Проклятый город

Такая статья, с позаимствованными из разных источников пикантными фактами, не могла не вызвать восторга. Находятся, разумеется, педанты — встречаются такие зануды и среди моих знакомых! — которые утверждают, что никакие мы не журналисты, а «самые настоящие мародеры, халтурщики и плагиатчики». До известной степени они правы, хотя среди ученых мужей ходит шутка, что, ежели диссертация списана с одной работы — это плагиат, с двух — компиляция, а с трех и более — полновесный ученый труд, обобщающий созданное предшественниками. Но есть у меня и более веский аргумент: я бы, господа хорошие, и сам с удовольствием писал о мексиканских пирамидах не понаслышке, а облазив их сверху донизу, но кто ж меня в Мексику в командировку пошлет?

Петенька Крымов рассказал мне давеча в ответ на это следующую историю о царе Филиппе, папаше того самого Александра Македонского, коего никому представлять не надо. Шел как-то Филипп по площади столицы с важного и волнительного собрания, и увязалась за ним старушонка, начавшая жаловаться царю на жизнь. И дети, мол, ее не слушаются, и внуки ни во что не ставят, и пенсию ей платят маленькую и нерегулярно, и в собесе очереди невозможные, и по телику пакость кажут, и проклятая инфляция в гроб вгоняет, не говоря уже о соседке, которая... Ну, словом, понятно, на что может жаловаться пожилая женщина. И, ясное дело, Филипп ей ответил: «Некогда мне, мать! Уймись, своих забот хватает! Нет у меня времени слушать каждого обиженного и несчастного!» На что старуха ему и говорит: «А коли нет у тебя времени выслушать нас и вникнуть в наши беды — не будь царем!»

Трудно мне было Петеньку переспорить и нечего ему возразить, ибо сидели мы под холщовым навесом с надписью «Балтика» и загружены были уже под ватерлинию светлым № 3, и день стоял погожий, и прав он был, по большому счету, как сто членкоров. Но прав только отчасти, и ответить ему следовало хотя бы для поддержания душевного разговора. Тогда-то я и обратил Петенькино внимание на выглядывавший из его сумки внеочередной номер нашего «ЧАДа». Но бывший мой однокашник — тот еще гад ползучий, из любого положения вывернется! — вместо того чтобы признать, что и мы на что-то годны, заявил: ежели, дескать, ему приходится пользоваться вместо туалетной бумаги — наждачной, то говорит это вовсе не о том, что у него жопа чугунная, а об отсутствии выбора.

Подумав, он, впрочем, признал, что выбора у меня тоже нет, и обещал свести с неким профессором, имеющим «сказать пару слов» по поводу черных пирамид пришельцев.

У меня не было что сказать про пришельцев, но новая статья о египетских пирамидах обещала выйти очень и очень недурной;..

7

Она таки и вышла недурной. Но шеф сказал, что народ перекормлен пирамидами и материалы о них придется попридержать. А сейчас он хотел бы получить от меня что-нибудь веселое, страшное, злободневное и анекдотичное. Уставился через свои чудовищные окуляры мне в глаза и, догадавшись о том, какой последует ответ, изрек:

— Мишамбо, если у тебя нет заготовок и наметок, сядь с кружкой пива и придумай что-нибудь забойное. Ты же можешь, я знаю!

Черт бы его побрал! Разумеется, я могу, особенно если мне говорят, что в меня верят. Но мне хотелось писать о пирамидах! Мне хотелось написать продолжение предыдущей статьи, в которой говорилось о том, каким географическим и астрономическим чудом являются три великие египетские пирамиды! О вычисленной египтянами, или, точнее, их учителями атлантами, прецессии равноденствий, о картах турецкого адмирала Пири Рейса и «третьей силе», связавшей древних египтян с обитателями доколумбовой Америки. О том, что Сфинкс, известный нам как «человеко-лев», прежде, вероятно, был просто гигантским каменным львом, смотревшим в день весеннего равноденствия 10450 года до нашей эры на своего зодиакального собрата, а ныне устремившим взор на Водолея. Это было по-настоящему интересно! Это давало масштаб и перспективу, а всем нам полезно иногда отвлекаться от сиюминутного, дабы задуматься о вечном. Да-да, я тоже готов ухмыльнуться и вспомнить Гавриила Степановича из «Театрального романа», патетически восклицавшего: «Эх, деньги, деньги! Сколько зла из-за них в мире! Все мы только и думаем о деньгах, а вот о душе подумал ли кто?» Но это же правда!

Появление черных пирамид всколыхнуло что-то в душах, заставило нас с изумлением осмотреться по сторонам. И что же? Прошло две-три недели, месяц, и мы ими уже накушались. Мы забыли о них, и по телику опять с утра до ночи травят про очнувшихся от дремы террористов, экстремистов, маньяков и о всевозможных стихийных бедствиях. На экраны вернулись телесериалы — около двадцати штук в день. Все-все вернулось на круги своя...

— О, Антонио, не видел ли ты мои прокладки? — трагическим голосом вопросил я, услышав жалобные вопли очередной страдающей Марии.

— Шел бы ты, Миша... трудиться в комнату. И тебе телик мешать не будет, и я от тебя отдохну, — ласково предложила Валька, и я потащил старенький, купленный в комисе ноутбук в комнату.

— Чем занимаешься? — спросил я у Альки, намекая на то, что неплохо было бы освободить мне стол.

— Редактирую Пришвина, — важно сказал он, старательно чиркая в «Хрестоматии» для пятого класса карандашом. — Чудовищно пишет. Его бы из вашего журнала поганой метлой с такими рассказами погнали.

— Это верно, — согласился я, подумав, что тезка мой — Михаил Михайлович — скорее всего не стал бы пристраивать свои опусы в наш журнал.

— Иди-ка, дружок, за секретер, мне тут поработать надо, — сказал я не понимающему тонких намеков сыну, и тот, сделав мне козью морду, освободил стол, на который я торжественно водрузил своего маленького помощника.

Подпер голову руками и уставился в закатное, исчерченное перламутровыми облаками небо...

Точно такие же перистые облака плыли над черной пирамидой, на которую мы с Валькой и Алькой поехали взглянуть в прошлое воскресенье. Мы доехали на метро до станция «Московская» и пошли к памятнику защитникам Ленинграда, называемого в народе «Стамеской». Чудовище это всегда производило на меня тягостное впечатление: мало того, что обелиск и впрямь сделан в форме стамески, так под ним еще и карикатурно крохотные бронзовые человечки мечутся — ужас какой-то!

Алька углядел черную пирамиду уже от универсама, примыкавшего к универмагу «Московский», но целиком мы увидели ее, только дойдя до начала Московского шоссе. Она высилась на месте парка Городов-героев и была окружена наспех поставленным бетонным забором. Выглядела черная пирамида впечатляюще, но по-настоящему оценил я ее размеры, только заметив стоящий подле нее храм Георгия Победоносца.

— Ух ты! Здорово смахивает на террикон! — сказала Валька, повиснув на моем локте. — А по телику она кажется не такой уж большой.

На площади Победы царило оживление: съехавшийся с разных концов Питера люд глазел на пирамиду, налюбовавшиеся мрачной махиной дети толкались у лотков с мороженым, хот-догами и пепси.

— Так это и есть звездолет пришельцев? — спросил Алька, несколько минут почтительно взиравший на черную гору. — Отпад! Что же они в нее напихали?

— Ума не приложу, — честно сказал я, потому что стараюсь без особой необходимости сыну не врать. — Версии разные ты и сам слышал, если новости смотрел. Выбирай по вкусу.

— Но ты-то как думаешь, зачем они прилетели? — не унимался Алька.

— Не знаю, — повторил я и, чтобы пресечь дальнейшие вопросы, добавил: — Чтобы глаза нам мозолить.

— Ага, — сказал Алька и надолго задумался...

Розовое небо полиловело, три вспугнутые чем-то вороны поднялись с растущих во дворе вязов, и я занес пальцы над клавиатурой. Делать нечего, придется написать шефу статью. Ну, например, о летающих крокодилах. Крокодилах-мутантах. Которые появились в нашем городе после того, как мода на разведение их в ванных комнатах прошла, и новые русские стали избавляться от своих беспокойных питомцев. Что мода была — это я знаю наверняка. Что модные цацки быстро устаревают — общеизвестно.

Стало быть, начали хозяева выбрасывать надоевших крокодилов во дворы. А те принялись жрать бомжей. Милиция взялась их, то есть не бомжей, а крокодилов, конечно, отстреливать, и те, в поисках спасения, устремились в городскую канализацию, по которой спускают из заводов всякую химию и радиоактивную дрянь. И тут-то крокодилы стали мутировать, и у них отросли крылья. Придумать две-три истории, рассказанные якобы очевидцами: бомжом, ассенизатором и милиционером, — это мне пара плевых. А если добавить к ним для затравки байку, как воспитании к-крокодил съел своего новорусского хозяина и гадил потом, на радость бомжам, золотыми перстнями и цепочками, это будет определенно иметь успех. Кто не поверит — посмеется.

Я застучал по клавишам и за пару часов состряпал крокодильную статью.

А когда Валька пошла спать и выгнала меня на кухню, принялся составлять конспект нового опуса о пирамидах. Того, что станет продолжением статьи, которую шеф сочтет возможным напечатать в лучшем случае номера через два. Если черные пирамиды пришельцев никак себя до тех пор не проявят. Во что, честно сказать, верилось мне с трудом. Ведь не за тем же, действительно, эти семь громадин преодолели бог весть сколько парсеков, чтобы мозолить нам глаза?

Итак, новая статья о пирамидах будет посвящена следующим вопросам.

Джон Энтони Уэст, автор «Ключа путешественника», «Змея в небе» и других книг, в которых излагает свои взгляды на развитие цивилизации Египта, писал, что три великие пирамиды отличаются от всех остальных не только отсутствием в них росписей и следов захоронения фараонов, но и качеством строительных работ: «Есть противоречие в сценарии, который звучит следующим образом: сначала возводятся никуда не годные пирамиды, неразумные конструктивно; внезапно начинается строительство совершенно невероятных пирамид, конструктивно превосходящих все, что только можно себе представить; и вдруг, внезапно, поворот назад, к дрянным пирамидам. В этом нет логики... Применительно, скажем, к автомобилестроению это выглядело бы так: промышленность изобретает и строит „Форд-Т“, затем внезапно изобретает „Порше“ 93-года и выпускает их несколько штук, потом забывает, как это делается, и возвращается к выпуску модели „Форт-Т“... Цивилизации так не работают».

Под «никуда не годными пирамидами» Уэст подразумевает ступенчатую пирамиду Джосера в Саккаре, возведенную во времена III династии, — внушительное сооружение, построенное из сравнительно небольших блоков, с ненадежными внутренними камерами. Говоря о «дрянных пирамидах», он имеет в виду пирамиды V и VI династии, украшенные изнутри прекрасными «Текстами пирамид», но построенными так плохо, что почти полностью обрушились, и сегодня большая часть их представляет собой груды щебня. А вот пирамиды IV династии в Гизе, как это ни странно, построены так, что простояли тысячи лет, почти не пострадав.

В результате сильного землетрясения 1301 года с Великой пирамиды, приписываемой Хуфу, осыпалась большая часть облицовки, и ее вывезли на стройки Каира. Однако вблизи основания остались еще плиты, которые подробно обследовал в XIX веке археолог У.М.Флиндерс Петри. С изумлением он писал, что размеры плит выдержаны с точностью около 0,2 мм, причем стыки подогнаны так, что в них нельзя просунуть лезвие перочинного ножа. «Даже просто уложить плиты с такой точностью — достижение, — отмечал он, — но сделать это с цементной связкой — вещь почти невозможная; ее можно сравнить разве что с оптической системой площадью в несколько гектаров».

К «невозможной» стыковке столь филигранно изготовленных плит надо добавить точную ориентацию Великой пирамиды по сторонам света, почти идеально прямые углы, удивительную симметрию четырех огромных граней и до сих пор не понятый способ, которым миллионы тяжеленных блоков были подняты на десятки метров. Жан Франсуа Шампольон — основатель египтологии, расшифровавший знаменитый Розетский Камень, писал: «По сравнению с древними египтянами, мы, европейцы, — все равно что лилипуты». А ведь он еще не знал многих фактов, установленных современными исследователями пирамид.

Ну, например, периметр основания Великой пирамиды равняется высоте, умноженной на 2П. А между тем число П известно в истории математики как «число Лудольфа» — голландского ученого XVII века, открывшего соотношение длины окружности к ее диаметру. Между тем подобное соотношение нельзя считать случайным, поскольку высота пирамиды Солнца в Теотиуакане — расположенном в 50 километрах к северо-востоку от Мехико, — умноженная на 4П, равняется периметру ее основания. Тот факт, что размеры этих сооружений связаны подобными соотношениями, свидетельствует не' только о существовании в древности развитых математических знаний, но и о некоторой общей цели.

Этим, однако, чудеса Великой пирамиды не исчерпываются. Известно, что в Древнем Египте имелись две линейные единицы измерения, которыми пользовались строители пирамид: светская, предназначенная для простого народа, и священная, так называемый «фут пирамид». Он равнялся 0, 635660 метра. Оказывается, эта цифра соответствует 1/10 000 000 части радиуса, проведенного из центра Земли к полюсу с ошибкой всего в 0,003 миллиметра. Период солнечного года — времени, за которое Земля совершает полный оборот вокруг Солнца от одного весеннего равноденствия до другого — равен 365,2452 дня. По подсчетам Д. Давидсона, измерение окружности пирамиды по прямой от угла к углу дает в «дюймах пирамид» число 36524,246. Каждая из наружных стен пирамиды выстроена так, что несколько прогибается внутрь, и если провести измерение окружности пирамиды не от угла по прямой, а вдоль стен, получится несколько большее число 36525,647. Это время звездного года, равного 365,25647 дня. Звездным годом называется измеряемое по звездам точное время обращения Земли вокруг Солнца.

Сумма диагоналей Великой пирамиды 25 826. Точка равноденствия, которую Земля пересекает каждый год, медленно перемещается вдоль эклиптики. Это перемещение имеет период, который выражается тем же числом 25 826. Французский астроном Т. Моро утверждает, что создателям пирамиды было известно расстояние от Земли до Солнца. Первоначальная высота Великой пирамиды 148,208 метра, увеличенная ровно в миллиард раз, дает именно это расстояние. Примерно. Потому что величина эта изменяется благодаря движению Земли и колеблется в пределах от 147 до 152 миллиардов километров, и средней считается 149,5 миллиарда километров. Любопытно, что даже понятие «миллион» было принято в европейской науке только в XIX веке.

Такого количества совпадений просто не может быть, на этом сходятся все, кто занимался изучением Великой пирамиды. Однако интересен вывод, который делают из этого многие ученые: создатели этого сооружения не просто хотели продемонстрировать потомкам свое мастерство. Великая пирамида, вкупе с двумя другими пирамидами, является неким зашифрованным посланием, причем столь важным, что наши отдаленные предки совершили поистине титаническую работу, дабы передать его нам...

8

— Мне понравилась ваша статья о Пяти Солнцах, — сказал Вениамин Петрович Берестов — профессор, адрес и телефон которого дал мне Петенька Крымов. — Среди прочей белиберды и вдруг хоть какая-то тень мысли. Бледная, надо признаться, тень, но все же...

На профессора Берестов не слишком-то походил. Пожилой крепыш, с густым ежиком седых волос и красным лицом хронического выпивохи, встретил меня в тренировочных штанах и белой футболке с легкомысленной надписью «Kiss me!». Несколько мгновений он сверлил меня маленькими серыми глазками, а потом отступил в глубь квартиры и сделал приглашающий жест. Я прошел в комнату и первое, что увидел, — огромную черную пирамиду за окном. Понятно, что, имея ее постоянно перед глазами, профессор не мог о ней не думать и родил собственную гипотезу по поводу прилета пришельцев.

— Вам следовало бы не отвлекаться на пустяки, а поискать другие пророчества о конце света, — продолжал Вениамин Петрович, усаживаясь за стол, на котором высилось несколько стопок книг со множеством закладок из полосок цветной бумаги, в то время как я занял стоящий у окна стул. — Обнаруженный материал, уверяю вас, заставил бы задуматься даже самого скудоумного писаку.

— Тема светопреставления была модной в конце века, а теперь всех интересуют пирамиды, — осторожно заметил я. — Да и они почтенной публике поднадоели. Раз двери в них не открываются, так и говорить не о чем.

— А вы сами тоже считаете, что между появлением пирамид и концом света никакой связи нет? — спросил профессор, и я подумал, что Петенька подставил меня по полной программе. Единственное, чего мне не хватало для счастья, так это брать интервью у сумасшедшего!

— Ученые ожидают, что следующая инверсия магнитных полюсов Земли произойдет около 2030 года. Но вызовет ли это катаклизм и как это связано с пирамидами... — промямлил я.

Берестов поглядел на меня с сожалением и, чуть помедлив, сказал:

— Умеете вы смотреть и не видеть! А Библию вы. молодой человек, читали? Читали? Тогда должны помнить, что в Книге бытия написано: «И воззрел Бог на землю, — и вот, она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: „Конец всякой плоти пришел пред лицо Мое; ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, Я истреблю их с земли“.

«Ну, Петенька, погоди! — мстительно подумал я. — Припомню я тебе этого профессора!»

— А читали вы сказание о Гильгамеше, переведенное с шумерских глиняных табличек, которые восходят к началу третьего тысячелетия до нашей эры? — вопросил Берестов и, не прибегая к помощи лежащих перед ним книг, процитировал: «В те дни мир процветал, люди размножались, мир ревел как дикий бык, и Великий Бог был разбужен шумом. Энлиль услышал шум и сказал собравшимся богам: „Шум, производимый человечеством, невыносим, из-за этого галдежа невозможно спать“. И боги решили истребить человечество».

— Читал я перевод этих табличек, — сказал я. — Однако не понимаю, при чем здесь пирамиды пришельцев?

— Так, может, вы и погребальный тест, обнаруженный в гробнице фараона Сети I, читали? Тот, в котором говорится об уничтожении потопом изрядно грешившего человечества. Тогда вы должны помнить конкретные причины этой катастрофы, изложенные в Главе 175 «Книги Мертвых», которая приписывает богу Луны Тоту следующие слова: «Они воевали, они погрязли в раздорах, они причиняли зло, они возбуждали вражду, они совершали убийства, они творили горе и угнетение... Вот отчего я собираюсь смыть все, что сотворил. Земля должна омыться в водной пучине яростью потопа и снова стать чистой, как в первобытные времена».

— Если вы намерены меня экзаменовать, то позвольте вам помочь и сообщить, что я много чего помню, — ответил я профессору, поднимаясь со стула. — Вот, например:

Перегражденная Нева

Обратно шла, гневна, бурлива,

И затопляла острова,

Погода пуще свирепела,

Нева вздувалась и ревела,

Котлом клокоча и клубясь,

И вдруг, как зверь остервенясь.

На город кинулась. Пред нею

Все побежало, все вокруг

Вдруг опустело — воды вдруг

Втекли в подземные подвалы,

К решеткам хлынули каналы,

И всплыл Петрополь, как тритон,

По пояс в воду погружен.

— Браво! — промолвил профессор. — Если вы помните Пушкина, еще не все потеряно! Я был о вас худшего мнения.

— Спасибо, — сказал я, направляясь к двери. — Рад был познакомиться и произвести приятное впечатление.

— Стоять! — взревел Вениамин Петрович и, когда я от неожиданности остановился, ласково попросил: — Бросьте вы, Миша, выпендриваться. Посидите, полялякайте со стариком, авось в мозгах побольше останется, чем от всех ваших боевиков, комиксов и ужастиков. Пошли-ка, брат, на кухню, там оно как-то сподручнее толковые разговоры вести.

«Вот ведь чертовня! — удивленно подумал я. — Псих этот самый Берестов, а никакой не профессор! И все же забавный мужик, гадом буду!»

— Вы меня, Михаил Иванович, за психа приняли, а напрасно, — сказал Вениамин Петрович, проходя вслед за мной на кухню, где на плите — вот те раз! — стояло сооружение, сильно смахивающее на самогонный аппарат. — Ну, что вы из себя статую Командора изображаете? Никогда прибор для получения самогона не видели?

— Видел, — признался я. — Перевод «Книги Мертвых» не читал — каюсь. Но из чего самогон получают — представление имею. Есть у меня малоимущие знакомые...

— Соорудил перед началом перестройки, во времена искусственного дефицита и, знаете, до сих пор пользуюсь, — без тени смущения сообщил Вениамин Петрович. — Остофигело умные статьи за бутылку писать.

— М-м-м... Да-а-а... — проблеял я, опускаясь на табурет у окна, из которого открывался прекрасный вид на зловещую черную пирамиду.

— Берите селедочку, — продолжал удивлять меня Вениамин Петрович, наполняя две стоящие на столе стопки жидкостью из литровой бутыли, с ловкостью фокусника вытащенной им из холодильника. — До недавнего времени я, знаете ли, о будущем мало задумывался. Да и о прошлом тоже. И дело тут, вы не подумайте, не в карьере! Просто чего ни коснись — все интересно! Белых пятен кругом — непочатый край. Где ни копни — везде находки. Но одни, знаете ли, местного значения, а другие — глобальные. Ну, ваше здоровье!

Я чокнулся с Вениамином Петровичем и осушил стопку. Взглянул на высящуюся за окном пирамиду и спросил:

— Так вы полагаете, они и впрямь имеют отношение к концу света?

— Имеют, к сожалению, — сказал Берестов, опорожнив стопку и ухватив на вилку аппетитный кусочек селедки с луком. — Я ведь вас цитатами разными не зря пичкал. Все они к пирамидам непосредственное отношение имеют. Скажите мне, о чем бы вы ваших потомков предупредить хотели? Если бы у вас возможность была весточку им передать. О погоде? О способах убирать пшеницу?

— Я вас не понимаю! — выдавил я из себя.

— Прекрасно понимаете! Только признаться в этом себе не хотите. Предупреждать человека о счастье, которое его ждет, — напрасный труд! Предупреждать о хорошем никто не станет — нет в том нужды! А о беде — да! О ней можно, нужно и должно уведомить, даже если это выльется в копеечку, верно?

— Верно, — сказал я, отметив, что самогонку профессор мастерит классную.

— Так вот нас наши чадолюбивые предки предупредили. Они нам столько посланий оставили, что только слепой не прочтет. Вспомните о священных книгах буддистов, в которых говорится о Семи Солнцах, каждое из которых губят поочередно вода, огонь или ветер. Предания аборигенов саравака и сабаха из Океании говорят о том, что Шесть Солнц погибли и ныне мир освещается Седьмым. А в пророческих Сивиллиных книгах говорится о «девяти Солнцах, которые суть пять эпох». И предрекается еще две эпохи — Восьмого и Девятого Солнц...

— Селедка у вас хороша, — сказал я, чтобы выбить профессора из накатанной колеи. Похоже, конец света был его коньком, но меня-то интересовали черные пирамиды.

— Я понимаю ваше нетерпение. — Вениамин Петрович одарил меня неодобрительным взглядом, однако стопку мою все же наполнил. — Но перед тем, как перейти к делам нынешним, позвольте напомнить вам еще один миф, автором которого являются индейцы хопи — дальние родственники ацтеков, о которых вы писали в вашей статье. «Первый мир, — полагали они, — был уничтожен за человеческие проступки всепоглощающим огнем, который пришел сверху и снизу. Второй мир кончился, когда земной шар свернул со своей оси и все покрылось льдом. Третий мир закончился вселенским потопом. Нынешний мир — четвертый. Его судьба будет зависеть от того, будут ли его обитатели вести себя в соответствии с планами Создателя».

— Пятый, седьмой, девятый, четвертый мир — не слишком ли велик разброс? А планы Создателя — это вообще запредел... — сказал я, вытаскивая пачку сигарет и вопросительно поглядывая на Вениамина Петровича.

— Кури, — разрешил Берестов, — пей! Но дело разумей. Допустим, древние, возводя пирамиды, хотели нас о чем-то предупредить.

— Допустим, — согласился я под его требовательным взглядом.

— Допустим, инопланетные пирамиды тоже появились на нашей Земле, чтобы о чем-то нам намекнуть. Не слишком тонко, ну да ведь мы намеков не понимаем. Верно?

— Я лично понимаю! — запротестовал я.

— За тебя, разумного! — провозгласил профессор и, осушив стопку, потянулся за хлебом. — Так вот, не приходило ли тебе в голову, что черные пирамиды присланы к нам, чтобы мы, глядя на них, задумались: кто мы, зачем, для чего?

— Прилетели заботливые дяди... — начал я не без сарказма в голосе.

— Вот именно. Прилетели заботливые дяди. Только вот, может статься, заботятся они не о нас, а о нашей, например, галактике. И видят — пользы мы ей не принесем, а угробить со временем можем. Тут бы разумному человеку и вспомнить, что о появлении этих дядь нас предыдущая цивилизация предупреждала. И мифы соответствующие придумывала, которые через века дошли. И пирамиды строила...

— Не нравится мне что-то ход ваших мыслей! — сказал я, втыкая сигарету в подставленное мне профессором блюдце. — Не вижу я связи между древними пирамидами и этими, черными!

— Ну, это, милый, твои проблемы. А я вижу. И готов допустить, что такие вот черные пирамиды уже появлялись перед потопом. И кто-то, глядя на них, подумал: э-э-э, ребята, что-то мы не то делаем! И построил ковчег. А потом, когда погубившие прежний мир воды ушли, завешал правнукам: постройте, парни, пирамиды. И пусть они содержат информацию о том, что кто плохо жил, тот плохо кончит.

— Очень вольное допущение!

— Ничуть. И я вовсе не утверждаю, что пирамиды эти погубили прежнюю цивилизацию. Скорее всего они появились, дабы предупредить ее, что она идет не тем путем и закат ее близок. Что она вот-вот уничтожит дом, в котором живет. Вы не задумывались о том, что, может статься, внутри этих пирамид ничего и никого нет? Что это просто макеты с двигателями? Потому-то двери и не открываются и никогда не откроются?

— Но почему бы не предупредить об этом более простым способом? Для этого достаточно послать одну маленькую летающую тарелочку, которая оповестит землян по всем каналам связи о грядущей катастрофе, — сказал я, полагая, что профессор умничает и смотрит на мир слишком мрачно. В словах его был резон, я чувствовал это, но не хотел признать. Да и кто бы без возражений согласился с его доводами?

— Предупредить можно, но как тогда быть со свободой воли? Предупредить открыто — значит, вмешаться в развитие человечества, навязать ему свою мудрость, свою волю, свое решение проблемы. То есть сделать как раз то, чего создатели черных пирамид, по понятным причинам, делать не хотят. Ведь сказав «А», придется говорить все буквы алфавита. — Видя, что я его не понимаю, профессор досадливо поморщился и пояснил: — Нельзя просто поделиться какими-то знаниями, отдельными открытиями в тех или иных областях науки, не рискуя при этом навредить. Передача знаний неизбежно превратится во внедрение культуры и навязывание своего образа жизни и своих ценностей представителями более развитой цивилизации. Привить на дичок ветку культурного растения — значит изменить его природу. При условии, что эти культуры находятся примерно на одном уровне, они обе обогатятся, но при этом неизбежно частичное, а со временем и полное их слияние...

— Что же в том плохого?

— Плохого, может быть, и нет, но и хорошего, если вдуматься, немного, поскольку унификация ведет в конечном счете к вырождению. Если же одна из цивилизаций явно доминирует, то она просто поглотит другую. Количественно она вырастет на сколько-то тысяч, миллионов или миллиардов особей, в то время как самобытная, но отсталая цивилизация прекратит свое существование. Я говорю о вариантах, при которых события развиваются мирно. Обмен культурными ценностями невозможен между древними римлянами, например, и цивилизацией, строящей подводные лодки и самолеты. Верно?

— Пожалуй, в этом есть смысл, — не мог не признать я.

— Прекрасная мечта Ивана Антоновича Ефремова о Великом Кольце подразумевает близкий уровень развития цивилизаций. В противном случае никакого Братства Разумов не получится. В культуртрегеров превратимся либо мы, либо более развитая цивилизация. А если она не желает играть эту роль, ей остается только прислать нам в качестве предостережения черные пирамиды.

— Нечто вроде стивенсоновской «черной метки»?

— Нет, последняя попытка помочь людям образумиться, одуматься. Помочь наконец почувствовать себя жителями планеты, а не страны, города, улицы, дома, квартиры. Но это скорее всего невозможно, и гибель человечества неизбежна.

— Это почему же? — недружелюбно спросил я.

— Причин можно назвать множество, но по-настоящему существенны две: человек не осознал себя человеком, жителем планеты Земля, а народы не осознали себя частью человечества.

— Эк вас занесло! А нельзя ли поконкретнее, не в масштабе всего человечества?

— Можно. Тогда вместо леса мы будем видеть отдельно стоящие деревья и вряд ли что-нибудь сумеем сказать о природе лесного массива.

— Говорят, по капле умный человек может представить структуру и проблемы океана.

— Так говорят любители сокращенной философии и кабинетные ученые, которым удобнее изучать каплю океанской воды в пробирке, чем спускаться в батискафе на океанское дно.

— И все же...

— Ну хорошо, извольте, — профессор ничуть не удивился, когда я вытащил из кейса диктофон и сменил кассету. — Человечество убивает себя различными способами, и какой-нибудь, а вероятнее всего совокупность их, доконает его в самом недалеком будущем...

— Вы не относитесь к оптимистам!

— А не доводилось вам слышать, что пессимист — это хорошо информированный оптимист? — пошутил профессор. — Начнем, однако, с очевидного. По прогнозам ученых, парниковый эффект растопит арктические льды, и Мировой океан, поднявшись на 50-60 метров относительно нынешнего уровня, загонит уцелевших людей на вершины гор. Где они вымрут, либо одичают. По самым оптимистичным прогнозам глобальное потепление климата уже к 2025 году приведет к повышению уровня морей на полметра. К 2100 году он повысится на 2 метра — если предположить, что промышленность будет расти нынешними темпами, а не по экспоненте. Добавим к этому ухудшение генофонда человечества, которое, лишившись такого мощного стимула, как естественный отбор, старательно репродуцирует все свои немощи и болезни...