Истории московских улиц

      Они всю любовь, всю нежность перенесли на угнетенную мать. У нас, воспитанных вне дома, эта связь ослабла. Мы были на руках французской гувернантки, поздно узнали, что мать наша не она, а загнанная крестьянка, и то мы сами догадались по сходству черт да потому, что ее песни были нам роднее водевилей; мы сильно полюбили ее, но жизнь ее была слишком тесна. В ее комнатке было нам душно; всё почернелые лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы знали и другое - что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, - это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство. А пока
      Мать, мать, отпусти меня,
      Позволь бродить по диким вершинам".
      Цитату из стихотворения Шиллера "Альпийский стрелок" Герцен в статье цитирует по-немецки.
      Необходимо вчитаться в слова Герцена и перечитать их, в них больше мыслей, чем слов: воистину "чтобы словам было тесно, а мыслям - просторно".
      В этой статье Герцен говорит также и о том, что идеи славянофилов живы, актуальны и более того - заключают в себе истину: "и они и мы ближе к истинному воззрению теперь (то есть в 1861 году - В.М.), чем были тогда, когда беспощадно терзали друг друга в журнальных статьях".
      Но - увы! - уверенность Герцена в том, что "серьезные люди", формирующие "общественное мнение", вслед за ним "призадумаются", оказалась напрасной. Даже в начале XX века и позже, признавая, что идеи славянофилов "живы поныне", их считали ошибочными, и "западники"продолжали навязывать обществу свои идеи методами интеллектуального террора, прибегая к не совсем честным приемам, а когда была возможность (она бывала почти всегда), то и путем прямого репрессивного насилия.
      Однако, несмотря ни на что, и в наши дни славянофильство остается живым, актуальным учением и продолжает играть роль в нынешней духовной и общественной жизни. И наверное, наступит время, когда на одном из домов в начале 1-й Мещанской улицы неподалеку от восстановленной Сухаревой башни появится мемориальная доска с именем Ивана Васильевича Киреевского...
      Если Иван Васильевич Киреевский, по отзывам всех знавших его, как сторонников, так и противников, был человеком светлым, "весь - душа и любовь", как сказал о нем простой оптинский монах, то проживший несколько месяцев в дворовом флигеле этого же дома Сергей Нечаев - одна из самых мрачных личностей русского революционного движения.
      Он появился в Москве в сентябре 1869 года с мандатом "Международного общества рабочих (Интернационала)", подписанным М.А.Бакуниным, как уполномоченный революционной организации "Народная расправа". В Москве он остановился на 1-й Мещанской у бывшего участника студенческих волнений Петра Успенского, женатого на младшей сестре Веры Фигнер. (Этот флигель сохранился во дворе дома 3, сейчас он полуразрушен.)
      Нечаев объявил, что он послан создать московскую организацию "Народной расправы". Успенский свел его с несколькими студентами Петровской сельскохозяйственной академии, где были сильны революционные настроения. Нечаев объявил им, что отныне они являются членами главного московского кружка "Народной расправы" и что каждый из них должен создать свой кружок, причем для конспирации никому не называть имен членов главного кружка; привлеченные ими люди, в свою очередь, создают свои кружки - и так далее. Таким образом, создается сеть тайных организаций, которые в нужное время по сигналу центра выступают все вместе и свергают царя и правительство.
      В своей революционной работе Нечаев провозгласил принцип: для достижения цели хороши все средства, и поэтому его не сковывали никакие моральные запреты.
      Образцом партийной организации он считал тайный орден иезуитов, идеалом руководителя - Игнатия Лойолу.
      Исходя из своих понятий революционной морали, главным методом вовлечения новых членов в организацию он сделал обман. Вербуя молодых людей, он расписывал им многочисленность и силу "Народной расправы", говорил, что ее руководители, составляющий Комитет, люди очень известные и значительные, но имена их - пока тайна, причем время от времени он предъявлял решения и приказы Комитета, скрепленные печатью организации, на которой был изображен топор.
      Все это было ложью - вся организация и Комитет состояли из него одного, он же сочинял и приказы.
      Постоянно говоря о необходимости конспирации, Нечаев заставлял членов кружка наблюдать друг за другом - не является ли кто-нибудь проникшим к ним шпионом полиции.
      Во флигеле на Мещанской Нечаев обдумывал различные вопросы революционной тактики и теории. Здесь у него родилась идея использовать в боевых действиях революции "подонков общества", уголовников, и он направил несколько студентов на Хитровку для организации там кружка. Была у Нечаева и теория устройства будущего коммунистического общества - государства трудящихся, основой которого признавался всеобщий обязательный труд и в котором отказ от работы наказывался смертной казнью.
      Нечаева снедала жажда власти и славы, у него была мечта путем революции добиться того и другого. И более всего он боялся, что в случае разоблачения его лжи он лишится власти над вовлеченными им в "Народную расправу" людьми, тем более что, по отчетам, в кружки уже было завербовано более трехсот человек.
      Один из студентов Петровской академии по фамилии Иванов - "прекрасный человек", по характеристике В.Г.Короленко, почувствовав обман, стал настойчиво расспрашивать Нечаева о Комитете, просил назвать хотя бы одно имя, говорил, что иначе выйдет из организации, так как не может быть чьим-то слепым орудием. Нечаев предъявил членам главного кружка письмо из Комитета, в котором говорилось, что Иванов является провокатором и его следует ликвидировать.
      Нечаеву удалось склонить товарищей к убийству Иванова. Иванов был убит.
      Но вскоре убийство было раскрыто, "нечаевцев" арестовали. Самому Нечаеву удалось скрыться за границу.
      На суде, материалы которого публиковались в газетах, открылась вся правда о Нечаеве, "Народной расправе", его деятельности, взглядах и теориях. Общество было поражено и возмущено.
      Ф.М.Достоевский пишет роман "Бесы" о русских революционерах - Нечаеве и нечаевщине.
      Нечаев и нечаевщина вызывали в широких кругах революционного движения осуждение. "Проходимец", - отозвался о Нечаеве Карл Маркс, "революционным обманщиком" назвал его В.Г.Короленко.
      Но после Октябрьской революции в 1920-е годы выходит ряд исторических работ, в которых Нечаев изображается как герой, пламенный революционер, сильная личность. В последней по времени подобного направления работе статье кандидата исторических наук Ю.А.Бера, опубликованной в журнале "Вопросы истории" в 1989 году (и надобно сказать, в последующих номерах журнала вызвавшая много критических откликов), содержится отгадка послереволюционного поворота к героизации образа Нечаева. Автор для подтверждения своей правоты обращается к авторитету В.И.Ленина, но не совсем обычно.
      "В.И.Ленин в своих произведениях, - пишет Ю.А.Бер, - не упоминает Нечаева. Но В.Д.Бонч-Бруевич, ряд лет работавший с Лениным и, возможно, не раз говоривший с ним о Нечаеве, настаивает на том, что характеристика Нечаева частью русских революционеров была неправильной".
      Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях пишет об отношении Ленина к Нечаеву в совершенно определенный период ленинской биографии в начале 1900-х годов, когда он, находясь в эмиграции в Швейцарии, "занимался организацией партии нового типа".
      "Относясь резко отрицательно к "Бесам", он (Ленин. - В.М.), - пишет Бонч-Бруевич, - говорил, что здесь отражены события, связанные с деятельностью не только С.Нечаева, но и М.Бакунина... Дело критиков разобраться, что в романе относится к Нечаеву и что к Бакунину". Совершенно ясно, что Ленин пытается смягчить образ Нечаева, созданный Достоевским, путем списания части присущих Нечаеву мерзостей на Бакунина.
      Бонч-Бруевич пишет, что к Нечаеву "в эмиграции большинство относилось с предубеждением". Возможно, Ленин поэтому и не упоминает его в своих сочинениях, чтобы не идти против общественного мнения, но, пишет Бонч-Бруевич, Нечаевым Владимир Ильич "сильно интересовался", ходил в библиотеку читать его работы и прокламации, рекомендовал переиздавать их с предисловиями.
      И, что особенно любопытно, Бонч-Бруевич отмечает устремленность занятий Ленина в будущее, изучение литературы для практического применения: "Вообще Владимир Ильич обращал очень серьезное внимание на образ поведения каждого революционера, на его личную жизнь, на проявления его в обыденное время и во время революционной работы, и, наблюдая за этими периодами жизни, он делал, очевидно, вывод для себя самого, насколько приготовлен тот или другой товарищ для работы в подпольной нелегальной и боевой обстановке. И я думаю, что эти выводы и эти наблюдения помогли ему, когда пролетариат взял власть в свои руки и когда наша партия должна была возглавить управление страной".
      Дом № 7, соседний с перловским и примыкающий к нему стена к стене, принадлежит к иной эпохе и иному стилю: это дом советского, сталинского времени. Он очень велик, занимает три прежних владения и состоит из трех объединенных корпусов, его стены (в отличие от зданий предшествующего этапа советской архитектуры - конструктивизма) украшены декоративной лепниной, но совсем иного характера, чем декоративные детали дома Перлова. Этот дом характерный образец начинавшегося тогда и нащупывающего свой путь архитектурного стиля, впоследствии получившего неофициальное, но общепринятое название сталинского.
      Дом начали строить в 1937 году, им началась советская реконструкция 1-й Мещанской.
      Дом строили как ведомственный для руководящего состава Министерства связи, поэтому он имел улучшенную планировку, отдельные квартиры и, естественно, все удобства.
      Возводился дом по проекту архитектора Д.Д.Булгакова, того самого, который на Большой Сухаревской площади выстроил в 1936 году ведомственный дом для работников Наркомтяжпрома - "командиров бурно развивающейся в те годы тяжелой индустрии" в виде некоего индустриального сооружения. Дом на 1-й Мещанской он украсил большим количеством декоративных деталей, которые, видимо, должны были тоже выразить в художественном образе профессию его обитателей. Кроме советской символики - изображения эмблемы серпа и молота, тут были развернутые свитки, цветочные орнаменты, геометрические фигуры в виде заклепок. В рецензии, помещенной по завершении его строительства в 1944 году, в журнале "Архитектура СССР" об этих украшениях было сказано: "Весь фасад представляет собою образчик фальшивой, насквозь ложной декорации". А местные жители прозвали его "дом с бородавками". Фасадом дом повернут в боковой проход на 2-ю Мещанскую, так как здесь предполагалось проложить улицу.
      Для постройки этого дома в 1936 году была снесена церковь святых Адриана и Наталии, находившаяся за пределами строительного участка. Сейчас там, где она стояла, небольшой сквер между домами 11 и 13.
      Первоначальная деревянная церковь святых Адриана и Наталии была построена в 1672 году, в год основания Мещанской слободы, как слободской храм на мирские деньги и выданные из Посольского приказа 102 рубля. По преданию, участие в ее строительстве принимал царь Алексей Михайлович: святая Наталия была небесной покровительницей его второй супруги Наталии Кирилловны, в том году родившей сына Петра.
      Священником в церкви Адриана и Наталии был поставлен "поп Иван Фокин", прежде служивший в церкви Введения в Барашах. На прежнем месте Иван Фокин на свои деньги построил двухэтажную школу, уезжая, он предложил прихожанам купить у него это здание, но те отказались, и школу перевезли в Мещанскую слободу. В этой школе учительствовал Иван Волошенинов, который руководил слободским театром в царствование Алексея Михайловича.
      Шестнадцать лет спустя деревянная церковь была заменена каменной, главный престол в ней был освящен во имя апостолов Петра и Павла, престол же в честь Адриана и Наталии помещен в приделе. Это переименование послужило причиной возникновения легенды, что первоначальная церковь ставилась в ознаменование рождения Петра I.
      Строительство каменного храма действительно связано с именем Петра, но не только с ним. В церкви над иконостасом была старинная надпись: "Лета 7194 (1686) июня в (...) день повелением великих государей царей и великих князей Иоанна Алексиевича и Петра Алексиевича и великия государыни благоверныя царевны и великия княжны Софии Алексиевны, всея великия и малыя и белыя России самодержцев, благословением же в духовном чине отца их и богомольца великого господина святейшего кир (греч. - господина. - В.М.) Иоакима московского и всея России и всех северных стран патриарха, зачата бысть строитися церковь сия святых славных и всехвальных первоверховных апостол Петра и Павла, и совершена в лето 7196 июния в 24 день".
      Церковь строилась в годы высшего взлета притязаний царевны Софьи на престол, и это отразилось в этой надписи. Освящена же она была за два месяца до окончательного падения властолюбивой царевны.
      Несмотря на то что официально требовалось называть церковь Петропавловской, в Москве ее продолжали называть Адриановской, и проходивший мимо нее с 1-й Мещанской до 4-й переулок назывался Адриановским.
      Поскольку Петропавловская (или Адриановская) церковь в Мещанской слободе строилась по царскому повелению, под царским покровительством и с пожертвованием средств на ее строительство из казны, то была она снаружи великолепно отделана тесаным камнем и цветными изразцами, внутри расписана лучшими мастерами.
      До революции ежегодно в день храмового праздника - 26 августа - возле церкви бывало гулянье.
      Прихожане церкви, среди которых было немало богатых людей, также заботились о благосостоянии храма: жертвовали иконы, богослужебную утварь, ремонтировали и украшали храм.
      В старых описях храма значатся иконы: "Казанския Божией Матери (в особом киоте) и преподобных Зосимы и Савватия Соловецких (в приделе), написаны, как значится в надписях, первая в 1720 году священником сей церкви Федотом Феофановым Ухтомским, а вторая в 1749 году диаконом Иоанном Федоровым Рожновым". Можно полагать, что священнослужители-художники заботились и о художественном облике храма.
      Прихожанами храма Адриана и Наталии были Перловы, и в течение тридцати трех лет Василий Алексеевич и Семен Васильевич были его старостами.
      В 1887 году Перловы отмечали столетие фирмы. В честь этого события в приходском храме был отслужен благодарственный молебен, на котором присутствовали члены многих московских именитых купеческих фамилий: Морозовы, Боткины, Коншины, Карзинкины и другие. Священник обратился с особым приветствием к Перловым, сказав: "Благослови вас Боже за ваши добрые начинания, ревность и честность в деле", помянул также их благотворительную деятельность и заботу о храме. В связи со столетием фирмы Перловых Высочайшим указом им было пожаловано дворянство и герб: "В лазурном щите шесть расположенных в кругу жемчужин, или перлов, натурального цвета. Щит увенчан дворянским коронованным шлемом. Нашлемник: чайный куст с шестью цветками натурального цвета, между двумя лазоревыми орлиными крыльями, из которых каждое обременено одной жемчужиной натурального цвета. Намет лазоревый с серебром. Девиз: Честь в труде".
      Герб пестроват, но красив. А главное, он пресекал неприятное истолкование фамилии его владельцев: по Москве говорили, что прозвище они получили от крупы перловки и перловой каши, на которой-де возросли основатели фирмы - посадские Рогожской слободы "из природных москвичей".
      Прихожанином церкви был также художник Виктор Михайлович Васнецов, живший поблизости в одном из Троицких переулков (переименован в 1954 году в переулок Васнецова). В храме, как рассказывает его сын М.В.Васнецов, находилось Распятие работы его отца. У Адриана и Наталии и отпевали В.М.Васнецова в 1926 году.
      Из разрушенной церкви храмовая икона Адриана и Наталии была перенесена в действующую церковь Знамения в Переяславской слободе.
      Дом № 13 построен архитектором Г.Гельрихом в 1912 году для Приюта призрения, воспитания и обучения слепых детей. В здание была встроена церковь равноапостольной Марии Магдалины. Здание сохранилось, церковь была закрыта в 1920-е годы, купол снесен, на ее местоположение указывает килевидный выступ с тремя узкими и высокими окнами на фасаде. После революции приют был переименован в Институт слепых и помещался здесь до 1941 года.
      В этом приюте в 1898-1910 годах жил и воспитывался Василий Яковлевич Ярошенко (1889-1952) - необычайно одаренный человек, сын крестьянина, поэт, писатель, музыкант, образец воли и целеустремленности. В 1914-1921 годах он жил в Японии, в совершенстве выучил японский язык, писал на японском стихи и прозу. Его сочинения на японском составили 3 тома. Японцы считают Ярошенко своим писателем. В 1923 году он вернулся на родину, работал преподавателем музыки, продолжал писать, переводил на японский язык произведения советских писателей и классиков марксизма-ленинизма.
      В годы войны - 1941-1945 годы - в этом здании находилась Военная комендатура Москвы, затем помещалась общеобразовательная школа и различные учреждения. В настоящее время его занимает банк. Дом отреставрирован, над бывшей церковью восстановлен купол.
      Семиэтажный дом № 15 построен в 1939 году Управлением милиции под общежитие рядового состава (архитектор К.И.Джус).
      Обращает на себя внимание соседняя с ним небольшая постройка в стиле промышленной архитектуры начала XX века. Это - построенная в 1908 году (именно в этом году пошел по 1-й Мещанской трамвай) Мещанская электрическая трамвайная подстанция.
      Сравнительно небольшой доходный дом под номером 19 построен в 1903 году архитектором Н.П.Матвеевым. Часть здания в 1900-е годы занимала частная женская гимназия Самгиной, имевшая репутацию прогрессивной.
      За домом № 19 налево отходит улица Дурова. Она названа в честь известного клоуна-дрессировщика Владимира Леонидовича Дурова (1863-1934), построившего в 1912 году на этой улице дом-лабораторию (впоследствии получивший название "Уголок Дурова"), в которой он вел экспериментальную работу по изучению инстинктов и рефлексов животных.
      В лаборатории В.Л.Дурова в 1920-е годы, в то время называвшейся Лабораторией зоопсихологии, работал А.Л.Чижевский, проводя эксперименты, связанные с одним из трех его главнейших открытий - влиянию на живой организм отрицательной ионизации. Сейчас ее лечебный эффект общеизвестен, и ионизаторы под названием "люстра Чижевского" продаются повсеместно. Тогда же у открытия молодого ученого было много врагов и мало друзей. Дуров принадлежал к числу самых горячих сторонников его открытия.
      "Сам Владимир Леонидович Дуров, - рассказывает в своих воспоминаниях Чижевский, - под электроэффлювиальными люстрами во время их действия делал разные опыты с животными и уверял, что животные "умнеют" при наличии аэроионов, что условные рефлексы устанавливаются значительно быстрее, чем без аэроионов, что животные здоровеют прямо на глазах, что случаи половой охоты учащаются и т.д. Он считал, что его аэроионоаспираторий - одно из чудес современной ветеринарной медицины. Я также внимательно следил за экзотическими животными, систематически подвергавшимися влиянию аэроионов отрицательной полярности. И каждый раз видел подтверждение своей основной мысли - аэроионы отрицательного знака чрезвычайно благоприятно действуют на животных. Ветеринарный врач Тоболкин не раз мог убедиться в благотворном воздействии аэроионов на больных животных. Его записи историй болезни долгое время хранились в моем архиве".
      В Лаборатории зоопсихологии Чижевский получал подтверждение верности своей теории и производил эксперименты по конкретным, частным вопросам проблемы. Сам же он давно, еще в 1918 году, понял значение своего открытия и тогда же посвятил ему восторженную оду:
      Человеку
      Подобно Прометею
      Огонь - иной огонь
      Похитил я у неба!..
      Я молнию у неба взял,
      Взял громовые тучи
      И ввел их в дом,
      Насытил ими воздух
      Людских жилищ,
      И этот воздух,
      Наполненный живым Перуном,
      Сверкающий и огнеметный,
      Вдыхать заставил человека...
      Один лишь раз в тысячелетье,
      А то и реже
      Равновеликое благодеянье
      У природы
      Дано нам вырвать.
      Вдыхай же мощь небес,
      Крепи жилище духа,
      Рази свои болезни,
      Продли свое существованье,
      Человек!
      Правый угол улицы Дурова и проспекта Мира занимает дом № 21 - бетонное сооружение "Дом моды и салон-магазин Слава Зайцев" - целый комбинат с демонстрационным залом, пошивочными цехами, магазином полуфабрикатов и другими помещениями. Он занял территорию двух прежних владений, поэтому следующее за ним здание имеет номер не 23, а 25.
      Дом 25 - особняк, который приобрел свой сегодняшний вид в 1902 году после перестройки его (а вернее, постройки с использованием отдельных частей старого здания. - В.М.) архитектором А.С.Гребенщиковым. Тогда дом принадлежал купчихе второй гильдии С.Ф.Циммерман. В 1909 году его купил текстильный фабрикант С.П.Моргунов и владел им до 1917 года. Старики до сих пор называют его "домом Моргунова", хотя, с точки зрения историка, гораздо интереснее его предыдущие хозяева.
      Циммерманы - известные торговцы музыкальными инструментами и владельцы фабрик по производству высококачественных пианино. Домовладение на 1-й Мещанской принадлежало им с конца 1860-х годов.
      С этим домом связан самый романтичный эпизод из жизни Константина Эдуардовича Циолковского, о котором он вспоминал до конца дней.
      В 1873-1876 годы юный Циолковский жил в Москве (об этом периоде уже говорилось выше, где речь шла о знакомстве К.Э.Циолковского с Н.Ф.Федоровым), об этом времени он рассказывает в автобиографических заметках "Черты из моей жизни", написанных в 1934 году. В них он рассказал и об этом эпизоде:
      "Случайный приятель предложил познакомить меня с одной девицей. Но до того ли мне было, когда живот был набит одним черным хлебом, а голова обворожительными мечтами! Все же и при этих условиях я не избежал сверхплатонической любви. Произошло это так. Моя хозяйка (он снимал угол у прачки на Немецкой улице. - В.М.) стирала на богатый дом известного миллионера Ц. Там она говорила и обо мне. Заинтересовалась дочь Ц. Результатом была ее длинная переписка со мной. Наконец она прекратилась по независящим обстоятельствам. Родители нашли переписку подозрительной, и я получил тогда последнее письмо. Корреспондентку я ни разу не видел, но это не мешало мне влюбиться и недолгое время страдать.
      Интересно, что в одном из писем к ней я уверял свой предмет, что я такой великий человек, которого еще не было, да и не будет.
      Даже моя девица в своем письме смеялась над этим. И теперь мне совестно вспомнить об этих словах. Но какова самоуверенность, какова храбрость, имея в виду те жалкие данные, которые я вмещал в себе! Правда, и тогда я уже думал о завоевании Вселенной".
      Более подробно Циолковский рассказал об этой истории писателю Константину Николаевичу Алтайскому, который включил его рассказ в свою книгу "Циолковский рассказывает...". Циолковский назвал имя девушки Ольга, фамилию же расшифровать отказался. По косвенным данным Алтайский определил, что корреспонденткой Циолковского была обитательница особняка на 1-й Мещанской.
      В 1919-1920 годах в доме Моргунова помещался Штаб армии Южных республик, в начале 1920-х годов в нем был открыт туберкулезный диспансер, который занимает его и в настоящее время.
      Следующие три многоэтажных жилых дома - № 27, постройки 1951 года, 29 и 31 - дореволюционные, после революции надстроенные - завершают квартал. За последним домом имеется проезд к церкви Филиппа митрополита Московского и Олимпийскому спорткомплексу.
      На месте нынешнего дома № 27 и его двора в 1820-1830-е годы стоял дом, принадлежавший "докторше Любови Христиановне Поль".
      В нем снимал квартиру издатель популярного журнала "Московский телеграф" Николай Александрович Полевой, и здесь помещалась редакция его журнала.
      Купеческий сын и сам купец (во дворе этого дома он построил водочный завод; это двухэтажное здание, в середине XIX века перестроенное под жилое, было снесено сравнительно недавно - в 1970-е годы), он по призванию был литератором и в конце концов вышел из "дела" и целиком занялся литературой. В своей литературной деятельности Полевой выступал выразителем психологии и идей своего класса. "Полевой начал демократизировать русскую литературу, писал о нем А.И.Герцен, - он низвел ее с аристократических высот и сделал более народною или по меньшей мере более буржуазною". Полевой привлекал к сотрудничеству в своем журнале крупнейших современных писателей: П.А.Вяземского, А.С.Пушкина, Е.А.Боратынского, В.Ф.Одоевского и других. Сотрудничество это было достаточно шатко, так как всем своим направлением журнал выступал против "аристократической" дворянской литературы, к которой принадлежали все эти литераторы, и они вскоре разошлись с Полевым.
      Но в 1820-е годы эти писатели часто бывали у Полевого - дома и в редакции.
      Ксенофонт Алексеевич Полевой, брат и ближайший помощник Н.А.Полевого по изданию журнала, сам талантливый журналист, написал воспоминания о брате и других литераторах, с которыми ему довелось быть знакомым. Ему принадлежит одна из лучших характеристик А.С.Пушкина:
      "Кто не знал Пушкина лично, - пишет К.А.Полевой, - для тех скажем, что отличительным характером его в обществе была задумчивость или какая-то тихая грусть, которую даже трудно выразить. Он казался при этом стесненным, попавшим не на свое место. Зато в искреннем, небольшом кругу, с людьми по сердцу, не было человека разговорчивее, любезнее, остроумнее. Тут он любил и посмеяться, и похохотать, глядел на жизнь только с веселой стороны, и с необыкновенною ловкостью мог открывать смешное. Одушевленный разговор его был красноречивою импровизацией, так что он обыкновенно увлекал всех, овладевал разговором, и это всегда кончалось тем, что и другие смолкали невольно, а говорил он. Если бы записан был хоть один такой разговор Пушкина, похожий на рассуждение, перед ним показались бы бледны профессорские речи Вильмена и Гизо.
      Вообще Пушкин обладал необычайными умственными способностями. Уже во время славы своей он выучился, живя в деревне, латинскому языку, которого почти не знал, вышедши из Лицея. Потом, в Петербурге, изучил он английский язык в несколько месяцев, так что мог читать поэтов. Французский знал он в совершенстве. "Только с немецким не могу я сладить! - сказал он однажды. Выучусь ему, и опять все забуду: это случалось уже не раз". Он страстно любил искусства и имел в них оригинальный взгляд. Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил умно, блестяще и чрезвычайно оригинально".
      За последним домом квартала - старинная Срединка - площадь между проспектом Мира и бывшей 2-й Мещанской, переименованной в 1966 году в улицу Гиляровского (известный репортер и мемуарист в молодые годы жил несколько лет на этой улице). Сейчас она заставлена современными торговыми павильонами, вокруг - современные многоэтажные дома, и лишь церковь Филиппа митрополита Московского осталась от старых времен. О Серединке пушкинской эпохи пишет в своих воспоминаниях "Из прошлого Москвы" Д.И.Никифоров, дополняя несколькими деталями ее тогдашний вид: "В юности моей жил я некоторое время на 1-й Мещанской, на так называемой "Серединке", где есть небольшая площадка и на ней колодезь для пойла извозщичьих лошадей. На этой площадке был дом моего деда со старинными колоннами и мезонином. Дом этот мы продали бывшему в Москве корпусному командиру 6-го корпуса генерал-от-инфантерии Чеодаеву, где он и скончался".
      Отсюда начиналась та часть 1-й Мещанской улицы, которая называлась "Крест" или "У Креста". Это название объединило собой и саму улицу, и прилегающую к ней местность.
      Происхождение этого названия связано действительно с большим дубовым крестом, установленным здесь в ХVII веке и простоявшим до 1936 года. Событие, связанное с его установкой, - памятная страница истории России и Москвы.
      Святой Филипп митрополит Московский, во имя которого построена церковь на Серединке, один из святых покровителей московских, жил во времена царствования Ивана Грозного.
      Митрополит Филипп (до принятия монашества Федор Степанович Колычев) происходил из знатного боярского рода. Его отец занимал важные должности при дворе великого князя московского Василия III, отца Ивана Грозного. На высокое положение при дворе московского государя мог рассчитывать и его сын. Но тот избрал иной жизненный путь: в тридцать лет он оставил мирскую жизнь, ушел в Соловецкий монастырь, прошел суровое послушание, постригся в монахи и впоследствии стал игуменом этого монастыря. По всей Руси Филипп пользовался славой праведника.
      В 1566 году в страшное время разгула опричнины царь Иван Грозный вызвал его с Соловков в Москву и повелел принять должность главы русской церкви - московского митрополита. Царю нужно было, чтобы это место занимал известный, почитаемый в народе человек, который своим авторитетом освящал бы его, царя, политику. Филипп ответил ему: "Повинуюсь твоей воле, но умири мою совесть: да не будет опричнины! Всякое царство разделенное (имеется в виду разделение Иваном Грозным жителей России на "опричнину" и "земщину". В.М.) запустеет, по слову Господа, не могу благословлять тебя, видя скорбь отечества". Иван Грозный был разгневан, но затем "гнев свой отложил" и поставил новые условия: он будет выслушивать советы митрополита по государственным делам, но чтобы тот "в опричнину и в царский домовой обиход не вступался".
      Филипп вынужден был согласиться. Но при торжественном возведении в сан первосвятителя Русской Церкви он произнес Слово, в котором публично провозгласил, при каких условиях правления царя он может его поддерживать:
      "О благочестивый царь! Богом сотворенное вместилище благой веры, поскольку большей сподобился ты благодати, постольку и должен Ему воздать.
      Бог просит от нас благотворений: не одной лишь благой беседы, но и приношения благих дел.