Единственная наследница

      – Сумасшедшие, – сказала Анна, зажимая уши руками. – Когда-нибудь они разобьют себе башку.
      Арриго приподнялся, опершись на локти, и нежно поцеловал ее в губы. Они проснулись так, словно просыпаться поутру в одной кровати было для них самой естественной вещью в мире.
      – Хорошо спала? – спросил он.
      – Ужасно, – шутливо сказала она. – Но выспалась отлично. – Она встала и, нагая, как была, подошла к зеркалу. – Тебе не кажется, что я изменилась? – спросила она. Она откинула назад волосы, повернулась корпусом вправо и влево, потом снова встала прямо. Она казалась моделью в студии художника, которая принимает позы по его желанию.
      – Конечно, ты изменилась, – Арриго был серьезен, подыгрывая ей.
      – Значит, это правда, – воскликнула она. – Правда, что, когда девушка становится женщиной, в ней что-то меняется. – Ее зубы были жемчужного цвета и отражали свет, проникающий сквозь жалюзи.
      – Конечно, – подтвердил Арриго. – Она становится красивее и гонит прочь тоску.
      – Ах, вот как, – надулась она. – Ты смеешься надо мной?
      – Однако солнце вернулось. – Он вынул из вазы пунцовый цветок и протянул ей. Анна взяла и прикрепила его к волосам.
      Арриго набросил ей на плечи халат и подвел к стеклянной двери на веранду.
      – Иди-ка взгляни, – сказал он.
      То, что увидела Анна, привело ее в изумление. Она смотрела поочередно то на мужчину, то на пейзаж в стеклянной двери глазами, полными восхищения. У нее было лицо девочки, попавшей в волшебный мир сказки.
      – Но где мы? – недоверчиво спросила она.
      – На Сале, естественно. Острова Зеленого Мыса. Атлантический океан.
      Никогда еще Анна не видела этого прокаленного солнцем острова после дождя.
      – Не может быть! – воскликнула она, захлопав в ладоши. – Это Ирландия, это Шотландия или Тироль. А может, я еще сплю?
      Остров, который казался навеки выжженным солнцем, каменистым и диким, без дерева, без цветка, за одну только ночь превратился в огромный зеленый ковер. Легкий утренний бриз смешивал соленый воздух океана и нежный запах только что пробившейся травы.
      Арриго обнял ее и снова поцеловал.
      – Все это правда, – прошептал он, заглядывая ей в глаза. – Сегодня ночью кто-то расстелил по всему острову ковер цвета твоих глаз.
      – Но как это случилось? – Трудно было допустить, что за несколько часов эта дикая скала в океане могла так ярко зазеленеть.
      Арриго посмотрел на нее и улыбнулся.
      – Вчера вечером шел дождь. Ночью появилась трава. Но еще до вечера солнце, вероятно, сожжет ее.
      Грусть проступила на красивом лице Анны.
      – Это могло бы стать метафорой нашей жизни, – сказала она. – Идет дождь, пробивается свежая трава, но только ты вдохнул ее волшебный запах, как она уже превращается в пыль. Пыль и камни, овеваемые ветром Атлантики.
      – И все-таки сегодня этот остров наш! – воскликнул Арриго. – Сегодняшний день принадлежит нам. – Он обнял ее и пристально заглянул ей в лицо. – Счастье длится недолго… Когда двое губами, сердцем и всем своим существом говорят друг другу «люблю тебя», еще одна звезда загорается в небе. Когда любовь умирает, звезда эта гаснет. Из смены рождения и смерти возникает биение вселенной, сверкание небесного свода. И пока горят звезды на небе – это значит, что любовь и жизнь побеждают.
      – Это ты сам придумал? – спросила Анна, улыбающаяся и взволнованная.
      – Нет, – пошутил Арриго, – это результат новейших исследований ученых Массачусетского технологического института. Непонятно, как они раскопали это.
      – Говорю тебе, это чудо. – Анна вновь устремила взгляд на зеленый простор равнины. – А ты веришь в чудеса?
      – Я прилетаю на какой-то дикий островок поохотиться на тунцов и между одним самолетом и другим встречаю тебя. Разве это не чудо?
      Они провели незабываемые дни на этом клочке суши посреди океана, на голой скале с двумя единственными пальмами возле гостиницы и крохотным цветничком под окнами директора.
      Бухты на острове были невыразимой красоты, но Анна особенно любила Бурракону, где волны Атлантики вздымались, как пенящиеся валы, и разбивались о берег с ужасающим грохотом. В самом дальнем укромном изгибе бухты, между скалами вулканического происхождения, образовался естественный бассейн длиной метров в тридцать и шириной в шесть, где Анна обычно купалась во время своих кратких пребываний на острове. Во время отлива там оставались заводи, кишащие красными крабами, попавшими в западню.
      И в то утро, когда голубизна неба сливалась на горизонте с зеленым морем травы, они отправились туда вдвоем на допотопном гостиничном джипе. Они сбросили с себя все и обнаженные плавали среди блестящих ставридок и крабов, точно единственные люди на свете, точно Адам и Ева в этом первобытном раю.
      Они мерили время не по часам, а по накалу своих чувств, и поэтому никогда не имели точного понятия о времени. И страшно поразились, когда заметили однажды, вернувшись в гостиницу, что остались ее единственными постояльцами. Самолет из Дакара отбыл, а другой еще не прибыл из Рио.
      Стол для завтрака, накрытый в отдельном кабинете рядом с обеденным залом, был украшен белыми и желтыми маргаритками из сильно поредевшего цветника Педро. Со склонностью к сводничеству, свойственной простым душам, Маноло и Рибейра расположили их в форме сердечка, как бы благословляя по-своему этот союз. Тут была старомодная преданность слуг к уважаемым гостям, но и надежда на немалые чаевые. Одно не исключало другого, поскольку не оставалось прочих гостей. Чья-то заботливая рука поставила и пластинку Пресли. «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…» – запел Элвис в сопровождении оркестра и скрипа заигранной пластинки.
      Значит, они все уже знают? – с удивленным видом сказала Анна.
      – На острове шириной в полтора километра трудно что-нибудь утаить, – с улыбкой ответил Арриго. И, заметив, что красивый лоб Анны хмурится, небрежным тоном спросил: – Ты боишься, что это станет известно в Италии?
      – Мне было бы неприятно, если бы отец узнал об этом из газетных сплетен. – Она не заблуждалась насчет журналистов и была обеспокоена такой перспективой. – А впрочем, может, и пронесет, – заключила она беззаботным тоном и провела кончиком языка по губам.
      – Сомневаюсь в этом, – весело возразил Арриго. – Думаю, что по ночам не только летучие мыши на веранде слушали наши вздохи. Возможно, кто-то даже записывал их.
      – Перестань так шутить, – шлепнула его по руке Анна. – Давай лучше есть.
      Они сидели за столом и поглощали все, что им подали на завтрак, но с глазами, уже вновь полными желания, которое далеко уносило от всех забот и тревог.
      – Тебе стыдно? – спросил Арриго.
      Анна бросила лукавый взгляд налево-направо и наклонилась к нему.
      – Хочешь знать правду? – В ее зеленых глазах искрился смех.
      – Правду, и только правду, и ничего, кроме правды, – наклоняясь, в свою очередь, вперед через стол, тоном судейского сказал он.
      – Я счастлива, – прошептала она.
      Их губы встретились, и Арриго поцеловал ее.
      – Бог знает, что ты будешь думать обо мне, – сказал он, бросая на нее притворно горестный взгляд.
      – Ой, боже мой, как не стыдно! – продолжила шутку она. – Ты украл мою реплику.
      Маноло и Рибейра принесли бутылку шампанского в ведерке из какого-то блестящего металла, которое они бесстыдно выдавали за серебряное. Это были классные официанты, которые умели предугадывать желания клиентов. Вслед за тем появились два бокала старинного хрусталя – и в хрустале засверкало шампанское. В своей любезности они готовы были исполнить итальянский гимн или «Свадебный марш» Мендельсона, но Арриго поспешно отослал их с пригоршней долларов, в то время как Анна теребила пуговицу своей блузки, борясь со смехом.
      Они курили, пили шампанское и смотрели в глаза друг другу, слушая без устали: «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…», словно вся музыка для них сконцентрировалась в этой мелодии, в то время как в другой обстановке эта приятная песенка давно бы наскучила.
      – Ты считаешь, это нормально, пить на завтрак шампанское? – укорила его Анна, прильнув губами к краю стакана.
      – Я это заслужил. – Он понизил голос и огляделся кругом, – поскольку мне удалось заставить тебя потерять голову.
      – Ты непереносим, ты совершенно не принимаешь меня всерьез. – Ею овладела какая-то ленивая истома – даже эти слова стоили ей труда.
      – Ты пьешь шампанское чрезвычайно возбуждающим образом, – польстил он.
      – Если бы ты знал моего отца, ты бы так не шутил, – попыталась она напугать его.
      – А что твой отец? – спросил Арриго не слишком серьезно.
      – Он способен на все, – угрожающе сказала Анна.
      – Я тоже способен на все, – отпарировал он, – и ты в этом уже убедилась.
      – Прошу тебя, Арриго… – Анна вдруг сделалась серьезной, пытаясь заставить его взглянуть по другую сторону действительности, которая тревожила ее. – Подумай, что будет, когда до него дойдет, что его единственная дочь, зеница его очей, разорвала помолвку с одним из самых известных имен во Франции и сошлась с женатым мужчиной.
      – Однако тоже хорошей фамилии, – возразил он с мягкой улыбкой. – Арриго Валли ди Таверненго. Неплохо звучит? Мои предки были среди приближенных Наполеона. Не считая того, что твой французский барон – неудачник и весь в долгах. А я нет. Если то, что говорят о твоем отце, – правда, он не должен быть безразличен к этому обстоятельству.
      – Неудачник, но холостой. А ты женат.
      – Я разведусь и женюсь на тебе, – решил он в момент.
      – Арриго, прекрати, – укорила она его. – Ты же знаешь, что в Италии разводов не существует.
      – Я упаду в ноги к папе и попрошу его аннулировать мой брак, – с готовностью предложил он. – А потом женюсь на тебе в церкви, с органом, свадебным маршем и перезвоном колоколов. Потом женюсь на тебе по иудейскому обряду, по мусульманскому, переженюсь по всем обрядам во всех церквах мира. И даже по языческим обрядам. Поедем к пигмеям, к краснокожим, к эскимосам.
      Растроганность и нежность на лице Анны сменились вдруг обидой и гневом.
      – Как мог такой мужчина, как ты, жениться на такой гнусной женщине, как Сильвия? – раздувая ноздри, сказала она. – Почему?
      – Потому что она красива и нравилась мне до умопомрачения, – искренне ответил он.
      – Но она подлая и низкая, – не унималась Анна.
      – Это я узнал потом.
      – И продолжаешь жить с ней, – неумолимо продолжала Анна. – И ты не мог разорвать раньше этот свой брак?
      – До вчерашнего дня у меня не было причины, которая оправдывала бы этот разрыв. И потом, я же говорю тебе, она мне нравилась.
      – Так и я – сегодня нравлюсь тебе, а завтра могу разонравиться.
      – Тебе тоже нравился твой французский барон, а теперь ты и знать о нем не желаешь.
      Когда Анна сердилась, она напоминала свою мать, Марию. Она гордо тряхнула головой и отбросила назад волосы.
      – Я с бароном никогда не была в постели, – пригвоздила она его.
      – Я тоже. Клянусь честью, – сказал он, скрестив указательные пальцы, как делают дети.
      – Не строй из себя шута, Арриго, – топнула она ногой. – Речь идет о тебе и Сильвии.
      – В этом плане между нами все кончено уже давно, – признался он.
      И это была правда. Его брак с Сильвией потерпел крушение уже через несколько месяцев после свадьбы. Сильвия переходила от одного любовного приключения к другому, не смущаясь тем, что сделалась героиней скандальной светской хроники. Ее любовные истории с судовладельцем Элиасом Каразалисом и с американским миллиардером Джеймсом Моррисом наделали в свое время немало шума. Попав благодаря Арриго в эти круги, она выступала теперь в них как главная героиня.
      – Я знаю, – грустно сказала Анна. – Между вами существует то, что называется джентльменским соглашением. Но мой отец не захочет для своей дочери такого мужчину. Когда он узнает, а он непременно узнает, для нас наступят тяжелые времена. А впрочем, не будем думать об этом. – Она села к нему на колени и крепко обняла. – Мне хватит видеть тебя хотя бы иногда. Хоть изредка на этом диком острове, когда после дождливой ночи земля покрывается зеленью. Пейзаж за окнами гостиницы уже утратил свои изумрудные тона, выжженный солнцем и сухим ветром Атлантики. – Найдем способ, чтобы все это осталось между нами. Хочешь? – Она была нежна и готова к любому компромиссу, лишь бы не потерять его.
      – Я хочу того же, чего хочешь ты, – сказал он, целуя ее в губы.
 
      Проходили день за днем, приземлялись и вновь взлетали самолеты на посадочной полосе аэропорта Эспарго. И каждый раз Анна и Арриго решали, что это их последний день, пили шампанское на прощание в салоне, украшенном цветами из садика Педро, собирали чемоданы, раздавали чаевые Маноло и Рибейре, но самолет улетал, а они оставались на острове. Отлет Арриго переносился раз пять и столько же раз был аннулирован заказ на билет у Анны. Она прилетела сюда, чтобы пробыть здесь четыре дня, а находилась на острове уже две недели.
      Они были пьяны от любви, от солнца, от моря и ветра: это был краткий миг бессмертия, каникулы без забот и тревог, вдали от цивилизации, жизнь как бы в вечности и только вдвоем.
      – Погода великолепная, – говорили Маноло и Рибейра, подавая им утром кофе с бриошами. Дружеский голос, улыбка официанта, запах кофе, позвякиванье чашек – все радовало и обещало хороший день. Потом снова любовь, солнце, море, ветер, а вечером избитые слова старой пластинки: «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…», и снова любовь, потому что одинокими они не были. Каждый день они все больше убеждались, что, живя вот так незаметно, на маленьком каменистом островке, затерянном в Атлантике, можно жить сказочно, жить прекрасно и счастливо. А может, только так и можно счастливо жить.
      – Мой Момпрачем, – все повторяла Анна. – Этот остров – мой Момпрачем.
      В то утро они плавали в бухте и привезли с собой много крабов. Анна остановила старый джип перед гостиницей, и Арриго вышел, взяв с заднего сиденья пластиковое ведро с крабами. Поднимаясь по ступенькам отеля «Атлантика», Анна увидела в тени веранды нового постояльца.
      – Хэлло, – поздоровался он с ней по-английски, но улыбнулся своим хитрым арабским лицом.
      – Хэлло! – поддержала Анна игру.
      – Что ты придумала на этот раз? – спросил Пациенца. – Ты что, решила сюда переселиться насовсем? – На нем был непременный синий двубортный костюм, он курил свою обычную американскую сигарету, и улыбка его показывала, как ему приятно видеть ее, как он привязан к ней.
      – Пациенца, – сказала девушка, – я влюбилась, как дурочка.
      – По-моему, об этом знает уже полсвета. – Доменико Скалье уже стукнуло пятьдесят, и его черные волосы были окроплены сединой. Эта седина придавала ему степенность и важность.
      – Я сделала большую глупость, – призналась она. – Но ты и представить себе не можешь, как я счастлива видеть тебя. – И она бросилась в его объятия.
      – Я все могу себе представить, – возразил он. – Я и сам специалист по таким вещам, – сказал он. – Ты разве не помнишь? Однако я, – добавил он, – не зовусь Анной Больдрани, и у меня нет такого отца.
      Арриго остановился в трех шагах и, держа в руке ведро с крабами, смотрел на них в некотором замешательстве.
      – Ты знаком с Арриго Валли? – спросила Анна.
      – Я знаком немного с вашим отцом, – ответил Пациенца, кивнув ему головой.
      – В таком случае я не хотел бы помешать вашей встрече в качестве его посредственной копии, – сказал Арриго, обретая прежнюю уверенность. – Пока вы разговариваете, я пойду сдам на кухню наш ежедневный улов.
      – Он тебе нравится? – спросила Анна, уверенная, что услышит «да».
      – Это вопрос щекотливый, малышка, – ответил уклончиво Пациенца. Очевидно, он не хотел усложнять своим личным мнением и без того трудную ситуацию.
      Анна оперлась на деревянные перила с нахмуренным видом.
      – Это он тебя прислал, так ведь? – Она имела в виду старика, которого представляла себе разъяренным.
      Пациенца затянулся своей американской сигаретой и выдохнул дым вверх.
      – Ты достаточно меня знаешь, чтобы поверить, что я желаю тебе только добра, – сказал он, уклоняясь от бесполезных предисловий. – Я хотел тебя видеть, но я бы ни за что не приехал на эту ужасную скалу, населенную какими-то дикими людьми, только ради того, чтобы наша встреча состоялась на несколько дней раньше. Взгляд Анны стал печальным.
      – Благодарю за искренность, – проговорила она. Солнце палило вовсю, и, хотя океанский бриз немного смягчал жару, она все-таки чувствовалась.
      Пациенца спустился по ступенькам гостиницы, ведя Анну за собой, и взял в джипе две плетеные соломенные шляпы. Одну он нахлобучил себе на голову, другую дал девушке.
      – Прогуляемся немного, – предложил он. – Там и поболтаем.
      Они направились к взлетной полосе Эспарго и казались со стороны полоумными: девушка в брюках и клетчатой рубашке и представительный синьор в безупречном двубортном костюме с крестьянской соломенной шляпой на голове.
      – Чего старик хочет? – спросила Анна.
      – Вернуть тебя домой. – Пациенца был спокоен, определенен, и было ясно, что без нее он не уедет отсюда.
      – А ты выполняешь обязанности ищейки, которую пустили по следу, – фыркнула она и тут же пожалела, что у нее вырвались эти злые слова.
      – Бываю иногда и ищейкой, – сказал он без смущения, взглянув на нее так же, как смотрел, когда она была маленькой девочкой и, расшалившись, теряла меру.
      – Извини, я не хотела обидеть тебя, – пробормотала Анна.
      Пациенца грустно кивнул.
      – Я делаю много всяких вещей, – согласился он. – И совершенно не стыжусь этого. В данном конкретном случае я не худший из людей, хоть и не считаю себя образцом для подражания.
      – Я не хотела обидеть тебя, – с искренним сожалением повторила Анна. – Я просто кретинка.
      – Я должен привезти тебя домой, – сказал он, не слушая ее.
      – Когда? – Она уже знала, что сопротивляться бесполезно, однако старалась выиграть время.
      – Сейчас же. – Пациенца, когда он был при исполнении своих обязанностей, не говорил обычно лишних слов и не терял времени даром.
      – Он заболел? – Анна сразу озаботилась об отце.
      – Он в порядке. И мать тоже чувствует себя хорошо. Мы все в порядке. Но будем чувствовать себя еще лучше, когда вся эта история завершится.
      Солнце и ветер обжигали Анне лицо, доставая даже под полями соломенной шляпы. Опьянение счастьем и морем исчезло. Краткий сезон любви был окончен, жизнь предъявляла свои права.
      – Как он узнал?
      – Думаю, что он сам тебе скажет, – ответил Пациенца.
      – Он рассержен? – спросила она нарочито равнодушным тоном.
      – Думаю, да, если я его еще знаю. – Они дошли до самой взлетной полосы, раскаленной палящим солнцем. Запах асфальта и бензина, который ощущался здесь, тоже напоминал о возвращении.
      – Я бы хотела, чтобы это осталось тайной для всех. Даже для моего отца. – Она взглянула в сторону гостиницы в надежде увидеть Арриго.
      – Ты прекрасно знаешь, что для Чезаре Больдрани секретов нет.
      Зеленые глаза Анны сверкнули на солнце.
      – Я люблю его! – крикнула она. – Я безумно люблю его, Миммо. – И снова, вся в слезах, она оказалась в объятиях этого человека, которого считала своим вторым отцом.
      – Поплачь, тебе полегчает, – с грустью сказал он ей. – Но ты должна все же принять решение. Ты знаешь, что думает старик о таких вещах. У этого парня все о'кей, но он женат. Это было бы как манна небесная для охотников за скандалами: ПОДЕРЖАННЫЙ МУЖ ДЛЯ АННЫ БОЛЬДРАНИ. Его жена кричит, что она в отчаянии, угрожает местью. Для нее это шанс обелить себя, сделать во всем виноватым мужа, и она подает вашу историю с тонким коварством. Посмотри-ка. – Он протянул ей газетную вырезку, которую достал из кармана. – Это была фотография ее и Арриго, когда они целовались на пляже.
      Анна провела рукой по лицу, и в глазах ее сверкнула старая ненависть.
      – Старик это видел? – спросила она.
      – И не только это. Он видел и слышал много других вещей. Теперь хочет увидеть и услышать тебя.
      Анна всхлипнула и прильнула к груди Пациенцы.
      – Хорошо, мы уедем, – сказала она.
      – Ты хочешь перед отлетом увидеть его? – Он намекал на Арриго.
      – Нет. Если он меня не поймет, значит, я в нем ошиблась. – Как могла она за несколько минут или даже часов передать все, что теснилось в ее душе, ту сумятицу мыслей и чувств, которые обуревали ее? Законы общества и коварство Сильвии разрушили ее мечту.
      Личный самолет Чезаре Больдрани стоял недалеко от здания аэропорта. Командир и второй пилот были на борту.
      – Тогда можем садиться, – сказал Пациенца.
      – Ты знаешь, за одну ночь этот выжженный остров превращается в зеленый ковер, – сказала Анна, в то время как шум моторов разносился по летному полю.
      – Что ты говоришь? – крикнул Пациенца, показывая на уши, когда они уже поднимались по трапу.
      – Ничего, – ответила Анна. – Ничего важного.
      И ветер Атлантики осушил последние две слезинки на ее печальном лице.
 
      Арриго Валли сидел за тем же столом с теми же цветами и с теми же приборами, что все эти дни, но прежняя услужливость Маноло и Рибейры казалась нелепой и почти шутовской.
      – Может, шампанского? – поколебавшись, спросил Маноло.
      – А почему бы и нет? – Арриго был великолепен в своем показном равнодушии.
      – Шампанское к завтраку, – с деланной веселостью провозгласил слуга, возвращаясь с бутылкой и ведерком.
      – Бокал для синьоры, – приказал Арриго.
      Синьоры на острове уже не было, она в это время летела к Риму, но португалец все равно поспешил принести бокал.
      – Что еще, синьор?
      – Ничего. – Арриго улыбнулся, и официант молча отошел. Он налил шампанское в оба бокала, посмотрел на бокал Анны, в котором играли веселые пузырьки, и одним духом опрокинул свой. – Будем здоровы, – сказал он. Где-то звучала знакомая пластинка Элвиса Пресли.
      Он вышел из гостиницы, сел в старый джип и поехал по дороге, которую все эти дни много раз проезжал с Анной. В бухте он остановил машину на берегу. Прилив стер все следы на песке: не было ничего, что напоминало бы об их пребывании, только сверкающее море, нетронутый песок с золотыми отблесками и заводи с прозрачной водой, где плавали маленькие красные крабы. Он растянулся на песке, скрестил руки под головой, отдавшись горячему солнцу и океанскому ветру. На этом пустом берегу, где еще вчера они были вместе, все напоминало ему об Анне. И он уже знал, что это не было для него минутным приключением.
      Арриго Валли ди Таверненго недавно исполнилось тридцать, и он был единственным наследником богатой семьи, чьи корни восходили к Средневековью. Семья Валли владела некогда большей частью Эмилии, часть их земель была на границе с Романьей. Умные и по своему просвещенные землевладельцы, предки Арриго породнились со Скалигерами и д'Эсте, укрепив тем самым свое положение в эпоху потрясений, которые низвергли в конце концов многие другие знатные фамилии. В первые десятилетия девятнадцатого века Валли породнились с Тавернье, выходцами из Франции, знаменитыми виноделами.
      Жан Батист Тавернье был поставщиком императорского дома, и Наполеон почтил его своей дружбой. Когда же великий император был окончательно повержен под Ватерлоо, это сказалось и на предприимчивом Тавернье, который решил, что следует переменить климат. Он пересек Альпы и поселился в Италии с женой и красавицей дочкой Жозеттой.
      Жан Батист надеялся здесь найти, и в самом деле нашел, прекрасные земли для виноградных лоз, и дела его пошли в гору. Гондрано Валли, который сдавал ему свои земли в аренду, познакомился с Жозеттой и женился на ней. Пленился ли он парижским обаянием девушки, или был увлечен перспективой родства со знаменитым виноделом, той пользой, которую можно было извлечь из него, но так или иначе, а всего за несколько лет вина и ликеры с этикеткой «ВАЛЛИ-ТАВЕРНЬЕ» появились при всех дворах тогдашней Европы. Потом французское имя Тавернье исчезло, а вместо него на всех бутылках и погребах стояло «ВАЛЛИ ДИ ТАВЕРНЕНГО».
      Арриго был единственным наследником этой богатейшей империи вин с ее виноградниками и перегонными заводами, рассеянными по всей Италии, и мощным экспортом на весь мир. Но сейчас, когда не было больше с ним зеленых, как вода в этой бухте, глаз Анны, его знатность и богатство не значили для него ничего.

Глава 3

      Одним своим присутствием Анна умела развеять заботы и тревоги отца, заставить его пренебречь своими строгими правилами. И она частенько пользовалась этим, играя на привязанности, которую старик к ней питал.
      – Наконец-то, – сказал Чезаре, поднимая на нее свои непроницаемые голубые глаза, в которых, однако же, блестела улыбка.
      – Чао, папа! Как поживаешь? – впорхнула она с озорным видом в его кабинет на Форо Бонапарте. – Не помешаю?
      – Мне уже давно мешают эти твои выходки, – сказал он, качая головой, но в голосе его не было и тени укора.
      – Ну, папа!.. – надулась она, точно девочка. Со своим темным южным загаром, словно овеянная еще ветром Атлантики, она была на редкость хороша. На мгновение Чезаре перенесся на годы назад и увидел в ней прежнюю красавицу Марию во всем блеске ее молодости и обаяния. Анна походила на мать, но с более мягкими чертами лица, более благородными. – Ну, папа, неужели тебе нечего больше сказать? – защебетала она. – Ну, папочка, пожалуйста, подари мне одну из своих очаровательных улыбок. – Она буквально упала на бархатный диван – ее шотландская юбка в складку приподнялась, как облако, и улеглась кругом, сделав ее еще больше похожей на маленькую девочку.
      Чезаре едва не растаял, но, не желая поддаваться на ее уловки, сделал суровое лицо и старательно раскурил одну из вечных своих сигарет с золоченым мундштуком.
      – Нечему улыбаться, зная твои подвиги, – сказал он. – Уже четыре месяца ты колесишь по свету, как цыганка. Сначала ни с того ни с сего бросила жениха, потом отправилась в Америку, а когда уже собиралась вернуться, впуталась в эту постыдную историю. – Было нечто двусмысленное в этой проповеди, которую он ей читал. Сам Чезаре Больдрани в свои шестьдесят лет был мужчиной редкостной красоты. Прямой и стройный, как атлет, он был еще полон энергии. А легкая седина и мелкие морщинки, которые появились в углах глаз, лишь подчеркивали его обаяние. Анна знала, что женщины, и молодые, и зрелые, все еще страстно влюблялись в него, и он, по слухам, не оставался к ним равнодушен.
      – Я каждый день вспоминала о тебе, – улыбнулась Анна. Определенно, она не давала ему сыграть роль строгого отца и готова была на все, чтобы добиться своего.
      Чезаре встал из-за стола и упругим шагом подошел к дивану.
      – Ты устроила мне массу неприятностей, – сказал он ей. – Ты сама-то хоть это понимаешь?
      – А как мама поживает? – спросила Анна, уклоняясь от ответа. – И почему бы тебе не сесть рядом со мной? – предложила она дружелюбным тоном.
      – Мама хорошо, – ответил он и сделал невольную паузу, следуя за промелькнувшим воспоминанием о времени, ушедшем навсегда. Уже примерно с год Мария жила отдельно от него на втором этаже особняка, принадлежавшего ему на корсо Маттеотти. Однажды она навсегда закрыла перед ним дверь своей спальни. В ответ на его расспросы с присущей ей прямотой Мария сказала ему, что в ее душевном и физическом равновесии что-то нарушилось, что приближается время упадка. Она отнеслась к этому вполне спокойно. Вырастив Анну, Мария исполнила все свои мечты, а двадцать лет напряжения плюс годы военных тягот истощили ее. Ей не хотелось, чтобы Чезаре это почувствовал. Лучше боготворить воспоминание, чем гнаться за призраком, за призраком блестящей, но исчезнувшей юности. С горькой иронией она сказала тогда, что для гимнастики ему нужны более молодые женщины – пусть только выбирает среди тех, которые не могли бы бросить тень на нее или на Анну, не могли бы встать между ними.
      – Мама хорошо, – повторил Чезаре, садясь рядом с дочерью. – Мы часто обедаем вместе, – добавил он с грустной улыбкой, – болтаем, как старые друзья. – Иногда к ним присоединялся Пациенца, и тогда в особняке на корсо Маттеотти словно оживали времена, когда Мария была еще беременна Анной и вязала в гостиной на Форо Бонапарте, в то время как Чезаре и Пациенца вели разговоры о делах.
      Двадцать лет. Прошло двадцать лет, как он познакомился с Марией. И сорок лет с тех пор, как начал свое дело. Так ли он представлял свое будущее, живя в бараке в квартале Ветра? Могли бы это даже представить себе его отец, этот добродушный великан, и мать, бедная Эльвира? Как могли они понять, что значит владеть целыми кварталами городов, влиять на деятельность крупных банков, управлять мощными финансовыми структурами? Как могли понять это их простые души, которые привыкли отождествлять благоденствие лишь с запахом хлеба? А он управлял целой империей и все еще не мог успокоиться, обуреваемый страстью строить и побеждать. Но что ему приходится преодолевать теперь, если не собственный страх? Он не знал страха перед смертью, но теперь чувствовал, что конец страшит его все сильнее. Остановиться значило бы для него умереть. Каждому человеку приходится преодолевать препятствия, но за каждой победой следует награда. До сих пор на каждом повороте своей судьбы он находил что-то новое, что-то такое, что не давало ему сожалеть о борьбе и заряжало новой энергией. Теперь же временами он испытывал тревогу ребенка перед запертой дверью. Но он должен был отпереть ее.
      – Я тебе написала много писем, – сказала Анна. – Ты их получил?
      Старик провел рукой по седеющим волосам, словно хотел избавиться от докучных мыслей.
      – Я их получил, – ответил он.
      – Тогда ты все знаешь, – тихо сказала Анна. Она чувствовала, что момент гнева уже прошел, и теперь они с отцом могут поговорить спокойно.
      – Почему ты бросила своего жениха? – спросил ее строго Чезаре.
      – Как почему? – усмехнулась она. – Мы просто не подходили друг другу. Я же не могу выйти замуж за человека, чьи ласки внушают мне отвращение.