Человек семьи

Пат пил уже седьмую рюмку и чувствовал себя соответственно. Скотч казался более горьким во рту и постепенно поднимался в желудке, как пузырек с кислотой. Громкий смех, заигрывания, пение – все, казалось, загоняло его в пучину отчаяния. Он не мог поддерживать разговор более пяти минут, не почувствовав отвращения к собеседнику.

Пат немного охладился, пройдя пешком пять кварталов в направлении набережной Гудзона, чтобы заглянуть в "Белую лошадь". Его всегда радовал вид Джимми Вашингтона – высокого блондина с приветливой улыбкой. Всегда, когда Пат подходил к его бару, его уже ожидала рюмка гранта с содовой.

Братья Кланси сидели по привычке в задней комнате, распевая "Восход луны". Какая-то девушка, облокотившись о край бара, неторопливо поедала сваренное вкрутую яйцо. У нее были длинные, золотистые волосы, показавшиеся ему знакомыми. Пат с трудом добрался до нее и хлопнул по плечу.

– Китти? – спросил он.

Девушка обернулась и улыбнулась, сверкнув кривоватыми зубами:

– Прошу прощения?

Боже, как ему могло прийти в голову, что это Китти? Это животное? Он выудил из кармана брюк монетку в десять центов, подошел к платному телефону-автомату в углу и набрал ее номер. Раздались два гудка, и ему ответил заспанный, хриплый голос:

– Алло?

– Китти, это я, Пат. Иду к тебе, – сказал он.

– Пат? Где ты? Похоже по голосу, ты пьян.

– Я в "Белой лошади". Буду у тебя через несколько минут.

– Пат, – сказала она, – не приходи, пожалуйста. Не сегодня ночью, ради Бога! Ты завтра женишься, помнишь?

– Плевать на это. Я иду к тебе, – сказал Пат.

– Я не впущу тебя в квартиру.

– Нет, черт подери, впустишь как миленькая!

Он пробил себе путь сквозь толпу, вышел на теплый речной воздух на Гудзон-стрит и направился длинными, решительными шагами через Одиннадцатую к дому Китти.

Глава 29

Пат нажал на звонок в холле, но ответа не последовало. Выбежал из дома, взглянул на окно во втором этаже и увидел в нем свет. Прошел внутрь и позвонил еще несколько раз. Затем извлек свою целлулоидную карточку с удостоверением личности и с ее помощью открыл задвижку внутренней двери. Взбегая по лестнице, накрытой ковром, он преодолевал по две ступеньки зараз. На втором этаже со злостью стал колотить в дверь Китти.

– Китти, это я, Пат. Открой же!

– Уходи.

– Да хватит тебе. В чем дело? Открой. Это я!

– Знаю, что ты, – сказала Китти по другую сторону двери. – Уходи. Завтра у тебя свадьба. Иди домой и отдохни.

– Китти, если ты не откроешь, я взломаю эту проклятую дверь.

– Хы пьян, Пат. Иди домой. Разбудишь криками всех в доме.

– Плевать мне на тех, кого я разбужу, – ответил Пат. – Я войду и буду трахать тебя сколько захочу!

Дверь частично открылась, насколько позволяла цепочка. Узкая полоска света просочилась из комнаты, осветив ковер и пылающее от гнева лицо Пата.

– Пат, иди домой, – сердясь, прошептала Китти. – Я не разрешаю тебе делать абсолютно ничего, когда ты настолько пьян.

Он отошел назад примерно на фут и ударил дверь плечом. Винты, крепящие цепочку, вылетели из дверной рамы. Дверь распахнулась. Китти побежала от него за диван. Пат закрыл за собой дверь и помчался за ней. Ясно было, что она очень испугана.

– Пат, – сказала она, – это какое-то сумасшествие! Мы не должны так вести себя. Я просто не могу быть с тобой в эту ночь. Не хочу быть с тобой. Нам необходимо положить этому конец.

– Ты – шлюха, – заявил Пат. – Ты хочешь быть со мной. Ты, черт подери, очень хочешь быть со мной!

Он начал расстегивать джинсы, они упали до колен, при этом револьвер с грохотом вывалился на пол. Освободившийся от брюк, Пат стоял в смешном виде – в носках, ботинках и спортивной рубашке. Сквозь разрез белых боксерских трусов торчал, как полицейская дубинка, его воспаленный красный член.

* * *

Дойл выпил пару рюмок у Делэни, заглянул к Луи, где теперь все было заполнено до упора. Он решил вернуться в "Эрл" и немного поспать. Но когда направился на запад к Шестой авеню, подумал, что мог бы пройти мимо дома Китти и просто взглянуть на ее окно. Может быть, если увидит свет, попробует позвонить ей.

На тихой улице, засаженной деревьями, были освещены только несколько окон. На этой улице обитали старожилы Вилледжа – богатые люди, не имеющие никакого отношения к ночной жизни богемы. Для них Вилледж означал спокойное место со старыми домами, деревьями, антикварными вещами, удобством и высокой платой.

Заметив свет, проникающий сквозь ветки китайского ясеня перед домом Китти, он разглядел, что окно во втором этаже было освещено. Он засмеялся, удовлетворенный. Даже если он не увидится с ней, то сможет немного поболтать по телефону.

Затем ему показалось, что белые просвечивающие занавески беспокойно задвигались, как будто кто-то задергивал или тащил их. За окном маячили, двигаясь и танцуя, какие-то тени. Подойдя поближе, он услышал звуки бьющегося фаянса и кричащие голоса.

Не раздумывая, Дойл вбежал в холл и хорошо рассчитанным ударом тяжелого сапога в дверь сдвинул в сторону легкую задвижку. Спотыкаясь, он промчался по покрытой толстым ковром лестнице на второй этаж и, не постучав в дверь, ввалился в квартиру Китти.

Комната была странно освещена снизу: горела напольная лампа, которую, видимо, недавно разбили. Куски битого стекла усеяли пол. Пат держал Китти за одну руку и срывал с нее синий халат, который она старалась удержать вокруг шеи. Одна ее грудь вырвалась наружу и смотрела, как подглядывающий глаз. Большие красные полосы горели на щеке: вероятно, Пат ударил ее по лицу. Темно-красный ручеек крови бежал из уголка рта, капли с подбородка падали на светло-розовую грудь. Нижняя губа распухла и треснула.

Между обоими сражающимися фигурами совершенно нелепо иногда мелькал огромный, раздувшийся член Пата. Все они стояли в оцепенении, как в живой картине, пока весь страшный смысл произошедшего не дошел в полной мере до Дойла. Тогда, дрожа от нестерпимой ярости, он прыгнул на Пата Конте и ухватил его одной рукой за ткань спортивной полосатой рубашки.

Размахнувшись, Дойл нанес Пату удар по скуле, и тот, перекатившись через софу, упал на восточный ковер. Пат оказался настолько ошеломленным и, возможно, столь пьяным, что даже не смог собраться с силами и защититься. Кроме того, он был на три дюйма ниже и на двадцать пять фунтов легче Дойла, еще недавно изучавшего приемы рукопашной борьбы.

Пат начал, спотыкаясь, подниматься на ноги, но Реган жестоко ударил его ногой по ребрам, отчего у того занялось дыхание. Пат опять свалился на пол, зарывшись лицом в ковер; его вырвало. Китти схватила Дойла за руку.

– Пожалуйста, Реган, не надо больше. Ты убьешь его. Это все не так, как ты думаешь.

– Этот сукин сын пытался изнасиловать тебя! – вскричал Реган. – Я убью его! Клянусь!

Пат встал на колени, ленточка зеленоватой жидкости бежала у него изо рта и падала на ковер. Грудь его тяжело поднималась в отчаянных усилиях обрести нормальное дыхание. Внезапно он увидел возле руки рядом с джинсами тускло поблескивающий личный "смит-и-вессон", мирно лежащий, как спящее животное. Пока Дойл и Китти спорили, Пат судорожным движением схватил пистолет и мгновенно вынул его из кобуры. Затем, перекатившись на спину, быстро нажал на спусковой крючок. Два выстрела оглушительно прозвучали в маленькой комнате, за ними последовал звон стекла. Больше Пат ничего не успел сделать, так как Реган ногой выбил из его руки дымящийся пистолет и забросил оружие за кресло, в угол комнаты. Дойл в беспощадной ярости обернулся к Китти:

– Что с ним такое? Сошел с ума?

Затем, не дожидаясь ответа, Дойл нацелился с силой ударить Пата ногой в пах, в сексуальную дубинку, которой тот совсем недавно так лихо размахивал. Теперь это оружие превратилось в обвисший, втянувшийся внутрь кусок мяса. Дойл промахнулся всего на пару дюймов, и удар пришелся на низ живота. Пат согнулся вдвое, агонизируя от страшной боли. Затем молниеносным ударом Дойл схватил согнутое, полуголое тело избитого противника и за плечи протащил его по полу через всю комнату, открыл обитую деревом дверь квартиры, доволок его до начала лестницы и столкнул вниз.

На лбу Дойла дико пульсировала вена, глаза покраснели от ярости. Единственный раз в жизни он до такой степени потерял контроль над собой. Он снова вошел в пустую комнату, поднял валявшиеся на полу джинсы и кобуру и бросил на лестницу, вслед за Конте, даже не взглянув, что с ним случилось после падения. Окрашенная в красный цвет дверь в холле напротив открылась, и из нее осторожно выглянул седоволосый мужчина в атласном купальном халате.

– Здесь все в порядке? Мне показалось, что я слышал выстрелы.

– Все в порядке, – спокойно сказал Реган.

Он быстро взмахнул значком перед лицом соседа, чтобы тот не заметил, что это значок служащего ФБР.

– Я из полиции. Мы только что поймали бродягу в квартире мисс Китти Муллали. Правда, мисс Муллали?

Китти молча кивнула, и Дойл закрыл дверь. До них доносились стоны Пата, лежавшего в агонии на нижней площадке лестницы.

– Реган, – сказала Китти, – может быть, он серьезно расшибся. Может, сломал какие-то кости.

– Надеюсь, что этот сукин сын подыхает, – ответил Дойл.

– Да, но...

Затем они услышали скрип открывающейся входной наружной двери дома, после чего она с грохотом захлопнулась. Реган выглянул на лестницу и убедился в том, что Пат ушел. Он закрыл дверь на задвижку и повернулся к Китти, которая, прижавшись к нему, шептала: "Ох, Реган, Реган". Ему показалось, что он слышит в ее голосе жалость и какую-то вину.

– Реган, что я могу тебе сказать?

Он плотно прижал ее к себе, ощущая ее дыхание сквозь свою рубашку. Халат частично распахнулся, и он чувствовал, как ее теплая грудь прижималась к его ребрам.

– Бедняжка ты моя, – произнес он.

Они сидели на постели и целовались.

Китти вздрогнула:

– Ох, моя губа.

– Извини, дорогая, – сказал Дойл и стал целовать ее в шею, в уши, груди и соски.

Внезапно их взволнованные вздохи утратили признаки жестокой опасности и приобрели более замедленный ритм, стали глубже и спокойнее. С нежностью, замедленными движениями, как во сне, Китти помогла ему освободиться от одежды и легла, раскрыв свой синий халат. Без слов он обнял ее, и они слились в одно целое, а затем, казалось, стали перетекать друг в друга, почти не осознавая производимых движений.

Позже Дойл лежал и думал о случившемся. Это произошло между ними впервые.

– Я всегда ощущал, что в Пате слишком сильна сицилийская кровь, – сказал Реган. – Должно быть, он просто сошел с ума! Как случилось, что он повел себя таким образом?

Китти села и зарыдала, уткнувшись себе в колени.

– Реган, я должна сказать тебе. Все было не так, как ты думаешь. Мы были... Мы были любовниками. Но сегодня вечером я просто не могла. Не только потому, что завтра у них свадьба. Сегодня я почувствовала, что все кончено, а он не мог перенести такой удар.

Мысли Регана закрутились, как кинокадры при монтаже фильма. Он вспомнил все их совместные свидания в течение прошлого года. Их теплую компанию смеющихся, задиристых, счастливых молодых людей – все это было в каком-то далеком, туманном детстве. Но теперь эти сцены, просматриваемые в обратном хронологическом порядке, больше походили на поблекшие от времени фотографии в старинном семейном альбоме. Внезапно эти фотографии удалились в столь далекое прошлое, что их края, казалось, пожелтели у него на глазах. Он обнял рыдающую девушку за обнаженные плечи.

– Китти, но как же ты могла?

– Господи, не знаю, – всхлипывая, сказала Китти. – Не знаю. Когда я с ним, то не могу перебороть себя. Он – как обезьяна у меня за спиной. Это было так, как будто мое тело действует независимо от меня и я не отвечаю за него.

Ее трясло при всяком порыве ветра, проникавшем через окно, разбитое пулей Пата.

– Мне надо срочно заняться окном, – сказал Реган, – а то ты просто замерзнешь.

Китти взглянула на окно с тупым удивлением.

– Бог мой! – воскликнула она. – Он мог убить тебя! Он действительно мог убить тебя!

Глава 30

На следующее утро Пат проснулся в девять весь мокрый от пота. Во рту ощущался вкус застоявшейся крови, а от света ныли глаза, хотя веки были прикрыты. Он сел на постели с закрытыми глазами и опустил ноги на пол. Он чувствовал себя так, как будто его мозг свободно плавал и болезненно ударялся о внутреннюю поверхность черепа. Открыв глаза, он мгновение ничего не видел из-за пленки слизи, покрывавшей их.

Взглянув вниз, очень удивился, обнаружив, что на нем были носки и ботинки. Разбитая скула реагировала на прикосновение легкой болью. Его воспоминания о прошлой ночи оказались весьма смутными. На мгновение он почувствовал себя слишком уставшим, чтобы попытаться восстановить в памяти эти события. Он снял шорты, ботинки, носки и, двигаясь не совсем уверенно, прошел в ванную. Там он запустил на полную мощность холодную воду в душе.

Струи воды, попадая на участок пораненной кожи, вонзались в нее, как иглы, производя одновременно и болезненное, и благотворное воздействия.

В то время как он вытирался полотенцем, осторожно промокая синяки, зазвонил телефон. Это была Конни.

– Все идет хорошо, любимый?

– Разумеется, все великолепно, – ответил Пат.

Он никак не мог вспомнить, о чем Конни говорит.

– Мы пришлем за тобой машину примерно в 10.00, хорошо?

"Машина, – подумал он. – О, Боже! Ведь сегодня я женюсь!"

– Послушай, а как насчет 10.30?

– Хорошо. Думаю, что и тогда у нас будет масса времени. Твоя одежда уже здесь. Эсперанца покажет тебе, куда пройти. Мы приготовили комнату, где ты сможешь переодеться. Возможно, мы не увидимся до самой церемонии. Все наверняка пройдет великолепно. Вот увидишь. Поставили тент во дворе, повсюду масса цветов. Все будет прекрасно. Пат, я действительно люблю тебя.

– Да, – сказал он. – Да, я тоже люблю тебя. До встречи.

Он повесил трубку.

Вовремя бритья Пат пытался вспомнить события прошедшего вечера. Никогда в жизни он не напивался до такой степени, чтобы настолько отключиться, и только смутно ощущал какое-то неудобство, пытаясь вспомнить вчерашние события. Помнил, что заходил к Луи, а затем, спотыкаясь, добрался до "Белой лошади". Затем позвонил Китти, и они из-за чего-то поссорились. Последующие события помнил весьма туманно, но он был там точно, а потом, кажется, ему приснился какой-то сон.

И вдруг Пат вспомнил, что в квартире у Китти появился Реган Дойл. И они подрались; правда, в основном дрался Дойл. Пат просто поднимал руки вверх и защищался. А затем вынул пистолет и выстрелил. Он вспомнил оглушительный звук.

Далее он не смог восстановить в памяти ничего, за исключением того, что проснулся от холода в темном холле Китти. Помнил, что поймал такси, чтобы проехать всего несколько кварталов, и, спотыкаясь, вошел в лифт.

Закончив бритье, Пат надел брюки и позвонил Китти но никто не ответил. Он снова подошел к зеркалу и осмотрел свежевыбритое лицо. Его десна воспалилась, а один из дальних зубов слева, казалось, качался. Внутренняя полость рта покрылась шрамами и порезами. Левая челюсть воспалилась и распухла. Очевидно, кто-то нанес ему сильный удар правой рукой. Должно быть, Дойл. Глаз тоже распух, но, к счастью, синяк пока не появился. Плечи болели так, как будто по ним молотили большими молотами; кроме того, он чувствовал острую боль справа, как будто было сломано ребро. Ладно, если кто-либо спросит, он всегда сможет сказать, что у него возникли трудности при задержании преступника. Одно преимущество в профессии копа было несомненным – всегда можно было правдоподобно объяснить вещи, подобные этим. Когда он выходил из дома, швейцар Олли передал ему коричневый бумажный пакет.

– Какой-то мужчина оставил для вас этот пакет сегодня утром, – сказал Олли. – Велел передать, когда вы будете выходить из дома.

Пат взял увесистый пакет из рук швейцара и поблагодарил его. Один из лимузинов "флитвуд" Мэсси ожидал его у дверей. За рулем сидел Томми, плотный молчаливый шофер, отвозивший Пата и семью Марсери в ресторан Дьюка в самом начале, много лет тому назад. За эти пять лет Томми мало изменился, разве что отрастил более длинные волосы, а на шее, с правой стороны, над линией воротничка у него появился глубокий шрам, как будто след от зубчатого ножа.

– Сегодня большой праздник, да? – сказал Томми, и Пат понял, что к нему уже относятся с уважением, как к хозяину.

– Точно, – ответил он и поглубже сел на мягкое серое сиденье в чехле, оставив закрытым стекло, разделяющее его и шофера, – сегодняшний день не располагал к беседе.

Пат разорвал пакет и обнаружил свой личный "смитт-и-вессон", который Дойл отобрал у него прошлой ночью. Записки не было, а револьвер был разряжен. Он подумал о том, что надо будет его вычистить завтра, так как вспомнил, что дважды стрелял из него в прошлую ночь. Он засунул его в кобуру, которую автоматически пристегнул к поясу, одевая утром джинсы.

По пути к верховью реки он откинулся на спинку сиденья лимузина и попытался очистить голову от неприятных воспоминаний. Когда они доехали до ворот дома в Ривердейле, там уже были запаркованы несколько лимузинов, а кроме того, стоял грузовик фирмы "Конкурс" – поставщика обедов. Из другого грузовика выгружали складные стулья и столы.

Эсперанца встречала его у дверей. Горничная провела его в большую светлую спальню на втором этаже с окнами, смотрящими в глубь сада. Сквозь окно он увидел огромный полосатый тент со столами, уставленными посудой и цветами.

На кровати в пластиковом мешке для одежды лежал его бледно-голубой клубный пиджак, вечерние синие брюки, строгая рубашка, синий вечерний галстук и запонки. Все было продумано, за исключением нижнего белья. Две-три недели тому назад с него сняли мерку, а потом все сшитое подогнали по фигуре.

Пату пришлось повозиться с упаковками запонок и подтяжек, так как он не надевал ни то, ни другое ни разу в жизни. К счастью, галстук-бабочку надо было только застегнуть под воротником рубашки. В соседней ванной комнате стояло зеркало во весь рост. Закончив одеваться и причесав волосы, Пат внимательно осмотрел себя со всех сторон и решил, что похож на Хэмфри Боггарта в "Касабланке". Сейчас он мог вообразить себя проходящим через казино, выпивающим большие кружки пива и расшвыривающим по сторонам пьяных. Пат никогда раньше не был уверен в том, что ему нравится собственная внешность, но теперь был вполне удовлетворен своим видом. Когда он поворачивался к зеркалу правым боком, то шишка на подбородке и опухший глаз становились практически незаметными.

Пиджак был длинным – достигал кончиков пальцев, а брюки – широкими у коленей в модном стиле, постепенно сужаясь книзу до консервативных пяти дюймов у обшлага. Кушак каштанового цвета охватывал его тонкую, крепкую талию.

– Пат Конте, – сказал он самому себе в зеркало, – тебе следовало стать актером, а не копом.

Теперь, невзирая на сумятицу в уме по поводу вчерашнего вечера и чувство тошноты, преследовавшее его весь день, он чувствовал себя прекрасно. Он знал уже абсолютно достоверно, что выбрался из лачуг навсегда. Теперь двигаться можно было только наверх, и вскоре он сможет позволить себе не терпеть никакого дерьма практически ни от кого. Если даже ему и придется стерпеть иногда немного, то только потому, что поднимется выше, даже если не знал наверняка, куда именно.

Послышался громкий стук в дверь:

– Эй, Паскуалино! Выходи. Спустись и пропусти рюмочку. Поговори с нами.

Это был отец Раймундо. Пат не видел его уже несколько недель и чувствовал себя несколько виноватым.

– Сейчас спущусь. Налейте мне скотча с содовой.

Мужская часть семьи – Артур, отец Раймундо, Дон Антонио и Сэм – уже ожидали Пата, собравшись в библиотеке. Артур и Сэм были также в бледно-голубых пиджаках. Дон Антонио надел свой полосатый костюм с широкими лацканами и жилет с черным галстуком, как будто собирался на похороны. Отец Раймундо был в белом льняном костюме и белой сутане. Сэм налил всем, и мужчины подняли бокалы с приглушенным тостом: "Ваше здоровье!"

– Ну, Сэм, – сказал отец Раймундо, – это большой день, не так ли? Впервые я чувствую себя не просто Отцом Раймундо, а настоящим отцом. Так я ощущаю себя в отношении мальчика. Он – хороший малыш. Ты не делаешь ошибки. Правильно я говорю, Артур?

Артур кивнул:

– Я думаю, в нем есть нечто особенное. Он честолюбив, он умен и он тверд, весьма тверд.

– Как тебе кажется, – спросил Сэм, – он понимает что-то в отношении Семьи?

Артур рассмеялся:

– Он – один из нас. Пат вырос среди нас. Он – сицилиец. Его родители приехали из Сицилии. Мог ли он вырасти и так и не узнать, что здесь происходит? Конечно, я никогда не рассказывал ему ничего, когда, просил что-то сделать, но он все знает. Уверен, что знает. Если бы я все ему подробно растолковывал, он никогда не стал бы тем парнем, который вам нужен.

– Да, – подтвердил Дон Антонио. – Он кажется весьма смышленым. Умен. Знает, как нужно разговаривать. Кроме того, уважает старших. Но я постоянно задаюсь вопросом, почему мы сделали его сыщиком? Я не хотел бы никого оскорблять, Артур. Прекрасно, что работаешь на нас в полиции, но есть масса важных дел, которые тоже следует выполнять. Мы нуждаемся в людях, которым можно довериться.

– В том-то и дело, – подхватил Сэм. – Именно в этом, Энтони. Мы научились делать множество дел в этой стране. Я узнал очень многое. Я посещал школу. Думаю, она принесла мне большую пользу. Вначале все наши люди восставали против школы. Хотели все жить по соседству и защищать друг друга. Но теперь они растут, выезжают из привычных мест в город. Я живу здесь.

Он обвел жестом богато меблированную комнату с кожаной обивкой и сверкающими деревянными панелями.

– Это окружение сильно отличается от домов на Малбери-стрит. Правильно?

Он с удовлетворением осмотрел библиотеку.

– Вы думаете, что я не стал более счастливым? Нет, я счастлив! Конечно, иногда я приезжаю в старые места купить пасты, увидеться с друзьями, выпить пару чашечек капуччино. Иногда немного играю в карты. Я не забыл свою родину, наш народ. Но каждое новое поколение должно совершенствоваться.

– Да, – согласился Дон Антонио. – Но иногда мне кажется, что, вырастая, люди отдаляются от нас. Так много их получило образование. Они роднятся с посторонними. Женятся на иностранках.

– Согласен, – сказал Сэм. – Вот почему мне нравится этот мальчик. Он скроен из старого материала. Один из нас. Ему можно довериться. Я в этом не сомневаюсь. Но я не знаю, сколь долго он должен оставаться в полиции. Что это за занятие? Извини, Артур, но насколько хорошее будущее может его ожидать на этой службе? Конечно, ты теперь стал лейтенантом и, возможно, продвинешься выше до ухода на пенсию. Но чувствую, что даже ты не достигнешь того, чего смог бы, если бы работал с нами.

– Но я и так с вами, – возразил Артур.

– Я имею в виду, если бы ты работал в нашем бизнесе вместе со мной.

Артур пожал плечами:

– Ну что ж, так на сегодня обстоят дела. Сейчас мыпредпринимаем меры, чтобы мальчик получил некоторое образование, одновременно работая в департаменте. Это поможет открыть для него некоторые двери. Возможно, позже он захочет сменить работу. А пока может быть нам весьма полезным. Кроме того, у нас появится шанс изучить его лучше и выяснить, на какой работе ему будет легче проявить свои способности.

Он обернулся к двери.

– Сейчас он войдет, наш жених. Подожди, подожди, Сэм. Я налью еще раз всем по кругу. Мы должны выпить в честь жениха.

И Артур налил шотландское виски в небольшие рюмки, которые все подняли, чтобы поздравить входящего Пата.

– За здоровье новобрачных!

Сэм крепко обхватил Пата за плечи и обнял его. Затем расцеловал в обе щеки.

– Добро пожаловать в нашу семью, сынок, – сказал он, и Пат удивился, заметив, что глаза его увлажнились.

Сэм всегда казался человеком, высеченным из камня. Но, может быть, такое впечатление он производил только на посторонних.

К тому времени, когда в празднично украшенном саду дворца Сэма Мэсси в Ривердейле официальная церемония венчания закончилась, Пат уже выпил шесть рюмок с будущими новыми родственниками и ощущал себя погруженным в приятный туман. Был свежий солнечный летний день, и сама свадебная церемония проводилась в саду под навесом из свежих цветов.

Отец Рэй был единственным "родственником" со стороны Пата. Со стороны Конни присутствовала масса родственников (по крайней мере, так ему показалось): толстые тети, костлявые, голенастые двоюродные сестры; бледные, похожие на американцев родственники с другой стороны реки, из Кливленда, Буффало.

Совершал церемонию отец Бернард Донато – настоятель монастыря Святой Агнес, бывший исповедником Констанцы и выбранный ей самой для венчания. Констанца выглядела такой белоснежной и пушистой, такой неземной, как кучевые облака, проносившиеся над ними. На ней было великолепное пышное платье из белого атласа, украшенное алансонскими кружевами. Платье было точной копией свадебного наряда, в котором Элизабет Тэйлор выходила замуж за Ники Хилтона.

На траве раскатали роскошный голубой ковер, по обеим сторонам его расставили раскладные стулья. Под пушистой поверхностью ковра Пат ощущал мягкий, упругий дерн лужайки. Он двигался летящей походкой и, казалось, плыл рядом со своей, похожей на облачко, юной невестой. Пат стоял перед незнакомым священником, слушая бормотание на латыни, прерываемое вопросами: "Согласен ли ты?", "Согласен ли ты?", "Согласен ли ты?"

Отец Рэй, стоявший рядом, подал Пату кольцо, и затем священник произнес: "Отныне провозглашаю вас..."

Позже Пат стоял на лужайке, пока армия двоюродных сестер и теток толпой двигалась мимо него, шепча: "Боже, разве он не прекрасен?", а мужчины торжественно говорили: "Добро пожаловать в семью", а иногда что-нибудь о его профессии. Например, "Ну, это хорошая, постоянная работа", или "Нам нужны в семье и копы", или "Он получит хороший опыт для работы в дальнейшем".

Каждый мужчина, подходя к Пату передавал ему конверт, принимаемый им с благодарностью, – подарок новобрачным.

Позже подали страсбургский паштет, каплуна, шербет и шампанское, море шампанского. Были провозглашены тосты. Затем начались танцы, открывшиеся тарантеллой и старинными плясками. Но вскоре их сменили ритмы буги и свинга, исполнявшиеся группой Лестера Ланина, нанятой на весь день. Все музыканты были одеты в бледно-голубые пиджаки, так что если бы Пат вышел на импровизированную сцену, его вполне могли бы принять за саксофониста.

Пат чувствовал себя так, как будто все это происходит с кем-то другим, а он смотрит в бинокль на все это празднество из какого-то окна на той стороне лужайки. Он видел себя, высокого и стройного, с темными кудрями, широкоплечего, в бледно-голубом пиджаке и сверкающих вечерних туфлях.

Кроме родственников присутствовало много людей, лица которых казались ему знакомыми. Присутствовали важные люди из Семьи: Анастасиа; Дженовезе; Вилли Моретти, чувствовавший себя раскованным и веселым, в то время как другие мужчины глядели на него с любопытством и за его спиной со значением похлопывали себя по лбу; Гамбино, мягкий и умиротворяющий; Костелло, искренний и дружелюбный; Томми Лючезе; Десапио, выглядевший в своих темных очках значительным, и отстраненным.

Были приглашены также конгрессмены – множество политических, деловых и личных друзей Мэсси и Семьи Марсери. Пат не представлял до сих пор, насколько широко и глубоко простиралось могущество этой Семьи.

Позже, на улице, чувствуя себя счастливым и немного навеселе, Сэм обнял Пата снова и сказал:

– А теперь я хочу сделать тебе сюрприз. Маленький дополнительный свадебный подарок.

С этими словами он провел молодых на передний двор. Там возле въездных ворот стоял, сияя на солнце, красный "меркурий" со спущенным верхом и с белыми кожаными сиденьями.

– В конце концов, Пат, – сказал Сэм, – ты не можешь все время разъезжать в лимузинах. Ты – рабочий человек. У тебя должны быть собственные колеса, правильно?

Пат стоял, совершенно ошеломленный. Для него, может быть, это был самый счастливый момент за весь день. У него никогда не было собственной машины, а это была машина, и какая машина!

– Ты уверен, что сможешь вести ее, мальчик? – серьезно спросил Сэм, пока Пат обживал "меркурий", дотрагиваясь до сверкающих деталей, проверяя ногой упругость покрышек и блаженно улыбаясь.

– Не беспокойся, Сэм. Я в полном порядке.

– А ты не забыл о конверте, который я передал тебе для Нормана Гоффмана?

Пат дотронулся до узкого твердого конверта во внутреннем кармане:

– Конечно, конечно.

На самом деле он почти забыл о нем.

– Помни, – наказывал ему Сэм, – когда войдешь в "Националь" в Гаване, позвони по этому номеру в "Сан-Суси" и дай знать Норману о своем приезде. Норман Гоффман – так он зовет себя в этом городе – даст тебе знать, что делать с этим конвертом.

– Хорошо, – ответил Пат. – Безмерно благодарен. До свидания.

Пат и Конни "взлетели" в своем красном "меркурий", направляясь в гостиницу "Плаза", где должны были провести брачную ночь, прежде чем отправиться в Гавану, где собирались провести медовый месяц.

Глава 31

К тому времени, когда они подъехали к "Плазе", Пат протрезвел и даже стал серьезным. Констанца сменила подвенечное платье на прелестный костюм, состоящий из белой шелковой юбки в складку и темно-красной блузки, цвет которой лишь подчеркивал ее румянец.

Пат чувствовал себя слегка выбитым из равновесия, отдавшись на волю головокружительным планам других людей. В действительности он не планировал этот брак, этот медовый месяц. Но он не жаловался. Ведь скоро наступит пора, когда он снова опустит ноги на землю и начнет строить свою собственную жизнь.