Ему ли не знать, что значит столкнуться с Пасторами! Зато Фери Ача он видел так близко первый раз. Немечек не на шутку его испугался, но, откровенно говоря, Фери ему скорее понравился. Красивый, плечистый, смуглый парень был Фери Ач, и ему удивительно шла просторная красная рубаха. Она придавала ему воинственный вид. В этой красной рубахе было что-то гарибальдийское. Красные рубашки, в подражание Фери Ачу, носили все ребята из Ботанического сада.
В калитку постучали четыре раза – через равные промежутки. Немечек облегченно вздохнул: четыре удара были условным знаком мальчишек с улицы Пала.
Он подбежал к калитке, отпер. Вошли Бока, Челе и Гереб. Немечеку не терпелось рассказать им устрашающую новость, но он не забывал, что рядовой и на нем лежат определенные обязанности перед старшими лейтенантами и капитанами.
Он стал навытяжку и откозырял.
– Здравствуй! – ответили вновь прибывшие. – Что нового?
Немечек открыл было рот, но не мог произнести ни слова: так силился он выложить все сразу, одним духом.
– Ужас! – выпалил он наконец.
– Что такое?
– Кошмар! Вы не поверите!
– Да в чем дело?
– Здесь был Фери Ач!
Теперь пришел черед слушателей ужасаться. Они сразу стали серьезными. – Врешь! – сказал Гереб.
Немечек положил руку на сердце:
– Ей-богу!
– Не клянись, – сурово заметил Бока и, чтобы придать своему замечанию больше веса, прикрикнул: – Смирно! Немечек щелкнул каблуками. Бока подошел к нему:
– Расскажи подробно все, что ты видел.
– Когда я вышел туда, на середину, Гектор залаял. Я побежал за ним, вдруг слышу какой-то треск в средней цитадели. Выбираюсь наверх – а там Фери Ач стоит в красной рубашке.
– Наверху? В самой цитадели?
– Наверху! – подтвердил белокурый мальчуган и чуть было опять не поклялся. Он уже поднес руку к груди, но, встретив строгий взгляд Боки, опустил ее и добавил только: – Он и знамя унес.
Челе ахнул:
– Как! Знамя?
– Да.
Все четверо побежали в форту. Немечек скромно трусил позади всех – не только потому, что был рядовым, но и потому, что неизвестно: а вдруг Фери Ач прячется где-нибудь неподалеку, на улице. У форта все остановились. Действительно, знамени не было. Даже древко исчезло. Все пришли в страшное возбуждение, только Бока сохранил хладнокровие и спокойно стал распоряжаться.
– Скажи сестре, – обратился он к Челе, – пускай сошьет к завтрашнему дню новое знамя.
– Хорошо, – ответил Челе. – Только зеленой материи больше не осталось. Красная есть, а зеленая вся вышла.
– А белая есть?
– Есть.
– Ну, так пусть сделает красно-белое знамя. Теперь нашими цветами будут красный и белый.
На этом и порешили. Гереб крикнул Немечеку:
– Рядовой!
– Я!
– Нынче же внесите поправку в законы: наши цвета теперь не красный и зеленый, а красный и белый.
– Есть, господин старшин лейтенант!
И Гереб благосклонно кинул белокурому мальчугану, который вытянулся перед ним в струнку:
– Вольно!
Немечек встал вольно. Мальчики взобрались на вершину цитадели и установили, что Фери Ач отломил древко. Конец его, накрепко прибитый, печально торчал на гвозде.
Со стороны пустыря послышались возгласы:
– Гаго, го! Гаго, го!
Это был их клич. Наверно, пришли остальные и ищут их. Из множества ребячьих глоток вырывались звонкие крики:
– Гаго, го!
Челе подозвал Немечека:
– Рядовой!
– Я!
– Ответить остальным!
– Есть, господин лейтенант!
Немечек приставил рупором ладонь ко рту и тонким детским голоском прокричал:
– Гаго, го!
Спустившись на землю, все пошли на пустырь. Там, посредине, тесной группой стояли Чонакош, Вейс, Колнаи и другие. Увидев Боку, все встали «смирно», потому что Бока был капитаном.
– Здравствуйте. – приветствовал он их.
– Честь имею доложить, – отрапортовал Колнаи, выступив вперед, – когда мы пришли, калитка была открыта. А по закону полагается запирать ее изнутри на задвижку.
Бока обернулся и укоризненно взглянул на свою свиту. И все сразу посмотрели на Немечека. Немечек снова поднял руку и уже хотел было поклясться, что не оставлял калитку открытой, но Бока спросил:
– Кто вошел последним? Все притихли. Последним никто не входил. Некоторое время длилось молчание. Вдруг лицо Немечека осветила догадка:– Последним вошел господин капитан.
– Я? – удивился Бока.
– Так точно.
Бока на мгновение задумался.
– Ты прав, – сказал он серьезно. – Я забыл про задвижку. Старший лейтенант, – обернулся он к Геребу, – внесите за это мое имя в черную книгу.
Гереб вынул из кармана черную записную книжечку и большими буквами вывел в ней: «Янош Бока». А чтобы ясно было, о чем идет речь, тут же пометил: «калитка». Это всем понравилось. Бока был справедлив. Наказание, наложенное на себя самого, было прекрасным примером мужества – мужества, о котором не часто доводилось слышать даже на уроках латинского языка, хотя там только и говорилось, что о твердости древних римлян. Но и Бока был человек. И ему не чужды были слабости. Правда, он приказал вписать свое имя в черную книгу, но Колнаи, доложившему о незапертой калитке, сказал:
– А ты поменьше языком болтай. Старший лейтенант, внесите туда же Колнаи за ябедничество.
Старший лейтенант опять вытащил свою грозную книжку и вписал туда Колнаи. Что же касается Немечека, стоявшего позади всех, то он на радостях, что в книгу впервые за все время вписали не его, принялся потихоньку отплясывать на месте чардаш.
Дело в том, что в книжке только его имя и красовалось на каждой странице. Все, всегда, за все записывали одного Немечека. И военный трибунал, заседавший по субботам, выносил приговоры только ему, и никому больше. Что поделаешь! Так уж повелось. Ведь Немечек был единственным рядовым.
После этого качалось совещание. Через несколько минут все уже знали потрясающую новость о том, что капитан краснорубашечников Фери Ач осмелился проникнуть сюда, в самое сердце пустыря, забрался в среднюю цитадель и похитил знамя. Негодование было всеобщим. Все обступили Немечека, который дополнял сенсационное известие все новыми и новыми подробностями.
– Он говорил тебе что-нибудь?
– А как же! – с гордостью отвечал Немечек.
– Что?
– Он мне кричал.
– Что кричал?
– Кричал: «Не смей, Немечек!»
– Тут мальчуган судорожно глотнул, почувствовав, что сказал нечто не совсем соответствующее истине. Даже прямо противоположное ей. Выходит ведь, будто он вел себя настоящим храбрецом, так что сам Фери Ач, пораженный его дерзостью, крикнул: «Но смей, Немечек!»
– И ты ушел?
– Ничего подобного! Стоял внизу, около форта. А Фери слез с другой стороны. И убежал.
– Это неправда! – крикнул Гереб. – Фери Ач еще ни от кого не бегал!
Бока пристально взглянул на Гереба:
– Эге! Ты что же, защищаешь его?
– Я только потому говорю, – возразил Гереб, слегка сбавив тон, – что это просто невероятно: чтобы Фери Ач испугался Немечека!
Все засмеялись. Действительно, это было невероятно. Немечек стоял, окруженный толпой слушателей, и растерянно пожимал плечами. Бока вышел на середину:
– Надо что-то делать, ребята. У нас все равно назначены на сегодня выборы президента. Так вот, давайте выберем полновластного президента, которого все должны беспрекословно слушаться. Возможно, что дело кончится войной, поэтому нужен предводитель, которой все подготовит заранее, как настоящие полководцы. Рядовой, ко мне! Смирно! Нарежьте столько листочков бумаги, сколько всех нас. Каждый на своем листке напишет, кого он хочет в президенты. Бумажки опустим в шляпу, и кто получит большинство голосов, тот и будет президент.
– Ура! – закричали все, а Чонакош вложил в рот два пальца и свистнул не хуже паровой молотилки. Стали вырывать листки из записных книжек, а Вепс вооружился карандашом. Позади Колнаи и Барабаш спорили, чья шляпа удостоится такой чести. Между ними вечно были раздоры, а тут и вовсе чуть не дошло до рукопашной. Колнаи говорил, что шляпа Барабаша не годится, потому что она засаленная. А Барабаш утверждал, что у Колнаи шляпа еще грязнее. Оба не медля взяли пробу на жирность: поскребли друг у друга перочинным ножиком кожаный ободок и внутри шляпы. Но опоздали: Челе уже предложил для общественной надобности свою небольшую изящную черную шляпу. Что поделаешь: по части шляп у Челе не было соперников.
А Немечек, к великому удивлению присутствующих, вместо того чтобы раздавать бюллетени, улучил момент, когда общее внимание обратилось па него, и, зажав листки в грязном кулаке, выступил вперед. Встав «смирно», он дрожащим голоском заговорил:
– Извините, господин капитан, но это несправедливо, что я единственный рядовой… Когда мы основали Союз пустыря, все сразу, стали офицерами, и только я до сих пор рядовой, и все мне приказывают… и я всё должен делать… и… и…
Тут бедный мальчуган совсем расчувствовался, и по его бледному личику с тонкими чертами покатились крупные слезы.
Челе бросил свысока:
– Его надо исключить. Он плакса.
– Рева, – пробасил кто-то сзади. Все засмеялись. Это переполнило чашу. Уж очень накипело на сердце у бедняги: он не мог больше сдерживаться. Прерывающимся от рыданий голосом он произнес:
– И в черную книгу… посмотрите сами… всегда только ме… меня… записывают… Все я… один я… хуже последней собаки…
Бока спокойно заметил:
– Перестань сейчас же реветь или уходи. С карапузами мы не играем.
Слово «карапуз» возымело нужное действие. Бедный маленький Немечек, не на шутку испугавшись, перестал плакать. Капитан положил ему руку на плечо:
– Если будешь хорошо себя вести и отличишься, уже в мае будешь офицером. А пока временно оставайся рядовым.
Остальные одобрили это решение. В самом деле, если и Немечека произвести сегодня в офицеры, тогда уж действительно ничего не выйдет: некому будет приказывать.
– Рядовой, очините карандаш! – раздался резкий голос Гереба.
Немечеку сунули в руку карандаш Вейса, острие которого обломилось в кармане, среди шариков. Бедный рядовой с мокрым от слез лицом послушно взял карандаш и, встав «смирно», принялся точить, точить его, время от времени еще судорожно всхлипывая, как всегда после долгого плача, и всю свою печаль, всю накипевшую на сердечке горечь вложил в оттачивание этого карандаша «Хардмут» номер второй.
– Го… готово, господин старший лейтенант.
Он отдал карандаш и, глубоко вздохнув, оставил пока надежду на повышение.
Роздали листки. Каждый отошел с ним в сторонку, каждый уединился: дело ведь большое и важное! Затем рядовой стал собирать записки, бросая их в шляпу. Когда он, обходя всех со шляпой, поравнялся с Барабашем, тот подтолкнул Колнаи:
– Смотри, у Челе тоже засаленная.
Колнаи заглянул внутрь шляпы. И обоим стало ясно, что стыдиться им нечего. Уж если у Челе шляпа засалена, им сам бог велел.
Бока стал вслух читать записки, передавая их стоящему рядом Геребу. Всего оказалось четырнадцать записок. «Янош Бока», «Янош Бока», «Янош Бока», – читал он подряд. Потом вдруг «Деже Гереб». Мальчики переглянулись. Все поняли, что это бюллетень самого Боки: он из вежливости проголосовал за Гереба. Дальше опять пошло «Бока», «Бока». И вдруг снова: «Деже Гереб». И под конец еще раз «Деже Гереб».
Итак, за Боку – одиннадцать голосов, за Гереба – три. Гереб смущенно улыбался. Впервые за все существование союза пришлось ему вступить с Бокой в открытое соперничество. Эти три голоса были ему приятны. А Боку два из них больно задели. Несколько мгновений он стоял в раздумье, стараясь угадать, кто же эти двое, которым он пришелся не по сердцу. Потом, оставив эти попытки, объявил:
– Значит, президентом избран я. Все снова закричали «ура», а Чонакош опять свистнул. Немечек, хотя у него еще слезы на глазах не просохли, кричал с огромным воодушевлением. Уж очень любил он Боку. Президент сделал знак рукой, призывая к молчанию.
– Спасибо, ребята, – сказал он. – А теперь к делу. Я думаю, всем ясно, что краснорубашечники хотят захватить наш пустырь и штабеля. Вчера Пасторы отняли у наших шарики; сегодня Фери Ач прятался здесь и унес знамя. Рано или поздно они нагрянут и постараются прогнать нас отсюда. Но мы этого места не уступим.
– Да здравствует пустырь! – гаркнул Чонакош во всю глотку.
Вверх полетели шляпы. Все с восторгом подхватили:
– Да здравствует пустырь!
Собравшиеся озирали это чудесное, широкое пространство, освещенные весенним солнцем дровяные штабеля, и по глазам их было видно, что им дорог этот клочок земли и, если понадобится, они будут за него бороться. Это было что-то похожее на любовь к родине. Каждый восклицал: «Да здравствует пустырь!» – с таким чувством, как если бы кричал: «Да здравствует родина!» Глаза у всех блестели, сердца переполнились.
Бока продолжал:
– Мы сами пойдем к ним в Ботанический сад, прежде чем они явятся сюда!
В другое время такой дерзкий план, пожалуй, остановил бы многих. Но в этот миг общего воодушевления все в едином порыве воскликнули:
– Пошли!!!
А поскольку все решили идти, Немечек тоже крикнул: «Пошли!» Ему, бедняге, все равно придется тащиться позади с шинелями господ офицеров. И еще один сиплый голос донесся от штабелей. Он тоже воскликнул: «Пошли!» Все повернулись в ту сторону. Это был словак. Он стоял с трубкой во рту и ухмылялся. У ног его застыл Гектор. Мальчики засмеялись. А сторож, передразнивая их, подбросил шляпу в воздух и рявкнул:
– Башли!
На этом официальная часть кончилась. Пришла очередь лапты. Офицеры наперебой стали кричать надменными голосами:
– Рядовой, на склад! Принести биту и мячик!
Немечек побежал на склад, устроенный под одним из штабелей. Залез под поленья и вытащил оттуда мяч и биту. У штабеля стоял словак, а рядом с ним – Барабаш и Колнаи, Барабаш держал в руках шляпу словака, а Колнаи брал с нее пробу. Шляпа сторожа безусловно была самая засаленная из всех.
Бока подошел к Геребу.
– Три голоса, значит, достались тебе, – сказал он.
– Да, – гордо ответил Гереб и посмотрел ему прямо в глаза.
3
План военных действий был готов на другой же день, после урока стенографии. Урок кончился в пять, и на улицах уже зажигались фонари. Выходя из школы, Бока сказал мальчикам:
– Прежде чем напасть, нужно доказать им, что мы их не боимся. Я возьму с собой двух самых храбрых из моих людей, и мы сделаем вылазку в Ботанический сад. Проберемся к ним на остров и прибьем к дереву вот эту записку.
С этими словами он достал из кармана красный клочок бумаги, на которой большими заглавными буквами было выведено:
ЗДЕСЬ БЫЛИ МАЛЬЧИШКИ С УЛИЦЫ ПАЛА!
Все благоговейно воззрились на красный лоскуток. Чонакош, не ходивший на уроки стенографии, но привлеченный любопытством, заметил:
– Нужно прибавить еще какое-нибудь словцо покрепче. Бока отрицательно покачал головой:
– Нет, нельзя. И вообще, красть знамена, как Фери Ач, и разные такие вещи мы делать не будем. Покажем только, что не боимся их, что посмели проникнуть в самое сердце их владений, где они устраивают свои собрания и прячут оружие. Эта красная бумажка – наша визитная карточка. Вот мы им и оставим ее.
Челе тоже вставил слово.
– Прости, пожалуйста, – сказал он, – но говорят, они как раз в это время, по вечерам, приходят на остров играть в солдаты и разбойники.
– Не беда. Фери Ач тоже ведь пришел, зная, что в это время мы бываем на пустыре. Кто трусит, пускай не идет.
Но никто не трусил. Даже Немечек проявил бесспорную отвагу. Ему, видно, хотелось поскорей заслужить повышение. Гордо подняв голову, он выступил вперед:
– Я иду с тобой!
Ведь тут, около гимназии, не надо было вставать «смирно», отдавать честь. Законы действовали только на пустыре, а здесь все были равны. Чонакош тоже вызвался:
– И я!
– Только обещай, что не будешь свистеть.
– Обещаю… А еще разочек можно свистнуть, самый последний?
– Ну, валяй!
И Чонакош свистнул. Так молодецки, изо всей мочи, что даже прохожие оглянулись.
– Ну вот, на сегодня насвистелся, – с блаженным видом сказал он.
Бока обернулся к Челе:
– Ты не идешь?
– А что я могу поделать? – сокрушенно ответил Челе. – Мне нельзя: я к половине шестого должен быть дома. Мама так и следит, когда кончится урок стенографии. Она меня больше никуда пускать не будет, если я сегодня опоздаю.
Мысль эта страшно его испугала. Тогда прощай и пустырь, и лейтенантский чин!
– Ладно, оставайся. Я возьму с собой Чонакоша и Немечека. Завтра утром в школе обо всем узнаете.
Они пожали друг другу руки. Бока, вспомнив что-то, вдруг остановился:
– А Гереба на уроке стенографии ведь не было?
– Не было.
– Он что, заболел?
– Вряд ли. Днем мы с ним вместе возвращались домой. У него ничего не болело.
Поведение Гереба не нравилось Боке. Оно вызывало у него сильнейшие подозрения. Вчера, при прощании, Гереб так странно, многозначительно посмотрел ему в глаза. Как будто вдруг понял: там, где Бока, ему ничего не добиться. Бока вызывал в нем ревнивое чувство. В Геребе смелости, задора было больше; уравновешенный, рассудительный, серьезный нрав президента был ему не по душе. Он ставил себя куда выше Боки.
– Бог его знает, – пробормотал Бока и в сопровождении двух мальчуганов двинулся в путь.
Чонакош с серьезным видом шагал с ним рядом. А Немечек ног под собой не чуял от радости. Как же! Наконец ему довелось, всего с двумя спутниками, участвовать в таком интересном приключении! Он так ликовал, что Бока даже остановил его:
– Не дури, Немечек. Ты, кажется, вообразил, что мы развлекаться идем? Наша вылазка куда опасней, чем ты думаешь. Вспомни-ка о Пасторах.
При этом напоминании у белокурого малыша сразу пропала всякая охота дурачиться. Ведь вот и Фери Ач – гроза всей улицы; по слухам, его даже исключили из реального училища. Но у него во взгляде было что-то привлекательное, располагающее, не то что у Пасторов, Те всегда ходят сбычившись, глядят исподлобья, как будто пронизывают тебя насквозь. Оба – черные от загара, и никто еще ни разу не видел, чтоб они смеялись. Пасторов действительно можно испугаться. И три мальчугана спешили поскорей миновать бесконечный проспект Юллё. Уже смеркалось: вечер наступил рано. На проспекте зажглись фонари, и ходить по улицам в этот необычный час было немного тревожно. Мальчики привыкли играть днем, а по вечерам сидели дома, за книжками… Молча шли они рядом и через четверть часа достигли Ботанического сада.
За каменной стеной враждебными призраками застыли огромные деревья. Ветер шелестел молодой листвой; было уже темно, и сердца пришельцев забились при виде этого раскинувшегося перед ними огромного, загадочно шепчущегося сада с запертыми воротами. Немечек хотел было позвонить у входа.
– Ради бога, не звони! – предостерег его Бока. – Они узнают, что мы здесь, и перехватят нас на полдороге… Да и вообще, с какой стати нам вдруг будут открывать ворота!
– А как же мы пойдем? Бока указал глазами на стену:
– Перелезем.
– Через стену?
– Прямо здесь, на проспекте?
– Зачем! Зайдем с другой стороны. Сзади стена гораздо ниже!
Повернув на маленькую темную уличку, где каменная ограда вскоре сменилась дощатым забором, они стали пробираться вдоль него, ища, где бы лучше перелезть. В одном месте, куда не достигал свет уличного фонаря, все трое остановились. За дощатой оградой, почти вплотную к ней, росла большая акация.
– Если взобраться здесь, – шепотом сказал Бока, – то по этой акации легко спуститься в сад. Это удобно еще и потому, что с верхушки акации далеко видно и мы можем осмотреться, нет ли кого поблизости.
Спутники одобрили этот план и сейчас же приступили к исполнению. Чонакош нагнулся и уперся руками в забор. Бока осторожно взобрался к нему на плечи и заглянул в сад. Все это было проделано в глубоком молчании: никто не издал ни звука. Убедившись, что вблизи никого нет, Бока махнул рукой. Немечек шепнул Чонакошу:
– Подымай!
Чонакош, выпрямившись, приподнял президента, и тот влез на забор. Ветхая ограда заскрипела и затрещала под его тяжестью.
– Прыгай! – шепнул Чонакош.
Снова послышался треск, потом – мягкий удар о землю: Бока спрыгнул прямо на грядку. За ним перелез Немечек. Последним на забор вскарабкался Чонакош. Но вместо того чтобы спрыгнуть вниз, он полез на акацию. Чонакош отлично лазил по деревьям: он вырос в деревне.
– Видно что-нибудь? – спросили Бока и Немечек снизу.
– Почти ничего; страшно темно, – донесся приглушенный ответ с верхушки дерева.
– Остров видишь? – Вижу.
– Есть там кто?
Чонакош, напрягая зрение, наклонился вправо, влево, всматриваясь между ветвей в темноту – туда, где находилось озеро.
– На острове ничего не видно из-за деревьев и кустов… Но на мосту…
Тут он умолк и перебрался на другой сук, повыше.
– Теперь вижу хорошо, – донесся оттуда его голос. – На мосту стоят двое.
– Они там, – тихо сказал Бока. – На мосту у них часовые.
Ветви опять затрещали – Чонакош слез с дерева. Все трое в глубоком молчании стали раздумывать, как быть дальше. Потом, присев под кусты, чтобы никто не увидел, тихонько, шепотом, начали совещаться.
– Лучше всего, – предложил Бока, – пробраться сначала кустами к развалинам замка. Знаете, есть там справа такие развалины, на склоне холма.
Остальные кивнули, подтверждая, что знают.
– Кустами осторожно доберемся до развалин. Там кто-нибудь ползком взберется на вершину холма и посмотрит вокруг. Если никого нет, поползем дальше. Холм ведь подходит к самому озеру. Спрячемся в осоке; ну, а там видно будет, что делать.
Две пары горящих глаз были устремлены на Боку. Чонакош и Немечек благоговейно внимали каждому его слову.
– Согласны? – спросил Бока.
– Согласны! – кивнули они.
– Тогда вперед! Только держитесь все время за мной. Я тут все проходы знаю.
И он на четвереньках пополз между низенькими кустами. Но не успели его спутники опуститься на колени, как издали послышался резкий протяжный свист.
– Заметили! – воскликнул Немечек и вскочил на ноги.
– Назад! Назад! Ложись! – приказал Бока.
И все трое повалились в траву. Затаив дыхание, они стали ждать, что теперь будет, Неужели действительно заметили?
Но никто не появлялся. Только ветер шумел в ветвях деревьев.
– Никого, – прошептал Бока.
Но тут снова резкий свист рассек воздух. Снова стали они выжидать, и снова никто не появился.
– Надо с дерена посмотреть, – пролепетал из-под куста Немечек, стуча зубами.
– Ты прав. Чонакош, на дерево!
Чонакош, как кошка, в мгновение ока вскарабкался на верхушку все той же большой акации.
– Ничего не видно?
– На мосту какое-то движение… Сейчас там четверо… Вот двое уходят… идут обратно, на остров.
– Тогда все в порядке, – сказал Бока, успокоившись. – Слезай. По свистку у них просто сменяется караул на мосту.
Чонакош спустился с дерева, и все трое поползли на четвереньках к холму. Огромный таинственный сад в этот час затихает. По звуку колокола посетители удаляются, и в саду не остается посторонних – кроме разве таких, кто замышляет недоброе или строит военные планы, вроде наших пришельцев, которые переползали от куста к кусту, сжавшись в еле видимые комочки. Глубоко сознавая важность своей миссии, они не тратили лишних слов и ползли молча. По правде говоря, им даже было немного не по себе. Немалая ведь смелость нужна, чтобы проникнуть в неприступную твердыню краснорубашечников, пробраться на остров посреди маленького озера, когда на единственном мосту, который туда ведет, стоят часовые… «Может быть, как раз Пасторы», – подумал Немечек и вспомнил красивые круглые разноцветные шарики и среди них даже два стеклянных. Его до сих пор мучила досада при мысли, что именно тогда, когда он пустил свой шарик и должен был выиграть столько красивых шариков, прозвучало это чудовищное слово: «Эйнштанд»…
– Ой! – вдруг вскрикнул он. Бока и Чонакош замерли в испуге.
– Что такое?
Немечек привстал на коленях, глубоко засунув палец в рот.
– Что с тобой?
Не вынимая пальца изо рта, Немечек ответил;
– В крапиву наступил – рукой!
– Соси, соси пальчик, мамочка! – посоветовал Чонакош; но сам, не будь дурак, обмотал себе руку носовым платком.
Так ползли они все дальше и вскоре достигли холма. На склоне его, как известно, были сооружены искусственные развалины, какие устраивали обычно в больших помещичьих садах, старательно воспроизводя особенности старинного замкового зодчества и заполняя искусственным мхом расщелины между огромными камнями.
– Это развалины замка, – объяснил Бока. – Здесь надо быть осторожней: я слышал, что краснорубашечники сюда тоже приходят.
– Это что еще за замок? – отозвался Чонакош. – Мы по истории не учили, что в Ботаническом саду – замок.
– Это всего-навсего развалины, руины. Их так, в виде руин, и строили.
Немечек засмеялся:
– Уж коли строить, так почему нового замка не выстроить?
Через сто лет он и сам развалился бы…
– Рано ты что-то обрадовался, – заметил Бока укоризненно. – Вот погоди: с Пасторами встретишься, не до шуток будет.
И правда, одного этого замечания оказалось довольно, чтоб у Немечека сразу вытянулось лицо. Такой уж у него был характер: все время он забывал, что радоваться нечему. Постоянно приходилось ему об этом напоминать.
Они принялись карабкаться вверх по склону, между кустами бузины, цепляясь за камни развалин. На этот раз Чонакош полз впереди. Вдруг он, как был, на четвереньках, так и застыл на месте. Предостерегающе подняв правую руку, обернулся и сказал испуганно:
– Тут кто-то есть.
Все трое спрятались в высокую траву, надежно укрывшую их маленькие тела. Только глаза блестели в зарослях бурьяна. Мальчики прислушались.
– Чонакош, приложи ухо к земле, – шепотом приказал Бока. – Так всегда делают индейцы. Сразу слышно, если кто поблизости ходит.
Чонакош повиновался: лег ничком и, выбрав голое, не заросшее травой местечко, приложил ухо к земле. Но тотчас же поднял голову.
– Идут! – в страхе прошептал он.
Теперь уж и без индейского способа было слышно, как кто-то пробирается сквозь кусты. И этот неведомый «кто-то» – не то человек, не то зверь – шел прямо на них. Мальчики струхнули не на шутку, даже головы спрятали в траву. Только Немечек простонал чуть слышно:
– Домой хочу.
Чонакош, не утративший веселого расположения духа, посоветовал:
– В травку заройся, мамочка.
Но так как это увещание не придало Немечеку смелости, Бока высунулся из травы и, сверкая глазами, гневно прикрикнул – конечно, шёпотом, чтобы не выдать своего присутствия:
– Рядовой, голову в траву!
Этому приказанию пришлось повиноваться. Немечек прильнул к земле. Между тем неизвестный все шуршал в кустах; но теперь по звуку слышно было, что он изменил направление и постепенно удаляется. Бока снова приподнял голову и огляделся по сторонам. Он увидел темную фигуру человека, который спускался с холма, тыча палкой в кусты. – Ушел, – сообщил Бока своим спутникам, лежавшим в траве. – Это караульный.
– Что? Краснорубашечник?
– Нет, сторож, который сад караулит.
Мальчики облегченно вздохнули. Взрослых они не боялись. Например, старого солдата с бородавкой на носу – сторожа при Национальном музее, который никогда не мог ничего с ними поделать. Они поползли дальше. Но тут караульщик, видимо заподозрив что-то, остановился, прислушиваясь.
– Заметил, – пролепетал Немечек.
Оба посмотрели на Боку, ожидая распоряжении.
– Скорей в замок! – отдал он приказание.
Все трое кубарем скатились с холма, на который только что взобрались. В каменных стенах руин были прорезаны узкие стрельчатые окна. С испугом беглецы обнаружили, что первое окно забрано железной решеткой, и метнулись к другому. Но и на нем решетка. Наконец в одном месте нашли расщелину, достаточно глубокую, чтобы в ней поместиться. Забились в это темное углубление и затаили дыхание. Мимо окон промелькнула фигура сторожа. Из ниши было видно, как он – теперь уже насовсем – удалился» прилегавшую к проспекту Юллё часть сада, где находилось его жилище.
– Слава богу, – сказал Чонакош, – пронесло.
И они осмотрелись в своем убежище. Там было душно, сыро, словно в подземелье настоящего замка. Осторожно ступая. Бока вдруг споткнулся. Нагнувшись, он поднял что-то с земли. Немечек с Чонакошем, подскочив к нему, в полумраке различили в руках у него томагавк. Точь-в-точь такой – вроде топорика на длинной рукоятке, – какими, по свидетельству романистов, сражались индейцы. Выстроганный из дерева и оклеенный серебряной бумагой, томагавк зловеще поблескивал в темноте.
– Это их томагавк! – со священным трепетом промолвил Немечек.
– Конечно, их, – подтвердил Бока. – А где нашелся один, там должны быть и другие!
Начались поиски, и в одном углу были обнаружены еще семь томагавков. Из этого легко было заключить, что краснорубашечников восемь человек. По-видимому, здесь находился их потайной оружейный склад. Первой мыслью Чонакоша было унести томагавки с собой как военную добычу.
– Нет, – сказал тихо Бока, – этого мы не будем делать. Это было бы просто воровство. Чонакошу стало стыдно.
– Что, мамочка? – осмелел было Немечек, по, получив легкий пинок от Боки, умолк.
– Ну, нечего время терять! Вылезаем – и на холм! Мне вовсе не хочется оказаться на острове, когда там никого уже не будет.
