Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

      - Так вот. Видишь: арестованная. Смотри за ней в оба: ты за нее отвечаешь головой. Я пока приостановлю допрос. Устал за день, подремлю немного. Перед сменой - разбуди: я продолжу.
      - Слушаюсь, вашбродь.
      Еще раз брякнула винтовка, строго уставным движением. Мертваго залюбовался крепкой, выправленной фигурой, молодецки заломленной на ухо барашковой шапкой. Вот она, муштра! Семеновец! Не человек - монумент.
      И, говоря по правде, ударил тогда зря. Ротный удостоверил, что Названов примерного поведения, представлен в ефрейтора. И сейчас на нем, верно, ефрейторские нашивки. Просто показалось, что снебрежничал. К тому же он был в тот вечер в сильной спиртной повышенности, Мертваго.
      - Молодец! - искренне сказал поручик и потрепал солдата по плечу. Сменишься, получишь от меня пятерку... куме на платок. Я летом... напрасно погорячился.
      - Покорно благодарю, вашбродь.
      - Так к трем - разбуди.
      Мертваго с наслаждением привалил толстое свое тело в угол дивана, закинул на сиденье ногу и сейчас же заснул.
      В сон вошла девушка, недвижное лицо которой видел перед собой поручик, закрывая глаза. Это сделало начало сна беспокойным. Тревожным. Фонарь... Какие-то темные переходы... Они идут, он крепко держит ее за руку, чтоб не сбежала. Рука холодная. Жестяная. Ах, да... Консервная банка. Переход бесконечен, какие-то двери, у дверей часовые. Ефрейторские нашивки. Берут на караул по-ефрейторски. Вольно! Проходят. Еще одна дверь... Как будто знакомая... Раскрылась. Ха! Зала Гагарина - ковры, на коврах разостланы скатерти; фрукты, вино, нагие женщины вперемежку с мужчинами... Грабов, Касаткин, Марков - конногренадер... Как же он забыл: сегодня же четверг афинский вечер, очередной. Ему хлопают: Бахус. Он раздевается - как все...
      Смотрится в зеркало. Кругом - зеркала. Он любит смотреться, хотя он кривоногий, с вислым животом, весь заросший волосом, ну, Бахус! Стильно. И женщины любят... В зеркале, сзади, за спиной, - глаза. Запавшие, обведенные синькой. Ах, да - девушка. По приказу начальства он с ней сегодня... Рад стараться! Платье долой. На ней еще полушубок, черт... Крючки жгутся. Мороз. Не дается. В первый раз всегда так: надо рвать крючки и тесемки. Кругом хохочут, визгливо, из всех углов. Над ним. Поделом. Правильно. Некрасива, худа, худа... И узка в бедрах. К черту! В поле ее, на снег, как она есть... Дай ей прикладом под... и ко всем дьяволам!..
      Дальше спуталось. Туман. Поручик повернулся на бок и захрапел, тряся нижней толстой губой, ронявшей слюну.
      * * *
      Он проснулся от осторожного прикосновения и мгновенно открыл глаза. Над ним наклонился ефрейтор. Незванов, Названов... как его...
      - Смена?
      - Так точно. Приказывали разбудить.
      Поручик зевнул, потянулся и наморщился: вспомнился сон - худая, раздетая девушка. Да. Консервная банка. Срок - до рассвета.
      - Можешь идти. Спасибо.
      Солдат повернулся четко налево кругом, вышел. Поручик лениво повел глазами по купе и вздрогнул. Девушки не было.
      Почудилось со сна? Нет! Пусто!
      Он крикнул в дверь сдавленным криком, потому что за горло что-то держало:
      - Где арестованная?
      Солдат с порога глянул удивленно:
      - По вашему приказанию...
      Мертваго поморгал ресницами:
      - Какому приказанию?
      - Изволили приказать... В поле, на снег, и - прикладом...
      - Убил?
      Мертваго взялся за грудь: сердце замерло радостно перед тем, как свалить с себя тяжесть.
      Солдат шевельнул штыком, и голос его зазвучал совсем уже недоуменно.
      - Никак нет... Вы приказали: в поле, прикладом... под... виноват, вашбродь! И ко всем дьяволам...
      Поручик похолодел. В сознании мутно, сквозь туман, просочилось... Действительно, что-то было такое... Да, да. Именно так, кажется... Наверное, так: в поле, прикладом... Ко всем дьяволам... Но ведь во сне ж это было! Или он ее на самом деле раздел?
      Он торопливо оглядел себя. Нет. Шинель, ремни, шашка, кобур. Все, как было, когда он лег. А там он был - голый. И на полу ни крючков, ни тесемок...
      - Ты врешь! - сказал он раздельно и вплотную придвинулся к солдату. Ничего подобного я приказать не мог. Ты под суд, под расстрел пойдешь, каналья!
      - Никак нет, - твердо ответил ефрейтор. - Я засомневался, прямо сказать, кликнул Парамонова и Возюкина - они со мной одной смены, - вы при них изволили повторить. Под присягой покажут.
      Мертваго поднял фонарь к лицу солдата. Глаза смотрели уверенно и открыто, но в глубине зрачков - поручик видел ясно - злорадно шевелились змейки. Он подумал с тоской: "Стакнулись, мерзавцы! Потопят. И крыть нечем. Не тем же, что на дежурстве, в боевой обстановке, при арестованной - спал".
      * * *
      Тихо рокоча, отодвинулась дальняя дверка. В коридор вышел Риман. Часовой застыл, сразу опознав фигуру командира. Мертваго поспешно задвинул дверь своего купе. Но Риман окликнул:
      - Поручик Мертваго? Ну, как дела?
      Он подошел к поручику обычным своим неторопливым шагом. Мертваго сказал, с трудом ворочая языком:
      - Разрешите доложить... Арестованная указала на допросе дом... здесь, в поселке... где, по ее заверению, сегодня ночуют все главари... Я взял немедля Названова...
      - Этого? Это - Наживин, - поправил Риман. - Надо знать людей своего батальона, поручик.
      - Виноват, господин полковник, оговорился... Наживина, Парамонова и Возюкина и с ними отправился, захватив арестованную...
      Риман движением руки остановил Мертваго:
      - Инициатива - прекрасное дело, поручик. Но почему вы не доложили мне? И не вызвали дежурного взвода?
      - Для пользы службы, - проговорил, запинаясь, поручик. - Я полагал священным долгом дать вам отдохнуть хоть час, господин полковник. Судьбы экспедиции... Что касается взвода, смею заверить: трех семеновцев вашей выучки вполне довольно...
      Риман погрозил пальцем:
      - Не хотели делиться успехом? Одному поймать фортуну за волосы? Вы игрок, Мертваго, я знаю. В тактике это не годится. Но смелость - всегда смелость. Продолжайте. Девушка вас обманула, конечно...
      - Так точно! - с искренним остервенением отозвался поручик. - Более того: она попыталась бежать, и солдаты прикладом...
      - Убили? - Риман пожевал сухими своими губами. - Жаль. Я готов поклясться, что это именно Рейн, главная здешняя агитаторша: у нее в школе митинговали без передышки. Повесить ее - было б помпезней. Впрочем, можно повесить и труп. Где он?
      - Мы бросили там эту... падаль.
      - Жаль, - повторил Риман. - Пожалуй, его уже унесли... Вы погорячились. Но... я понимаю естественное озлобление солдат.
      - Так точно, - торопливо подхватил Мертваго. - Разрешите особенно ходатайствовать о награждении названных мной нижних чинов. Они действовали выше всяких похвал.
      Риман кивнул:
      - Подайте рапорт. - И посмотрел на светящийся циферблат часов. - Ну, вам недолго еще осталось, поручик. В четыре часа подъем. Мы обшарим окрестность на двадцать верст кругом. Бунтовщики укрываются в соседних деревнях, далеко они не успели уйти: мне точно известно. Вы как сменившийся с дежурства свободны от наряда.
      - Разрешите идти с ротой! - испуганно сказал Мертваго. Ему вдруг с ясностью потрясающей представилось, что учительницу обязательно поймают. Не сможет же она за ночь убежать на Камчатку! Поймают наверное... И тогда случится еще более страшное, чем если бы сразу признаться. Надо идти. Обязательно. Может, на счастье, она именно ему попадется.
      Риман кивнул. На сухие жесткие губы легла улыбка.
      - Узнаю семеновца. Идите, конечно. Я отмечу это в приказе.
      Он пожал руку Мертваго и пошел к себе. Мертваго обернулся к ефрейтору. Лица в темноте не было видно, но солдат стоял неподвижно.
      - Ты... местность помнишь? - хриплым шепотом спросил поручик. - Где мы ее... убили?
      - За станцию ежели идти, - ровным голосом ответил солдат, - с полверсты. Домика три либо четыре... Так не доходя их... Поручик облегченно перевел дух:
      - А Парамонов и этот... Вознюк... помнят?
      - Я напомню, не извольте беспокоиться, вашбродь.
      В голосе солдата дрогнул явной издевкой смешок, и Мертваго неистово захотелось ударить его, как тогда летом, - в зубы. Но вместо этого он сказал, глубоко засовывая руки в карманы:
      - Кроме казенной награды - от меня по десятке на брата.
      Ровно в четыре Риман собрал господ офицеров, разъяснил задачу. И, глядя на схему предстоящих отряду действий, расчерченную радугой карандашей красиво и четко, Мертваго еще раз и окончательно убедился, что девушке не уйти: извилистые - ползом - линии движения взводов, отделений и рот, как щупальцы спрута, удавкой обвились вкруг недвижных, обреченных пятнышек-точек: деревень и поселков.
      Не уйти. Солдаты найдут. Теперь зима: в мох не зароешься. Куда ни пойди - след.
      Попадется. Подведет... консервная банка!
      * * *
      Не везет - так уж до конца. Мертваго со взводом досталось задание: обыскать пристанционный, ближайший поселок - и школу.
      ...За станцию с полверсты... не доходя...
      Словно в насмешку: те именно места, где никак не могло быть беглянки.
      Мертваго все же решил обыск начать именно со школы. В конце концов, черт их знает, баб. От них можно ждать самого невероятного. А вдруг попадется? И все сразу улажено. Стукнуть прикладом, труп приволочь на станцию, командиру: пожалуйте, разыскали, вешайте.
      Он оглянулся на взвод, медленно тянувшийся по поселку, и крикнул:
      - Шире шаг. Прибавь ходу. Ходу!
      Уже ясно видно было, в предрассветье, бревенчатое, низкое, под шапкой снега здание школы. Мертваго зашагал еще быстрей. Унтер-офицер догнал его бегом:
      - Вашбродь! Погреб прошли... а там - люди.
      Мертваго остановился, круто врыв кривые свои ноги в снег:
      - Погреб? Где?
      Унтер-офицер вытянул руку, и поручик сжал брови, от стыда. В самом деле: шагах в сорока от дороги старый, очевидно заброшенный, снегом захороненный погреб. И к погребу - совершенно отчетливо видно - две тропки следов. Свежих.
      Просмотрел. Непростительно. И один след - женский. Маленькая нога. Она!
      - Оцепить. Живо.
      Увязая в снегу, солдаты побежали. Мертваго с унтером пошел прямо по следу. Да. Нога женская наверно. И в упор - до самой погребной дверцы.
      - Баба, - вполголоса сказал Мертваго и облегченно перевел дух.
      Солдаты уже окружили погреб.
      Поручик крикнул:
      - Другого выхода нет?
      - Никак нет! - отозвались голоса вперебой. - Тут сплошной сугроб.
      - Есть! Оба!
      - Никак нет... - унтер скосил глаза на Мертваго. - Баба ушла.
      - Как ушла? - выкрикнул Мертваго. - Что ты брешешь?
      Унтер-офицер указал на проложенный рядом с женским огромный, глубокими ввалами валенок мужской тяжелый след. Внутри его - обратный, мелкий, женский.
      - Назад по его следу ушла, - ухмыльнулся унтер. - Тоже... хитрая. И снегу к дверке смотри сколько присыпала: словно он нежилой, замело.
      "Ее рук дело! - зло подумал поручик. - Наверно она. С такой - все станется. Зарыть, закрыть под самым нашим носом какого-нибудь там... Ухтомского. Он, говорят, большого роста..."
      Он крикнул отрывисто:
      - Отрывай! Солдаты замялись.
      - Лопату бы... руками неспособно. Рукавицы загубим: взыщут. Да и обмерзнем.
      - Обмерзнем!.. - грубо оборвал поручик. - Небось на деревню пойдешь, подкатишься к бабе - живо отогреет. Валяй.
      Солдатские ладони заработали. Из-под снега быстро обнажились серые трухлявые доски.
      - Вашбродь, - озабоченно прошептал унтер-офицер. - Как бы он нам людей не попортил... стрелять не стал. Или бонбой... По Москве, земляк сказывал, из Самогитского гренадерского, они сколь народу бонбами вывели. Подберется - и бонбой. Дозвольте скрозь дверь хоть одну обойму...
      - Жарь! - Мертваго кивнул и отступил в сторону. - Посторонись, ребята. Огонь!
      Унтер щелкнул затвором. В тот же миг из погреба донесся отчаянный вопль:
      - Стой! Христа ради! Свой!
      Голос был мужской и хриплый. Мертваго усмехнулся криво, одной щекой:
      - Врет. Пли!
      Но унтер-офицер опустил винтовку:
      - Виноват, вашбродь. Как бы ошибки не вышло. Голос у него будто доброкачественный. - И крикнул начальственно: - Сдаешься? Оружия нет?
      - Никак нет! - обрадованно рявкнул голос. - Сейчас вылазю. Доски зашатались, но дверца не открылась: заедала неотчищенная от снега нижняя кромка. Голос рявкнул еще радостней:
      - Подсобите, братцы. Не пущает... Отсюда упору нет - никак не приспособишься.
      Под дружным напором дверь отошла верхним краем, треснула изнутри и снаружи. Через пролом на четвереньках вылез высокий усатый мужчина в коротком тулупчике, бабьем, и в валенках. Голова была закручена женским ковровым платком. Человек выпрямился, перекрестился и стал во фронт.
      - Кто такой? - хмуро спросил Мертваго.
      - Жандармского железнодорожного управления унтер-офицер Якубиков! отрапортовал усатый. Взнес было руку к головному убору, но ткнул в платок и отдернул пальцы.
      Солдаты кругом зафыркали. Мертваго вытянул пальцы, поймал бахрому платка и потряс:
      - Хорош! - Он скривил рот и шумно потянул слюну. Жандарм переступил ногами и вздохнул:
      - Вольной одежи не имею... И так еле успел схорониться.
      - Схорониться... - строго сказал Мертваго. - Верноподданные умирают на посту, а не рядятся бабами... при первой опасности. Тебя, собственно, следовало бы расстрелять на месте.
      Жандарм посмотрел сверху вниз, со всей высоты огромного своего роста, на бабье лицо поручика.
      - Никак нет, - уже спокойно ответил он тем тоном снисходительной дисциплины, которым жандармские унтеры всегда говорили с офицерами, давая понять особое и независимое свое положение. - Действовал по инструкции: в случае беспорядков - немедленно скрыться.
      Солдаты загоготали опять, и ближайший к Мертваго сказал с неожиданной фамильярностью:
      - Вот бы и в армии такой устав: как война объявится, по команде валяй все кто куда - в кусты.
      Мертваго одобрил остроту и засмеялся. Но жандарм сердито оборвал солдата:
      - Бреши... Сразу видно: дурак! Во мне все сведения: кто, где и как... из опасных. Прикончат - разберись тогда, кто виноват и по какой статье именно. Самого злодея из-под носа упустишь.
      Мертваго оглянулся на школу. Совсем рассвело. На стеклах лежали красные тусклые блики. На крыльцо вышла женщина. Поручик впился глазами беспокойно. Нет, старуха, кажется. А впрочем... После вчерашнего он ни во что уже вообще не верил.
      Он приказал жандарму явиться в распоряжение командира отряда и заторопил взвод. Школу оцепили сноровисто и быстро - прием входил в привычку. Поручик оттолкнул локтем старуху, открывшую на стук, и бегом побежал через классные мимо изрезанных ножами, старых, давно не крашенных парт, мимо карты Российской Империи, мимо черных, мелом измазанных досок. Коридор. Жилая половина. Три двери. Уверенно распахнул среднюю дверь и увидел: кровать, черные волосы на подушке. Мертваго вскрикнул, коротко и радостно, подбежал и потянул одеяло. Спавшая открыла глаза, приподнялась, ловя руками отдернутую к ногам простыню. Карие глаза, широко раскрытые, были напуганы насмерть. Поручик увидел: полные круглые плечи, высокую грудь - и разжал пальцы. Она быстро подхватила одеяло и закрылась до подбородка. Мертваго пришел в себя. В комнату, топоча мерзлыми сапогами, ввалились солдаты.
      - Кто? - спросил, переводя дух, поручик.
      - Помощница учительницы.
      Глаза смотрели по-прежнему смертно напуганно.
      - Фамилия?
      - Званцева Мария.
      Мертваго ударил кулаком по столу. С краю на пол посыпались тетрадки.
      - Издевательство... Во всей империи, что ли, учительницы зовутся Марьями Званцевыми? Я спрашиваю настоящее имя.
      - Паспорт - в столе, - сказала, плотнее кутаясь, девушка. - Вы напрасно кричите на меня. Я думала, офицеры вежливее.
      - Обыскать помещение! - приказал Мертваго и выдвинул ящик стола.
      Паспорт действительно лежал на видном месте. Званцева, Мария Владимировна, год рождения 1887-й. Из дворян.
      Из дворян? Мертваго смягчился. Вспомнил плечи - и смягчился еще. Про эту не скажешь: консервная банка.
      Солдаты шарили по комнате. Один ткнул штыком под кровать.
      - Осторожней, кота не убейте, - спокойно уже сказала девушка.
      И поручик прикрикнул озабоченно:
      - Легче там, в самом деле, Матвеев...
      Матвеев осклабился:
      - Кот нам ни к чему, вашбродь. Вот ежели б бонба. Бонбы нет у вас, барышня?
      Он спросил шепотом, и голос был такой просительный и жадный, что девушка улыбнулась. Она ответила тоже шепотом:
      - А на что вам?
      - Помилте, - торопливо подхватил солдат. - За которую бонбу, ежели найдешь, десять рублей награды дают. Капитал!
      - У меня - нет, - по-прежнему улыбаясь, прошептала девушка. -А вообще - поищите...
      Солдат приподнялся, метнул глазами на стену:
      - Там, что ли?
      И, не дожидаясь ответа, торопливо вышел. Следом за ним, толкаясь, заспешили солдаты.
      Мертваго кончил пересмотр бумаг. Ничего. Обыкновенное учительское. Он подошел к кровати и спросил, опустив почти любезной улыбкой губу:
      - Вы... помощница учительницы Рейн?
      - Да, - подтвердила девушка, и ресницы ее дрогнули.
      Но поручик думал о своем. Он не заметил дрогнувших ресниц.
      - Она... высокая, бледная?.. Худая?.. Узкая?.. Чуть не сказал: в бедрах. Но вовремя спохватился.
      - Да, - опять односложно ответила девушка.
      - Она - революционерка?
      - Да.
      - Она живет... вместе с вами?
      - Да. - Девушка выпростала руку из-под одеяла - опять блеснуло перед глазами поручика белое круглое плечо - и показала на стенку. - В соседней комнате. Там.
      За стенкой затопотали, и чей-то голос, испуганный и радостный, гаркнул:
      - Вон она где!
      - Держи! - крикнул поручик и ринулся к двери. Вторая комната была светлее и шире. Солдаты сбились в кучу у шкафа. Они расступились испуганно, когда подбежал поручик. Унтер-офицер проговорил, извиняясь:
      - Ошибка вышла, вашбродь. Мы подумали... она самая: бонба. А оказалось - банка консервная, только и всего.
      Мертваго осмотрелся. У стены стояла кровать, постланная, нетронутая.
      Он круто повернулся и пошел назад. Дверь в комнату Званцевой была заперта. Он стукнул. Голос, смеющийся, ответил:
      - Подождите. Я одеваюсь.
      - Вы шутку шутите?! - хмуро крикнул сквозь дверь поручик. - Мы на обыске, и мне некогда ждать.
      Голос откликнулся:
      - А вы разве не будете - чай пить?
      - Чай? - Мертваго дернул головой от неожиданности. Но тотчас улыбка расползлась по широкому его лицу. Э, была не была!
      Он поманил пальцем старшего унтер-офицера:
      - Выводи людей. Оцепи поселок. Никого не выпускать до моего приказа. Подозрительных задерживать и направлять сюда. Ежели кто побежит сквозь цепь - стрелять. У школы оставь наряд человек пять: они могут мне понадобиться. Здесь надо каждую щелку обшарить. Я этим займусь сам. А потом обыщем поселок.
      - Слушаюсь. - Унтер-офицер ухмыльнулся понимающе. - Будьте благонадежны, вашбродь. Оцепим - мышь не проберется.
      Вечерело, когда Мертваго со взводом возвращался в Люберцы. Солдаты шли вольно, перебрасываясь шутками. Обыск в поселке дал по всем признакам неплохие результаты: левофланговый в третьей шеренге даже пошатывался чуть-чуть, что определялось отнюдь не качеством дороги. Весел был и Мертваго. Строга - никаких вольностей! Даже дико: в наше время - и такая невинная девушка! Но мила. В общем, он неплохо провел время.
      Мысль о "консервной банке", затерявшаяся в воркотне со Званцевой потому что поручик Мертваго недаром считался самым легкомысленным офицером 1-й гвардейской дивизии, - вернулась, однако, тотчас, как только забелели вдали станционные здания и поручик увидел подтягивавшуюся к ним с противоположной дороги, из-за железнодорожного полотна, пехотную колонну. Впереди разношерстной толпой шли люди в вольной одежде: очевидно, арестованные.
      Не доходя станции, под самыми окнами ее, взвод обошел три руки разметавших трупа...
      На платформе дымила походная кухня, толпились, похлопывая черными суконными рукавицами, солдаты. У стены, оцепленные сильным конвоем, стояли и сидели густой толпой арестованные. Мертваго с замиранием сердца осмотрел толпу, разыскивая бледное, узкое лицо, запавшие, в темных кругах глаза. Нет, кажется, нет...
      - Где полковник?
      - В телеграфной, ваше благородие.
      В дверях телеграфной Мертваго столкнулся с батальонным адъютантом. Адъютант посвистывал весело. Мертваго спросил:
      - Все вернулись? Адъютант кивнул:
      - Да. В ночь едем дальше, на Голутвино.
      - Ну, а здесь как? - Поручик запнулся: прямо спросить о том, что его волновало, он не решился. - Удача?
      - Как сказать! - Адъютант подмигнул. - Пятнадцать убитых, семьдесят девять временно пленных. Троих мы уже расстреляли, видели? И в пассажирском зале двое валяются: Риман их собственноручно кокнул.
      - Женщина? - спросил, холодея, Мертваго.
      - Зачем? - удивился адъютант. - Нет. Один - запасный фельдфебель... в форме, сукин сын... Можешь себе представить! А второй просто так: вольный, рвань. Женщин вообще ни одной не взято. Ты с рапортом? Иди. Полковник пока свободен. Сейчас будет допрашивать последнюю партию, майеровскую.
      Мертваго вошел. Риман улыбнулся ему навстречу, и на душе поручика окончательно стало легко.
      - Набирается понемножку... - Риман кивнул на лежавший перед ним список: "Расстреляны на станции Люберцы", и Мертваго увидел на первом же месте прямым и твердым римановским почерком: "Рейн, А. П., учительница".
      - Как у вас?
      Мертваго засмеялся счастливым смехом:
      - Откопал жандарма из погреба. Он вам докладывал? По обыску в поселке найдено... некоторое количество оружия. В школе - как и следовало ожидать ничего. Помощницу Рейн я задержал первоначально. Но она оказалась невинной.
      Смерть Грошикова
      - Капитан Майер! Это все ваши? Поставьте их в ряд...
      Риман подошел к отдельно стоявшей кучке арестованных. Их было одиннадцать. С ним вместе подошел жандарм - тот самый, погребной Якубиков.
      - Все взяты вместе?
      - Так точно. В трактире. Слесаря: с завода Пурдэ. Кроме одного. Майер показал на высокого бритого мужчину в шубе.
      - У этого при задержании отнят револьвер. По фамилии он Поспелов.
      Риман кивнул:
      - В сторону. Так. Слесаря? Значит, совещание было?
      - Помилуйте, ваше превосходительство, чай пили. А я и вовсе сторона. Даже не за ихним столом и сидел. Риман оглянул говорившего:
      - Ты что - мужик? Крестьянин обрадованно закивал:
      - Православный, как же! Деревня тута - рукой подать: меня всяк человек знает.
      - Как же ты, православный, на такое дело пошел? - Полковник покачал головой. - К слесарям припутался? А ну, стань в сторонку, к высокому.
      Он помолчал, всматриваясь в лица. Потом протянул руку и ткнул в грудь молодого рабочего:
      - Этого.
      Майер зацепил рабочего пальцем за воротник под бороду и отвел к высокому и крестьянину. Риман сделал шаг вправо вдоль шеренги:
      - Этого. Еще шаг. - Этого.
      Дойдя до левого фланга, он окликнул:
      - Сколько, капитан?
      - Шестеро, господин полковник.
      - Маловато. - Риман снова медленным шагом пошел вдоль шеренги. - Разве вот этого?
      Майер подошел и взял за плечо худого низкорослого рабочего в заплатанной, но опрятной короткой ватной куртке.
      Риман усмехнулся:
      - В чем душа держится, а туда ж... бунтовать! Приобщите его к коллекции.
      Он оглядел очень пристально четверых остальных и махнул брезгливо рукой:
      - Эти - действительно случайные. Гоните их в шею. Пусть за нас Бога молят.
      Отвернулся и пошел к вагону. Майер догнал:
      - Кому прикажете... экзекуцию?
      Риман ответил на ходу:
      - Вы начали - вы и кончайте. Возьмите полуроту.
      - Постойте-ка, полковник! - окликнул голос. Риман обернулся. Высокий шагнул к нему, запахивая шубу. - Ну ежели пришло к тому, чтобы помирать, так помирать под собственным именем. Я - Ухтомский.
      По платформе прошло движение. Даже у Римана чуть дрогнуло лицо. Об Ухтомском, о том, как он вывел поезд с железнодорожной дружиной под перекрестным пулеметным и ружейным огнем, прорвав наглухо, казалось, мертвой хваткой замкнутое кольцо царских войск, по Москве уже слагались легенды.
      Жандарм подбежал иноходью.
      Ухтомский засмеялся ему в лицо:
      - Ворона! Два раза обыскивал, три раза допрашивал, а стоило мне усы снять - и уже не опознал. Даром тебе деньги платят.
      Риман и офицеры вопросительно смотрели на жандарма. Он кашлянул смущенно и подтвердил:
      - Действительно. Он самый. Ухтомский.
      Риман помолчал, наклонив голову набок, как будто в знак уважения. Затем сказал медленно:
      - Вы храбрый человек. Я уважаю храбрых. Хотя бы и врагов. Имеете какие-нибудь пожелания? Ухтомский подумал немного.
      - Разве вот... шубу, деньги, часы - жене.
      - Будет исполнено. Еще? - Полковник прищурился, соображая. - Может быть, священника?.. Я согласен дать вам возможность умереть как христианину.
      - Мне? Или всем?.. - Ухтомский оглянулся на остальных осужденных.
      Риман помолчал, пожевал сухими губами и ответил нехотя:
      - Хорошо. Пусть всем.
      - "Непостыдные кончины живота нашего..." - церковным распевом, звучно и смешливо произнес Ухтомский. - Что ж, посылайте за отцом духовным. Подождем.
      Он перевел взгляд на поезд, на железнодорожное полотно, изгибом уходившее в снежную даль. Зрачки сверкнули.
      Риман перехватил этот взгляд и сказал без насмешки:
      - Ждете своего поезда? Не будет.
      * * *
      Уже начинало смеркаться, а исповедь все еще шла. Капитан Майер нервничал, в десятый раз подходя к двери телеграфной, в которую уединился священник с арестованными. Он дважды докладывал Риману, но Риман только потер довольным жестом руки:
      - Пари держу - это штуки Ухтомского. Орел! Он или ждет выручки - что, впрочем, невероятно, - или выигрывает время до темноты: они готовят побег, слесаря, будьте уверены.
      Адъютант приоткрыл дверь купе:
      - Батюшка просит принять.
      Полковник посмотрел в окно:
      - Еще светло все-таки. Я думал, они его дольше проволочат. Проси.
      Священник, старенький, вошел, испуганно тряся седой клочкастой бородкой. Риман встал, сложил ладони горсткой, подошел под благословение.
      - Прошу, ваше преподобие. - Полковник указал на диван. - Изволили узнать на исповеди что-либо для блага государства существенное? Пришли сообщить, по долгу верноподданного?
      Священник перевел дух, выпростал из-под шубы большой позолоченный крест на жидкой цепочке и взялся за него обеими руками.
      - Предстателем к вам... по долгу пастырскому. Тайной исповеди... и саном иерейским свидетельствую: не повинны. Единый и был - Ухтомский. Но и сей перед лицом Божиим умягчился: каялся, в слезах... А прочие все и вовсе не причастны... ни к коей смуте...
      Риман сощурился и похлопал священника по коленке:
      - Бросьте, батюшка. Точно я не знаю, что было. Исповедовались? Вранье. Никто не исповедовался. Ухтомский каялся? Вранье. И не думал каяться. А просто они вас припугнули...
      Священник приподнял ладони, словно защищаясь, но Риман продолжал так же ласково и так же беспощадно:
      - Я же вас не виню... Я же понимаю по-человечески: приход, попадья, коровка, свинки, уточки... что еще... Откажешься предстательствовать - еще в самом деле напакостят...
      - Христом Богом свидетельствую... - начал священник. Риман нахмурился:
      - Бросьте, я сказал. Если вы будете самому себе вопреки настаивать, разговор наш может принять другой оборот и... не в обиду вам будь сказано, попадья ваша и шерсти от вас не найдет.
      Он встал.
      - Виновных отобрал я. Сам. Я в своем глазе уверен. Я узнаю сукиного сына социалиста, хотя б он был трижды оборотень. Мне ни документов, ни допросов не нужно: я чутьем чую. Понятно? Раз я расстрелял - никаких "невинных" быть не может. Вы отысповедовали преступников. Именно в таких выражениях вы составите рапорт о совершенном вами таинстве, потому что исповедь могла дать только признание их в мятеже и убийствах. Вот в таком тексте уместно писать и о слезах и раскаянии, особенно Ухтомского: здесь полная воля вашим пастырским чувствам. Это будет назидательно. Вы меня поняли? - Он открыл дверь и приказал адъютанту: - Выдайте его преподобию двадцать пять рублей за требу.
      Священник поспешно поднял руку и благословил Римана:
      - Покорно благодарю. И... не взыщите, господин полковник. Правильно вы определили. Воистину провидец...
      * * *
      Риман вышел к самому выступлению полуроты. Майер вел перекличку осужденных, проверяя список.
      - Лядин Иван.
      - Я.
      - Крылов Сергей.
      Молча выдвинулся вперед пожилой рабочий.
      - Фунтов Алексей.
      - Фунтов? - Риман усмехнулся. - Забавная фамилия, Майер, что?.. - Он внимательно осмотрел Фунтова. - А полушубок у него хороший. И шапка. Зажиточный, очевидно.
      Он подумал и сузил зрачки.
      - Ступай домой.
      Фунтова шатнуло. Он дикими глазами глянул на полковника:
      - То есть это... как... домой?
      - Да так: к жене под подол, - засмеялся Риман. - Я вижу: ты меньше других виноват. И священник о тебе говорил хорошо. Ты исправишься.
      Фунтов оглянулся на товарищей. Шесть пар глаз пристально, точно не веря, смотрели на него. Фунтов шевельнулся и застыл опять. Риман заложил жестом небрежным руку за борт шинели.
      - Стыдно бросать товарищей? Неудобно, а? Они через десять минут будут лежать на снежку, собакам на корм, а ты - на перине с женой? - Он усмехнулся сухой издевательской улыбкой: - Да, да, я понимаю: выходит вроде предательства.
      - Иди, Фунтов! - сказал громко и резко Ухтомский и протянул руку. Прощай, будь здоров.
      Фунтов всхлипнул и схватил протянутую руку. Полковник щурился, наблюдая. Ухтомский повернул Фунтова за плечо лицом к выходу со станции. Иди, да не оглядывайся. А то будет как в сказке. Риман одобрительно качнул головой и сказал вполголоса Май-еру: