Ночные гоцы

Лимонный кафтан девана повернулся и исчез за стеной ливня. Тринадцатый и Восемьдесят восьмой полки Бенгальской туземной пехоты перестроили ряды, взобрались на берег, были сметены с него пушками, и пошли на приступ снова. И снова. Принадлежавшее Восемьдесят восьмому полку британское знамя переломилось, упало в воду, и его унесло течением. Белое полковое знамя, сотканное из шелка и сиявшее гербом Компании и надписями с названиями сражений, в которых участвовал полк, еще держалось, и сипаи под ним держались тоже. Но прожорливые пушки поглотили их всех, поглотили и рассеяли ошметками мокрых волос, плоти и ткани по береговой полосе.
      За стеной остатки гренадеров с дымящимися винтовками присоединились к побоищу. Рядом с Родни коренастый гренадер стрелял без остановки, бормоча себе под нос:
      — Вот вам, ублюдки черномазые! Свиньи поганые! Вот вам! Вот вам!
      Родни опустил голову на парапет и разрыдался. Теплые слезы текли по лицу вместе с каплями дождя, а желудок сводила судорога боли.
      Генерал что-то приказал. Матерившийся гренадер подставил ему плечо, и он послушно пошел за солдатом в сторону здания, в котором оставались женщины. Голос гренадера журчал тихим ручейком:
      — Ну, перестаньте, сэр. Вы держались молодцом. Осторожно, тут лужа. Вы не меньше как сотню этих черномазых сволочей прикончили, сэр. Своими руками, сэр, можете мне поверить, сэр. Все будет хорошо, сэр, все будет хорошо. Будьте спокойны, мы этих черномазых размажем по стенке, мы знаем, что они вам сделали. Все будет хорошо, сэр…
      Пиру поддерживал его с другой стороны.
      Кэролайн, выпрямившись во весь рост, застыла у входа на первый этаж, где была устроена перевязочная. Бредя по двору, он заметил, что она прислушивается к канонаде, а за поясом у нее заткнут пистолет. Приоткрыв губы, она вглядывалась в дождь, и, стоило ему подойти ближе, сбежала с крыльца, взяла его левую руку и замерла на секунду, прикасаясь к нему. В здании ее поглотила тьма, а он никак не мог остановить слезы. Она подвела его к набитому соломой матрасу, шепотом велела лечь и начала разрезать рукав.
      Задыхаясь от слез, он уставился в темноту, бормоча:
      — Все кончено. Мы победили. Мы победили, и лучше бы мне умереть.
      Она опустилась на колени и просунула руку ему под голову; он повернулся и уткнулся лицом в ложбинку у нее между грудями. Она медленно гладила его по голове. Снаружи шумел дождь, и стук и шелест воды заглушал все остальные звуки.
      Он заглушил, наконец, бившееся в нем страдание, и заглушил физическую боль, пока не осталось ничего, кроме прикосновения ее пальцев, и любви, поднимавшейся в нем медленным приливом, как море, наполняющее пересохший канал.
      Появился хирург и склонился над ним. Кэролайн стояла на коленях в изголовье, прижимая ладонь к его виску. Он смутно разобрал, что хирург говорит:
      — Она не сломана, капитан, но ушиб очень сильный. Вам придется остаться здесь; мы устроим вам постель.
      Прохладные пальцы Кэролайн наполняли его любовью, и он не решался отвести взгляд от ее глаз. Он сказал:
      — Не сейчас. Позже.
      — В моем госпитале, сэр, вы подчиняетесь моим распоряжениям.
      Голос донесся откуда-то издалека, как и его собственный ответ:
      — Ничего не могу поделать. Мне очень жаль.
      Молчание. По соломе прошуршали удаляющиеся шаги. Его глаза уже немного освоились в темноте. Три ручных фонаря отбрасывали тусклый свет на просторную комнату. Желтыми пятнами проступали хирургические инструменты, повязки и залитые потом лица раненых, лежавщих на соломе вдоль стен.
      — Тебе надо остаться, — ее голос был неуверенным и удивленным.
      Он положил руку поверх ее рук.
      — Нет, не надо. Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы я остался? Надо всегда выражаться точно.
      Он улыбнулся, посмеиваясь над ее былым педантизмом. Теперь у них будет завтра, и время, чтобы насладиться друг другом. Она опустила голову еще ниже и кивнула, и ему показалось, что она покраснела. Она убрала руку; он ощутил такой прилив счастья, что рассмеялся, вытянул ноги и сказал, пародируя резкую манеру, в которой она общалась с людьми:
      — Перевяжи мне руку. И побыстрей.
      В темноте над ним замаячило встревоженное красное лицо Амелии Хэтч, и он разразился хохотом. За ночь она успела раздобыть где-то горшок хны и заново выкрасила волосы. В своем поношенном сари она выглядела на редкость беспутно, и больше всего походила на отставную бомбейскую шлюху. Увидев, что он смеется, она нагнулась и погрозила пальцем:
      — Стыд-то какой, капитан Сэвидж! Честное слово! И вы, мисс! Держаться за руки в госпитале!
      Кэролайн быстро делала повязку, улыбаясь про себя. Миссис Хэтч все еще укоряла их скрипучим голосом, потом неожиданно наклонилась и поцеловала Родни в щеку:
      — Ладно, утятки, чего это я!
      Он многозначительно втянул ноздрями воздух, и она выпрямилась:
      — Вот уж ни капельки, капитан. Ну, может, только одну!
      Она отвернулась и обрушилась на раненых солдат. Их измученные лица светлели, когда они слышали знакомый поток простонародной брани. Кэролайн похлопала по узлу на повязке.
      — Вот и все. Если ты по-прежнему собираешься уйти.
      — Спасибо, Кэролайн. Как Робин?
      — Он наверху, с тяжело раненным артиллеристом. Мы не думаем, что он выживет, но он хочет, чтобы Робин был рядом. Хочешь сам посмотреть?
      — Да… Нет. Я должен идти. Я скоро вернусь. Пиру!
      — Сахиб!
      — Пошли!
      Она проводила его до двора. Он торопливо нырнул под дождь, опасаясь, что если оглянется, лицо его выдаст.
      По глубоким лужам брели солдаты; на самодельных носилках из одеял и стволов бамбука несли раненых. Пара лишившихся всадников лошадей скакала галопом по узкому проулку, весело вскидывая копыта и заставляя встречных прижиматься к стенам домов. Позади храма, стоя рядами и понурив головы, терпеливо дожидались ездоков упряжные артиллерийские лошади. Температура упала градусов на двадцать, и от прибитой дождем земли несло не слишком приятно, но зато густым настоящим духом.
      У поворота он увидел кучку артиллеристов, склонившихся над чем-то зеленым и грязно-белым. Они били его ногами, и он понял, что это сипай Тринадцатого полка. Он стоял на коленях в грязи, его мундир превратился в лохмотья, а кишки свисали наружу, волочась по земле. Один солдат, схватив его за шею, пытался ткнуть носом в землю, другой тянул за волосы и пихал в горло колесную мазь. Глаза у него закатились, и вряд ли он понимал, что с ним делают, и кто они вообще такие. Родни бросился вперед. Он хотел закричать, но не мог — горло свела судорога. Стоило ему подойти, как один из артиллеристов отступил в сторону и сказал:
      — Хватит с него. У этого мудака, может, брат служит в уланах.
      Сипай был мертв. Родни отошел. Артиллеристы уставились на него со смешанным выражением восторга, ярости и стыда на мокрых от дождя лицах. Опираясь здоровой рукой на руку Пиру, он двинулся своей дорогой.
      С линии огня уже успели убрать самые ужасные остатки битвы. Гренадеры стояли на часах, промокнув насквозь и посмеиваясь, когда стекавшая с киверов вода попадала им в нос и рот. Ливень нещадно поливал береговую полосу с рассеянными по ней трупами и обломками, и отскакивал от желтой поверхности реки. Уже в двухстах ярдах ничего нельзя было разобрать, и дальний берег, и другая сторона реки терялись за сплошной пеленой воды.
      Сэр Гектор стоял немного поодаль от всех. Как всегда, он покачивался на носках, его борода отливала жемчужным блеском, а на лысине блестели капли дождя. С ним разговаривал какой-то улан, держа лошадь в поводу. Улан тоже раскачивался на носках, как будто зачарованный движениями генерала. Родни подошел ближе и услышал, что улан говорит:
      — Хзур сахиб, гаонвала-ни кхаббар лойя ки…
      Когда он закончил, Родни повернулся к генералу:
      — Он говорит, сэр, что деревенские жители рассказали — в хижинах углежогов в Харне, в двух милях вверх по реке по этому берегу, прячутся какие-то люди. Человек пять или шесть. Они не знают, кто они такие, но считают, что они прошлой ночью приплыли на лодке с того берега.
      Сэр Гектор бросил взгляд на улана, отметив и его разорванный мундир, и сломанное копье в руке. Он сказал:
      — Все устали — выбились из сил, но делать нечего. Капитан, будьте любезны, возьмите с дюжину улан и поезжайте, выясните, в чем там дело. Ваша лошадь все еще за домом. Поклон от меня риссалдару Рикирао, и передайте, что у хотел бы, чтобы он уделил мне пять минут.
      Двадцать минут спустя он во главе разъезда, устало шлепавшего по грязи у него во спиной, и с пристроившимся у стремени Пиру, въезжал в Харну. С застывших деревьев на них потоками обрушивалась вода.
      От тщательно сложенных в большие — каждая размером с хижину — поленницы мокрых дров поднимались струйки дыма. Дым смешивался с дождем, закручивался вихрями и плыл над оставленной углежогами вырубкой. В центре сгрудились их хижины, небрежно сколоченные из деревянных планок, и покрытые в несколько слоев бурыми листьями. Разъезд проехал внутрь, лошади налетели друг на друга, всадники смотрели в разные стороны.
      Пытаясь одной рукой развернуть лошадь, пока две другие толкали ее, а их всадники ругались, Родни в пятидесяти ярдах от себя увидел рани Кишанпура. Она стояла в одиночестве, с непокрытой головой, в джунглях у края вырубки, и смотрела прямо на него. Прежде, чем успел сообразить, что делает, он качнул головой, указывая в сторону. Она поколебалась, потом отступила за дерево и скрылась из виду.
      Машинально он велел уланам спешиться и обыскать хижины, и с каменным лицом наблюдал за ними. Он может изловить ее без всякого труда, и ее казнят у него на глазах. Разве она не заслужила это? Но он открыл рот только для того, чтобы поинтересоваться у унтер-офицера:
      — Ну, что, даффадар?
      — Никого, сахиб. Но кто-то был совсем недавно. Смотрите, что я нашел.
      Он взял из протянутой ладони кольцо с рубином и рассеянно надел на мизинец левой руки. Значит, они нашли беднягу Притви, нашли и кольцо в кустах, и вернули ей, а она его снова потеряла. Пиру заметил, что ему не по себе, и не сводил с него глаз; за это время Пиру научился видеть его насквозь. Внезапно он с полной отчетливостью вспомнил, как звучал голос Кэролайн, там, на холме над Чалисгоном: «Родни, ты очень сильный человек, но ничто не заменит умения сострадать. Стань еще сильнее…».
      Он сказал:
      — Отлично, даффадар. Как можно быстрее возвращайтесь назад и отрапортуйте о находке. Я поеду следом помедленнее — что-то рана не дает покоя.
      Он покраснел, выговаривая эти слова: не меньше полудюжины улан были ранены ничуть не легче. Даффадар встревоженно посмотрел на него:
      — Вы уверены, что с вами все порядке, сахиб? Мы легко можем вернуться с вами: никакой необходимости в спешке нет.
      — Нет, нет, вы можете для чего-нибудь понадобиться. Пиру за мной присмотрит.
      Он медленно ехал следом за ними, пока маленький отряд на рысях не скрылся в джунглях. Закинутые за спины копья сбивали с нижних веток потоки воды. Когда скрип и бряцанье затихли вдалеке, он соскользнул на землю, отдал Пиру поводья, и под однообразный гул дождя с трудом побрел в ту сторону, где он ее заметил.
      Она снова подошла к краю вырубки, и он ее увидел. И остановился, не чувствуя ничего, кроме печали и боли. Он-то думал, что она сильнее его, что она такая же сильная, как Кэролайн. Он ошибся; в руке у нее блестел пистолет, а за ее спиной, в кустах, кто-то прятался. Он вздохнул и замер в ожидании пули. Кэролайн когда-нибудь всё узнает.
      Двадцать седьмой раджа Кишанпура, трех лет от роду, выбрался из своего укрытия и уцепился за юбку Шумитры. Гордые заботливые руки стремились сделать из него крохотное подобие великого владыки. Он был в расшитых туфлях, узких белых штанишках, длинном лимонном кафтанчике, в черной шляпе в виде лодки, украшенной плюмажем из перьев и алмазной заколкой, и с игрушечной, усыпанной драгоценными камнями саблей. Но дождь разрушил все это великолепие, и сейчас рядом с матерью стоял и смотрел на Родни напуганный, измазанный грязью ребенок.
      Рани сказала жестким голосом:
      — Не бойтесь, капитан Сэвидж. Пистолет предназначается для нас, на случай, если вы решите взять нас в плен.
      В ее глазах стояла знакомая тьма; мокрая одежда плотно облегала тело, облепляя груди и вжимаясь между бедер; в блестящих черных волосах застрял слетевший с дерева листок, а подол сари был обрызган грязью.
      Он медленно сказал:
      — Ты видела, что уланы ушли.
      — Может, великий английский сахиб хочет, чтобы вся слава досталась ему? Он не станет делиться с индийцами, даже с уланами, этими пресмыкающимися свиньями. И потом, за меня же положена награда. Могу я подкупить сахиба кольцом с рубином?
      Он вспыхнул, но промолчал, и перевел взгляд на стоявшего рядом с ней ребенка. Через полминуты он выдавил улыбку и сказал:
      — Твое величество, хочешь есть? Хочешь? У меня вот на этой лошади есть чапати и сахар. Старичок тебя угостит.
      Мальчик облизнул губы, и посмотрел сначала на Пиру, потом на мать. Огонь в ее глазах погас, и в них проступили слезы; наконец она сказала, не сводя глаз с Родни:
      — Конечно, ступай!
      Мальчик бросился к лошади, спотыкаясь об игрушечную саблю. Рани медленно наклонила голову, поднесла ко лбу сложенные руки, и нагнулась, чтобы коснуться колена и ступни Родни. Голос ее дрожал:
      — Мой повелитель, ты ранен.
      Он поднял ее и мягко сказал:
      — Ничего серьезного. Но скажи мне, что случилось? Как вы двое оказались здесь совсем одни?
      Безмолвная буря рыданий стерла с ее лица все следы страстей. Она заговорила как женщина, читающая длинную и скучную историю:
      — Мы приплыли сюда прошлой ночью на лодке — мы вдвоем, новый командир моей охраны, его помощник, главный жрец, моя личная прислужница и другие. Сегодня столетняя годовщина битвы при Плесси. Было пророчество, что господство англичан продлится сто лет и будет сломлено на поле битвы. Сегодня первый день новолуния. Это хорошая примета. Сегодня первый день дождей, день явления Вишну. Как мы могли потерпеть поражение? Мы переправились через реку, чтобы оказать особую честь гондварским полкам. Ночью они должны были восстать и уничтожить англичан. И мы собирались переправить слонов. И тогда он, мой малыш, вошел бы в город первым, сопровождаемый ими. В полдень он был бы провозглашен раджей Кишанпура, влыдыкой Гондвары, наместником Нербудды, князем гор Синдхия, повелителем вод Кишана, и Кена, и Бетвы. Это все наши старинные владения.
      Дождь размазал по ее лицу краску, которой были подведены ресницы и брови. Она переступила с ноги на ногу, и под ее тонкими шлепанцами зачавкала грязь.
      — Но когда остальные увидели, чем закончилась битва, они тайно от меня взяли лодку и уплыли. Они знали, что я не отступлюсь. Измена, двойная измена — потому что гондварские полки сражались против нас. Мы знали, что нам не взять переправу. Ее должны были нам сдать.
      — Бенгальские полки не сражались ни на чьей стороне, Шумитра. Прошлой ночью их разоружили, а Гирдхари Лалла расстреляли из пушки.
      Она вздрогнула:
      — Это все ты, и эта бледная немочь. Только ты и мог догадаться… А уланы?
      — Были верны соли, которую ели.
      — Верны своей измене!
      — Верны самим себе. Теперь это не важно. Шумитра, тебе надо сдаться. Твое войско погибло…
      — Я соберу еще одно!
      — Чтобы плодить новых вдов? Лалкот больше не будет тебя поддерживать; другие князья тоже не станут вмешиваться. И сикхи не станут, если вообще собирались. Все зависело от этого сражения — они наверняка говорили тебе об этом во время охоты на тигров. Сражение проиграно. Твои собственные подданные ненавидят тебя. Они помогали нам всем, чем могли. Как ты думаешь, как могли я, две женщины и ребенок преодолеть сотни миль по твоим владениям и добраться до Гондвары — больные, беспомощные, голодные и без гроша? Пролито слишком много крови. Раньше я думал, что знаю, что надо Индии. Теперь я так не думаю. Я не знаю, кто должен это решать — так много у нее голосов. Бедняками руководит невежество и нищета, такими, как ты — зависть, нами… не знаю. Но одно я знаю точно — и ты, и твои кровавые козни, из-за которых все это началось — это надо прекратить. Твоя армия уничтожена; и ты погубила мой полк. Если бы я мог, я заставил бы тебя пойти посмотреть на то, что от него осталось…
      — Перестань! Перестань!
      — И это еще не самое худшее. Люди — и белые, и черные — превратились в диких зверей. Серебряный гуру это предвидел. Индия никогда не оправится от ненависти, и чем дальше, тем будет хуже. Может, возникнет и что-то новое и лучшее — Бог знает. Но тебе надо сдаться. Мы с Кэролайн можем подтвердить, что ты не виновата в резне в крепости. Ты больше никогда не будешь править Кишанпуром, но твой сын еще сможет — если ты поможешь нам, пока мы нуждаемся в помощи. Долго это не продлится.
      Подчиняясь натиску его слов, она затихла, и он увидел, что она не изменилась. По-прежнему свет и тень, буря и покой, любовь и ненависть мгновенно сменяли друг друга, и все отличались беспредельной силой, и выражались в каждом ее движении и слове. Она сказала:
      — Ты позаботишься о моем сыне?
      Он не поверил своим ушам.
      — Да, о моем сыне, о радже, который стоит и ест чапати из рук лишенного касты туга! О радже Кишанпура, влыдыке Гондвары, наместнике Нербудды, князе гор Синдхия, повелителе вод Кишана, и Кена, и Бетвы!
      Ее била крупная дрожь. Родни медленно ответил:
      — Я позабочусь о нем, если ты этого хочешь. Я воспитаю его вместе с собственным сыном. Мы с тобой никогда не понимали друг друга, но у них все может быть по-иному. Может, это и нужно.
      — Обещай мне! Потому что другой надежды для него нет. Я знаю, все, что ты сказал о восстании — правда. Вы победите, нас уничтожат. Великое дело было проиграно вчера на закате — из-за тебя. И сегодня утром — из-за нескольких улан.
      — Они были выше любого дела, — спокойно перебил он. — Они сделали только то, что должны были, чтобы жить в мире с самими собой.
      Она взмахнула руками.
      — Но восстание будет продолжаться до тех пор, пока я и те, кто последовал за мной, не будут стерты с лица земли. Для меня нет иной судьбы. Мой повелитель, я не могуотступить, чтобы выжить и превратиться в укутанную в шелка и обвешанную алмазами куклу. Все уже решено и мои дни сочтены. Я вижу свою дорогу и знаю, куда она ведет. И никто не возьмет меня в плен, чтобы привязать к пушке, и чтобы английские солдаты впивались в мое тело своими голубыми глазами — охх! — как будто небо глядит сквозь глазницы — как у тебя.
      Она остановилась и закончила единым выдохом:
      — Я так тебя ненавижу и так люблю!
      От прерывистого дыхания ее груди высоко вздымались. Она распахнула объятия, рванулась вперед и прильнула к нему всем своим мокрым телом:
      — Мой повелитель, ты понимаешь? Ты тоже испытал подобное? Я горда, а ты любишь эту бледную немочь. Убей меня.
      Когда она прижалась к нему грудью, руку на перевязи пронзила острая боль. Он охнул и оттолкнул ее. Она отпрыгнула назад, с горящими глазами и поджатыми в бешенстве губами, и вскинула пистолет, чтобы выстрелить в него. Потом до нее дошло; лицо у нее смягчилось, и она открыла рот, чтобы заговорить.
      Но прежде, чем она произнесла хоть слово, Родни крикнул:
      — Эй, Пиру! Сюда!
      Он сунул ей в руки поводья, и помог Пиру закинуть ее не сопротивляющееся тело в седло. Он поднял голову, и под струями дождя прокричал:
      — Скачи! В тридцати милях вверх по реке есть еще одна переправа. Скачи! Прощай — и я обещаю!
      Она посмотрела сначала на него, потом на сына, пока большой жеребец хрипел и ржал под седлом. Потом собрала поводья и галопом поскакала к реке. Родни закричал и бросился за ней. Понукая коня, она взлетела на высокий берег и прыгнула в глубокие, быстрые воды. Завеса тумана и дождя разошлась на мгновение, и он увидел, как плывет по реке ее темная макушка. А потом она исчезла, и он не видел ничего, кроме бурной реки, и не слышал ничего, кроме шелеста дождя. Он повернулся на каблуках и пошел прочь.
      Прямо перед ним смуглый мальчуган в ослепительных одеждах ехал на плече Пиру. Он бил Пиру кулачками по голове и кричал:
      — Вперед! Ты — мой слон! Я — твой князь! Почему мама прыгнула в воду?
      Пиру подобострастно отвечал:
      — Ваше Величество, сиятельный князь…
      Если станет известно, как было дело, его могут разжаловать. Или даже расстрелять. Придется сочинить для генерала какую-нибудь историю, а сэр Гектор — человек умный и проницательный. Коня может вынести на отмель у переправы, всем напоказ — как и Шумитру Лакшми Раван, правительницу Кишанпура, женщину, благоухавшую мускусом и сандалом, и пламеневшую доблестью.
      Но он дошел до предела своих сил. Он должен отдохнуть, и пусть буря Великого Бенгальского мятежа продолжает бушевать там, где хочет. Он боролся с собой, и обрел себя. Он боролся с врагами, которые оказались друзьями, и победил — и потерпел поражение. Он боролся с Кэролайн, и потерпел поражение — и победил. И теперь он шел к ней, чтобы она приняла его капитуляцию, — вытянуться у ее ног и заснуть. Он немелодично засвистел и зашагал быстрее, растворяясь в завесе дождя.