Бэббит

Бэббиту было очень не по себе. Он чувствовал, что его насильно тянут назад, в ту стандартную жизнь, от которой он так бессознательно, но так настойчиво старался убежать. Он неловко забормотал:

— Наверно, вы особенно будете нападать на таких, как Сенека Доун, — хотите их тоже припугнуть…

— Вот именно, можешь голову прозакладывать! Слушай, Джорджи, друг, ведь я-то ни на минуту не верил, что ты всерьез защищаешь Доуна и забастовщиков и все такое, когда ты за них вступался в клубе. Я знал, что ты просто разыгрываешь всяких дурачков, вроде Сидни Финкельштейна… Ей-богу, хочется верить, что ты их разыгрывал.

— Да, конечно… только, видишь ли… — Под беспощадным проницательным взглядом Гэнча Бэббит почувствовал, как неубедительно звучит его голос. — Да ты сам знаешь, чем я дышу! Разве я какой-нибудь агитатор? Я — деловой человек, всегда, везде и во всем. Но… но честно говоря, я не думаю, что Доун такой уж вредный, и потом не забывай, что он мой старый товарищ!

— Знаешь, Джордж, когда речь идет о борьбе за наши порядки, за безопасность наших очагов, против шайки ленивых псов, которым только и нужно, что пить пиво на даровщинку, ты должен порвать даже самую старую дружбу. «Тот, кто не со мною, тот против меня!»

— Д-а-а, может, это и верно…

— Так как же? Вступаешь к нам, в Лигу Честных Граждан?

— Надо подумать, Вердж.

— Ладно, как знаешь. — Бэббит обрадовался было, что все так легко сошло ему с рук, но Гэнч снова заговорил: — Джордж, я не могу понять, что с тобой приключилось, и никто из нас не понимает, мы о тебе не раз говорили. Сначала мы думали, что тебя расстроила эта история с несчастным Рислингом, мы прощали тебе все, что ты болтал, но это дело давнее, Джордж, а мы до сих пор никак не поймем, что с тобой творится. Сказать по правде, у меня уже терпение лопнуло. Да и все наши — и в Спортивном, и в клубе Толкачей — злы на тебя за то, что ты нарочно хвалишь этого Доуна и его проклятую шайку, болтаешь, что надо, мол, быть терпимым — а по-нашему, это значит слюнтяем! — и даже уверяешь, что этот чертов проповедник, Ингрэм, вовсе не профессиональный сутенер. А как ты себя ведешь! Джо Памфри говорил, что видел тебя вчера с какими-то непотребными бабами, пьяного в дым, а сегодня черт тебя дернул явиться прямо в «Торнлей» с этой… нет, я ничего не говорю, может быть, она и вполне порядочная женщина, настоящая леди, но вид у нее был что-то слишком легкомысленный, с такими не ходят завтракать, когда жены нет в городе! Нехорошо это выглядит. Что за чертовщина с тобой творится, Джордж?

— Слишком вы все суете нос в мои личные дела, я и сам про себя того не знаю, что вы…

— Брось ты на меня обижаться, я с тобой откровенно говорю, как друг, прямо в глаза, а не сплетничаю за спиной, как другие. И еще скажу, Джордж, ты занимаешь видное положение в обществе, и общество требует, чтобы ты и жил как подобает. Словом, подумай-ка хорошенько и вступай в Лигу Честных Граждан. Мы еще об этом поговорим.

И он ушел.

Вечером Бэббит обедал в одиночестве. Ему казалось, что весь Клан Порядочных Людей заглядывает в окна ресторана, шпионит за ним. Страх сидел с ним рядом, и он уверял себя, что сегодня не пойдет к Танис, и не пошел… до позднего вечера.

30

Прошлым летом миссис Бэббит во всех своих письмах трещала о том, как ей хочется поскорее домой, в Зенит. Теперь ничего такого в них не было, но мелькнувшая между сухими сообщениями о погоде и болезнях грустная строка «надеюсь, вы без меня прекрасно обходитесь» ясно намекала, что Бэббит, мол, не очень-то жаждет ее приезда. Он без конца об этом думал: «Если б я тут, при ней, загулял, как сейчас, ее бы хватил удар. Надо взять себя в руки. Надо научиться и жить в свое удовольствие, и не валять дурака. Мне это не так уж трудно, только пускай такие, как Вердж Гэнч, ко мне не лезут, да и Майре лучше быть от меня подальше. Бедняжка, видно, здорово истосковалась по дому. Господи, да разве я хочу ее обидеть!»

В порыве жалости он написал, что все по ней соскучились, и в следующем письме она радостно сообщила, что возвращается.

Он уговаривал себя, что хочет ее видеть. Он накупил роз, заказал на обед дичь, велел вычистить и отполировать машину.

По дороге с вокзала он еще с воодушевлением рассказывал ей об успехах Теда в баскетбольной команде, но, подъезжая к Цветущим Холмам, уже не знал, о чем говорить, и, всем существом чувствуя, какая она недалекая и бесцветная, думал, сможет ли он остаться хорошим мужем и все-таки хоть на полчасика удрать сегодня вечером в «компанию». Поставив машину в гараж, он побежал наверх, в знакомую, пахнущую пудрой теплоту ее комнаты и нарочито весело пробасил:

— Помочь распаковать чемодан?

— Нет, я сама.

Она медленно подошла к нему, держа в руках небольшую коробочку, и медленно проговорила:

— Привезла тебе подарок… так, пустяки — новый портсигар. Не знаю, нужен он тебе или нет.

Сейчас она походила на ту застенчивую девушку, смуглую милую Майру Томпсон, на которой он когда-то женился, и он, чуть не плача от жалости и целуя ее, умоляюще шептал:

— Милая ты моя, милая, да как же «не нужен»! Еще как нужен. Ты не знаешь, какое ты мне доставила удовольствие. Да и старый мой портсигар никуда не годится!

А мысленно он прикидывал, куда ему деть портсигар, купленный неделю назад.

— И ты вправду рад, что я вернулась?

— Бедняжка ты моя, еще что выдумала!

— Мне показалось, что ты не особенно по мне скучал.

После его вранья она снова почувствовала себя крепко связанной с ним. К десяти часам вечера ему уже не верилось, что она вообще уезжала. Одно только изменилось: надо было придумать, как остаться добропорядочным мужем, как полагалось на Цветущих Холмах, и вместе с тем продолжать по-прежнему видеться с Танис и с ее «компанией». Он обещал позвонить Танис в тот же вечер, но сейчас это оказалось трагически невозможным. Он кружил около телефона, бессознательно протягивал руку, чтобы снять трубку, но не смел рискнуть. Не мог он и найти предлог, чтобы выскочить из дому в аптеку на Смит-стрит, где был телефон-автомат. Его мучило это невыполненное обещание, пока он не плюнул на него, сказав себе: «А какого черта мне волноваться из-за того, что нельзя позвонить Танис? Может и без меня обойтись. Я у нее не в долгу. Она славная женщина, но мы с ней оба дали друг другу все, что могли… А, черт их подери, этих баб, вечно из-за них начинаются осложнения!»

Целую неделю он был внимателен к жене, водил ее в театр, на обед к Литтлфилдам, но потом пошли привычные вялые увертки и отговорки, и Бэббит по крайней мере два вечера в неделю проводил с «компанией». По-прежнему он делал вид, что ходит на собрания ордена Лосей или на заседания комиссии, но все реже заботился о том, чтобы выдумывать правдоподобные предлоги, а жена все реже и реже делала вид, будто верит им. Он был убежден, что она знает, с какой «легкомысленной», как говорили на Цветущих Холмах, компанией он связался, но оба молчали. В брачной географии расстояние от первых безмолвных признаков разрыва до окончательного признания его столь же велико, как расстояние от первого наивного доверия до первого сомнения.

Но чем больше он отдалялся от жены, тем яснее видел в ней человека со своими достоинствами и недостатками, а не просто принимал ее, как некое движимое имущество. С жалостливой нежностью он думал об их отношениях, ставших за двадцать пять лет супружеской жизни чем-то реальным, отчетливо ощутимым. Он вспоминал лучшие минуты их жизни: летний отдых в долине Виргинии, у подножия синих гор, автомобильное путешествие по штату Огайо с заездами в Кливленд, Цинциннати и Колумбус; рождение Вероны; постройку этого дома, рассчитанного на спокойную и счастливую старость, — у обоих стоял комок в горле, когда они сказали друг другу, что, может быть, для них это будет последнее жилище. Но самые трогательные воспоминания не мешали ему рычать за обедом:

— Да, ухожу часа на два! Не жди меня!

Он не смел являться домой пьяным, и хотя его радовало такое возвращение к высоконравственной жизни и он внушительно делал выговоры Питу и Фултону Бемису за их пьянство, его раздражали невысказанные попреки Майры, и он угрюмо размышлял: «Разве человеку можно научиться жить самостоятельно, когда им вечно командуют женщины!»

Танис уже не казалась ему постаревшей и сентиментальной. По сравнению с медлительной Майрой она представлялась ему легкой, крылатой, сияющей, словно дух огня, снизошедший к очагу смертных, и с какой бы жалостью он ни думал о жене, его всегда влекло к Танис.

Но вдруг миссис Бэббит сорвала покров приличий со своих горьких переживаний, и удивленный супруг обнаружил, что и она в меру своих сил решительно взбунтовалась.

Они сидели вечером у холодного камина.

— Джорджи, — сказала она, — ты мне еще не показал запись расходов по дому за время моего отсутствия.

— Да я… я еще не записал… — И спокойным голосом он добавил: — Придется нам в этом году сократить расходы.

— Конечно. Не знаю, куда столько уходит. Стараюсь экономить, но деньги просто улетучиваются.

— Нельзя мне столько тратить на сигары. Пожалуй, буду меньше курить, а то и совсем брошу. Я придумал, как отучиться: надо брать эти душистые сигареты, от них сразу начинает тошнить и курить не хочется.

— Ах, как было бы хорошо, если б ты бросил! Не то чтобы мне это мешает, но, честное слово, Джордж, тебе так это вредно! Может быть, ты бы курил поменьше? И еще, Джорджи… я замечала, что, когда ты возвращаешься домой с этих собраний, от тебя иногда пахнет виски. Ты знаешь, милый, что меня не так беспокоит нравственная сторона, но у тебя такой слабый желудок, тебе вредно пить!

— Слабый желудок, черт подери! Да я могу пить ничуть не хуже других!

— И все-таки тебе следует быть осторожнее. Понимаешь, милый, я не хочу, чтобы ты заболел.

— Заболел, еще чего! Я не младенец! Как это я могу заболеть оттого, что опрокину раз в неделю стаканчик-другой! Ох уж эти женщины — беда с ними! Вечно преувеличивают!

— Джордж, пожалуйста, не говори таким тоном, ведь я хочу тебе добра!

— Знаю, знаю, но в этом-то вся загвоздка — беда с вами, бабами! Вечно критикуют, и попрекают, и пристают, а потом, изволите видеть, «я хотела тебе добра!».

— Послушай, Джордж, нехорошо так говорить со мной, что за резкости!

— А-аа, да я и не хотел говорить резко, но, черт, сама доводишь… разговариваешь со мной, будто я сопляк из детского сада, не могу выпить стаканчик — сразу надо вызывать «скорую помощь»! Хорошо же ты обо мне думаешь!

— Не в этом дело. Просто мне… мне не хочется, чтобы ты заболел, и я… Ох, я и не заметила, что уже так поздно! Не забудь показать мне счета за то время, что меня не было!

— Да на кой черт я буду с ними возиться? Забудем о них — и все!

— Слушай, Джордж Бэббит, за все годы, что мы женаты, мы с тобой каждый цент записывали!

— В том-то и беда!

— Да ты понимаешь, что говоришь?

— Ничего я особенного не сказал, только иногда мне до того осточертевает вся эта рутина — и в конторе считай, и дома считай, и крутись, и вертись, и ни отдыха, ни сроку, а все из-за какой-то чуши, черт ее дери, сидишь и корпишь, о господи, твоя воля!.. Да неужто, по-твоему, я создан для такой жизни? Я мог бы стать замечательным оратором, а тут только и знаешь одни заботы, и возню, и хлопоты…

— А я, по-твоему, не устаю от всех этих забот? До того надоело три раза в день заказывать завтраки, обеды, ужины, триста шестьдесят пять дней в году подряд, и портить себе глаза у этой проклятой швейной машины, чинить платье и тебе, и Роне, и Теду, и Тинке — всем, и о стирке заботься, и носки штопай, и на рынок ходи, и корзину сама носи, только бы не платить за доставку, — словом, все, все для вас делай!

— Фу-ты, черт! — удивился он. — Конечно, и тебе не сладко. Но разве сравнишь… Я-то как проклятый сижу в конторе с утра до вечера, а ты весь день свободна, можешь гулять, ходить в гости, болтать с соседями — словом, делать все, что душе угодно…

— Да разве это удовольствие! Вечно одни и те же разговоры, одни и те же люди, а к тебе приходят интересные посетители, ты видишь столько народу.

— Интересные? Сумасшедшие старушонки, которые требуют отчета, почему я не сдал их драгоценные домишки в семь раз дороже против настоящей цены, или старые хрычи, придут, ругаются на чем свет стоит: им, видите ли, надо получать аренду всю, до цента, ровно к трем часам дня по гринвичскому времени второго числа каждого месяца! Еще бы! Интересные! Черная оспа и то интереснее!

— Сейчас же перестань кричать на меня, Джордж!

— Закричишь тут, зло берет на женщин — думают, у человека только и забот, что сидеть в кресле и любезничать с шикарными дамочками, глазки им строить!

— Да уж если тебе такая попадется, ты и в конторе ухитришься с ней полюбезничать!

— Ты что? Думаешь, я за девчонками бегаю?

— Надеюсь, что нет — в твои-то годы!

— Ну знаете! Можешь не верить, но я… Конечно, ты во мне только и видишь толстого старого Джорджа Бэббита. Ясно! Что я для тебя — просто мужчина в доме! Котел топить, когда истопник не явится, платить по счетам — на это он способен, но скучно с ним до одури! Так вот, можешь не верить, но есть женщины, для которых твой старый Джордж Бэббит — совсем неплохой малый. Им-то он уродом не кажется, наоборот, на него и посмотреть приятно, и поговорить он умеет, а есть среди них и такие, с которыми он и потанцевать может лихо, не хуже всякого другого.

— Да-а… — медленно протянула она. — Не сомневаюсь, что стоит мне уехать, как ты находишь людей, которые тебя ценят по-настоящему…

— Да нет, разве я о том, — запротестовал было он. Но тут же, в сердцах, решился на полупризнание: — А что ж, и нахожу! Находятся люди, и очень приличные, черт возьми, для которых я не ребенок с больным желудком!

— Об этом я и говорю! Ты можешь развлекаться, с кем тебе угодно, а я должна тут сидеть, дожидаться! У тебя есть все возможности жить культурной жизнью, все видеть, а мне только и остается, что торчать дома.

— О господи боже мой, да кто тебе мешает читать книжки, ходить на разные лекции или как они там называются, слушать всякую чертовщину?

— Джордж, я тебе сказала, не смей орать на меня! Что это с тобой, ума не приложу. Никогда в жизни ты так безобразно со мной не разговаривал!

— Ничего тут безобразного нет; ей-богу, обидно, когда ты сваливаешь на меня всю вину за то, что ты отстала от жизни.

— А я и не буду больше отставать. Хочешь мне помочь?

— Конечно. Там, где дело касается культуры, — я к твоим услугам! Подписано: Дж.-Ф.Бэббит!

— Отлично, тогда пойдем со мной на собрание лиги «Новая Мысль», на лекцию миссис Мадж, в воскресенье днем.

— Что, что? Куда?

— На лекцию миссис Опал Эмерсон Мадж. Она разъездной лектор американской лиги «Новая Мысль». Она выступит на тему «Возрождение Солнечной Души» перед Лигой Высокого Посвящения в отеле «Торнлей».

— Что за чушь! Перемолотые выдумки под новым соусом! «Возрождение»… Похоже на загадку: «Когда ходят на бал кони?» Нечего сказать, хорошее место для верующей пресвитерианки, нашла куда ходить, вместо того чтобы слушать дока Дрю!

— Достопочтенный Дрю, конечно, ученый и хороший проповедник и все такое, но в нем не хватает внутреннего фермента, как говорит миссис Мадж, нет у него тяготения к Новой Эре Духа. А женщина ищет одухотворенности. Так что ты, пожалуйста, пойди со мной, ты же обещал!

Зенитский филиал Лиги Высокого Посвящения снял под собрание малый банкетный зал отеля «Торнлей» — изысканное помещение с бледно-зелеными стенами и лепными венками из роз, изысканным паркетным полом и сверхизысканными хрупкими золочеными стульями. Всего собралось шестьдесят пять женщин и десять мужчин. Почти все мужчины сидели понуро или ерзали на месте, но их жены держались подчеркнуто чинно, и только у двух мужчин, толстяков с бычьими затылками, вид был столь же благоговейный, как у их жен. Это были недавно разбогатевшие подрядчики, которые, купив дома, автомобили, копии картин и благородное происхождение, теперь покупали изысканную философию в расфасованном виде. Они еще не решили — купить ли им Новую Мысль, Христианскую Науку или добротную, стандартную, новейшего образца веру епископального толка.

Во плоти мисс Опал Эмерсон Мадж никак не походила на пророчицу. Она была коренастая, как пони, пухлая, с лицом высокомерного мопса, кнопкой вместо носика и такими короткими ручками, что, сидя в ожидании у председательского стола, она при всех самых напряженных усилиях никак не могла сложить их на животике. Ее тафтовое платье, отделанное зеленым бархатом, стеклянные бусы в три ряда и огромный лорнет на черной ленте были верхом изысканности.

Председательница Лиги Высокого Посвящения, старообразная барышня в белых гетрах, с тягучим голосом и усиками, представила собранию миссис Мадж. Она сказала, что миссис Мадж изложит в доступной самому неискушенному уму форме, как культивировать в себе Солнечную Душу, и те, кто собирается этим заняться, должны внимательно и благоговейно слушать миссис Мадж, так как даже Зенит (а всякому известно, что Зенит идет в авангарде духовного прогресса и Новой Мысли) не так часто имеет возможность внимать поучениям столь вдохновенной оптимистки и метафизической провидицы, как миссис Опал Эмерсон Мадж, которая живет жизнью Верховного Предназначения посредством Углубленности, обретя в Молчании те Тайны Высшего Самоконтроля, а также Духовный Ключ, который немедленно откроет перед страждущим человечеством путь к миру, могуществу и процветанию, так что вы, друзья, позабудьте на этот драгоценный и сокровенный час всю иллюзию кажущейся действительности и, активизируя в себе потаенную Истину, вступите об руку с миссис Опал Эмерсон Мадж в Царство Высшей Красоты.

Хотя миссис Мадж, при всей своей полноте, не особенно соответствовала представлению о йогах, ясновидящих, посвященных и пророках, голос у нее звучал вполне профессионально. Речь ее была культурной, жизнерадостной, необычайно спокойной, она лилась сплошным потоком, без единой запятой, так что Бэббит был совсем загипнотизирован. Любимым ее словом было «вечно» — она произносила «вэ-ээч-но». Любимым жестом — торжественное и вместе с тем по-дамски грациозное благословение двумя короткими пальчиками.

Она объясняла, что такое Духовное Насыщение:

— Есть лю-у-у-ди…

Она произнесла это слово сладко и тягуче, как дальний нежный зов в минорной гамме. Звук этот целомудренным укором коснулся ерзавших на стульях мужчин, но в нем был и залог духовного исцеления беспокойной души.

— Есть люди, коснувшиеся внешней кажущейся сущности Логоса, есть другие, кому дано было заглянуть в бездну и в экстазе овладеть какой-то частью этого Логоса, есть люди, которых затронуло, но не пронизало, не радиоактивизировало Динамическое Естество, и они мечутся, веруя в то, что вникли в Логос и Метафизику и проникнуты ими, но Слово, которое я несу вам, Понятие, которое я расширяю, учат, что эти люди не являются цельными, не являются восприемлющими и что святость в своей сущности вечно, вечно, вечно едина и что…

В общем, выяснилось, что сущностью Солнечной Души является Истина, но ее Аурой и ее Эманацией — Жизнерадостность.

— Всегда встречайте день рассветной улыбкой радости посвященных, постигших, что все идет на благо коловращению миров, и отвечающих на судороги Горьких Душ отрицателей радостным утверждением…

В таком духе она трещала час семь минут.

В конце миссис Мадж заговорила с еще большим пылом и уже со знаками препинания:

— А теперь разрешите указать вам на преимущества Теософически-пантеистического Восточного Просветительного Общества, каковое я представляю. Наша цель — объединить все проявления Новой Эры в одно гармоническое целое — Новую Мысль, Христианскую Науку, Теософию, Веданту, Буддизм и другие искры Единого Нового Света. Подписка — десять долларов в год, и за эту ничтожную сумму члены общества получают не только ежемесячный журнал «Перлы исцеления», но и право посылать непосредственно нашей председательнице, высокочтимой матушке Доббс, любые вопросы касательно духовного возрождения, супружеских проблем, здоровья и хорошего самочувствия, а также финансовых затруднений, каковые…

Все слушали ее с благоговейным вниманием. Все лица дышали благородством. Все казались свежевыглаженными. Все вежливо покашливали, украдкой скрещивали ноги и с необычайно оптимистическим и утонченным видом сморкались в дорогие платки тонкого полотна.

Только Бэббит сидел и страдал.

Когда они наконец-то очутились на воздухе, когда ехали домой сквозь ветер, пахнущий снегом и солнцем, он не смел заговорить. Слишком часто у них в последние дни назревала ссора. Но миссис Бэббит сама затеяла спор:

— Понравилась тебе лекция миссис Мадж?

— Как сказать, я… А тебе это что-нибудь дало?

— Да, начинаешь как-то задумываться. Выводит из круга будничных мыслей.

— Да, уж эту Опал не назовешь будничной, но все-таки, господи боже, скажи честно, неужели ты что-нибудь поняла?

— Конечно, я не искушена в метафизике и во многом не разобралась, но меня это вдохновляет. А как увлекательно она говорит! По-моему, ты-то должен был кое-что почерпнуть!

— Я? Ни черта! Клянусь жизнью, я обалдел, глядя на всех этих женщин, — так и впились в нее! Какого черта им слушать всю эту муру, когда можно тратить время на другое…

— Ну, знаешь, лучше уж слушать лекции, чем ездить по загородным ресторанам, курить и пить!

— Не знаю, лучше это или хуже! Лично я никакой разницы не вижу! В обоих случаях это просто способ уйти от самих себя — а в наши дни всякий этого хочет! Я-то, конечно, предпочитаю поразмять ноги, потанцевать как следует, хотя бы в каком-нибудь кабаке, чем сидеть как чучело, будто на тебе слишком тугой воротник, бояться сплюнуть и слушать, как эта Опал треплет языком.

— Знаю я, что ты предпочитаешь! Любишь всякие кабаки! Наверно, не вылезал из них, пока меня тут не было!

— Послушай-ка, что-то в последнее время ты даешь себе слишком много воли — сплошная клевета, намеки, как будто я веду двойную жизнь и всякое такое. Надоело мне это, понимаешь? Не желаю больше слушать! К черту!

— Что с тобой, Джордж Бэббит! Да ты соображаешь, что говоришь! Боже мой, Джордж, за все годы, что мы вместе, ты никогда так со мной не разговаривал!

— Давно пора!

— С каждым днем ты становишься все хуже и хуже, а теперь стал орать на меня, браниться! Ты бы послушал свой голос — столько злости, ненависти, я просто вся дрожу!

— А, чушь! Брось преувеличивать! Ничуть я не ору и не ругаюсь!

— Да ты бы себя послушал! Ты, наверно, не представляешь себе, в каком ужасном тоне ты разговариваешь! И вообще, никогда в жизни ты так со мной не говорил. У тебя просто язык не повернулся бы, если б ты так страшно не изменился.

Но в нем все ожесточилось. С удивлением он понял, что вовсе и не чувствует никакой вины. Он сделал огромное усилие и заставил себя говорить мягче.

— Глупости, я не хотел тебя обидеть!

— Джордж, да ты понимаешь, что дальше так продолжаться не может? Мы все больше и больше отходим друг от друга, ты становишься все резче и резче. Я просто не знаю, чем это кончится!

На какой-то миг ему стало жалко ее, такую растерянную, беспомощную, и он подумал, сколько глубоких и сердечных чувств пострадает, если действительно «дальше так продолжаться» не будет. Но жалость была какой-то смутной, и он тут же подумал: «А может быть, лучше, если мы… Нет, не развод со всякими неприятностями, а просто отвоевать побольше свободы…»

Она умоляюще смотрела на него, а он вел машину и мрачно молчал.

31

Вдали от жены, возясь в гараже, сметая снег с подножки машины и проверяя, нет ли трещин в шланге, он раскаивался, он огорчался, не понимая, как он мог так напасть на нее, и с нежностью думал, насколько прочнее она связана с его жизнью, чем легкомысленная «компания». Он пришел к ней, бормоча извинения: «Зря я на тебя напустился», — спросил, не хочет ли она пойти в кино. Но в темноте кинозала он мрачно думал, что теперь он «навеки пришит к юбке Майры». Ему доставляло удовольствие мысленно вымещать свою досаду на Танис Джудик. Черт ее возьми, эту Танис! Надо же ей было втягивать его во всю эту историю; из-за нее он нервничает, места себе не находит, совсем свихнулся! Слишком много осложнений! Кончать надо!

Ему хотелось покоя. Десять дней он не виделся с Танис, не звонил ей, и она тут же стала оказывать на него давление, которого он не выносил. Через пять дней после того, как он перестал у нее бывать, ежечасно гордясь своей решимостью и ежечасно воображая, как скучает без него Танис, мисс Мак-Гаун доложила:

— Миссис Джудик у телефона. Хочет поговорить насчет ремонта.

Танис говорила быстро и спокойно:

— Мистер Бэббит? Джордж, это Танис. Я не видела вас столько недель… столько дней. Вы не больны?

— Нет, просто дела уйма… Я… мм-мм… Я думаю, в этом году строительство развернется вовсю. Мне надо… я должен работать.

— Конечно, мой дорогой! Я хочу, чтобы вы работали! Вы знаете, как я честолюбива, когда речь идет о вас, — это больше, чем личное честолюбие. Мне только не хочется, чтобы вы забывали бедную Танис! Вы мне скоро позвоните?

— Конечно! Обязательно! Непременно!

— Пожалуйста, звоните! Я больше вас тревожить не буду.

Он раздумывал: «Бедная девочка! Только зачем она звонит мне в контору… Удивительное существо, сколько чуткости… честолюбива, когда речь идет обо мне. Но, черт возьми, не позволю, чтобы меня принуждали, позвоню, когда сам захочу! Черт их дери, этих женщин, вечно чего-то требуют. Нет, она меня долго не увидит… А, черт, как хочется повидать ее сегодня, крошку мою милую… Эй, друг, брось глупить! Раз ты уже вырвался, держись!»

Больше она не звонила, но еще через пять дней он получил письмо:

«Неужели я вас обидела? Поймите, я этого не хотела. Я так одинока, мне нужна родная душа. Почему вы не пришли вчера на чудесную вечеринку к Керри — по-моему, она вас звала. Не можете ли вы заехать ко мне завтра, в четверг, вечером? Я буду дома одна и хочу вас видеть».

Его обуревали самые противоречивые мысли.

«Провались я на месте, почему она не может оставить меня в покое? Почему женщины не понимают, что мужчины ненавидят, когда их волокут силком? — Вечно кричат, какие они одинокие, — разве это не насилие?

Нехорошо, молодой человек, свинство так говорить! Она добрая, честная, порядочная женщина, а жизнь у нее и вправду одинокая. Почерк у нее красивый. И бумага отличная. Простая, изящная. Придется к ней зайти. Слава богу, хоть до завтрашнего вечера я от нее свободен.

Милая-то она, милая, но… Нет, черт подери, меня не заставишь! Я на ней не женат. И жениться не собираюсь, честное слово!

А, чччерт… Все же придется пойти».

Четверг — день, назначенный Танис в письме, — был полон волнений. За столом «дебоширов», в клубе, Вердж Гэнч агитировал за Лигу Честных Граждан и нарочно (как казалось Бэббиту) не приглашал его вступить, как других. У старого Мэта Пеннимена, подручного в конторе Бэббита, были Неприятности, и он пришел жаловаться: старший сын — бездельник, жена болеет, с зятем он поссорился. У Конрада Лайта тоже накопились Неприятности, но так как Лайт был лучшим клиентом Бэббита, пришлось его выслушать. Как выяснилось, мистер Лайт страдал исключительно интересной формой невралгии, и к тому же его обманули владельцы гаража. Когда Бэббит вернулся домой, все стали рассказывать ему свои Неприятности: жена собиралась рассчитать новую прислугу — бесстыжую девку, и в то же время боялась, что та сама уйдет, а Тинка во что бы то ни стало хотела наябедничать на свою учительницу.

— Ох, перестаньте шуметь! — зашумел Бэббит. — Разве я к вам пристаю со своими Неприятностями, попробовали бы вы управлять конторой по продаже недвижимости! Сегодня я обнаружил, что мисс Бенниген два дня уже не ведет счетов, прищемил себе палец ящиком, потом пришел Лайт, бестолковый, как всегда…

Он был так раздражен, что после обеда, вместо того чтобы тактично улизнуть к Танис, просто буркнул жене:

— Я ухожу, постараюсь вернуться часам к одиннадцати!

— Ах, ты опять уходишь?

— Опять? Как это — «опять»? Я всю неделю носа не высовывал из дому!

— Ты… ты идешь в орден Лосей?

— Нет-с. Надо кое-кого повидать.

Отлично слыша свой собственный голос и понимая, что говорит резко, видя, что жена укоризненно смотрит на него большими глазами, он все-таки прошел в переднюю, схватил пальто, меховые перчатки и отправился заводить машину.

Ему стало легче, когда Танис встретила его весело, без попреков, вся сияющая, в платье из коричневых кружев на золотистом чехле.

— Бедненький, ехать в такую погоду! Жуткий холод! А не выпить ли вам стаканчик?

— Честное слово, люблю умных женщин! Конечно, неплохо бы выпить стаканчик, если он только не слишком велик — литра три, не больше!

Он поцеловал ее беззаботно и сердечно, совершенно забыв, что она «вынудила» его прийти, потом развалился в огромном кресле с блаженным ощущением, что наконец-то он попал домой. Он вдруг разболтался, он объяснил ей, какой он благородный и непонятый человек, насколько он выше Пита, Фултона Бемиса и всех других ее знакомых, а она, наклонясь к нему, подперев прелестной ручкой подбородок, весело соглашалась со всем. Но когда он заставил себя спросить: «А как ваши дела, родная?» — она приняла этот формальный вопрос всерьез, и оказалось, что у нее тоже есть Неприятности.

— В общем, ничего, но я так рассердилась на Керри. Она сказала Минни, будто я ей сказала, что Минни ужасно скупая, и Минни сказала мне, что Керри ей это сказала, и, конечно, я ей сказала, что я ничего подобного не говорила, а потом Керри узнала, что Минни мне все сказала, и она просто рассвирепела оттого, что Минни мне сказала, а я, конечно, вскипела, потому что Керри сказала Минни, что я ей все рассказала, и мы все собрались у Фултона — его жена, слава богу, уехала!