Бэббит

— Правильно! Всякое уважение к нам потеряли. То ли дело негр в старину — славный малый, знал свое место, а эти молодые жеребцы не желают служить проводниками или собирать хлопок. Нет, брат, ему подавай другое — он лезет в адвокаты, в профессора, бог знает куда! Верьте мне, это вопрос серьезный! Надо бы нам всем сплотиться по-настоящему и указать черным, — да, кстати, и желтым, — их место. Нет, вы не думайте, что у меня есть расовые предрассудки. Я первый радуюсь, когда этакой черной образине повезет, — лишь бы он сидел, где ему положено, и не пытался присвоить себе законную власть и деловой авторитет белого человека.

— Это в точку! И еще нам надо вот что сделать, — заговорил человек в фетровой шляпе (кстати, его фамилия была Коплинский), — не пускать этих проклятых иностранцев в Америку. Слава богу, уже есть закон об ограничении иммиграции. Эти итальяшки и всякая немчура должны знать, что тут — страна белого человека и никому они тут не нужны. Может быть, когда мы всех иностранцев, которые уже тут живут, заставим ассимилироваться и приучим их к американскому образу жизни, сделаем из них настоящих людей, — может быть, тогда мы кой-кого и впустим.

— Верно! Факт! — согласились все и перешли к более простым темам. Мимоходом были затронуты и цены на автомобили, и качество шин, и нефтяные акции, и рыбная ловля, и виды на урожай пшеницы в Дакоте.

Но толстяка разбирало нетерпение — столько времени уходит зря! Это был старый коммивояжер, давно лишившийся всяких иллюзий. Он уже сказал о себе: «Я старый греховодник». И сейчас он наклонился вперед, подмигнул всем с хитрым видом и пробурчал: «Ну, хватит, ребятки! Бросьте вы эти официальные разговоры! Как насчет анекдотцев?»

Тут разговор стал совсем веселым и интимным.

Поль и юноша сразу ушли. Остальные развалились на диване, расстегнули жилетки, задрали ноги на стулья и, пододвинув поближе тяжелые медные плевательницы, спустили зеленую шторку на окне, чтобы отгородиться от неуютной, непривычной тьмы. После каждого взрыва хохота кто-нибудь кричал: «А это слыхали?..» Бэббит тоже разоткровенничался по-мужски. Когда поезд остановился на большой станции, все четверо вышли на перрон, погуляли под задымленной крышей, похожей на облачное небо, прошлись под пешеходными мостами, между ящиками с битой птицей и мясом, в таинственной атмосфере незнакомого города. Они гуляли рядышком, как давние друзья, им было весело. Услыхав протяжный крик «поезд отправляется!», схожий с кличем горцев на рассвете, они торопливо забрались в курилку, до двух часов ночи рассказывали рискованные анекдоты, и глаза у них слезились от хохота и табачного дыма. Расставаясь, они долго трясли друг другу руки и говорили: «Да, сэр, славно посидели! Жаль расставаться! Очень рад был с вами познакомиться!»

Бэббит долго не мог заснуть в тесной духоте пульмановского вагона и трясся от смеха при воспоминании о стишке, который прочел толстяк про легкомысленную даму. Он поднял занавеску и долго, опершись локтем на жиденькую подушку, смотрел, как мимо окон, словно восклицательные знаки, пробегают деревья и телеграфные столбы. Он был вполне счастлив.

11

В Нью-Йорке они пробыли четыре часа, до следующего поезда. Бэббиту больше всего хотелось посмотреть отель «Пенсильвания», выстроенный после того, как он в последний раз был тут. Задрав голову и не сводя с него глаз, он бормотал:

— Две тысячи двести комнат и две тысячи двести ванных! Да, такого еще на свете не было! Черт, у них оборот, наверно… Погоди, предположим, номер стоит от четырех до восьми долларов в день, а то и все десять — значит, две тысячи двести на четыре, и, скажем, шесть раз по две двести — словом, с рестораном и всем остальным, выходит в летнее время от восьми до пятнадцати тысяч в день! Понимаешь, в день! Не думал я, что приведется увидеть такую махину! Да это целый город! Конечно, у нас в Зените у каждого человека больше возможностей проявить деловую инициативу, чем тут, среди этих жуликов, но надо отдать справедливость и Нью-Йорку, да, брат, неплохой городок… в некоторых отношениях. Ну-с, Поль-Польчик, по-моему, мы все стоящее уже видели. Как бы нам убить время? Хочешь в кино?

Но Полю захотелось посмотреть на океанские пароходы.

— Всегда мечтал поехать в Европу, и, клянусь честью, надо бы съездить, пока не сдох! — грустно сказал он.

С деревянной пристани на Норс-Ривер они долго смотрели на корму «Аквитании», на трубы и антенны, подымавшиеся выше складов, которые заслоняли пароход.

— Ей-богу, неплохо было бы съездить в Старый Свет, — бубнил Бэббит, — поглядеть на всякие там руины, на дом, где родился Шекспир. И, понимаешь, там можно выпить, когда захочешь! Просто зайти в бар, крикнуть на всю комнату: «Дайте-ка мне коктейль, и к черту полицию!» Да, неплохо, неплохо! А тебе что хотелось бы там посмотреть, Полибус?

Но Поль не отвечал. Бэббит взглянул на него. Поль стоял, сжав кулаки, опустив голову, и в каком-то суеверном страхе смотрел на пароход. У нагретых летним солнцем сходней пристани он казался худеньким мальчиком, высоким и тонким.

Бэббит настаивал:

— А ты куда бы подался по ту сторону океана, Поль?

Но Поль еще больше насупился, глядя на пароход, и, задыхаясь, прошептал:

— О господи!

Бэббит в испуге посмотрел на него, но тут он резко бросил:

— Пошли скорей! Уйдем отсюда! — и торопливо зашагал по пристани, даже не оборачиваясь назад.

«Странно! — подумал Бэббит. — Выходит, ему вовсе и не хотелось смотреть океанские пароходы. А я-то думал, что он ими интересуется!»

Хотя Бэббит восхищался силой паровоза, который тянул поезд через горы Мэна, хотя он и высказывал по этому поводу много дельных соображений, а потом с восторгом смотрел вниз, на сверкающие меж соснами рельсы, хотя он удивился: «Ого, вот так штука!» — увидев, что станция Катадамкук представляет собой просто старый товарный вагон, но по-настоящему он дал волю своим восторгам, когда они сидели на крошечной пристани у озера Санасквем и ждали, пока за ними придет гостиничный катер. К берегу озера прибило плот, между бревнами и берегом стояла прозрачная неглубокая вода, в которой сновали мальки. Проводник, в мягкой черной шляпе с приколотыми к ленте металлическими блеснами и в фланелевой рубахе пронзительно-синего цвета, сидел на бревне, молча стругая палочку. Пес, славный деревенский пес, лохматый, черный с пегими подпалинами, у которого только и дела было, что лентяйничать, задумчиво почесывался, ворчал, а то и просто дремал. Щедрое солнце освещало сверкающую воду, золотисто-зеленый кустарник, серебряные березы, пышные папоротники на берегу и горело за гладью озера на крутых отрогах высоких гор. Надо всем стояла благоговейная тишина.

Молча отдыхали они на краю пристани, свесив ноги над водой. Бесконечной нежностью наполнила душу Бэббита эта тишь, и он неслышно пробормотал:

— Так бы и сидеть тут всю жизнь, стругать палочку и сидеть. Никогда не слышать, как стучит машинка, как разоряется по телефону Стэн Грэф. Или как ссорятся Рона с Тедом. Просто сидеть. Эх, хорошо!

Он похлопал Поля по плечу:

— Ну, как тебе тут нравится, старый кисляй?

— Чудесно, Джорджи. Какое-то ощущение вечности.

И на этот раз Бэббит его понял.

Катер обогнул мысок. В конце озера, под горным склоном, стояло небольшое здание столовой при отеле, а вокруг полумесяцем расположились маленькие бревенчатые хижины, служившие спальнями. Бэббит с Полем сошли на берег под критическими взорами старожилов, пробывших здесь уже целую неделю. В хижине с огромным каменным очагом они поспешно проделали то, что Бэббит называл «влезть в настоящую охотничью одежку». Поль вышел в поношенном сером костюме и мягкой белой рубахе, Бэббит — в защитной курточке и широких защитных же шароварах. На нем все было новое, с иголочки, очки без оправы сразу напоминали о городской конторе, и лицо у него было городское, розовое, без следов загара. В этой обстановке он резал глаз, как фальшивая нота режет слух. Но он похлопал себя по ляжкам с невыразимым удовлетворением и прогудел:

— Ай-яй, как будто в родной дом вернулся, а?

Они остановились на пристани перед отелем. Подмигнув Полю, Бэббит вытащил из кармана плитку жевательного табаку, — это вульгарное занятие было строго запрещено в доме Бэббитов. Он с наслаждением заложил кусок за щеку и, сияя улыбкой, покачал головой:

— М-ммм! До чего я соскучился по хорошей жвачке! Хочешь кусочек?

Они переглянулись с понимающей улыбкой. Поль взял кусок табаку, разжевал его. Оба стояли неподвижно, только челюсти работали. Торжественно сплевывали они по очереди в тихую воду. Потом с наслаждением потянулись, подняв руки и выгнув спины. Из-за гор донеслось пыхтенье дальнего поезда. Форель взметнулась в воздух и упала, пустив серебряные круги по воде. Оба друга глубоко вздохнули.

Целую неделю они прожили без своих семейств. Каждый вечер они собирались встать спозаранку и пойти удить до завтрака. Каждое утро они валялись в кроватях до звонка на завтрак, испытывая удовольствие оттого, что тут нет жен, которые решительно подняли бы их с постели. По утрам бывало холодно, и поэтому было особенно приятно одеваться перед пылающим очагом.

Поль был невероятным чистюлей, но Бэббит наслаждался здоровой, хорошей грязью, тем, что можно не бриться сколько душе угодно. Он дорожил каждым жирным пятном, каждой рыбьей чешуйкой на своих новых защитных штанах.

Все утро они лениво рыбачили или бродили по тропам, то сумрачным, то залитым прозрачным светом, среди сырых папоротников, мхов и лиловых колокольчиков. После обеда долго спали, а потом до полуночи играли с проводниками в покер. Для проводников покер был делом серьезным. Всякая болтовня прекращалась, они тасовали засаленные карты со свирепой ловкостью, угрожавшей «чужакам», а Джо Пэрадайз, король всех проводников, с презрительной иронией взирал на бездельников, если они осмеливались задерживать игру, даже чтобы почесаться.

В полночь, когда они с Полем, спотыкаясь в пахучей сырой траве о невидимые в темноте корни сосен, возвращались в свою хижину, Бэббит с удовольствием думал, что не надо объяснять жене, где он пропадал весь вечер.

Разговаривали они мало. Жадное торопливое желание поговорить, нападавшее на них в зенитском Спортивном клубе, теперь совсем прошло. А когда они о чем-нибудь говорили, то невольно впадали в простодушный и задушевный тон, как в студенческие дни. Как-то раз они причалили в лодке к берегу Санасквем-Уотер, — небольшой реки, прячущейся в густых зарослях. Над зелеными джунглями палило солнце, но в тени стояла сонная прохлада, и вода подернулась мелкой золотистой рябью. Бэббит опустил руку в холодную струю и задумчиво сказал:

— Мы и не думали, что попадем в Мэн вдвоем.

— Да. Никогда у нас не получалось так, как мы хотели. Я, например, был уверен, что уеду в Германию, к дедушкиной родне, буду учиться играть на скрипке.

— Верно. А помнишь, как мне хотелось стать адвокатом и заняться политикой? Я до сих пор уверен, что сделал бы карьеру. Как будто я неплохой оратор — во всяком случае, могу на ходу все придумать, могу сказать речь о чем угодно, — а в политике только это и нужно! Нет, клянусь богом, Тед у меня пойдет по юридической части, если уж мне не удалось! Но, в общем, — жизнь сложилась неплохо. Майра оказалась хорошей женой. Да и Зилла не желает тебе плохого, Полибус!

— Да, пожалуй! Я уж тут придумываю всякие планы, чтоб ей жилось повеселее. Как-то чувствуешь, что теперь жизнь пойдет по-другому: отдохнули мы как следует, а когда вернемся, сможем все начать заново.

— Надеюсь, старина. — И робким голосом Бэббит добавил: — Нет, ей-богу, славно мы тут с тобой провели время, хорошо мне с тобой и побездельничать, и погулять, и в картишки перекинуться, старый ты конокрад!

— А мне как хорошо было, Джорджи! Это просто спасло мне жизнь!

Но тут, застеснявшись своих чувств, они крепко выругались, как бы в доказательство того, что они простецкие, грубые парни, и молча, в размягченном настроении, стали грести обратно к отелю, и Поль что-то тихо напевал, а Бэббит ему подсвистывал.

Хотя Поль был как будто больше переутомлен и Бэббит играл при нем роль заботливого старшего брата, но вскоре Поль стал веселым, ясноглазым, а Бэббит раздражался все больше и больше. С каждым днем он открывал в себе все новые и новые напластования усталости. Сначала он играл роль шута при Поле, искал, чем бы его позабавить, а к концу недели Поль стал его нянькой, и Бэббит принимал его заботы с той снисходительностью, которую всегда проявляют к терпеливым нянькам.

Накануне приезда их семей все женщины, жившие в гостинице, захлебывались: «Ах, как это приятно! Вы, наверно, так счастливы!» — и Бэббит с Полем из чувства приличия делали счастливые лица. Но спать они легли рано и в прескверном настроении.

В день приезда Майра сразу заявила:

— Мы хотим, чтобы вы, мальчики, развлекались, как будто нас тут нет!

В первый раз, когда Бэббит засиделся за игрой в покер с проводниками, она мирно и весело заметила: «Ого! Однако ты стал настоящим гулякой!» На второй вечер она сонно проворчала: «Господи помилуй, да неужели ты каждый божий день будешь где-то шататься?» На третий вечер он уже в покер не играл.

Теперь он чувствовал усталость каждой клеточкой своего тела. «Странно! Отпуск мне ничуть не пошел на пользу! — жаловался он. — Поль скачет, как жеребенок, а я стал еще нервнее, еще раздражительней, чем до приезда, честное слово!»

В Мэне он пробыл три подели. К концу второй недели он стал чувствовать себя спокойнее, больше интересовался окружающим. Он затеял экскурсию на гору Сэчем и хотел провести ночь на берегу озера Бокс-Кар. Несмотря на странную слабость, он повеселел, как будто кровь очистилась от какого-то ядовитого возбуждения и стала здоровой и свежей.

Бэббита даже перестала раздражать влюбленность Теда в официантку (его седьмая любовная драма за последний год), он ловил с ним рыбу, с гордостью обучая его забрасывать крючок в осененную соснами тишину озера.

К концу отпуска он уже вздыхал: «Только начал как следует отдыхать, черт возьми! Но, ей-богу, я уже чувствую себя гораздо лучше! И год, наверно, будет замечательный! Может быть, меня даже выберут председателем Всеобщей ассоциации посредников по реализации недвижимости вместо какого-нибудь старого, изъеденного молью ворчуна вроде Чена Мотта».

На обратном пути каждый раз, когда он выходил из купе в курительный салон, он чувствовал себя виноватым, что оставляет жену, и сердился, что она принимает это сознание вины как должное. Но тут же все заслоняла мысль: нет, год будет чудесный, великолепный, отличный год.

12

Возвращаясь из Мэна, Бэббит не сомневался, что стал другим человеком. Настроение у него было самое радужное. Тревожиться из-за дел не стоит. Надо иметь больше «интересов» в жизни — ходить в театры, заниматься общественной деятельностью, читать. И вдруг, докуривая особенно крепкую сигару, он решил, что надо бросить курить.

Он изобрел новый, безотказный способ. Он перестанет покупать табак, значит, надо будет одалживаться, и, конечно, он постесняется одалживаться слишком часто. В припадке добродетели он вышвырнул портсигар в окошко курительной. Вернувшись в купе, он без особого на то повода очень ласково заговорил с женой. Он восхищался собственной непорочностью и решил, что «это чрезвычайно просто: дело только в силе воли». Он начал читать в журнале научно-детективный роман с продолжением. Через десять миль ему захотелось курить. Он вобрал голову в плечи, как черепаха, ему стало не по себе, он пропустил две страницы романа и не заметил этого. А когда проехали еще пять миль, он вскочил и пошел искать проводника: «Послушайте, как вас…» Джордж, нет ли у вас… гм-ммм… — Проводник терпеливо ждал. — Нет ли у вас расписания?» — докончил Бэббит. На следующей остановке Бэббит вышел и купил сигару. И так как это должна была быть последняя сигара до приезда в Зенит, он докурил ее до самого конца.

Четыре дня спустя он снова вспомнил, что бросил курить, не его так захватили запущенные дела в конторе, что он тут же об этом забыл.

Потом он решил, что бейсбол — отличное времяпрепровождение. «Бессмысленно работать как вол, без передышки. Буду ходить на стадион три раза в неделю. А кроме всего, надо поддержать команду нашего города!»

Он ходил на состязания, поддерживал свою команду к вящей славе родного Зенита, вопя что есть мочи «молодчага!» — или «мазила!». Он в точности следовал ритуалу: носил на шее бумажный платок, потел, ухмылялся во весь рот, пил лимонад прямо из горлышка. Он присутствовал на состязаниях три раза в течение одной недели. Потом он пошел на компромисс и только следил за таблицами, которые вывешивались редакцией «Адвокат-таймса». Он стоял перед доской в самой гуще потной толпы, и когда мальчик записывал на ней достижения Большого Билла Боствика, Бэббит говорил совершенно незнакомым людям: «Неплохо! Чистая работа!» — и торопился назад в контору.

Он честно верил, что любит бейсбол. Правда, за последние двадцать пять лет сам он ни разу в бейсбол не играл, разве что у себя во дворе, с Тедом, и притом очень осторожно и строго ограничив время — ровно десять минут! Но эта игра была в обычае у его клана и давала выход кровожадным и пристрастным чувствам, которые Бэббит именовал «патриотизмом» и «любовью к спорту».

Подходя к конторе, он все больше ускорял шаг, бормоча себе под нос: «Надо поторопиться!» Вокруг него весь город спешил только ради спешки. Люди в машинах обгоняли друг друга в потоке спешащего транспорта. Люди спешили догнать трамвай, хотя следующий шел ровно через минуту, и в спешке прыгали из вагона, кидаясь на тротуар, чтобы ворваться в здание и влететь в спешащий лифт. Люди в закусочных спешили проглотить еду, которую в спешке жарили повара. Люди в парикмахерских подгоняли: «Ну-ка, побрейте поскорее, я спешу!» В лихорадочной спешке люди старались избавиться от посетителей в конторах, где висели плакаты «Сегодня у меня занятой день» и «Бог создал весь мир в шесть дней, постарайся выложить все, что надо, в шесть минут!» Люди, заработавшие в позапрошлом году пять тысяч, а в прошлом — десять, напрягали все силы, все свои измученные нервы и иссушенные мозги, чтобы в этом году заработать двадцать тысяч, а люди, вышедшие из строя после заработанных двадцати тысяч, торопились попасть на поезд, чтобы второпях отдохнуть, как рекомендовали им торопливые врачи.

И среди этих людей Бэббит тоже торопился в свою контору, где делать было нечего, разве что следить, чтобы все его служащие поторапливались.

Каждую субботу после обеда он спешил в свой загородный клуб, спеша сыграть девять лунок в гольф, чтобы отдохнуть после недельной спешки.

В Зените для Преуспевающего Гражданина принадлежать к загородному клубу было так же необходимо, как носить белый воротничок. Бэббит был членом загородного клуба Гольф и Отдых, который помещался в красивом сером доме с широкой террасой на крутом, поросшем ромашкой обрыве над озером Кеннепоза. Существовал еще другой загородный клуб, Тонаванда, к которому принадлежали Чарльз Мак-Келви, Хорэйс Апдайк и другие богачи, завтракавшие не в Спортивном клубе, а в Юнионе. Бэббит что-то слишком часто объяснял: «Я бы ни за что в жизни не перешел в Тонаванду, даже если бы не жаль было выкинуть сто восемьдесят монет на вступительный взнос. У нас в Отдыхе народ замечательный, просто славные ребята, и самые хорошенькие женщины в городе, милые, остроумные, да и партию умеют сыграть не хуже мужчин, — а в этой Тонаванде одни зазнайки, расфуфыренные по нью-йоркской моде, чай пьют. Слишком много претензий! Нет, я в эту Тонаванду не ходок, даже если бы мне… словом, ни за что не пойду!»

Сыграв пять-шесть перегонов в гольф, он отдыхал, сердце, издерганное никотином, начинало биться ровнее, и в голосе появлялась медлительность и напевность, свойственная сотням поколений его крестьянских предков.

Не реже чем раз в неделю мистер и миссис Бэббит вместе с Тинкой ходили в кино. Они больше всего любили кинотеатр Шато, на три тысячи зрителей, где оркестр в пятьдесят человек играл попурри из опер и «сюиты» под названием «День на ферме» или «Ночной пожар». В круглом мраморном зале красовались бархатные кресла с вышитыми гербами, на стенах висели подделки под средневековые гобелены, а на золоченых, увенчанных цветком лотоса колоннах сидели пестрые попугаи.

Каждый раз Бэббит выражал свое восхищение кинотеатром Шато, восклицая: «Все-таки здорово!» — или: «Нет, ото заведеньице никому не переплюнуть!» И, глядя на смутно серевшие в темноте головы тысяч зрителей, вдыхая запахи хорошей одежды, тонких духов и жевательной резинки, он испытывал то же чувство, как в тот день, когда, увидев высокую гору, впервые осознал, какое огромное количество земли и камня предстало его глазам.

Бэббит любил кинокартины трех сортов: такие, где хорошенькие купальщицы показывали голые ножки, такие, где полисмены или ковбои усердно стреляли из револьверов, и такие, где смешные толстяки ели макароны. С глубочайшей сентиментальностью, от которой щипало в носу, он улыбался каждому кадру, где появлялись щенки, котята или пухлые младенцы, и плакал при виде смертных одров или старых матерей, которые терпеливо ждут в заложенных и перезаложенных домишках. Миссис Бэббит предпочитала картины, где молодые красавицы в изысканных туалетах ходят меж декораций, изображающих гостиные нью-йоркских миллионеров. Что же касается Тинки, то она любила или делала вид, что любит все, что навязывали ей родители.

И все эти виды отдыха — бейсбол, кино, гольф, бридж, катание на машине, долгие беседы с Полем в Спортивном клубе или к ресторанчике «Добрый Старый Английский Бифштекс» — были необходимы Бэббиту, потому что для него начинался год такой лихорадочной деятельности, какой он никогда раньше не знал.

13

По чистой случайности Бэббиту удалось выступить на собрании ВАПРН, как сокращенно именовали из поголовного пристрастия к таинственным и внушительным сокращениям эту организацию, которая была не чем иным, как Всеобщей Ассоциацией Посредников по Реализации Недвижимости, то есть объединением маклеров и агентов, занимающихся продажей недвижимого имущества. Ежегодное заседание должно было состояться в городе Монарке, главном сопернике Зенита во всем штате. Бэббит был избран официальным делегатом. Еще одним делегатом от Зенита поехал Сесиль Раунтри, которого Бэббит уважал за бесшабашно смелую спекуляцию вновь застроенными участками и ненавидел за положение в обществе, за то, что его приглашали на самые изысканные балы на Ройял-ридж. Раунтри был председателем комитета по разработке повестки дня.

Как-то при случае Бэббит сказал ему сердито:

— Надоело слушать, как все эти доктора, профессора и священники пришивают себе звание «людей свободной профессии»… Да профессия посредника по продаже недвижимости гораздо ответственнее и шире, чем у любого из них.

— Правильно! Слушайте, а почему бы вам не сделать об этом небольшой доклад на собрании? — предложил Раунтри.

— Что ж, если вам мое выступление поможет… Видите ли, моя точка зрения вот какая: во-первых, мы должны настоять, чтобы нас называли «посредники», а не просто «агенты» или «маклеры». Гораздо профессиональнее звучит. Во-вторых — что отличает профессию от простой торговли, коммерции, от любого ремесла? Какая разница? А вот какая: служение обществу, знания, понимаете, специальные знания, ну и вообще всякое такое, чего нет у человека, который только и думает о деньгах и ничуть, так сказать, не считается с общественной пользой, с наукой и так далее. А человек с профессией…

— Чудесно! Отличная мысль! Превосходно! Вы набросайте свою речь! — И Раунтри быстро и решительно удалился.

При всей своей привычке к литературным упражнениям в области рекламы и деловой переписки Бэббит впал в уныние, когда ему пришлось засесть за подготовку речи, рассчитанной не меньше чем на десять минут.

Он положил новенькую пятнадцатицентовую тетрадку на раскладной швейный столик жены, поставленный для такого важного дела посреди гостиной. Все в доме ходили на цыпочках: Верона и Тед предпочли удрать, а Тинке было строго сказано: «Если ты только пикнешь, если хоть посмеешь крикнуть: „Дайте воды“, я тебя… словом, лучше молчи!» Миссис Бэббит села шить ночную рубашку у рояля, почтительно поглядывая, как Бэббит пишет в тетрадке под ритмическое поскрипывание и потрескивание швейного столика.

Он встал, потный и злой, в горле у него першило от табака, а она с нескрываемым восхищением проговорила:

— Как ты только можешь — просто сесть и придумать все из головы!

— Современная деловая жизнь Приучает человека к Конструктивному мышлению!

Он написал семь страниц — первая из них выглядела так:

(1) Профессия

(2) Не просто ремесло

(3) Спец. знания и прозорлив. (зачеркнуто)

(3) Назыв. «посредник», а не маклер по прод. ндвжм

Дж.Ф.Б.Пппосредник

Остальные шесть страниц очень походили на первую.

Целую неделю он расхаживал с многозначительным видом. Каждое утро, одеваясь, он рассуждал вслух:

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, Майра, что, прежде чем в городе начнется новая стройка, расцвет промышленности и всякая такая история, посредник по реализации недвижимости должен сначала продать участки? Вся цивилизация начинается именно с этого. А ты об этом думала?..

В Спортивном клубе он насильно отводил кого-нибудь в сторону и спрашивал:

— Послушайте, если б вам пришлось делать доклад на большом собрании, вы бы начали с анекдотов или, так сказать, разбросали бы их по всему докладу?

Он попросил Говарда Литтлфилда подготовить ему «кое-какие статистические данные насчет продажи недвижимости, что-нибудь, знаете, этакое внушительное, впечатляющее», и Литтлфилд подготовил чрезвычайно внушительные и впечатляющие данные.

Но чаще всего Бэббит обращался к Чамондли Фринку. Каждый день он ловил Фринка в клубе и приставал к нему, не обращая внимания на его несчастное лицо:

— Слушайте, Чам, вы на этой писанине собаку съели, как бы вы здесь выразились, погодите, тут у меня рукопись… рукопись… да, где же, черт возьми, это место… ага, вот оно! Как бы вы сказали: «Мы бы не должны были думать», — или: «Мы не должны были бы думать?» А вот еще тут…

Но однажды вечером, когда жены не было дома и не на кого было производить впечатление, Бэббит, позабыв о Стиле, Композиции и прочих тайнах творчества, залпом написал все, что он думал о продаже недвижимости и о своей работе, и увидел, что доклад готов. Когда он прочел его жене, она просто растаяла:

— Милый, но это великолепно! Прекрасно написано, и все так интересно, такие глубокие мысли! Нет… это, это просто великолепно!..

На следующий день, при встрече с Чамом Фринком, он самодовольно прогудел:

— Ну, старина, кончил доклад вчера вечером! Сразу по вдохновению — вылилось, и все! А я-то думал, что вам, пишущей братии, трудно приходится! Оказалось — сущие пустяки! Да, жизнь у вас — одно удовольствие, деньги вам легко достаются! Погодите, брошу контору, возьмусь за писание — я вам всем покажу, как это делается! Мне и то думалось, что я умею писать лучше, сильнее и оригинальней, чем те, кого обычно печатают. А теперь я твердо в этом уверен.

Он велел перепечатать доклад в четырех экземплярах, черным шрифтом с великолепным красным заголовком, отдал переплести в светло-голубую папку и любезно преподнес один экземпляр старому Айре Рэньону, главному редактору «Адвокат-таймса», и тот сказал, — о, да, да, разумеется, он очень рад получить экземпляр и, конечно, прочтет доклад от доски до доски, как только у него будет время.

Миссис Бэббит не могла ехать в Монарк. На эти дни было назначено собрание женского клуба. Бэббит сказал, что он очень огорчен.

Кроме пяти официальных делегатов — Бэббита, Раунтри, У.-А.Роджерса, Эльвина Тейера и Эльберта Уинга, — поехало еще пятьдесят неофициальных, большей частью с женами.

Делегаты должны были собраться на вокзале Юнион к поезду на Монарк, отходившему ровно в полночь. У всех, кроме Сесиля Раунтри, который был настолько снобом, что вообще не носил никаких значков, были приколоты целлулоидные бляшки величиной в доллар, с надписью: «Пусть звенит Зенит!» Официальные делегаты блистали лиловыми с серебром перевязями. Сынишка Мартина Ламсена нес знамя с кистями и с надписью: «Зенит — в зените славы! Задор, Закалка, Знание! В 1935 — миллион жителей!» Делегаты подъезжали, конечно, не в такси, а на собственных машинах, которыми правил старший сын либо кузен Фред, и в зале ожидания возникла настоящая импровизированная демонстрация.

Зал ожидания был новый, огромный, с мраморными колоннами и фресками, изображавшими экспедицию патера Эмиля Фоти в долину реки Чалузы в 1740 году. Скамьи были из цельного красного дерева, газетный киоск — мраморный с медной обрешеткой. По гулкому простору зала делегаты прошли вереницей, во главе с Вилли Ламсеном, несшим знамя, мужчины — размахивая сигарами, женщины, гордясь своими новыми платьями и бусами, — и все пели на мотив «Забыть ли старую любовь…» официальный гимн Зенита, написанный Чамом Фринком:

Люблю я старый

Мой Зенит,

Пей за него до дна,

Пускай он

Будет знаменит,

Пусть в нем цветет весна!

Уоррен Уитби, биржевой маклер, мастак по части поздравительных и праздничных стишков, присочинил к гимну Фринка специальную строфу, посвященную съезду посредников по продаже недвижимости:

Мы все дельцы.

Во все концы

Пускай звенит Зенит!

В том благодать,

Чтоб дом продать

Нам всюду путь открыт.

Бэббит впал в форменную истерику от патриотизма. Он вскочил на скамью, выкрикивая во весь голос:

— Каков Зенит?

— Херо-ооош!

— Какой лучший город в Америке?

— Зени-ниииит!!!

Равнодушно-удивленными глазами смотрели на все это бедняки, терпеливо ждавшие ночного поезда, — итальянки в больших платках, старики в рваных ботинках, видавшие виды сезонники в выгоревших мятых пиджаках, которые когда-то были новыми и чистыми.