Мальчишки с улицы Пала

      – Так ее жевать нужно?
      – А как же? А то она затвердеет и ее нельзя будет мять. Я ее каждый день жевал.
      – Почему же именно ты?
      – Потому что в уставе сказано, что председатель обязан хоть раз в день жевать общественную замазку, иначе она засохнет…
      Тут Вейс заревел.
      – А председатель сейчас я… – всхлипывая, объяснил он. Дело становилось нешуточным.
      – Где вы набрали такой большой комок? – спросил учитель, повысив голос.
      Молчание. Учитель взглянул на Колнаи:
      – Отвечай ты, Колнаи! Где вы набрали столько? Колнаи затараторил, вероятно желая поправить дело чистосердечным признанием:
      – Видите ли, господин учитель, это началось месяц тому назад. Неделю жевал я; но тогда ее было поменьше. Первый кусок принес Вейс, и мы основали общество. Он с отцом ехал на извозчике и наскреб замазки с окошка кареты. Все ногти обломал до крови. Потом разбилось окно в классе пения, и я еще днем туда забрался и чуть не до вечера стекольщика ждал. В пять часов он пришел, и я попросил: «Дай мне кусочек», но он не ответил, потому что не мог: у него была полна пасть замазки.
      Учитель нахмурился:
      – Что это за выражения? Пасть бывает у лошадей!
      – Ну, полон рот. Он тоже ее жевал. Я подошел и спросил, можно ли мне посмотреть, как он стекло будет вставлять. Он кивнул. Я стал смотреть, а он вставил стекло и ушел. Тогда я подошел к окну, выковырнул замазку и унес с собой. Но я ведь не для себя украл… а для общества… о-хоб… ще-хест… ва-ха…
      Он тоже начал всхлипывать.
      – Не плачь, – сказал господин Рац.
      Вейс, теребя полу своего пиджачка, в замешательстве заметил:
      – Чуть что – сейчас в рев…
      Но Колнаи заплакал навзрыд. Вейс сердитым шепотом сказал ему:
      – Не реви!
      Но тут же сам разревелся. Этот дружный рев тронул господина Рада. Он несколько раз глубоко затянулся сигарой. И тут Челе, элегантный Челе, с гордым видом выступил вперед, решив, что пришло время и ему показать достойную римлянина твердость характера, которую накануне на пустыре проявил Бока.
      – Простите, господин учитель, – решительным тоном объявил он, глядя ему прямо в глаза, – но я тоже достал для общества замазку.
      – Откуда ты ее взял? – спросил господин Рац.
      – Я разбил дома ванночку для купания птиц, мама ее замазала, а я выковырял замазку. Канарейка стала купаться, и вся вода вытекла на ковер. Ну зачем такой пичуге купаться? Вот воробьи – грязные, а никогда не купаются.
      Господин Рац наклонился вперед и пригрозил:
      – Что-то ты, Челе, развеселился некстати! Смотри у меня! Колнаи, продолжай.
      Колнаи сопел и всхлипывал.
      – О чем продолжать? – спросил он, утирая нос.
      – Где вы взяли остальное?
      – Челе ведь сказал… И еще мне общество выдало шестьдесят крайцаров на замазку.
      Это господину Рацу не понравилось.
      – Значит, вы и за деньги покупали?.
      – Нет, не покупали, – возразил Колнаи. – Просто мой папа доктор и по утрам объезжает больных на извозчике, и один раз он взял меня с собой, а я соскреб замазку с окошка – хорошая, мягкая была замазка, и тогда общество выдало мне шестьдесят крайцаров, чтобы я нанял ту самую карету; я и нанял и проехал в ней до самого Поселка чиновников и всю замазку выковырял, изо всех четырех окошек, а домой вернулся пешком.
      Учитель что-то вспомнил:
      – Так это тебя я встретил тогда возле Академии Людовики?
      – Да.
      – И окликнул… а ты мне не ответил…
      Колнаи, опустив голову, уныло объяснил:
      – Потому что у меня была полна пасть замазки…
      И тут повторилось все сначала: Колнаи опять залился слезами, Вейс опять заволновался, начал теребить полу своего пиджачка и сказал в смущении:
      – Чуть что – сейчас в рев…
      И, глядя на него, сам заревел. Господин Рац встал и начал ходить взад и вперед по комнате.
      – Хорошенькое общество, нечего сказать! – промолвил он, покачав головой. – И кто же был председателем?
      Тут Вейс мгновенно позабыл все свои горести и, перестав плакать, с гордостью заявил:
      – Я.
      – А казначеем?
      – Колнаи.
      – Давай-ка сюда оставшиеся деньги.
      – Пожалуйста.
      Колнаи полез в карман. Карман и у него был не меньше, чем у Чонакоша. Порывшись там, он принялся по порядку выкладывать содержимое на стол. Сначала извлек форинт и сорок четыре крайцара; потом две пятикрайцаровые почтовые марки; письмо-секретку; две гербовые марки стоимостью в крону каждая; восемь новеньких перышек и наконец цветной стеклянный шарик. Учитель, сосчитав деньги, нахмурился:
      – А деньги у вас откуда?
      – Это членские взносы. Каждый платил по десять крайцаров в неделю.
      – Но для чего вам деньги?
      – Просто чтобы взносы платить. Вейс от своего председательского жалованья отказался.
      – Сколько ж оно составляло?
      – Пять крайцаров в неделю. Почтовые марки принес я, секретку – Барабаш, а гербовые марки – Рихтер. У него отец… он у отца…
      – Украл?… Да?… – перебил учитель. – Рихтер!
      Рихтер, потупившись, сделал шаг вперед.
      – Украл?
      Рихтер молча кивнул.
      – Какая испорченность! – покачал головой господин Рац. – Кто твой отец?
      – Доктор Эрне Рихтер, адвокат по уголовным, гражданским и финансово-правовым делам. Но только общество вместо этой подложило другую марку.
      – Как это – подложило?
      – Да так. Я очень испугался, когда стащил марку, и общество выдало мне одну крону, я купил на нее новую марку и тихонько подложил ее папе на письменный стол, а он застал меня – не когда я стащил, а когда подкладывал, – и накостылял… то есть побил меня, – поправился он, поймав строгий взгляд учителя, – да еще оплеух надавал за то, что я подложил марку, и спросил, где я ее украл, а я не хотел говорить, а то он еще надавал бы мне по щекам, и сказал: «У Колнаи взял», а он говорит: «Сейчас же отнеси назад, потому что твой Колнаи наверняка ее где-нибудь украл», я и отнес; вот и получилось, что у общества теперь две марки. Учитель задумался.
      – Но зачем же вы покупали новую марку? Ведь можно было вернуть старую.
      – Нет, нельзя, – ответил за Рихтера Колнаи:– у той на обороте поставлена печать общества.
      – Так у вас и печать есть? Где она?
      – Хранитель печати – Барабаш.
      Дошла очередь и до Барабаша. Он выступил вперед, метнув убийственный взгляд на этого Колнаи, который вечно с ним вздорит. Спор из-за шляпы был еще свеж у него в памяти… Но делать нечего. Без дальних слов выложил он на зеленый стол самодельную резиновую печать вместе с чернильной подушечкой в жестяной коробке. Учитель осмотрел печать. На ней была вырезана надпись: «Общество собирателей замазки. Будапешт, 1889». Господин Рац, подавив улыбку, снова покачал головой. Тут Барабаш, ощутив прилив смелости, протянул было руку, чтобы взять печать обратно. Но учитель прикрыл ее рукой:
      – Ты что?
      – Извините, – выпалил Барабаш, – но я поклялся, что скорее жизнью пожертвую, чем отдам печать.
      Учитель положил печать в карман.
      – Успокойся! – сказал он.
      Но Барабаш не мог успокоиться.
      – Тогда, – заявил он, – тогда и знамя у Челе отберите.
      – Ах, так у вас и знамя есть? Давай его сюда, – обернулся учитель к Челе.
      Тот, запустив руку в карман, вытащил крохотное знамя на проволочном древке. Это знамя, как и знамя Пустыря, тоже сшила его сестра. Вообще все дела такого рода, требовавшие умения обращаться с иголкой и ниткой, выполняла сестра Челе. Но это знамя было уже ало-бело-зеленое, и на нем красовалась надпись:
      «Общество собирателей замазки. Будапешт, 1889. Поклянемся навсегда – никода не быть рабами, никода».
      – Гм! – произнес учитель. – Это что же за удалец изобразил тут «никогда» без «г»? Кто это писал? Все молчали.
      – Кто это писал?! – загремел господин Рац.
      Тут у Челе мелькнула мысль: зачем всех впутывать в беду?… «Никогда» без «г» написал Барабаш, но зачем страдать Барабашу? И он скромно ответил:
      – Это сестра моя написала, господин учитель.
      И судорожно глотнул. Конечно, лгать нехорошо, но зато он товарища выручил… Учитель промолчал. А мальчики вдруг заговорили все сразу.
      – Как хотите, но только не очень-то красиво выдавать, что у нас есть знамя, – свирепо заметил Колнаи.
      – Чего он ко мне пристает? – оправдывался Барабаш. – Раз печать отобрали, обществу все равно крышка.
      – Тише! – оборвал прения господин Рац. – Я вот вам задам! Объявляю общество распущенным, и чтоб больше я не слышал о таких вещах! Всем вам будет снижен балл по поведению, особенно Вейсу – за председательство.
      – Pardon! – робко возразил Вейс – Но я последний день председатель: нынче как раз должно состояться собрание, и на следующий месяц уже выдвинули другую кандидатуру!
      – Колнаи выдвинули, – осклабился Барабаш.
      – Это не важно, – сказал учитель. – Завтра после уроков все останетесь здесь до двух часов. Вы у меня будете знать!.. А теперь можете идти.
      До свидания, – прозвучало хором, и все двинулись к выходу. Вейс, думая воспользоваться этим минутным замешательством, протянул было руку к замазке, Но учитель предупредил его движение:
      – Оставь ее в покое!
      Вейс состроил смиренную рожицу:
      – А разве нам не вернут замазку?
      – Нет. И кто еще не отдал, пусть сейчас же отдаст. Если я узнаю, что у кого-нибудь осталась замазка, строго накажу.
      Тут выступил вперед Лесик, который до тех пор молчал как рыба. Вынув грязным пальцем кусочек замазки изо рта, он с сокрушением прилепил его к общественному комку.
      – Больше нет?
      Вместо ответа Лесик разинул рот и показал: пусто. Господин Рац взялся за шляпу:
      – И если я хоть раз еще услышу, что вы основали общество… Ну, марш домой!
      Мальчики молча выскользнули из учительской, только один голос тихонько произнес:
      – До свидания!
      Это был Лесик: раньше, вместе со всеми, он попрощаться не ;мог – у него был полон рот замазки.
      Учитель ушел, и члены упраздненного «Общества замазки» остались одни. Уныло поглядывали они друг на друга. Колнаи рассказал поджидавшему их Боке, о чем их допрашивали. Бока вздохнул с облегчением.
      – А я здорово испугался, – сказал он: – подумал, уж не донес ли ему кто про пустырь…
      Тут подошел Немечек и шепотом сообщил:
      – Смотрите… Пока он вас допрашивал, я стал к окну… стекло недавно вставили… ну, и я…
      Он показал комок свежей замазки, соскобленной с окна. Все воззрились на нее с благоговением. У Вейса заблестели глаза:
      – Ну, замазка есть, будет и общество! Созовем собрание на пустыре.
      – На пустыре! На пустыре! – воскликнули хором остальные и побежали домой.
      По лестнице загремело эхо, повторяя боевой клич мальчишек с улицы Пала: «Гаго, го! Гаго, го!»
      Гурьбой высыпали они из ворот. Бока не спеша шел один. Настроение у него было неважное. Он все думал о Геребе, предателе Геребе, который расхаживал тогда по острову с фонарем в руке. Погруженный в свои мысли, Бока пришел домой, пообедал и сел за латынь – готовить урок на завтра…
      Одному богу известно, как уж удалось членам «Общества замазки» так быстро справиться с уроками, но только в половине третьего все они были на пустыре. Барабаш прибежал прямо из-за стола, не успев дожевать кусок хлеба, и поджидал Колнаи у калитки, чтобы влепить ему хорошую затрещину. Уж больно много накопилось на счету у этого Колнаи.
      Когда все были в сборе, Вейс пригласил присутствующих занять места между штабелями.
      – Объявляю собрание открытым, – с важностью произнес он.
      Колнаи, успевший получить затрещину и даже вернуть ее Барабашу, высказал мнение, что, несмотря на запрет учителя, общество следует сохранить.
      Но Барабаш сразу заподозрил тут нечистый умысел:
      – Он это потому говорит, что теперь его очередь быть председателем. А с меня довольно этого общества! Вы все только и делаете, что ходите в председателях, а мы знай жуем без толку эту замазку. Меня уже просто тошнит от нее! Что же мне, в рот ничего не брать из-за этой проклятой замазки? После него захотел выступить Немечек.
      – Прошу слова, – обратился он к председателю.
      – Господин секретарь просит слова, – строго объявил Вейс, позвонив в маленький двухкрайцаровый колокольчик.
      Но у Немечека, который занимал в «Обществе замазки» должность секретаря, вдруг язык прилип к гортани: за одним из штабелей он заметил Гереба. Никто, не знал про Гереба того, что знал он; никто, кроме них с Бокой, не видел того, что видели они в тот памятный вечер. Гереб, крадучись пробирался между штабелями, а потом побежал прямо к хибарке, где жил словак со своей собакой. Немечеку стало ясно, что его долг – не спуская глаз, следить за каждым шагом предателя. До прихода Боки Гереб не должен догадываться, что его видели на острове сидевшим у фонаря вместе с краснорубашечниками: пусть думает, что никто об этом не знает. Так сказал Бока.
      Но Гереб сейчас здесь и куда-то крадется. Немечек во что бы то ни стало хотел знать, зачем Гереб пошел к словаку.
      – Спасибо, господин председатель, но я произнесу свою речь потом, – сказал он. – Я вспомнил, что у меня есть дело. Вейс опять позвонил:
      – Выступление господина секретаря откладывается.
      Но господин секретарь уже не слышал, он бросился бежать – не за Геребом, а в противоположную сторону, чтобы опередить его. Пересек пустырь, выбежал на улицу Пала, повернул на улицу Марии и во всю прыть помчался к воротам, лесопилки. Там на него чуть не наехал огромный воз дров как раз выезжавший из ворот. Железная труба попыхивала, выплевывая клубки белого пара. Пила надрывно визжала в своем домике, словно говоря: «Гляди-и-и в оба! Гляди-и-и в оба!»
      – И так гляжу! – на бегу ответил Немечек, миновал домик, повернул к штабелям и оказался как раз за хижиной словака. Крыша сторожки была покатая и почти соприкасалась со штабелем, который стоял позади нее. Немечек взобрался на этот штабель, лег наверху ничком и стал ждать, что будет. Зачем понадобился Геребу словак? Может быть, краснорубашечники замышляют какую-нибудь военную хитрость? Будь что будет, а он подслушает разговор. Ведь только подумать, какую славу принесет ему удача! С какой гордостью будет он сознавать, что раскрыл новое предательства! В ожидании поглядывая по сторонам, Немечек вдруг заметил Гереба. Медленно, осторожно он приближался к хижине, поминутно оглядываясь, не идет ли кто сзади. Только убедившись, что никто за ним не следует, Гереб смело направился к сторожке. Словак с благодушным видом сидел на лавочке у входа, посасывая трубку, набитую крошеными сигарными окурками, которые приносили ему мальчики: решительно все они собирали окурки для Яно.
      Пес, лежавший у его ног, вскочил и тявкнул было раза два на Гереба, но, увидев, что это свой, опять улегся на место, Гереб подошел к Яно совсем вплотную, так что крыша заслонила их от Немечека. Но белокурый малыш почувствовал вдруг прилив отчаянной смелости. Тихо-тихо, стараясь не шуметь, перелез он со штабеля на крышу сторожки и пополз вверх по скату, чтобы, высунувшись над дверью, следить оттуда за собеседниками. Дощатая кровля раза два скрипнула под ним, и в эти мгновения кровь застывала у Немечека в жилах… Но он полз все дальше и наконец осторожно глянул вниз. Если бы сторожу или Геребу вздумалось в этот момент посмотреть вверх, они, наверно, испугались бы, увидев прямо над собой смышленое личико с устремленными на них широко раскрытыми глазами.
      – Добрый день, Яно! – дружески поздоровался Гереб, подойдя к словаку.
      – День добрый! – ответил тот, не вынимая трубки изо рта.
      – Я тебе сигар принес, Яно! – сказал Гереб, придвинувшись к нему ближе.
      Словак вынул изо рта трубку и просиял. Не так уж часто выпадало бедняге счастье держать в руках целую сигару. Обычно он получал их на добрую половину искуренными. Достав из кармана три сигары, Гереб сунул их в руку сторожу.
      «Эге, – сказал про себя Немечек, – правильно я сделал, что забрался сюда. Ему наверняка что-то нужно от словака, недаром с сигар начинает!»
      – Зайдем-ка в сторожку, Яно, – донеслись до него тихие слова Гереба. – Неохота мне говорить здесь… нас могут увидеть… У меня к тебе важное дело. Можешь еще сигару заработать, а то и больше!
      И Гереб вынул из кармана целую пригоршню сигар.
      Немечек на крыше только головой покачал. «Видно, крупную пакость затеял, коли такую уйму сигар притащил!» – подумал он.
      Конечно, словак охотно согласился войти в сторожку. Гереб последовал за ним, а за Геребом шмыгнул и Гектор. Немечек был страшно раздосадован. «Ведь этак я ровно ничего не услышу из их разговора, – стал раздумывать он. – Как быть? Весь мой замечательный план пошел насмарку…»
      Он от всей души завидовал собаке, успевшей проскользнуть за ними. Потому что даже дверь, и ту затворили. Немечеку вспомнились сказки про бабу-ягу Железный нос, которая обратила королевича в черного пса. Он с радостью отдал бы десятка два прозрачных стеклянных шариков за то, чтобы баба-яга с железным носом обратила его на несколько минут в черного пса, а Гектора сделала вместо него белокурым мальчиком. В конце концов они ведь с Гектором коллеги: оба – рядовые… Но вместо бабы-яги Железный нос на помощь пришел… жук Железный зуб. Тот самый работяга-точильщик, который когда-то, давным-давно, прогрыз одну из досок кровли, угощаясь со всем своим семейством вкусным мягким деревом и ничуть не подозревая, какую великую службу сослужит он в один прекрасный день мальчишкам с улицы Пала. Там, где древоточец просверлил свой ход, доска стала тоньше. Прильнув к ней ухом, Немечек прислушался. Из сторожки глухо доносились голоса, и Немечек вскоре с радостью убедился, что прекрасно различает каждое слово. Гереб говорил тихо, словно и в этом укромном месте опасался, как бы его не услышали. А говорил он вот что:
      – Не будь дураком, Яно. Я дам тебе сигар сколько хочешь. Но за это придется кое-что сделать.
      – Что сделать? – проворчал Яно.
      – Да просто прогнать мальчишек с пустыря. Не позволять им играть здесь в мяч да растаскивать штабеля.
      Наступило непродолжительное молчание, из чего Немечек заключил, что сторож раздумывает. Потом опять послышался его голос:
      – Прогнать?
      – Да.
      – А почему?
      – Потому что здесь хотят играть другие. И всё богатые ребята… Сигар будет – хоть завались… и деньги будут… Это подействовало.
      – Деньги будут? – переспросил Яно.
      – Будут. Форинт будет.
      Форинт окончательно умаслил словака.
      – Ладно, – сказал он. – Прогоним их.
      Щеколда звякнула, дверь скрипнула. Гереб вышел из сторожки. Но и Немечека уже не было на крыше. Ловко, как кошка, спрыгнул он на землю, вскочил на ноги и помчался между штабелями назад, на пустырь. Мальчуган был очень взволнован: он чувствовал, что судьба товарищей, все будущее пустыря сейчас в его руках.
      – Бока! – еще издали крикнул он. Ответа не было.
      – Бока! Господин президент! – крикнул он снова.
      – Он еще не пришел! – откликнулся кто-то.
      Немечек летел как вихрь. Нужно сейчас же известить Боку о случившемся. Нужно не медля действовать, пока их еще не прогнали отсюда. Поравнявшись с последним штабелем, он увидел членов «Общества замазки», которые все еще заседали. Вейс все с тем же важным видом председательствовал и, когда Немечек промчался мимо, крикнул:
      – Гаго, го! Господин секретарь!
      Немечек отмахнулся, показывая, что не может останавливаться.
      – Господин секретарь! – завопил Вейс ему вдогонку и в подкрепление своего авторитета изо всех сил затряс колокольчиком.
      – Мне некогда! – крикнул в ответ Немечек и побежал дальше в надежде застать Боку дома.
      Тогда Вейс прибегнул к последнему средству. Срывающимся голосом он возопил:
      – Рядовой! Смирно!
      Тут уж поневоле пришлось остановиться: ведь Вейс лейтенант… Немечек просто кипел от негодования, но против начальства не пойдешь.
      – Слушаю, господин лейтенант! – отозвался он, щелкнув каблуками.
      – Имейте в виду, – сказал председатель «Общества замазки». – Только что вынесено решение: начиная с сегодняшнего дня мы будем продолжать свою деятельность как тайное общество. Избран новый председатель.
      – Да здравствует Колнаи! – с воодушевлением воскликнули присутствующие. Только Барабаш сказал, ухмыляясь:
      – Долой Колнаи!
      – Если господин секретарь желает сохранить свой пост, – продолжал председатель, – он должен сейчас же вместе с нами принести клятву в соблюдении тайны. Потому что, если господин Рац узнает…
      В это мгновение Немечек увидел Гереба, кравшегося между штабелями. Улизни сейчас Гереб – и конец всему… Конец этим фортам, конец пустырю… Но если Бока успеет поговорить с ним по душам ;кто знает, может, у него проснется совесть. Чуть не плача от бессильной ярости, белокурый мальчуган перебил Вейса:
      – Господин председатель… Я же опоздаю… мне нужно бежать…
      – Вы что, струсили, господин секретарь? – строго спросил Вейс. – Боитесь, что если общество раскроют, то и вам влетит?
      Но Немечек уже не слышал. Все его внимание сосредоточилось на Геребе, который, притаившись за штабелями, ждал, пока мальчики уйдут, чтобы беспрепятственно выскользнуть на улицу… Видя это, Немечек без дальних слов покинул собрание. Запахнул свой пиджачок – и был таков: вихрем промчавшись по пустырю, исчез за калиткой.
      Все остолбенели. Наконец в гробовой тишине раздался замогильный голос председателя:
      – Уважаемые члены общества, вы все видели, как ведет себя Эрне Немечек. Заявляю, что Эрне Немечек – трус!
      – Правильно! – зашумело собрание. А Колнаи, тот даже крикнул:
      – Предатель!
      Рихтер, волнуясь, попросил слова:
      – Я предлагаю лишить этого трусливого изменника, который бросил нас в беде, звания секретаря, исключить из общества и в тайную книгу протоколов занести, что он – предатель!
      – Ура! – единодушно вырвалось у всех.
      И в глубокой тишине председатель огласил приговор:
      – Общее собрание объявляет Эрне Немечека трусом и предателем, смещает его с должности секретаря и исключает из общества. Господин нотариус!
      – Я! – отозвался Лесик.
      – Занесите в книгу протоколов, что общее собрание признало Эрне Немечека трусом и предателем, и впишите туда его имя с маленькой буквы.
      Сдержанный гул прошел по рядам. По уставу это была самая строгая кара. Все обступили Лесика, который тотчас же сел на землю, развернул на коленях пятикрайцаровую тетрадку, служившую книгой протоколов, и крупными каракулями вывел в ней:
 

      «эрне немечек – предатель!!!»

 
      Так «Общество замазки» опорочило честное имя Эрне Немечека.
      А в это время Эрне Немечек, или, если угодно, эрне немечек, во всю прыть бежал на улицу Кинижи, где в скромном одноэтажном домике жил Бока. Влетев в ворота, он лицом к лицу столкнулся с ним.
      – Вот тебе раз! – в изумлении воскликнул Бока. – Ты чего здесь?
      Еле переводя дух, Немечек рассказал обо всем, дергая Боку за пиджак, чтобы тот поторопился. Они вместе побежали на пустырь.
      – И ты сам все видел и слышал? – спросил Бока на бегу.
      – Своими глазами и своими ушами.
      – И Гереб еще там?
      – Если поднажать, еще застанем.
      Возле клиники пришлось, однако, остановиться. Бедняга Немечек сильно закашлялся.
      – Ты… беги скорей… А я… вот откашляюсь… – опершись о стену, сказал он.
      И, содрогаясь от кашля, объяснил Боке, который не двинулся с места:
      – Простудился я… В Ботаническом саду… Что я в озеро шлепнулся, это еще не беда, но вот в оранжерее… Очень холодная вода была в бассейне. Совсем я тогда продрог.
      Они повернули на улицу Пала. И как раз в тот момент, когда они были на углу, отворилась калитка и оттуда поспешно вышел Гереб. Немечек схватил Боку за руку:
      – Вон он идет!
      Бока приставил ладонь рупором ко рту.
      – Гереб! – прорезал сонную тишину улички его звонкий голос.
      Гереб обернулся. Увидев Боку, он громко засмеялся и побежал в сторону бульварного кольца. Улицу Пала оглашал его вызывающий смех. Гереб смеялся над ними.
      Мальчики остановились как вкопанные. Гереб скрылся! Все пропало! Не сказав ни слова, они молча побрели к калитке. С пустыря доносился веселый шум играющих в мяч да время от времени звонкое «ура» в честь нового председателя «Общества замазки»… Там еще никто не подозревал, что этот крохотный кусочек земли, быть может, уже и не принадлежит им. Кусочек бесплодной, изрытой пештской земли, клочок равнины, стиснутый между двумя домами, но означавший для их детских душ безграничность и свободу, который утром был американской прерией, вечером – венгерским Альфельдом, в дождь – морем, зимой – Северным полюсом; словом, верным другом, готовым стать чем угодно, лишь бы их позабавить…
      – Видишь, – сказал Немечек, – они еще ничего не знают…
      – Не знают… – тихо повторил Бока, повесив голову.
      Немечек верил в ум Боки. Он не терял надежды, пока рядом с ним был его рассудительный, хладнокровный друг. По-настоящему перепугался он, лишь увидев, что глаза у Боки наполнились слезами, и услышав, как президент – сам президент! – с глубокой печалью, дрожащим голосом произнес:
      – Как же нам теперь быть?

5

      Два дня спустя, в четверг, когда на Ботанический сад опустились вечерние сумерки, двое часовых на маленьком мосту заметили приближающуюся темную фигуру и сжали в руках оружие.
      – На караул! – воскликнул один из них.
      И оба высоко подняли свои копья с серебристыми наконечниками, тускло блеснувшими в бледном свете месяца. Приветствие относилось к предводителю краснорубашечников Фери Ачу, который быстрым шагом взошел на мост.
      – Все в сборе? – спросил он у часовых.
      – Так точно, господин капитан!
      – И Гереб здесь?
      – Он первый пришел, господин капитан.
      Главнокомандующий молча отдал честь, и часовые в ответ снова подняли вверх свои копья. Таково было военное приветствие у краснорубашечников.
      К этому времени все уже собрались на острове, на маленькой лужайке. При появлении Ача старший Пастор крикнул:
      – На караул!
      И целый лес длинных копий с остриями, обернутыми серебряной бумагой, вырос над головами.
      – Нужно спешить, ребята, – сказал Ач, ответив на приветствие, – я малость запоздал. Ну, за дело. Зажгите фонарь.
      До прибытия главнокомандующего фонарь зажигать не разрешалось. Когда фонарь горел, это означало, что Фери Ач – на острове. Младший Пастор зажег фонарь, и краснорубашечники на корточках уселись вокруг огонька. Все молчали, ожидая, что скажет командир.
      – Кто имеет о чем-нибудь доложить?
      Встал Себенич.
      – Ну?
      – Честь имею доложить, что из арсенала исчезло красно-зеленое трофейное знамя, которое господин капитан захватил у мальчишек с улицы Пала. Командир нахмурил брови:
      – Оружие все цело?
      – Все. Я как начальник арсенала по приходе сюда сейчас же пересчитал все копья и томагавки. Все до одного на месте, только знамени не хватает. Кто-то его украл.
      – Ты видел следы?
      – Так точно. Я каждый вечер, как положено по уставу, посыпаю пол в развалинах мелким песком. И вчера посыпал. А сегодня смотрю – на песке следы ног, очень маленьких, и ведут прямо в угол, где лежало знамя, а оттуда – обратно к расщелине. Там они, на твердой земле и в траве, потерялись.
      – Маленькие, говоришь, следы?
      – Так точно. Маленькие-маленькие, гораздо меньше, чем у Вендауэра, а из наших у него самая маленькая нога…
      Наступило молчание.
      – В арсенале побывал кто-то чужой, – сказал капитан. – Наверняка – один из тех, с улицы Пала. Волнение пробежало по рядам.
      – Я потому думаю – один из них, – продолжал Фери Ач, – что ведь другой и оружие унес бы – ну, хоть один томагавк. А этот не взял ничего, кроме знамени. Они, наверно, поручили кому-то из своих выкрасть у нас знамя. Гереб! Ты ничего об этом не знаешь?
      Значит, Гереб сделался у них уже постоянным осведомителем. Он встал:
      – Ничего.
      – Ладно, садись. Мы это расследуем. Но сначала уладим свои дела. Все вы знаете, как мы недавно опозорились. Хотя все до одного были в сборе, здесь, на острове, враг ухитрился прикрепить красную бумажку к этому вот дереву. Да как ловко все устроили: нам даже никого поймать не удалось. Бежали до самого поселка Чиновников за двумя чужими мальчишками, и только там оказалось, что они неизвестно почему от нас удирают, а мы неизвестно зачем за ними гонимся. Эта красная записка – страшный позор для нас, и за него нужно отомстить. Мы отложили захват пустыря до тех пор, пока Гереб не обследует территорию. Сейчас он доложит о результатах, и мы решим, когда начинать войну. Фери Ач взглянул на Гереба:
      – Гереб, встать! Тот снова встал.
      – Мы слушаем. Доложи, что ты сделал.
      – Я… – начал Гереб с некоторым смущением, – мне пришло в голову, что мы, пожалуй, можем и без боя занять эту территорию. Я подумал, что ведь я сам прежде был с ними… и почему именно из-за меня… В общем, я подкупил словака, который караулит пустырь, и он теперь оттуда… оттуда…
      Слово застряло у него в глотке. Он не мог продолжать под суровым взором Ача. И Фери Ач заговорил – глубоким, энергичным голосом, звуки которого заставляли вздрагивать мальчиков, когда этот сильный парень из-за чего-нибудь на них сердился.
      – Нет, – загремел он, – ты, я вижу, еще не знаешь, краснорубашечников. Мы не ходим подкупать да торговаться. Добром не дают – берем силой. На кой шут мне твой словак или чтоб кого-то там выгоняли?… Тьфу! К чертям все эти подлости!
      Все притихли. Гереб опустил глаза. Фери Ач встал.
      – Если ты трус, убирайся домой! – крикнул он, сверкая глазами.
      Гереб струхнул не на шутку. Он понимал, что, если краснорубашечники сейчас прогонят его, он останется один как перст.
      И он запротестовал, подняв голову и, стараясь говорить решительно:
      – Я не трус! Я ваш, я с вами, клянусь быть вам верным!
      – Вот это другой разговор! – сказал Ач, но по лицу его было видно, что он не очень-то симпатизирует перебежчику. – Хочешь остаться с нами – дай клятву соблюдать наши законы.