму это, — сказал он, немного сомневаясь. — Ты думаешь, Огненный Шут связан с кем-то из этих торговцев?

— Если он связан с одним, он, возможно, связан с ними всеми. Те, которых мы не схватили, обладают величайшей властью и, весьма вероятно, объединились в своего рода синдикат. Как бы там ни было, слухи такие ходят.

— Я не увидел никаких свидетельств того, что у Огненного Шута на первом этаже существовало какое-то производство. Так что, возможно, он купил эти плутониевые бомбы.

— Можно взглянуть на это и по-иному, — задумчиво сказала Хэлен. — Допускаю, что я не вполне объективно отношусь к Огненному Шуту, но что, если эти торговцы сделали для него плутониевые бомбы, зная, что кто-то случайно их обнаружит?

— Зачем бы им это делать? — Алан наклонился, подобрал рекламный листок и вгляделся в него. Там опять красовалась Хэлен, на этот раз в некой героической позе. Под картинкой пятьюдесятью словами в витиеватых выражениях коротко обрисовывались ее идеалы.

— Торговцам оружием нужна война — лучше всего без излишне разрушительных последствий и не затронувшая все три обитаемые планеты. Сначала намекнуть, что у Огненного Шута имеется некоторый запас атомного оружия, обзавестись свидетельствами, которые должны быть найдены, воспользоваться плодами паники — и возможности того, что Огненный Шут обладает другими вооружениями — затем предложить готовую партию оружия для «защиты» Солнечного правительства. Видишь ли, в таком случае войны может вообще не быть — а торговцы эти все равно наживутся.

— Звучит правдоподобно — если, разумеется, торговцы подставили Огненного Шута. Но у нас есть доказательство, что он вызвал разрушение пятнадцати уровней. Как ты это объяснишь? Тот огонь невозможно было загасить. Он явно его сотворил, наподобие того таинственного искусственного солнца в своей пещере.

— Его могли к этому вынудить в порядке самозащиты.

— Я так не считаю.

— Есть лишь один способ добыть новые сведения, — отрывисто сказала она, спрыгивая с тюка. — Мы можем повидать Саймона Пауйса. Он должен знать об этом больше всех.

— Тебе этого хочется?

— Мне любопытно. Больше того, Алан, — она взволнованно улыбнулась, — может быть, мне удастся выманить из этого старого главы семейства что-нибудь такое, что даст мне преимущество на выборах. Если б я смогла доказать, что Огненного Шута подставили, это здорово помогло бы.

Он покачал головой, удивляясь ее невероятному оптимизму.

— Ладно, — сказал он. — Пойдем.

* * *

Саймон Пауйс принял их, как римский военачальник принимал бы потерпевших поражение вождей варваров. «Ему недостает, — подумал Алан, — только тоги и лаврового венка.»

Он вежливо улыбнулся, традиционно приветствовал их, предложил им напитки, от чего они не отказались.

— Пойдемте в кабинет, — сказал он внуку и племяннице и повел за собой.

Квартиру он обставил с рассчитанным архаизмом. Имелось даже несколько семейных портретов — изображений наиболее выдающихся представителей рода Пауйсов. Первыми там висели портреты Денхольма, Алана, Саймона Пауйса и двоих женщин-председателей Солнечного правительства. Гордая и несколько угрюмо выглядевшая группа. Книжные шкафы красного дерева заполняли в основном книги по истории, политике и философии. Того же рода были и романы — политические романы Дизраэли, Троллопе, Кестлера, Эндельманса и Де ла Вега. Алан даже позавидовал односторонности дедова ума. Это помогало ему в политической карьере.