Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ночные гоцы

ModernLib.Net / Исторические приключения / Мастерс Джон / Ночные гоцы - Чтение (стр. 16)
Автор: Мастерс Джон
Жанр: Исторические приключения

 

 


      Он тяжело тащился по манговой роще. Тени стали квадратными, и рыжая собачонка пыталась схватить его за ногу. Ноги погрузились в пыль, и он поднял глаза. Он стоял на грязной улочке, которая вела сквозь Девру, и сворачивать было уже поздно. Картины внезапно появлялись в поле его зрения и тут же снова расплывались. Он заметил семью земледельцев, отдыхавшую в тени, и подумал, что они смотрят ему вслед… Или нет? Он заметил кучку людей под деревом… Должно быть, деревенский колодец. Язык распух и не помещался во рту. Среди покачивающихся блеклых теней он заметил серебристый блеск. Кавалерист из Шестидесятого полка обращался к толпе у колодца. Это явно был вожак, трезвый, настороженный и возбужденный, и его глаза горели при виде собравшейся кучки людей. Какой-то старик невнятно задал вопрос и он воскликнул:
      — Откуда вам знать, что это правда?
      Он порылся в ташке и вытащил на свет какой-то предмет.
      — Вот, смотрите! Помните знаки сырого мяса, которые проносили ночью через ващу деревню?
      Мужская рука, стиснутая в кулак и отрубленная у запястья, упала в грязь к ногам Родни. Ему бросились в глаза знакомая золотая печатка на мизинце и рыжие волоски, вьющиеся на могучих костяшках.
      Слушатели стали перешептываться и вытягивать шеи, стремясь разглядеть руку. Кавалерист крикнул поверх голов:
      — Джай рам, джи! Эй, брат, ступай-ка сюда. Помоги мне втолковать этим деревенским остолопам, что они должны убивать всех англичан, каких сумеют поймать. Потому что кое-кому удалось скрыться. И верни мне руку. Это толстого полковника-сахиба.
      Родни, не переставая брести и не поворачивая головы, пробормотал в ответ:
      — Джай рам, брат.
      Высокий кавалерист пробился через толпу, перегородил ему дорогу, и надменно осведомился:
      — Куда это ты так торопишься? Ты кто такой? Откуда идешь? И что у тебя в мешке?
      Он прищурился:
      — Награбил и дезертируешь?
      Родни выступил из тени под режушее солнце. Под слоем грязи его лицо обгорело до темной бронзы, и на этом лице светились голубые глаза — глаза старика, холодные как лед и безумные. Кавалерист увидел глаза, увидел пулевые отверстия и кровавые разводы на груди мундира. И он, и деревенские зеваки прочли в этих глазах беспредельную ярость отчаяния. Он не понял, что странное существо — англичанин, он понял только, что человек не в себе, и быстро произнес изменившимся, смягчившимся тоном:
      — Послушай, брат…
      Мешок на левом плече у Родни зашевелился и детский голосок жалобно произнес:
      — Мама!
      Кавалерист озадаченно нахмурился. Родни вытащил из-за пояса пистолет. Кулак Джорджа Булстрода валялся в пыли между ними. Дуло пистолета стало подниматься. Робин стонал в мешке, и Родни нежно и безостановочно шептал:
      — Все в порядке, Робин, сынок. Папа с тобой. Все в порядке. Все в порядке.
      Когда ствол поравнялся с украшенной гербом пряжкой на ремне, перетягивавшем живот кавалериста, он потянул за курок. Пряжка исчезла в зияющем отверстии, появившемся в теле. Кавалерист поперхнулся и схватился за живот. В глазах его появились тревога и удивление, складки на лбу стали еще глубже, и сквозь пальцы хлынула кровь. Ноги у него подломились, и он без единого звука упал на дорогу. Родни засунул пистолет обратно. Он поднял кулак полковника, положил его в карман и побрел дальше. Жители деревни молча расступались перед ним.
      На опушке леса деревья наклонились ему навстречу, земля выскользнула из-под ног, и он упал.
      Придя в себя, он вытащил Робина из мешка и устроил в тени. Солнце еще не дошло до зенита, но становилось все жарче, и голубое небо уже начинало отсвечивать свинцом, как всегда в разгар полуденного зноя. Он лежал на пологом склоне у края опушки. Место было ему знакомо: здесь удобно было устраивать засады на оленей, которые по ночам подбирались к деревне попастись на полях. Неподалеку отсюда он встретил ночного гонца с чапатти. Неподалеку отсюда его отец скакал верхом под манговыми деревьями и дожидался перепуганных деревенских жителей, которые тайком приходили к нему прошептать известия о тугах.
      У него не было ни настоящего, ни будущего — только прошлое. Это прошлое, неведомо для него самого, тянулось до самого первого англичанина, который когда-то высадился в Индии, и связывало его с этой землей навеки. Он поглядел на запад. Глаза покрылись коркой и не закрывались. Он опустил голову на руки и принялся разглядывать камни. Ни денег, ни еды. И бесчисленные мириады индусов, подкарауливающие его, чтобы убить. До моря шестьсот миль.
      Он сцепил зубы, выскреб землю между камнями и похоронил руку полковника Булстрода. Он отдохнет, а потом посмотрим. Можно пробраться в деревню, и, когда мужчины уйдут, убить какую-нибудь одинокую женщину, украсть еду, и, если повезет, даже повозку с буйволами.
      Но это потом. Не сейчас. Он умрет, если не заснет и не заглушит свои воспоминания. Со склона было видно, как поднимаются синие дымки над деревенскими очагами, на которых готовится еда. Еще дальше под пологом серого тумана раскинулась равнина, и совсем вдалеке поблескивала серебром река. Но на этой тихой опушке в его ушах звенели крики, выли трубы и пели горны, маршировали люди, и пахло кровью. Он вытянулся рядом с сыном и сквозь ветки деревьев уставился в свинцовое небо.

Часть 2
Беглецы

Гл. 17

      Он знал, что ненадолго заснул … или просто потерял сознание с открытыми глазами? — но никак не мог сообразить, где он и как тут очутился. В полуденный зной он лежал навзничь под деревом, и на нем были белые форменные брюки… Маневры? Рядом с его рукой валялся солдатский кивер, и земля пахла разогретым камнем и сухими листьями. Потому он увидел Робина. Глаза по-прежнему не закрывались. Они с Робином были одни, и у них не было никакой еды. Краем глаза он заметил блеск металла и рывком сел, стиснув пистолет и оскалив зубы.
      У корневища соседнего дерева уютно притаились два кувшина молока, плошка, до краев полная риса, горшок овощного карри и пять плодов манго, разложенных на большом темно-зеленом листе. Все сосуды были из украшенной резьбой меди и ярко переливались на солнце. Язык распух, рот наполнился слюной, слюна потекла по подбородку. Рядом с кувшинами он увидел ноги, две пары ног — одни смуглые и заскорузлые, другие белые и кровоточащие, и перевел глаза выше.
      Слева, присев на корточки, плотник Пиру что-то помешивал в медной чашке, под которой теплился крохотный костерок. Поодаль, немного правее, сидела, прислонившись к дереву, Кэролайн Лэнгфорд. На ней было дешевое сари; глаза на измученном спокойном лице были закрыты.
      Пиру поднял голову.
      — Опустите пистолет, сахиб. Он все равно не заряжен. Чтобы остаться в живых, всем нам придется изрядно потрудиться.
      Родни вяло кивнул. В этом был смысл. Пиру говорил с властным спокойствием. Ну конечно, он же владел тут землей. Родни ухмыльнулся, когда плотник поднес ему еду и питье: они могли быть отравлены, с этой свиньи станется. Трясущимися руками он перезарядил пистолет, и только после этого осторожно отхлебнул молока.
      Кэролайн открыла глаза. Он увидел, как она, как он сам до того, выплывает из черной пучины, и пытается понять, почему ее ноги изранены. Он увидел, как свело ее пальцы, когда она боролась с приступом паники; потом ее рот плотно сжался и взгляд затвердел. Она слабо улыбнулась, распрямилась и пошла к Робину. Там, где ступали ее ноги, на камнях появлялась кровь. Родни продолжал прихлебывать молоко.
      Дыхание Робина было неровным и прерывистым, а под глазами набухли лиловые тени. Кэролайн сняла с мальчика ночную рубашку, расстелила по земле и устроила его лицом вниз. Потом взяла левое запястье ребенка и острым камнем рассекла вену. Потекла темная кровь — сначала тонкой струйкой, потом все сильнее. Родни, сжимая в правой руке пистолет, не сводил с Кэролайн глаз поверх ходившего ходуном дула. Левой рукой он продолжал запихивать в рот еду. Никто не причинит Робину вреда, никто. И никому нельзя доверять. Одно лишнее движение…
      Но Кэролайн даже не подняла головы. Они несколько минут смотрела, как бежит кровь, а потом зажала порез пальцем, чтобы остановить ток. Пиру передал ей смесь, которую только что помешивал, и она размазала дымящуюся гущу по надрезу. Потом зубами и пальцами разорвала ночную рубашку и соорудила жгут. Пиру сказал: «Голову тоже. Ему пойдет на пользу». Кэролайн поколебалась, заглянула в чашку, и потом, не обращая внимания на запекшуюся кровь, толстым слоем обмазала рану на голове Робина.
      Щеки у мальчика запали, а кожа после кровопускания приобрела зеленоватый оттенок. Кэролайн устроила его на коленях и протянула правую руку за кувшином с молоком. Он пошевелился и застонал, но когда она влила несколько капель между зубами, проглотил их. Она повторила все снова, и за десять минут он выпил четверть пинты. Потом его вырвало прямо ей на колени и он слабо закашлялся. Она переждала минуту и начала все с начала. Когда кувшин опустел, она отставила его в сторону и взяла ребенка на руки. Время шло, но рвота не повторялась. Опираясь на ствол дерева, она выпрямилась, откинулась назад и посмотрела прямо в дуло пистолета.
      Он совсем забыл, что сжимает его в руке — настолько был поглощен новой, незнакомой мягкостью на ее лице, пока она кормила Робина. Не сводя с нее глаз, он опустил пистолет, и свободной рукой ощупал плошку. Пустая — он съел все. Рядом лежали дочиста обсосанные манговые косточки, а во рту все еще ощущался вкус манго. Кэролайн передала Робину Пиру. В голове все перемешалось. Как будто он запутался в занавесе, по ту сторону которого была реальность. Но оказаться на той стороне было слишком больно, так что он был рад, что не может туда прорваться. Он попытался заставить ее отвести глаза. И не смог. Теперь ее очередь сражаться.
      — Ложись.
      Он застонал, когда она прикрыла ладонью его веки и размазала по лицу горячую, пахучую, замешанную на травах и червях смесь. Он дернулся и сжал зубы, но смесь быстро остыла и стала похожа на тесто. Лицо покалывали мелкие иголочки, отдаваясь в паху и стягивая кожу. Она распахнула мундир, расстегнула брюки и принялась их стаскивать. Он потряс головой и пробормотал:
      — Только ожоги. Ничего серьезного.
      Над ним смыкались крылья тьмы. О Господи, они что-то подмешали в еду. Господи, Господи, Господи! Они заманили его и опоили. Она хочет убить Робина. Она ревнует. Джоанна не зря говорила ему. Он посмотрел на усталое лицо и понял, что не в силах двинуться. Выбившиеся из косы пряди спадали ему на лоб. Она носит сари. Она — переодетая индианка. Это она все затеяла. Он потянулся за пистолетом, но так и не смог пошевелиться. Вены наливались жидким свинцом, мускулы цепенели. Он не мог… не мог удержать глаза открытыми…
      Он внезапно пришел в себя. На этот раз он понимал, где находится, и что произошло. Стемнело. На небе мерцали звезды. Луна еще не успела подняться — или опуститься? Он снова поглядел на звезды. Подняться. Десятое мая, на второй день после полнолуния… Всходит луна. Самое начало ночи. Ему надо кого-нибудь убить. Пистолет исчез, и он резко сел. Его била дрожь. В темноте раздался тихий и уверенный голос Кэролайн:
      — Если ты готов, мы поехали.
      Ее лицо, обрамленное сари и напоенное тишиной лунной ночи, было прекрасно. Она по-прежнему сидела, прислонившись спиной к стволу, и Робин спал у нее на руках. Рядом стоял Пиру, а позади него среди деревьев маячило что-то большое и белое. Родни узнал очертания двухколесной повозки, затянутой низким полотняным навесом. В ярмо были впряжены два белых буйвола, с фырканьем выдыхавших воздух. Заскрипели ветки, слабый ночной ветерок пошевелил его волосы.
      Он сказал:
      — Мне нужен пистолет.
      Пиру подал ему пистолет, и он засунул его за пояс. Кэролайн стояла, вцепившись рукой в ствол, ожидая, пока оживут затекшие ноги. Она, должно быть, так и просидела весь полуденный зной, ни разу не пошевелившись. Она подняла Робина на повозку, и Родни забрался следом. Внутри были раскиданы одеяла, войлочные циновки, какие-то горшки и мешки. Она положила Робина и села у него в изголовье; Родни свернулся с другой стороны.
      Пиру закрепил полотняные занавески спереди и сзади и прошептал через крошечную щелку:
      — Можете смотреть отсюда, сахиб, но не стреляйте, пока я не скажу. Что бы не случилось.
      Повозка заскрипела, когда Пиру занял свое место, скорчившись на передке. Они услышали, как он тыкает в ляжки быков стрекалом. Повозка покачнулась, замерла, снова качнулась, тяжело перевалила через какой-то корень, и со скрипом и скрежетом двинулась в джунгли.
      Через час она попала в пробитую когда-то колею, свернула влево и уже быстрее потащилась в сторону лесной долины.
      Ночь все тянулась. Пару раз Родни ненадолго забывался сном и почти сразу же просыпался, задыхаясь от тошнотворного ужаса. Должно быть, он кричал во сне, потому что рука Кэролайн лежала у него на руке. Каждый раз он унимал дрожь и отбрасывал ее прочь. Дважды он слышал стоны Робина и успокаивающее бормотание Кэролайн. На рассвете она передала ему манго, и он лежал, посасывая мякоть и наблюдая за Робином. Мальчик невидящими глазами уставился в полотняный потолок, там, где просачивался внутрь лунный свет, превращая пыль в холодный вращающийся туман. Родни подобрался к нему, поцеловал в щечку и прошептал что-то невнятное на ухо. Посиневшие губы ребенка шевельнулись, потом он закрыл глаза и снова погрузился в сон.
      Повозка вывернулась из колеи и потащилась по усыпанной камнями, неровной почве джунглей. Наконец, она остановилась и Пиру откинул занавеску. Они на негнущихся ногах выбрались наружу, на поляну, где посреди покрытого галькой русла высохшего ручья еще стояла черная яма воды. Пиру распряг буйволов, перевернул ярмо, и, вогнав один конец в землю, другим концом подпер передок повозки. Буйволы тут же легли там, где стояли, и он бросил им пару горстей рубленой соломы. Потом, не говоря ни слова, залез под повозку и спустя минуту уже спал.
      Было жарко, но свежо, и в воздухе еще не стояла пыль. Кэролайн вытащила одеяло и уложила на него Робина; Родни слушал, как пробуждаются джунгли. Где-то вдалеке затрещали сучья, прокричал олень, какая-то птица молча прошуршала в листве. Больше он не хотел ни о чем думать. Он собирался поспать.
      Он услышал, как она сказала:
      — Пиру знал, что вот-вот случится что-то нехорошее. Но не знал, что именно. Он говорит, что пытался заставить тебя уехать, но что он мог сказать? Даже знай он всю правду, ему никто бы не поверил.
      Родни хмыкнул. Поверить Пиру, если бы он заявил, что в воскресенье наступит конец света! Он не мог поверить в это в понедельник. Ничего этого не было.
      Женский голос продолжал говорить. В нем появились умоляющие нотки:
      — Мы должны выжить. Мы не должны сдаваться. Хотя бы ради Пиру — он рискует ради нас жизнью. Он разыскал меня в полях, раздобыл для меня сари. Я пыталась пробраться к Ван Стингаардам, найти Изабель. Я пыталась найти тебя. Кругом все горело и …
      Голос задрожал.
      — В Девре пастух сказал нам, как тебя найти. Мы должны сражаться — ради Робина.
      Он снова хмыкнул, закрыл глаза, заткнул уши и погрузился в забытье.
      Запах тонкой струйки дыма заставил его вскочить от ставшего уже привычным ужаса. Сердце бешено колотилось. Пиру что-то готовил на костерке, Робин очнулся, и Кэролайн обмахивала его ладонью. Родни перекатился на живот и стал следить, как копошатся в палых листьях красные муравьи. Сражаться? Зачем? Для чего? Они будут есть и спать, и Робин будет жить. Есть, спать и ехать. Ехать. Куда?
      Он поднял голову.
      — Пиру, куда мы едем?
      — В Бомбей.
      Родни болезненно наморщил лоб. Что-то тут не так. Что-то не так. До Бомбея… восемьсот миль на юго-запад, если по дорогам. Восемьсот миль на повозке. Буйволы делают две с половиной мили в час. Получается… слишком много часов. Он свел брови. Слишком много миль. Слишком много мотыльков, бьющих черными крылышками прямо перед глазами. Если бы он сумел сосредоточиться, они бы улетели.
      В Бомбей. Иначе — только в Кишанпур. Почему при одной мысли у него заныло в паху? Рассудок тут был не при чем: тут действовала та же сила, что поднимала торчком шерсть на загривке у Джуэла. Джуэл убит. Застрелен за то, что родился собакой. Собачья смерть.
      Как он осмелится снова взглянуть Шумитре в глаза? Какая чудная возможность отплатить ему за ту ночь в праздник Холи! Она даже может подстроить его убийство. Кто знает? А с ним Робин…
      Чего дожидается Кэролайн? Почему она так спокойна? Здраво рассуждая, у них нет ни единого шанса. Старый осел Пиру на своей разваливающейся повозке… Им никогда не добраться до Бомбейского президентства — через дюжину больших рек, по стране, объятой мятежем… А через четыре или пять недель начнется сезон дождей. И кто может ручаться, что Бомбейское президентство устояло? В Мадрас? Робину не выдержать дороги. Только сумасшедший или изменник мог предложить отправиться в Бомбей. Это ловушка.
      Он сказал:
      — В Кишанпур. Едем в Кишанпур.
      Пиру попытался возразить, но Родни яростно закричал:
      — Кишанпур! Кишанпур!
      Зубы свело раскаленной судорогой, и он увидел, как его руки нашаривают пистолет. Ему надо кого-нибудь убить.
      Кэролайн медленно заговорила на своем чересчур правильном хинди:
      — Он прав, Пиру. Мне это тоже не по душе, не знаю почему, но мальчику нужен отдых. У нас нет выбора.
      Пиру пожал плечами и отвернулся, бросив:
      — Мне-то что!
      Родни впился глазами в его спину. Этот человек совсем не походил на плотника из Бховани. Опасный человек. Доверять ему нельзя. Но всему свое время. Если он будет помнить об этом и сохранять бдительность, он сумеет спасти и Робина, и себя.
      Решение было принято, и он снова погрузился в себя. Спать он не мог, поэтому разглядывал муравьев и что-то бормотал себе под нос.
      Когда солнце исчезло в раскаленном алом мареве за деревьями, они снова залезли в повозку. В полумраке они тащились по джунглям, пока глубокой ночью не очутились в выбитой колее, так что трясти стало меньше. В темноте мрачной процессией проплывали мимо тени деревьев. Силуэт Пиру мерно покачивался на фоне мерцающих на востоке звезд.
      Наступил рассвет, и повозка остановилась. Миновал второй день. Здесь ямы с водой не было, и Пиру пришлось рыть землю топориком, пока на глубине двух футов не появилась коричневатая струйка воды.
      Когда вечером они снова пустились в путь, Пиру сказал:
      — Мы переберемся через брод у водопада. Там могут быть и другие повозки — в это время года все путешествуют по ночам. Не думаю, что нам грозит опасность, но на всякий случай затаитесь. И, сахиб, не стреляйте, пока я не скажу!
      Другие повозки тоже путешествовали по ночам. Пиру прошептал, что одна едет прямо перед ними. Клоки пыли, поднятые ее колесами, все еще висели между деревьями. Дважды мимо проскрипели встречные телеги; однажды протрусила целая компания, сбившаяся в кучу и распевавшая во все горло, чтобы отпугнуть диких зверей. Рядом с заброшенным храмом появился сипай. В руке он сжимал винтовку и, похоже, только что пробудился ото сна.
      По полотняному навесу ударил грохот водопада, и буйволы с плеском вступили в воду. Родни, прижавшись глазом к щелке в занавеске, узнавал каждый холм и каждую долину охотничьего заповедника; здесь Шумитра заметила райскую птицу, тут ветка едва не сбила с Изабель шляпу, а вон там, у Обезьяньего Колодца, Серебряный Гуру сидел и поджидал Девана. Над головой дрались и болтали обезьяны. Повозка повернула и двинулась прямо через рощу. Когда дорога совсем пропала из виду, они остановились. Обезьяны затихли.
      Пиру соскочил на землю и прошептал:
      — Вроде бы вы говорили, что кивер вам маловат. Верно, сахиб? Мне тоже так кажется.
      Родни вяло ответил:
      — Да. У Рамбира была маленькая голова.
      Пиру исчез, и на десять минут наступило затишье. Потом послышался звук голосов и шуршанье листьев. Родни приложил глаз к щелке.
      Пиру возвращался вместе с сипаем, которого они видели на том берегу реки. Покрытый пятнами зеленый мундир свидетельствовал о том, что тот — из Тринадцатого стрелкового. Он устало тащился среди деревьев, солнце било ему прямо в лицо, и Родни понял, что знает его. Это был Шамсингх из его собственной роты. Шаму — мирный пахарь, Шаму, рычавший как собака. Он спотыкался на ходу и выглядел больным. Родни вытянул из-за пояса пистолет и навел на Пиру. Этот умрет первым.
      Он увидел, что винтовка Шамсингха висит у того за спиной и услышал ноющий голос Пиру:
      — Вот моя телега, о сиятельный! Сломанное колесо — то, что спереди.
      Сипай ответил:
      — Если ты не можешь починить его, Пиру, я-то что сделаю? Кто из нас плотник? Ладно, сейчас погляжу.
      Лицо у него было растерянное и напуганное, как у потерявшегося ребенка, а на штык налипли куски печени и сгустки крови. Он говорил хриплым голосом, и, о чем бы он не думал, мысли эти были далеки от Обезьяньего колодца. Он двинулся к передку повозки. Пиру, причитая, последовал за ним, и они пропали из виду. Родни молча развернулся, а Кэролайн положила одну руку на лоб Робина, а другую приблизила к его рту.
      Солнце стояло низко, и на полотнище навеса легли две тени: впереди — неуклюжая тень Шамсингха, в высоком кивере с торчащим штыком, а за ним — маленькая головка и согбенная спина Пиру. Родни поднял пистолет.
      Руки Пиру дернулись, рванулись вперед и вверх, а потом отошли назад. Теперь между ними и шеей Шамсингха появилась прямая черная полоса. Действие напоминало театр теней, и Родни почувствовал, как приподнимаются волосы на затылке. Пальцы сипая вцепились в полосу, кивер упал и откатился куда-то в пыль, а тело закачалось. Еще минута безмолвного и страшного напряжения, и он начал дергаться, а его башмаки, постукивая, стали выписывать какой-то нелепый танец. Большая тень медленно клонилась вниз, и по-прежнему жесткая линия связывала двух марионеток. Вторая тень развела руки, линия изогнулась дугой и стянулась. Шамсингх рухнул на землю. Его голова стукнулась о переднее колесо.
      Родни рывком откинул занавеску и увидел, как Пиру, на лбу которого проступили крупные капли пота, заталкивает в набедренную повязку черный шелковый платок. Шамсингх лежал на боку у колеса, с иссиня-черным лицом и выкатившимися глазами.
      Пиру возбужденно обернулся к Родни. Он выглядел лет на десять моложе.
      — Вы видели, сахиб? Видели, мисс-сахиба? Очень даже неплохо, скажу я вам. Конечно, он знал меня десять лет и доверял мне, но все же — я справился в одиночку. А ведь прошло… дайте-ка подумать… да, двадцать пять лет и несколько месяцев с моего последнего раза. Тот был восемьдесят четвертым. Значит, этот — восемьдесят пятый.
      Он присел на корточки у трупа и принялся расстегивать ремень. Потом поднял глаза и по-детски нахмурился:
      — Только по-настоящему он не считается, потому что все сделано не по правилам. Не было ни благословления, ничего.
      И он за руки поволок тело к колодцу, покачивая головой и что-то бормоча. Родни вылез из телеги и закинул винтовку, штык и ремень внутрь. Ему стало лучше. От вида мертвого Шамсингха рот наполнился слюной, а в глазах появился блеск.
      Кэролайн смотрела на него, и он опустил голову, делая вид, что не замечает. Она медленно сказала:
      — Что все это значит? Кто такой Пиру?
      — Что значит? Он — туг, профессиональный религиозный убийца в отставке. Должно быть, из-за моего отца стало слишком опасно этим заниматься, вот он и бросил, покуда мог. И он служил полковым плотником — плотником в моем полку — все эти двадцать лет!
      Он беззвучно расхохотался. Вернулся Пиру и Кэролайн спросил:
      — Почему ты убил этого человека, Пиру? Заманил его сюда и убил?
      Плотник повернулся и с удивлением уставился на нее:
      — Сахибу был нужен кивер побольше, так? Отец сахиба чуть было меня не повесил, так? Он был великий человек, отец сахиба. Поэтому я и раздобыл шапку его сыну. Это честь для меня. Ну, и удовольствие тоже. Ох! О самом главном чуть не позабыли!
      Он просунул через занавеску кивер Шамсингха, достал второй и небрежно кинул его в кусты.
      Кэролайн сказала:
      — Но… но… он не собирался причинять нам вред!
      Родни рявкнул:
      — Смотри! Видишь следы? Это — от Алана Торранза.
      Он сунул штык ей под нос и подержал несколько секунд. Когда она опустила глаза, он задвинул его в ножны и крикнул через полог:
      — Поехали, Пиру!
      Через четверть часа повозка остановилась и Пиру, обернувшись, сказал:
      — Сахиб, я к воротам не пойду. До них всего двести ярдов. Я пойду к Ситапаре. Конечно, я ее знаю. Я буду там, если снова вам понадоблюсь.
      Он отстегнул занавеску, и Кэролайн с Робином на руках выбралась наружу. Родни вылез следом. Пиру развернул буйволов, и повозка, поскрипывая, стала удаляться прочь. Солнечный свет, отражаясь от дороги, бил прямо в глаза. Прищурившись, он различил крепостные ворота и уставившихся на вновь прибывших часовых. Там их ждала безопасность, четыре стены и возможность, наконец, выспаться. Он медленно двинулся вперед вместе с Кэролайн. С каждый шагом силы его убывали, а нервное напряжение, помогавшее держаться, истощалось. Ноги Кэролайн были в крови, но Робин уютно устроился у нее на руках, и ей хватало сил его нести. Крепость поплыла перед глазами, ноги внезапно подкосились, и он был вынужден схватиться за плечо Кэролайн, чтобы не упасть. В воротах часовые в желтых мундирах преградили им дорогу. Подбежал хавилдар. Родни его узнал и постарался встать прямо, пока тот пялился на него, как на призрак.
      Он хрипло произнес:
      — Мои приветствия, Гурбачан. Пошли сообщить рани. Мы ищем убежища.
      Они прошли под входную арку. Родни все сильнее опирался на Кэролайн. На крепостном дворе бил фонтан. Внезапно она опустилась на его край, как когда-то Джулио — сидел и показывал Притви Чанду свою книгу про птиц. Проснулся и заплакал Робин. Она успокоила его, ласково проведя рукой по лбу. Родни опять шатнуло. Ему надо держаться к ней поближе, не то он упадет.
      Появился деван в сопровождении трех или четырех придворных. Родни опустил голову. Они ахали, и пялились на него, и что-то бормотали. Они отняли у него пистолет. Они схватили его за руку и куда-то повели. Он высвободился и вцепился в плечо Кэролайн. В глазах мутилось. Они тащились какими-то темными переходами. Был слышен только стук его башмаков, который подхватывало бесконечное эхо, да временами порывы прохладного ветра колыхали занавеси. Все выше, выше и выше. Он заставлял себя переставлять ноги, изо всех сил держась за Кэролайн. Еще один переход. Часовые. Зачем? Оба отдали честь — выправка, как всегда, никуда не годится — потом один толкнул тяжелую дверь. Он вошел внутрь. Дверь гулко захлопнулась за спиной.
      В наружной стене были косо прорезаны три больших окна, и под средним стоял большой диван. Полы покрывали светлые исфаханские ковры. Когда-то это были роскошные светлые покои, высоко над рекой, с прекрасным видом из окон. Он обвел глазами раставленные вдоль голых стен простые походные койки, и раскиданные всюду подушки и грязные тряпки. Он бывал здесь раньше. Любовался украшенным золоченой бронзой столом и наблюдал за игрой теней на лице Делламэна. Теперь покои были пропитаны бедой и страданием, а люди двигались в них как плохо набитые куклы. Он переводил взгляд с одного лица на другое, и слезы текли по отросшей на лице щетине.
      У одного из окон, перебирая четки, стоял отец д’Обриак. Миссис Булстрод сидела на полу, тупо разглядывая стену. На диване съежилась Луиза Белл, то и дело вяло совавшая грудь своему младенцу. Грязная ночная рубашка была спущена на талию, обнажая тощие плечи и набухшие груди. Майерзы столпились у одной из кроватей. На ней лежала Рэйчел. На краю кровати присела матушка Майерз, в ногах стоял ее сын. Миссис Хэтч и Джон Маккардль склонились над другой кроватью, на которой лежал человек с завязанными глазами и дергающимися пальцами. По копне светлых волос Родни догадался, что это Гейган. В поле зрения вплыло лицо Делламэна; тот открывал и закрывал рот, но до Родни не доносилось ни звука. Он видел, что бриджи для верховой езды порваны, а тяжелое лицо обвисло.
      Он переводил взгляд с одного на другого, и один за другим они показывали, что тоже его узнали. Отец д’Обриак улыбнулся, миссис Хэтч радостно вскрикнула, но все остальные промолчали. На мгновение слабо вспыхивала искра, а потом они снова преврашались в кукол: широко раскрытые сухие глаза, отвисшие губы, туго натянутая кожа на щеках. Он кивнул и постарался понять, что их мучит. Их и его. Это был не страх — страх застыл только в постоянно бегающих глазах Делламэна. Он вгляделся еще раз и увидел отраженный в глазах спасшихся свой собственный позор. Они стыдились свой наготы. У них не осталось ничего — один и тот же удар лишил их не только семьи, денег и положения в обществе, но и веры и доверия. Нагие, они не хотели никого видеть. И не хотели, чтобы их видели.
      Он медленно подошел к свободной кровати и опустился на нее. Кэролайн бросила на него взгляд и понесла Робина к Джону Маккардлю. Он слышал, как они говорят — тихий шепот гулко отдавался в голове.
      — Мистер Маккардль, что вы можете сделать для Робина? Робина Сэвиджа? Он очень плох.
      — Минуточку, только закончу с мистером Гейганом.
      Долгая тишина.
      — Ну-с, мисс, это что за дрянь у ребенка на голове?
      Шепот затих. Робин застонал, и Родни вцепился в раму кровати. На лице выступил пот. Ему придется довериться Кэролайн, потому что потолок уплывал куда-то вверх, и опять подступала тьма. Он закрыл глаза.

Гл. 18

      Солнце сияло сквозь фигурные решетки окон и рисовало причудливые геометрические узоры на стене у него над головой. Атмосфера отчаяния немного разрядилась. Комната не стала веселее, но он слышал звуки голосов, и люди двигались как подобает мужчинам и женщинам, вместо того, чтобы волочить ноги, как плохо сделанные марионетки. У его изголовья появилась Кэролайн. Она принесла ему холодную чапатти и молоко в медном кувшине. Он ел, смотрел на нее, и следил, как она она отходила к Луизе Белл, чтобы помочь той с ребенком. Потом она вернулась к нему. Робин спал.
      В темном углу с кем-то разговоривал Делламэн. Родни расслышал только: «… Ужасное несчастье… неслыханная подлость… но все неприятности позади, уверяю вас, дорогая леди… у нас есть все основания полагать, что мятеж не вышел за пределы Бховани».

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24