Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Единственная наследница

ModernLib.Net / Модиньяни Ева / Единственная наследница - Чтение (стр. 28)
Автор: Модиньяни Ева
Жанр:

 

 


Глава 4

      Огромный костер пылал во дворе заброшенной виллы, озаряя золотисто-красными отблесками ее барочный фасад и высокую стену ограды. Под раскрытым шатром, который напоминал о бродячем цирке и одновременно о каком-то живописном стойбище татар. На троне, богато украшенном каменьями разных цветов, сидела повелительница цыган, старуха без возраста, буквально утопавшая в парче и ожерельях. Пели скрипки, звенели цимбалы, и, сидя на толстых персидских коврах, цыгане подпевали заунывной песне на непонятном гортанном своем языке. Отблески огня освещали шатер, высвечивали лицо старой цыганки.
      Анна, которая поначалу ожидала увидеть лишь обычный спектакль для скучающих туристов, все с большим интересом наблюдала этот разворачивающийся перед нею ритуал. Она ощущала на себе его глубокое очарование и какую-то языческую торжественность. Мария, Липпи и несколько их друзей безмолвно стояли рядом.
      Звуки печальной песни постепенно затихли, и круг под навесом разомкнулся, чтобы пропустить девушку с огромным бурым медведем, у которого было кольцо в носу. Анна невольно залюбовалась восхитительным личиком цыганки, ее черными волосами, ее бархатистыми щеками и маленькими, еще детскими ушами с висящими на прозрачных мочках двумя гроздьями тонких золотых монеток. На девушке была пестрая юбка, не скрывавшая ее босых смуглых ног, и блузка с глубоким вырезом, едва прикрывавшая грудь и плечи. Медведь вразвалочку двигался рядом с ней, могучий и ленивый. Это был мощный зверь, ростом выше человеческого, с густой бурой шерстью. Он тряс головой, заставляя звенеть серебряные колокольчики на ошейнике, и время от времени высовывал свой влажный язык.
      Прекрасная цыганка подошла к трону вместе со зверем, и повелительница протянула ей для поцелуя свою сухую темную руку, отягченную кольцами. По знаку девушки медведь тоже поклонился. Вновь заиграла музыка, и начался странный экзотический танец в кругу хлопающих в такт зрителей, в алых отблесках пылающего костра. Красавица и медведь танцевали с какой-то дикой завораживающей грацией. Острые когти зверя, способные разорвать быка, лишь слегка касались бархатистых щек девушки, которая кружилась вокруг него с акробатической легкостью, позвякивая серебряными колокольчиками своего украшенного разноцветными лентами бубна.
      Ощущая на себе чей-то пристальный взгляд и уже догадываясь, чей это взгляд, Анна повернула лицо к трону и увидела глаза сидящей на нем повелительницы. Инстинктивно она сделала жест, привычный Чезаре Больдрани, сделала то, к чему он обычно прибегал в самые ответственные моменты жизни. Она достала из кармана жакета его часы с эмалевым циферблатом и невольно сжала их в кулаке. Этим она привела в действие пружину, запускающую музыкальный механизм, и мелодичные звуки «Турецкого марша» вдруг прозвучали в этом магическом круге. Анна вздрогнула и нажала на кнопку часов, остановив этим музыку. Но сигнал уже был услышан. Никто из стоявших рядом не обратил на него внимания, лишь повелительница уловила этот сигнал. Она подняла свою темную высохшую руку и показала на Анну, шепнув что-то мужчине, который стоял рядом с ней. Круг цыган расступился, и, повинуясь гипнотическому взгляду повелительницы, Анна двинулась по направлению к ней.
      Старуха сделала приглашающий жест, и Анна села перед ней на диван, обитый пунцовым атласом. В этом татарском шатре, увешанном парчовыми тканями и устланном старинными коврами, стоял запах ладана и миро. Хозяйка шатра сошла с трона и уселась напротив гостьи в удобном бархатном кресле рядом с круглым арабским столиком, инкрустированным перламутром. Цыганочка, которая танцевала с медведем, впорхнула к ним и устроилась у ее ног.
      – Пусть еще раз прозвучит музыка твоих часов, – приказала повелительница цыган, и Анна, которая сама привыкла приказывать, на этот раз повиновалась ей беспрекословно. Она достала часы, и под сводами кочевого шатра, насыщенного восточными ароматами, снова раздались мелодичные звуки Моцарта. На древнем лице повелительницы цыган появилась загадочная улыбка. Старуха протянула руку к часам, и Анна отдала их ей. Вспомнив имя, выцарапанное на корпусе часов, она непроизвольно произнесла его вслух: Долорес.
      – Да, – кивнула повелительница, – Долорес – это я. – Рассматривая часы, она словно читала на серебряном корпусе их свое прошлое. – Мне было двенадцать лет, когда я познакомилась с твоим отцом. Ведь ты – дочь Чезаре? – Анна молча кивнула. – Ты никогда не спрашивала, а он не говорил тебе, откуда эти часы?.. Нет, ты его никогда не спрашивала, а он тебе этого никогда не говорил. Теперь он мертв, раз часы у тебя. – Она сжала их высохшей рукой и снова загадочно улыбнулась.
      – Кто ты? – спросила Анна.
      – Я повелительница, – ответила она, – как и ты. Только более старая и, наверное, более мудрая.
      – Откуда ты знаешь, что именно мой отец владел этими часами?
      – Есть немного вещей, в которых я абсолютно уверена, – сказала старая цыганка. – И эта – одна из них. Ты хочешь знать, кто я? Проще сказать, кто не я. – И дальше она забормотала каким-то странным речитативом. – Я не дыхание, не тело, не плоть и не кости. Я не разум и не чувство. Я то, что находится за дыханием, за телом, за разумом, за чувством. И скоро заря вечного света блеснет передо мной. – Она положила руку на густые кудри девушки, устроившейся у ее ног. – Я была такой же маленькой плясуньей, у которой достаточно храбрости и достаточно нежности, чтобы приручить дикого зверя. Когда душа моя растворится в пространстве света, эта девочка продолжит мой путь. Как ты продолжаешь путь своего отца. Я была такой, когда познакомилась с Чезаре в то далекое лето.
      – И чтобы сказать мне это, ты и позвала меня? – спросила Анна.
      – Это не я призвала тебя, – ответила повелительница. – Это твой отец сделал так, чтобы мы встретились.
      Все это было неправдоподобно и почти абсурдно, как во сне, но Анна продолжала верить в этот сон.
      – Я не понимаю, каким образом, – призналась она.
      – Не все нужно понимать, – сказала старуха. Анна почувствовала, что изнурена тяжелым днем.
      – Ты не хочешь ничего сказать мне, – проговорила она с легким укором.
      – Твой дух беспокоен, – возразила старая цыганка, – поэтому ты и не можешь понять. Тебя мучают сомнения, но я не могу разрешить их за тебя, даже если читаю их в твоей душе. Я по ту сторону вашего мира и уже не различаю его.
      Анне был и труден этот разговор, и в то же время он страшно интриговал ее. Она стремилась, она должна была наконец что-то понять, что-то такое, что высвободит ее из страшного напряжения, в тисках которого она пребывала уже давно. Значит, были тайны у Чезаре Больдрани, о которых она не имела понятия. Что это был за человек, который связан даже с повелительницей цыган?
      – Что произошло между Чезаре и Долорес? – спросила она неуверенным голосом.
      Старуха снова улыбнулась.
      – Не то, что ты воображаешь, – ответила она. – Хоть мы были молоды и, возможно, любили друг друга.
      – Но что же тогда связывало вас?
      Старуха закрыла глаза и снова увидела в своей памяти тот душистый августовский вечер. Церковь Сан-Лоренцо, старые тесные лачуги кругом. Та кофта из желтого шелка и юбка до щиколоток, которые были на ней… Она вспомнила ночную грозу, своего разбушевавшегося зверя, что-то страшное, случившееся потом, и хрустальный перезвон карманных часов, который впервые услышала в тот вечер. Все было смутно и таинственно в этом прошлом – какая-то завеса мешала разглядеть его до конца.
      – То, что произошло между нами, – сказала она, открывая глаза, – это секрет, который я и сама забыла. Но твоя душа мучается жестоким сомнением. – Она взяла ее руку и, повернув ладонью кверху, внимательно посмотрела на нее.
      – Каким сомнением? – удивленно спросила Анна.
      – Ты сама это знаешь, – пробормотала цыганка, не отрывая взгляда от ее руки. – Между тобой и твоими сомнениями – океан. По ту сторону океана правда, которую ты хочешь узнать. Поэтому твой отец и прислал тебя ко мне. Ты много раз в своей жизни пересекала эту водную ширь, но то были путешествия без цели. Теперь ты совершишь путешествие, которое просветлит твой разум и уничтожит сомнения. Больше я ничего не могу тебе сказать, потому что другого не знаю.
      Цыганка опять прикрыла глаза, точно задремала, и Анна поняла, что их встреча окончена. Она осторожно попыталась взять часы, которые старуха держала на ладони лежащей на коленях руки, но повелительница сжала пальцы.
      – Они мои, – заявила она, широко раскрыв глаза. – Тебе они больше не нужны. Они должны были сблизить наши пути. Теперь они принадлежат мне.
      Что-то подсказало Анне в этот момент, что часы с эмалевым циферблатом, с богиней Фортуной и музыкой, скрытой в них, и в самом деле предназначались Долорес. Это была печать той неведомой тайны, которую знали только она и старик.
      Анна встала и усталым медленным шагом, словно только что очнувшись от вещего сна, вышла из шатра. Сын и дочь ждали ее возле костра.
      – Ты плохо себя чувствуешь? – забеспокоилась Мария, видя как она бледна и взволнована.
      – Нет. Я просто устала. Поехали домой. Завтра я вылетаю в Рио.

Глава 5

      Ясным солнечным утром 31 января самолет «ДС-20» компании «Алиталия» мягко спланировал на центральную посадочную полосу международного аэропорта в Рио-де-Жанейро. Когда Анна появилась в проеме выхода из салона первого класса, у подножия трапа, кроме Немезио и Джулио, встречавших ее, стоял и начальник аэропорта. Джулио и Немезио горячо обняли ее, чиновник учтиво поцеловал ей руку.
      – Я рад снова видеть тебя, сестренка, – сказал ей Джулио. Это был красивый мужчина с открытым приветливым лицом и каштановой шевелюрой, очень похожий на отца.
      – Ты, как перелетная птичка, – пошутил Немезио, – туда-сюда через океан.
      – Что делать, если вы оба так неотразимы, – ответила она.
      – Но у тебя усталый вид, – забеспокоился Немезио. – Как чувствуешь себя? – Этот бывший циркач и бродяга давно отяжелел, а волосы его поредели. Непобедимый Урсус, гимнаст, красивый и стройный, как принц, он сделался грузным медлительным господином, но не лишенным все же изящества и обходительности.
      – С дороги, наверное, – сказала Анна. – Да и года уходят, – добавила с грустью она.
      Быстро уладив таможенные формальности, они сели в белый шестиместный «Мерседес» и направились в Марику, где жил Немезио. Скоростная асфальтовая автострада голубоватой змеей вилась между зеленых виноградников и полей. После холодной миланской зимы Анна с удовольствием подставляла лицо ласковому теплому ветерку.
      – Я очень переживал, узнав о смерти твоего отца, – сказал Немезио. Анна кивнула, ничего не ответив, ведь перед лицом смерти банальными становятся даже самые торжественные слова.
      Джулио нежно поцеловал ее в щеку.
      – Ты могла бы привезти и ребят, – сказал он с легким упреком. Он был очень привязан к своим племянникам.
 
      Как только они добрались до виллы и слуги занялись чемоданами, а Джулио ушел по своим делам, Анна сразу же уединилась в его кабинете с Немезио.
      – Я сказала тебе неправду, – призналась она.
      – Ты о чем? – удивился он.
      – Относительно отдыха. – Она уже не старалась скрыть свое волнение и озабоченность. – Я приехала не отдыхать.
      – Хочешь открыть у нас какое-то дело?
      – Нет, Немезио, совсем не это. Почему ты скрывал от меня, что ты мой отец?
      Изумленная улыбка разлилась по его лицу.
      – Ого, вот это да! Просто прекрасно! – воскликнул он. – Я твой отец! Откуда ты это взяла и почему ты спрашиваешь меня об этом только теперь?
      – Прежде я этим не очень интересовалась, – сказала она. – Но с некоторых пор это становится важным. – И она поведала о своем разговоре с министром, об угрозах шантажа с его стороны.
      – Нет, – серьезно заявил Немезио. – Этот человек говорит неправду: не я твой отец.
      – Послушай, – сказала Анна, – не нужно меня обманывать. Я не хочу, чтобы шестидесятилетний мужчина клялся на Библии или на могиле своих предков, что он не мой отец. Есть факты. Меня зачали в июле 39-го года. Твои письма показывают, что именно в этом месяце ты и моя мать… ну, в общем, что у вас было сношение.
      – Может, и два. – Лицо Немезио озарилось широкой улыбкой. Он вспомнил луга вокруг Кьяравалле, старую остерию с навесом из вьющихся растений, журчание светлой воды в канале и густую траву в тени тополей. Прошло сорок с лишним лет, но день этот остался в его памяти навсегда.
      – Мне кажется, ты выбрал не самый подходящий для шуток момент, – рассердилась Анна. – Мне нужно неопровержимое свидетельство, Немезио. Абсолютно неопровержимое, – ее тон стал умоляющим, – а не ответ, который оставляет место для сомнений. Во всей этой истории, полной загадок, единственное конкретное свидетельство принадлежит моей матери. В то время как все, включая меня, были уверены, что я дочь Чезаре Больдрани, она открыла мне, что ты – мой отец.
      – Мария, – завороженно прошептал Немезио. – Какая необыкновенная женщина! Я не знал, что она была в этом убеждена.
      – Это ничего не меняет, – сказала Анна, все больше убеждаясь, что напрасно она прилетела сюда. Странно, что она с ее трезвым умом поверила в какие-то цыганские пророчества.
      – Лично мне, – заметил Немезио, – это обстоятельство скорее льстит. Зачем бы я стал скрывать от тебя?
      – Если у тебя есть уверенность, – коротко отрезала она, – я бы предпочла, чтобы ты мне это сообщил. Поговорим начистоту. Я люблю и уважаю тебя, но я хочу получить ясный ответ. Как бы то ни было, но пора раз и навсегда закрыть эту тему.
      Летнее бразильское солнце проникало сквозь переплетения тропических растений. В парке, который окружал виллу, звенел птичий щебет и слышалось журчание фонтана.
      – Послушай, Анна, – сказал Немезио, пристально глядя ей прямо в глаза. – Неужели ты думаешь, что, будь ты и вправду моя дочь, я бы согласился жить вдали от тебя, отказавшись от тебя? Ты считаешь, что я способен на это? Что в обмен на пачку денег или не знаю, что там еще, я согласился бы продать плоть от плоти своей богатому финансисту, как в романах девятнадцатого века?
      – Если бы Мария попросила тебя, ты бы сделал все, что угодно, – сказала Анна с жестокой холодностью. – И ты, и Чезаре были игрушками в ее руках. Вы всю жизнь безумно ее любили.
      – Я бы назвал тебя дрянью, если бы ты не была просто глупой, самонадеянной и избалованной женщиной, – побагровев, отчеканил Немезио.
      Анна невольно поднесла руку к щеке, словно только что получила пощечину.
      – Я не хотела обидеть тебя, – пробормотала она.
      – А я хотел, – возразил Немезио. – Я не люблю, когда обо мне судят те, кто меня не знает. Я понимаю твою озабоченность, но не одобряю эту нервозность, которая толкает тебя на скороспелые суждения. Ты совсем не знаешь меня, как не знаешь и Чезаре.
      – Моя мать открыла мне эту тайну перед смертью, – сказала Анна.
      – Твоя мать открыла тебе то, что она думала об этом. Ей казалось, что она знает правду, но она не знала ее. А поскольку ты взяла меня за горло, мне придется открыть тебе, что, хоть я и был с твоей матерью в тот прекрасный июльский день, сорок лет назад, я не мог быть в то время уже ничьим отцом. Я мог сколько угодно вступать в сношения с женщиной, но не мог уже оплодотворить ее… Твоя мать, – снова начал он, – оставила меня 31 января. Какое совпадение: и сегодня 31 января! Так что прошло не сорок лет, а сорок один год. Был праздник святого Джеминьяно. – Ему вспомнился медленно падающий снег, веселая разноголосица дудок и свирелей, голуби, летающие вокруг высоких голубятен, доброе лицо Перфедии. – Как все изменилось, – пробормотал он.
      Анна не хотела волновать его, но в то же время ей не терпелось побыстрее узнать всю правду, открыть ту последнюю дверь, которая могла бы вывести ее из лабиринта.
      – Извини, Немезио, – вставила она. – Но что же такое произошло в тот день?
      – Мы говорили с тобой, – продолжил он, – что Мария оставила меня 31 января. Я поздно вернулся в тот вечер домой. Моя мать, которая, как всегда, принесла нам что-то поужинать, уже ушла. Я был навеселе, и на голове у меня была широкополая соломенная шляпа, которую я выдавал за мексиканское сомбреро, а на лице надетый шутки ради длинный фальшивый нос. – Он покачал головой и грустно улыбнулся этому далекому воспоминанию. – Твоя мать очень рассердилась, но не из-за этого. Ее вывело из себя то, что у меня был подбит глаз и вспухла губа.
      – Ты подрался? – Анна знала его вспыльчивый характер.
      – Меня поколотили слегка в одной потасовке, – признался он, качая головой, – хотя накануне я обещал твоей матери, что буду примерно вести себя и никогда не полезу в драку. Я как раз клялся ей, что это в последний раз и что я никогда больше не дам ей поводов жаловаться на меня, когда мы заметили, что у Джулио, твоего брата, лицо немного опухло. Я тут же кинулся за врачом, который, осмотрев ребенка, успокоил нас: у малыша была просто свинка. А на другой день и мое лицо безобразно раздулось. Очевидно, я заразился от него этой болезнью, которой, к несчастью, не переболел в детстве. Так вот, – продолжал он. – У взрослых мужчин эта банальнейшая в общем-то болезнь поражает иногда железы, а в редчайших случаях тестикулы. И мне «повезло»: я вытянул тот самый проигрышный билет. Через несколько дней я был здоров, но с тех самых пор не мог больше стать отцом. По этой причине, – заключил он, разводя руками, – можно стопроцентно утверждать, что я не могу быть ни твоим, ни чьим угодно отцом, начиная с 31 января 1931 года.
      Смеясь и плача одновременно, Анна бросилась ему на шею.
      – Немезио, милый, я тебя обожаю! – воскликнула она, осыпая его поцелуями.
      – Никогда не видел человека, который был бы так счастлив, что я не его отец, – пошутил Немезио Добродушно. Он отстранил ее от себя и посмотрел в ее лицо с нежностью. – Ты красива, Анна, но твоя мать была совершенство. Ты похожа на нее, и когда я смотрю на тебя, я вспоминаю ее. И это для меня память о самой прекраснейшей женщине в мире.

Глава 6

      – А когда уходят иллюзии молодости, – спросила Анна, – что остается?
      – Счастье быть вместе, – ответил Арриго. – И нелегкий труд взращивать любовь день за днем.
      – А страстные порывы? – шутливо сказала она, хотя вид у нее был серьезный.
      – Порывы хороши, но скорее как идеал, к которому надо стремиться. Любовь – это память. Трепета первой встречи уже не вернуть, но пока о нем помнишь, любовь остается.
      Арриго уже исполнилось пятьдесят, но он был все еще стройным и моложавым. Со времен острова Сале он не предавался больше романтическим искушениям, в то время как Анна, казалось, все еще верила в легенду о спящей красавице, которую разбудит поцелуй прекрасного принца.
      – Ты открыл формулу счастья? – спросила она.
      – Не уверен, – ответил он с легким сомнением. – Но, по-моему, это способ его удержать.
      – Ты за мной ухаживаешь? – вкрадчиво спросила она, погладив его красивое мужественное лицо, на котором годы еще не оставили глубоких морщин.
      – Я всегда за тобой ухаживал. – В его тоне прозвучал как бы легкий укор.
      – Ты хочешь сказать, что я этого не замечала?
      – Возможно, я был в этом не слишком искусен, – сказал он. – Или, может, тебя отвлекали другие мысли. – В мягком взгляде его черных глаз не пылало, как прежде, пламя бурной страсти, но в нем светился огонек глубокой и верной любви.
      – Да, другие мысли, – согласилась Анна. – Пустые, нелепые порывы.
      Они стояли на балконе синей комнаты в Караваджо, и солнце сверкало над желтым лугом нарциссов, тех самых, что сорок лет назад, перед самым ее рождением, велел посадить здесь отец.
      – Я очень рада, что ты приехал сюда в день моего рождения, – сказала Анна.
      – Я бы не стал тебе докучать, если бы ты хотела побыть одна.
      – Ты добрый, Арриго, – взволнованно прошептала она.
      – Нет, – с улыбкою возразил он. – Я просто по-прежнему люблю тебя.
      Со смерти Чезаре Больдрани прошло уже три месяца. Снег сошел, прошли дожди, и вернулось весеннее солнце, которое заставило распуститься на лугу под балконом нарциссы. Многое изменилось в их жизни за эти три месяца. Их дети, Мария и Филиппо, снова уехали, чтобы продолжить учебу за границей. Министр был вынужден подать в отставку по обвинению в коррупции, но до суда дело не дошло за недостаточностью улик. Только по одному пункту он был совершенно искренен, когда оправдывался в газетах, – его политическая деятельность и в самом деле не принесла ему ни гроша. И это была правда, поскольку те миллиарды, что составили его долю в капиталах Пеннизи, благодаря усилиям Доменико Скальи перекочевали в сейфы «Финмиды». Франко, сын министра, обвиненный в принадлежности к террористической организации, в ожидании лучших времен спешно скрылся за границу. Что же касается Сильвии де Каролис, то, вступив во владение своим миланским домом, она отчаянно пыталась вновь войти в светский круг, но с весьма скромным успехом, поскольку за это время много воды утекло.
      И, стоя сейчас на балконе своей виллы в Караваджо перед лугом цветущих нарциссов, который возник здесь накануне ее рождения сорок лет назад, Анна в мыслях своих пыталась примирить прошлое и настоящее.
      – Ты думаешь, это еще возможно для нас? – спросила она Арриго.
      – Может, я банален, – произнес он задумчиво, – но это зависит от нас самих. Мир нуждается в любви, и она существует не только для юнцов и подростков.
      – Значит, не все еще потеряно и для нас, – усмехнулась она.
      – Если ты думаешь, что затерянный в океане остров сможет еще раз зазеленеть за одну ночь, то увы… – покачал он головой. – Счастье – это скорее далекая цель, чем реальность. Но и в повседневной жизни есть место для любви. Не той, которая приходит и уходит, а той, что живет день за днем, меняясь со временем, но не умирая.
      – Мне нравится слушать тебя, хоть ты и не веришь больше в порывы, – призналась она с легким упреком.
      – Нет ничего особенного в этих порывах, – мудро заметил Арриго. – Важнее, пожалуй, открытие нового в нас самих, в нашей повседневности, слишком часто задавленной и забытой.
      В комнате у них за спиной стукнула дверь, и вошла Аузония, толкая перед собой столик с накрытым завтраком.
      – Доброе утро, – ласково сказала она, – и с днем рождения, моя девочка.
      – Спасибо. – Анна обняла Аузонию, и старая экономка вытерла слезы, блеснувшие от волнения у нее на глазах.
      – Для тебя есть подарок, – объявила она, показав на сверток, завернутый в золоченую бумагу, что лежал на столике рядом с букетом нарциссов.
      – Что это? – с детским любопытством спросила Анна.
      – Это подарок твоего отца.
      – Моего отца? – удивилась она.
      – Да, он вручил мне его прошлой зимой, – объяснила Аузония. – Это было еще до того, как он заболел. «Может быть, меня уже не будет в живых, когда Анне исполнится сорок лет, – сказал он тогда. – Это мой подарок ей ко дню рождения. Не забудь о нем». И, как видишь, я не забыла.
      Анне показалось, что вот-вот откроется дверь, и он сам войдет, настолько ясно почувствовала она незримое присутствие отца. Осторожной рукой она развернула сверток. В бархатной шкатулке, обитой изнутри синим атласом, лежала чудесная старинная табакерка из золота, с эмалью и бриллиантами. Анна подняла крышку и увидела сложенную в несколько раз пожелтевшую вырезку из старой газеты, на полях которой решительным почерком старика было написано: Милан. 1914.
      «Арсен Лупен в палаццо Спада» гласил заголовок статьи. В ней описывался блестящий праздник в доме знатного миланца, во время которого были дерзко похищены из его кабинета две ценные вещи: венецианская картина XVIII века кисти Лонги и золотая с эмалью табакерка, отделанная алмазами, – творение великого французского ювелира, датированная 1760 годом. Теряясь в догадках о личности вора, которого он сравнивал со знаменитым Арсеном Лупеном, героем многих детективных романов, репортер описывал то магнетическое впечатление, которое производил на всех элегантный незнакомец, неизвестно как оказавшийся среди гостей, то дерзкое обаяние, которым он привлек внимание женщин. «Как бы то ни было, – уточнял автор статьи, – этот человек должен был прекрасно разбираться в предметах искусства, если из всего антиквариата, который имелся в кабинете знатного миланца, он взял две небольшие, но зато самые ценные вещи».
      Потрясенная этим неожиданным подарком, Анна вопросительно поглядела на Арриго. Что хотел сказать им ее покойный отец? И Лонги, который висел в ее кабинете, не связан ли он с той украденной, судя по газетной вырезке, одновременно с ним табакеркой? И как эти вещи оказались у старика?
      – Вот видишь, – сказал ей Арриго. – В тот момент, когда ты решила, что в жизни уже нет ничего необычного, появляется новая тайна, которую не так-то просто разгадать.
      Мысленным взором Анна увидела лицо своего отца: его голубые глаза смотрели с мудрой улыбкой.
      – Спасибо, папа, – прошептала она. – Теперь я понимаю. Вот что остается, когда уходят иллюзии молодости. Остается великое приключение жить.
      – И необходимость быть вместе, – сказал Арриго, обнимая ее. – И взращивать любовь день за днем.
      – Пускай без прежних порывов, – сказала Анна, глядя на луг нарциссов под солнцем. – Но замечательно ведь, что в нашем возрасте мы вновь начинаем говорить о любви.
      – Любовь, – прошептал Арриго, – это, возможно, единственное, ради чего стоит жить.
      – Ты прав, – сказала Анна, целуя его. – Но тебе придется быть очень терпеливым с этой маленькой сумасбродкой, которая сорок лет назад родилась на этом лугу среди цветущих нарциссов.
      Не зазвенели серебряные колокольчики, не появились радуги на небе, и далеко в прошлом был остров, покрывшийся зеленью за одну ночь, но зато впервые она поняла, что нет нужды пересекать океан, чтобы жизнь обновилась, и в первый раз ощутила на сердце покой.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28