Бэббит

Но сейчас его, как представителя касты хозяев, почтительно приветствовали местные жители, и он проследовал в свою контору, важный и спокойный, словно неприятности никогда и не начинались.

Впрочем, они тут же начались снова.

Стэнли Грэф, разъездной агент, разговаривал по телефону тем катастрофически неубедительным тоном, который никак не может воздействовать на клиента: «М-мм — так вот… понимаете… есть у меня для вас подходящий дом — Персиваль-Хауз, в Линтоне. Ах, видели? Ну, как он вам понравился?.. Что?.. Мммм-н-да… — и уж совсем нерешительно: — М-м… понятно…»

И, проходя в свой кабинетик — вернее, небольшой закуток, отделенный от общего помещения дубовой перегородкой с матовым стеклом, — Бэббит подумал, как трудно найти помощников, которые с такой же уверенностью, как он сам, умели бы уговорить покупателя.

Кроме Бэббита и его тестя, Генри Томпсона, очень редко заходившего в контору, там работало еще девять человек: Стэнли Грэф, разъездной агент — моложавый человек, заядлый курильщик и бильярдист, старый Мэт Пеннимен, выполнявший, всякую подсобную работу, он же сборщик квартирной платы и страховой агент, седой, забитый, молчаливый. Ходили слухи, что когда-то он был известным дельцом, занимался продажей недвижимости, владел собственной конторой в «самом» Бруклине. У Бэббита служили еще Честер Керби Лейлок, постоянный агент на строительстве в Глен-Ориоле, восторженный малый, с шелковистыми усиками и большой семьей, мисс Тереза Мак-Гаун, проворная и довольно миленькая стенографистка, мисс Вильберта Бенниген, низкорослая, медлительная и усердная бухгалтерша, и еще четыре разъездных агента, получавших комиссионные с прибыли.

Бэббит с грустью поглядывал из закутка на своих служащих: «Эта Мак-Гаун еще ничего — умница и хорошая стенографистка, зато Стэн Грэф и остальные…» Вся прелесть весеннего утра увяла в затхлом воздухе конторы.

Обычно он с удовольствием приходил в свою контору и сам удивлялся: неужели ему удалось создать это приятное, солидное учреждение. Контора никогда не надоедала, его радовала чистота и новизна обстановки, деловитый дух. Но сегодня все казалось невзрачным — кафельный пол, как в ванной, металлический потолок, выкрашенный охрой, выгоревшие карты на оштукатуренных стенах, стулья светлого полированного дуба, стальные конторки и шкафчики для картотек, покрытые мутно-зеленой краской. Настоящий склеп, стальная часовня, где всякое веселье и смех казались черным грехом.

Даже новый бачок с холодильником не доставил ему никакого удовлетворения. А бачок был первоклассный, наиновейшей конструкции, научно обоснованный, безупречный. И стоил он огромных денег (что само по себе уже было достоинством). В нем был герметический фибровый контейнер для льда, фарфоровый сосуд для воды (гигиеничность гарантирована), столь же гигиеничный, тугой, незасоряющийся кран, а сверху он был расписан трафаретом под золото, в два тона. Бэббит смотрел на беспощадно гладкие плитки пола, на бачок, доказывая себе мысленно, что ни у кого из обитателей Ривс-Билдинг не было такой дорогой машины, но чувство социального превосходства, которое в нем раньше рождала эта мысль, теперь исчезло. К собственному удивлению, он вдруг пробормотал:

— Уехать бы куда-нибудь в глушь, ни черта весь день не делать. А вечером — опять к Гэнчу, дуться в карты, ругаться на чем свет стоит и выхлестать сто тысяч бутылок пива!..

Со вздохом он просмотрел почту, потом крикнул: «Мисмган!» — что означало «мисс Мак-Гаун!» — и стал диктовать.

Вот как он продиктовал первое письмо:

«Омару Грибблу, пошлите к нему в контору, мисс Мак-Гаун, ваше письмо от двадцатого получил, хочу вам сказать вот что, ежели будем зевать, так непременно прозеваем торги Аллена. Вызывал Аллена позавчера, договорился обо всем, уверяю вас — нет, нет, не так, пишите: долголетний опыт мне подсказывает, он человек честный, деловой, я проверил его финансовое положение, вполне прилично — эта фраза что-то запутана, мисс Мак-Гаун, вы из нее выкройте, что надо, точка, абзац.

Он согласен учесть векселя, и можно будет без труда заставить его внести страховую премию, и, бога ради, давайте поскорей — нет, не так: давайте ближе к делу, надо поскорее взяться — нет, это все — можете подчистить, когда будете печатать, мисс Мак-Гаун — искренне ваш и прочее».

А вот каким он получил это письмо на подпись от мисс Мак-Гаун, перепечатанное на машинке:

«БЭББИТ И ТОМПСОН

Контора по продаже недвижимого имущества. Жилые дома.

Ривс-Билдинг, уг. Оберлин-авеню и Третьей улицы. Зенит.

ОМАРУ ГРИББЛУ, ЭСКВАЙРУ

567 Норс-Америкен-Билдинг. Зенит.cent

Многоуважаемый мистер Гриббл!

Мы получили Ваше письмо от двадцатого сего месяца. Должен сказать, что меня беспокоит, как бы мы не пропустили торги Аллена. Вчера я его вызывал к себе и договорился обо всем. Долголетний опыт мне подсказывает, что он — человек деловой. Я ознакомился с его финансовым положением и вполне удовлетворен.

Он согласен учесть платежные векселя, а заставить его внести страховую премию не представит особого труда.

Итак — ближе к делу!

Искренне ваш…»

Перечитав письмо, Бэббит поставил свою подпись — с деловитым росчерком, как он научился подписываться в колледже, и подумал: «Вот это письмо — ясное, четкое, ни слова лишнего. Что такое — разве я ей велел сделать третий абзац? Хоть бы она перестала править то, что я ей диктую! Не понимаю, почему это Стэн Грэф или Чет Лейлок не умеют писать такие письма — с огоньком, с душой!»

В этот день он продиктовал еще одно, самое важное, письмо. Это был рекламный проспект, который размножался и рассылался тысячам «возможных» клиентов. Реклама эта была составлена по образцу самых лучших литературных реклам, которые были в ходу, — всех этих «задушевных разговоров с глазу на глаз», «убедительных» писем, бесед на тему о «силе воли» и панибратских похлопываний по плечу — эти рекламы в изобилии выпускала новая Школа Поэтов Коммерции и Торговли. Бэббит старательно написал черновик и теперь декламировал его вслух, как самый утонченный, не от мира сего, поэт:

«Слушай, старина!

Не могу ли я сделать тебе огромаднейшее (так и напишите, мисс Мак-Гаун, — «о-гро-мад-ней-шее») одолжение? Ей-богу, я не шучу! Знаю — тебе хотелось бы купить дом, и не просто жилье, где бы приткнуть голову, а настоящее уютное гнездышко для жены с ребятишками — а может, и с пристанищем для машины во дворе, за огородиком. А ты когда-нибудь думал, что мы для того и существуем на свете, чтобы тебе помочь? — мы этим и на кусок хлеба зарабатываем, нам платят не ради наших прекрасных глаз! Так вот:

сядь-ка сейчас за свое шикарное бюро да черкни нам словечко — напиши, что тебе нужно, и, если мы найдем что-нибудь подходящее, мы сразу прибежим к тебе с хорошими новостями, а если нет — беспокоить не станем. Для скорости заполни прилагаемый бланк. По требованию высылаем бланки с описанием торговых помещений, которые имеются в продаже на Цветущих Холмах, в Серебряной Роще, Линтоне, Бельвю и во всех жилых кварталах восточной части города.

Готовые к услугам (подпись).

P.S. Предлагаем ознакомиться с описанием домов, которые нам сегодня предоставили для продажи — на выгоднейших условиях!

Серебряная Роща — прелестный четырехкомнатный домик, в. уд., гараж, тенистые деревья, шикарный район, удобное сообщение, 3700 долларов, 780 при въезде, остальное в рассрочку, на льготных условиях — только у Бэббита и Томпсона! Взносы дешевле квартирной платы!

Дорчестер — дешево и красиво! Изящный двухквартирный домик, дубовая облицовка, паркет, камин — под газ и под дрова, большие террасы, колониальный стиль, ОТАПЛИВАЕМЫЙ ЗИМНИЙ ГАРАЖ, почти даром — всего 11250 долларов!!!»

Окончив диктовку, из-за которой приходилось сидеть на месте и думать, вместо того чтобы бегать, шуметь и действительно что-то делать, Бэббит откинулся на спинку вращающегося кресла, так что оно затрещало, и улыбнулся мисс Мак-Гаун. Он заметил, как смиренно ложатся ее подстриженные волосы на щеки. Какая-то слабость, тоска, похожая на одиночество, потянули его к ней. И пока она ждала, постукивая острым карандашом по блокноту, ему почудилось в ней сходство с девушкой его грез. Он представил себе, как вдруг их глаза встретятся в испуганном признании, как он почтительно и робко коснется ее губ… «Дальше будете диктовать, мистер Бэббит?» — прощебетала она, и Бэббит буркнул в ответ: «Нет, пожалуй, хватит!» — и грузно повернулся в кресле.

Никогда, даже в мыслях, он не позволял себе ничего более интимного. Он часто размышлял: «Не забыть, как говаривал старый Джек Оффат: умный человек у себя в конторе или дома ни с кем любовь крутить не станет. Конечно, так-то оно так, неприятностей не оберешься. И все же…»

За двадцать три года супружеской жизни он не раз с опаской поглядывал на стройные ножки, на округлые плечи, мысленно холил их и нежил, но никогда не рисковал пойти на авантюру. И сейчас, высчитывая, сколько будет стоить ремонт дома Стайлсов, он снова томился, снова был недоволен неизвестно чем и, стыдясь своего недовольства, тосковал по юной волшебнице.

4

Это утро было расцветом художественного творчества. Через пятнадцать минут после пламенных строк бэббитовского проспекта Честер Керби Лейлок, постоянный агент на строительстве в Глен-Ориоле, пришел с докладом о продаже участка и принес объявление в стихах. Бэббит не одобрял Лейлока за то, что он пел в хоре о развлекался дома игрой в «дурака» и «ведьму». У него был высокий тенорок, кудрявые каштановые волосы и усики, похожие на мягкую щетку. Бэббит считал простительным, когда человек семейный смущенно бормотал: «Видали новую фотографию сынишки — крепкий малец, а?» — но Лейлок рассыпался в похвалах своему семейству, как женщина.

— Слушайте, мистер Бэббит, я тут придумал чудную рекламку для Глена. Почему бы нам не попробовать стишки? Честное слово, на клиентов подействует безотказно. Вот, слушайте:

Куда бы вас ни занесло,

Подумайте о том,

Как вам найти себе жену,

А мы найдем вам дом.

— Чувствуете? Похоже на песенку: «Дом, милый дом»! Понимаете, я…

— Хватит, хватит, черт возьми! Все понял, понял! Лучше все-таки сделать рекламу как-то достойней, выразительней. «Мы во главе, другие отстают!» или, скажем: «Зачем откладывать — покупайте сейчас!» Конечно, я и сам верю, что можно использовать и поэзию, и юмор, и вообще всю эту муру — лишь бы реклама сработала, но для такого классного строительства, как Глен-Ориоль, давайте лучше держаться более сдержанного тона — вы меня понимаете? Ну, на сегодня все, Чет…

Но кому в мире искусств не знакома эта трагедия: весь апрельский энтузиазм Чета Лейлока лишь пробудил творческую энергию более опытного и талантливого мастера — Джорджа Ф.Бэббита. Он ворчливо бросил Стэнли Грэфу: «Ну и голосишко у этого Чета — на нервы действует!» — но в нем самом уже проснулось вдохновение, и он в один присест написал:

«ПОЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ СВОИХ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ?

Когда отдан последний долг усопшим — можете ли вы со спокойной совестью сказать, что сделали для дорогих покойников все возможное? Нет, если только они не покоятся на прекраснейшем из кладбищ.

«ДОЛИНА ЛИП» — это единственное место погребения, оборудованное по последнему слову техники, где прелестно озелененные участки на усеянных ромашками склонах улыбаются веселым полям Дорчестера.

ПРЕДСТАВИТЕЛИ: БЭББИТ — ТОМПСОН, НЕДВИЖИМОЕ ИМУЩЕСТВО

Ривс-Билдинг».

Тут Бэббит подумал: «Пусть теперь Чэн Мотт поучится, как вести дела по-новому, куда ему до нас с его запущенным старым кладбищем!»

Он послал Мэта Пеннимена в справочную контору — выведать фамилии тех домовладельцев, которые сдают свои дома через других посредников. Побеседовал с клиентом, предложившим сдать помещение склада под игорный зал, проверил контракты, по которым истекал срок аренды, послал Томаса Байуотерса — кондуктора трамвая, подрабатывавшего в свободное время на комиссионных, — проверить «объекты» на окраинах, куда не стоило посылать такого специалиста, как Стэнли Грэф. Но творческий подъем уже прошел, и эти повседневные дела раздражали Бэббита. И только на миг он почувствовал себя героем: он вдруг открыл новый способ, как бросить курить.

Он бросал курить не реже чем раз в месяц. Брался он за это основательно, как подобало солидному гражданину: признавал вред табака, мужественно принимал решение — не курить, составлял планы, как избавиться от этого порока, постепенно урезывая количество сигар, и каждому встречному внушал, как хорошо стать добродетельным. Словом, он делал все, кроме одного — курить он не бросал.

Два месяца назад он вычертил график, отмечая час и минуту, когда он закуривал, и, с восторгом увеличивая интервалы между каждой сигарой, дошел до трех сигар в день. Потом этот график куда-то затерялся.

Неделю назад он придумал новую систему: оставлять сигареты и сигары в регистратуре, в нижнем ящике картотеки, которым никто не пользовался. «Не стану же я, как дурак, лазить туда весь день, перед служащими неловко!» — вполне резонно думал он. Но дня через три он уже машинально вставал из-за стола, шел к ящику, вынимал сигарету и закуривал ее, даже не замечая, что он делает.

В это утро его вдруг осенило, что ящик слишком легко открывается. Запереть его — вот это дело! Он вдохновенно бросился к картотеке и запер в ящик все — сигары, сигареты, даже коробку спичек, а ключ спрятал в свой письменный стол. Но от этих героических подвигов ему так захотелось курить, что он немедленно вынул ключ, суровым и решительным шагом пошел в регистратуру и достал сигару, спичку — «одну-единственную спичку: если потухнет эта чертова сигара — пусть!». Когда сигара и вправду потухла, он вынул из ящика еще одну спичку, но в одиннадцать тридцать к нему пришли на совещание покупатель и домовладелец, и тут, разумеется, пришлось предложить им сигары. Совесть его взбунтовалась: «А ты-то зачем с ними закуриваешь?» — но Бэббит ее оборвал: «Не твое дело! Я занят! Отучусь постепенно!» Конечно, он не отучился, но от одного сознания, что он борется с этой скверной привычкой, его охватывало блаженное и возвышенное чувство. С таким ощущением своего душевного величия он бодрым и необычайно приподнятым тоном заговорил по телефону с Полем Рислингом.

Бэббит любил Поля Рислинга больше всех на свете, кроме себя самого и своей дочери Тинки. Они с Полем учились вместе в университете, жили в одной комнате, но Поль Рислинг, стройный, темноволосый и немногословный, влюбленный в музыку, казался Бэббиту младшим братом, которого нужно баловать и опекать. После окончания университета Поль вошел в дело своего отца; у него была небольшая фабрика и оптовая торговля толем. Бэббит искренне верил — и во всеуслышание заявлял об этом всем добрым друзьям, — что Поль мог бы стать великим скрипачом, художником или писателем.

— Вы бы послушали, какие он мне письма писал из Канады! Просто видишь все, как будто сам там был! Верьте слову — он этим дохлым писакам сто очков вперед даст!

Но разговор по телефону был короткий:

— Южная, три сорок три. Да нет же, нет! Я просил — Южная, три сорок три! Что за чертовщина! Барышня, неужели нельзя правильно соединить — Южная, три сорок три! То есть как это не отвечают? Алло, алло, три сорок три? Можно мистера Рислинга? Мистер Бэббит у телефона… Ты, Поль?

— Я.

— Это Джордж.

— А-а!

— Ну, как ты, старая калоша?

— В общем, ничего. А ты?

— Отлично, Полибус! Какие новости?

— Как будто никаких.

— Где ты пропадаешь?

— Да нигде особенно. А что у тебя, Джорджи?

— Может, позавтракаем вместе после двенадцати?

— Не возражаю. В клубе?

— Ага. Давай встретимся в половине первого.

— Договорились. Ровно в половине. Пока, Джорджи.

Утро Бэббита не было строго размечено по графику. Между диктовкой писем и составлением рекламы вклинивались тысячи назойливых пустяковых дел: то звонили мелкие служащие в несбыточной надежде найти пятикомнатную меблированную квартиру с ванной не дороже шестидесяти долларов в месяц, то надо было инструктировать Мэта Пеннимена — как взыскать деньги с квартирантов, у которых денег не было.

Главными достоинствами Бэббита как посредника по продаже и аренде недвижимости, то есть как слуги общества, призванного подыскивать жилища для людей семейных и торговые помещения для тех, кто их снабжает, — были его добросовестность и усердие. Он был честен в общепринятом смысле, аккуратно вел списки своих клиентов, как продавцов, так и покупателей, обладал большим опытом по части аренды и контрактов и отличной памятью на цены. Плечи у него были достаточно широкие, голос — достаточно громкий, шутки — достаточно крепкие, чтобы дать ему возможность выдвинуться и войти в правящую касту Порядочных Людей. Правда, значение его для человечества несколько умалялось полным и блаженным неведением по части архитектуры (кроме строительства), а также по части доходных домов, садоводства (кроме разбивки газонов, дорожек и посадки шести сортов декоративных кустарников) и полным непониманием самых азбучных истин экономики. Он искренне верил, что единственная цель агентства по продаже недвижимости — дать Джорджу Ф.Бэббиту заработать как можно больше. Конечно, для саморекламы очень полезно было на завтраках в клубе Толкачей и на всяких юбилейных банкетах, куда приглашали всех Порядочных Людей, произносить пышные речи о «Бескорыстном служении Обществу», о «Долге комиссионера оправдывать доверие своих клиентов» и о некоей туманной штуке, именуемой Этикой, о которой известно только то, что, если она у тебя есть, ты — Первоклассный Посредник, а нету — ты пройдоха, плут и проходимец. Благодаря своим Добродетелям ты пользуешься Доверием и можешь обделывать Крупные Дела. Однако это не значит, что надо быть простачком и не содрать за дом вдвое против настоящей цены, если покупатель такой идиот, что не стал торговаться, когда ты запросил лишнее.

Бэббит часто и очень красноречиво говорил на этих оргиях коммерческой добродетели, что «роль посредника — прежде всего в том, чтобы видеть путь будущего развития своего города и пророчески планировать расчистку этого пути для неизбежных перемен». Это означало, что комиссионер может неплохо заработать, если угадает, в каком направлении будет застраиваться город. Такую догадливость Бэббит называл Прозорливостью.

В одной речи на собрании клуба Толкачей он уточнил это положение. «Долг и вместе с тем привилегия посредника — знать все о своем городе и его окрестностях. Как хирург понимает расположение каждой жилки, каждой потаенной клетки человеческого организма, как инженер знает все свойства электрического тока и каждый винтик огромного моста, величественно возвышающегося над мощным потоком, так агент по недвижимости должен знать каждый дюйм своего города, знать все его недостатки и достоинства».

Но хотя сам Бэббит знал стоимость каждого дюйма земли во многих кварталах Зенита, он понятия не имел — достаточно ли полиции для охраны города, не потворствует ли она росту проституции и азартных игр. Он знал, какие противопожарные меры надо принимать при постройке зданий и как в зависимости от этого повышается страховка, но не знал, сколько в городе пожарных команд, как они обучены, как оплачиваются и насколько снабжены оборудованием. Он вдохновенно воспевал преимущество близости школ к домам, сдаваемым внаем, но не знал — и главное, не знал, что это надо знать, — хорошо ли отапливаются, освещаются и вентилируются школьные помещения, как они обставлены, не знал, как подбирают учителей, и хотя любил разглагольствовать, что «Зенит гордится тем, как мы прекрасно оплачиваем учителей», но слова эти он взял из «Адвокат-таймса». Сам он понятия не имел о средней заработной плате учителей ни в Зените, ни в других городах.

Он краем уха слышал, что «условия» в окружной или городской тюрьме далеко не отвечают «современным требованиям науки», и, возмутившись критикой родного Зенита, просмотрел доклад, в котором адвокат Сенека Доун, пресловутый пессимист и радикал, доказывал, что сажать юнцов и молодых девчонок в кутузку, битком набитую сифилитиками, запойными пьяницами и проститутками, далеко не самый лучший способ перевоспитания. Бэббит пытался опровергнуть доклад, ворча: «Просто тошнит от этих людей, думают, что тюрьма — какой-нибудь шикарный отель! Не нравится — веди себя так, чтобы туда не попасть! И вообще эти психопаты-реформаторы всегда преувеличивают». Этим началось и навсегда кончилось его вмешательство в функции исправительных и карательных учреждений Зенита. Что же касается «притонов порока», то по этому поводу он бодро заявлял: «В такие дела ни один порядочный человек носа не сунет! Но, между нами, откровенно говоря, когда в городе есть район, где всякие подонки могут безобразничать как хотят, то для наших дочерей и для всех порядочных женщин это защита! По крайней мере, к нам этих людей не подпустят. Все остается в стороне от нашего дома!»

Что же касается рабочего вопроса, то Бэббит думал о нем довольно много, и его точка зрения сводилась примерно к следующему:

«Хороший профсоюз — ценная организация, потому что он не допускает радикальных объединений, которые хотят уничтожить собственность. Однако никого не надо насильно втягивать в профсоюз. Всех рабочих-агитаторов, которые пытаются силой заставить рабочих вступать в союзы, надо перевешать. Вообще-то, строго между нами, никаких союзов разрешать не нужно, и для всех деловых людей лучший способ бороться с профсоюзами — это вступить в ассоциацию промышленников и быть членом Торговой палаты. В единении — сила. Значит, каждого эгоиста, который не желает стать членом Торговой палаты, свинья этакая, надо заставить силой!»

Но хотя по его компетентным советам целые семьи переезжали в новые кварталы, чтобы обосноваться там на много лет, — ни в чем Бэббит не был столь блистательно невежествен, как в вопросах санитарии. Он не отличил бы малярийного комара от летучей мыши, он ничего не знал о пробах питьевой воды, а в вопросах устройства водопровода и канализации был столь же неосведомлен, сколь красноречив. Он любил подчеркивать, какие благоустроенные уборные и ванные в домах, которые он продает. Он с удовольствием распространялся на тему о том, почему там, в Европе, никогда не моются. Когда ему было двадцать два года, кто-то объяснил ему, что выгребные ямы — вредная вещь, и с тех пор он всегда бранил эти ямы. Если клиент нахально пытался продать через него дом с выгребной ямой, Бэббит всегда поднимал этот вопрос, прежде чем принять дом на комиссию и продать его.

Когда он стал застраивать участки в Глен-Ориоле — «Иволговом перелеске» — и подчистую уничтожил леса и точные луга, превратив всю местность в выжженный солнцем пустырь без иволг и перелесков, сплошь утыканный табличками с названиями воображаемых улиц, он с гордостью заложил на участках настоящую канализационную сеть. Благодаря ей он почувствовал себя головой выше всех и втихомолку мог подсмеиваться над выгребной ямой на строительстве Мартина Ламсена в Эвонли и воспевать свои участки в многоречивых рекламах: в них говорилось о красоте, дешевизне и сверхгигиеничном оборудовании участков Глен-Ориоля. Единственным недостатком этой канализации был малый диаметр труб, из-за чего там скоплялись нечистоты, что было но особенно приятно, тогда как «выгребная яма» в Эвонли представляла собой асептический бетонированный резервуар системы Уоринга.

Вообще весь проект застройки Глен-Ориоля говорил о том, что хотя Бэббит не терпел явных жуликов, но и сам не отличался бессмысленной честностью. Владельцы участков и эксплуатационники предпочитали, чтобы посредники по распродаже не брали на себя их функций и заботились только об интересах своих клиентов. Предполагалось, что «Агентство Бэббит и Томпсон» было только посредником по распродаже участков Глен-Ориоля, только представляло настоящего владельца, Джека Оффата, но на самом деле Бэббит и Томпсон были держателями шестидесяти двух процентов акций Глен-Ориоля, президент и управляющий Зенитской Транспортной компании имели двадцать восемь процентов всех акций, а Джек Оффат (бессовестный политикан, мелкий заводчик, старый шут, вечно жевавший табак и увлекавшийся грязными политическими махинациями, деляческим дипломатничаньем и шулерской игрой в покер) владел только десятью процентами акций, которые ему выдали Бэббит и Транспортная компания за то, что он «умаслил» санитарную инспекцию, пожарную охрану, а также члена государственной комиссии по транспорту.

Но Бэббит был человек добродетельный. Он проповедовал сухой закон, хотя сам его не придерживался; он хвалил, хотя и не соблюдал, правила, запрещающие быструю езду, он платил долги; он делал взносы на церковь, на Красный Крест, на ХАМЛ, он следовал обычаям своего клана и мошенничал только там, где это было освящено традицией, и он никогда не опускался до прямого обмана, хотя и говорил Полю Рислингу:

— Конечно, я не собираюсь утверждать, что каждая моя реклама — чистая правда или что я сам верю во все, что я наворачиваю покупателю. Ты понимаешь… ты вот что пойми: во-первых, может быть, владелец недвижимости преувеличил, когда сдавал мне ее на комиссию, и, уж конечно, не мое дело идти и доказывать, что мой комитент — лгун. А во-вторых, люди в большинстве — такие мошенники, что они и от других ждут вранья, хоть самого ничтожного; значит, если бы я, как дурак, никогда бы не блефовал, меня все равно считали бы вруном. Ради самозащиты я должен сам себя хвалить, как адвокат, который защищает клиента, — разве он не обязан выявить все лучшее в этом несчастном? Да сам судья напустился бы на адвоката, который не вступился бы за своего подзащитного, даже если бы оба знали, что тот виновен! Но при всем при том я не искажаю правду, как Сесиль Раунтри, или Сейер, или все прочие комиссионеры. Больше того, я считаю, что тех, кто врет исключительно ради собственной выгоды, надо расстреливать, да!

Насколько ценным советником Бэббит был для своих клиентов, лучше всего выявилось на совещании, которое состоялось в это утро, в одиннадцать тридцать, между ним самим, Конрадом Лайтом и Арчибальдом Парди.

Конрад Лайт спекулировал недвижимым имуществом. Спекулянт он был беспокойный. Прежде чем начать игру, он советовался с банкирами, адвокатами, архитекторами, подрядчиками и со всеми их стенографистками и клерками, которых можно было схватить за пуговицу и допросить, каково их мнение. Он был решителен и предприимчив, но обязательно требовал полной гарантии для своих капиталовложений, не желал входить в мелочи и сверх всего претендовал на те тридцать или сорок процентов, которые, по мнению всех авторитетов, причитались каждому зачинателю дела за то, что он все предвидел и шел на риск. Лайт был коротенький человечек с копной вьющихся седых волос, и даже в костюме от самого лучшего портного он казался обтрепанным. Под глазами у него были огромные впадины, будто ему клали на веки тяжелые серебряные монеты.

Всякий раз Лайт неизменно советовался с Бэббитом и верил его неторопливой осмотрительности.

Шесть месяцев тому назад Бэббит узнал, что некто Арчибальд Парди, владелец бакалейной лавки в отдаленном предместье под названием Линтон, поговаривает об открытии мясной лавки рядом со своей бакалейной торговлей. Разузнав имена владельцев соседних участков, Бэббит обнаружил, что Парди владеет только участком под своей лавкой, но что единственный участок, продававшийся рядом, ему не принадлежит. Бэббит посоветовал Конраду Лайту купить этот участок за одиннадцать тысяч долларов, хотя оценка по налоговому листу составляла всего около десяти тысяч. Бэббит объявил, что аренду брали слишком скромную и что, выждав некоторое время, они смогут заставить Парди пойти на их условия. Это и называлось Прозорливостью. Ему пришлось чуть ли не силой заставить Лайта купить участок. Как агент Лайта, он первым делом повысил арендную плату за полуразвалившийся склад, стоявший на этом участке. Арендатор сказал немало скверных слов, но все-таки заплатил.

И вот теперь Парди как будто склонялся к покупке, но его нерешительность должна была обойтись ему в лишние десять тысяч долларов — эту сумму мистеру Конраду Лайту переплачивали за то, что он сумел найти себе агента, который обладал Прозорливостью, учитывал всяческие Точки Зрения, Стратегические Преимущества, Решающие Моменты, Недооценку Обстановки и Психологию Коммерции.

Лайт пришел на совещание в прекрасном настроении. В это утро он особенно любил Бэббита и назвал его «старичина». Бакалейщик Парди, длинноносый медлительный человек, особых чувств к Бэббиту за его Прозорливость не питал, хотя тот встретил его у входной двери в контору и самолично проводил к себе в кабинетик, не без приятности восклицая: «Сюда, Парди, сюда, братец!» — Бэббит вытащил из ящика картотеки непочатую коробку сигар и заставил гостей закурить. Он двинул их кресла сначала на два дюйма вперед, потом — на три дюйма назад, что придало всему нужный оттенок гостеприимства, потом сам развалился в кресле, веселый, толстый. Но разговаривал он со слабовольным бакалейщиком решительно и твердо:

— Так вот, брат Парди, у нас есть очень и очень выгодные предложения и от мясников, и от множества других людей, которые хотят купить соседний с вами участок. Но я уговорил брата Лайта, что в первую очередь мы должны дать вам возможность подумать насчет этого участка. Я так и сказал Лайту: «Нехорошо выйдет, говорю, если кто-нибудь вдруг откроет бакалейную лавку и мясную торговлю под самым носом у Парди и все дело ему испортит. И плохо будет, если… — тут Бэббит наклонился вперед, голос у него стал резким, — если вдруг там обоснуется один из этих филиалов универмага и трест станет снижать цены ниже себестоимости, пока не прижмет вас к стенке и не избавится от вашей конкуренции!»

Парди рывком вынул костлявые руки из карманов, подтянул брюки, снова сунул руки в карманы, развалился в кресле и, стараясь сделать веселое лицо, стал отстаивать свои интересы.

— Да, конечно, с ними не потягаешься. Но вы, должно быть, не знаете, что значат Личные Отношения и Свой Человек на такой окраине.

Великий Бэббит улыбнулся:

— Это верно. Ну, как вам угодно, старина. Хотели дать вам фору, так сказать. Что же, значит, так…