В поисках фресок Тассили

      Туарегские женщины весьма способствуют опустошению карманов мужчин; такие же кокетливые, как и мужчины, они обожают блестящие гандуры и ярко расцвеченные
      шали из искусственного шелка с длинными кистями. На этих шалях производства лионских текстильных фабрик изображена гробница пророка в Мекке, что придает им в глазах туарегов значение некоего талисмана.
      Джебрин - один из тех туарегов Тассили, кому особенно везло в течение тридцати лет при французах. Пользуясь славой лучшего проводника, он сопровождал все экспедиции, занимавшиеся исследованиями плато, а также туристов - любителей пустыни и миражей. Поскольку Джебрин служил проводником наших отрядов мехаристов, итальянцы, когда они еще были хозяевами в Гате, назначили за его голову высокую награду, но ловкость помогла ему от них ускользнуть.
      Как это ни удивительно, Джебрин, заработавший за свою жизнь сравнительно много денег, был сейчас беден. Основная причина его бедности в том, что люди племени кель-медак широко пользовались его доходами. Когда он приносил чай, сахар, зерно, финики, все приходили к нему в шатер. Он считался самым состоятельным человеком своего племени и пользовался всеобщим уважением. Это, кстати, немало помогало ему столь легко ускользать от итальянских полицейских агентов, пытавшихся заманить его в западню в Гате.
      Как и все туареги, Джебрин верит в привидения. Не раз я заставал его, когда он жег на угольях зерна какого-то небольшого растения с отвратительным запахом, стремясь как можно быстрее прогнать злых духов, населяющих здешние места. Он совершенно серьезно мне все это объяснял и даже чуть ли не готов был утверждать, что сам видел и слышал джиннов!
      Три с половиной тысячи туарегов Тассили, живущих на территории, почти равной Франции,- самые бедные из всех племен Сахары. Никогда во время поездок по Ахаггару и Судану я не сталкивался среди местных племен с такой нуждой. У туарегов редко можно встретить семью, имеющую хорошую палатку. В то время как в кочевьях Ахаггара считается вопросом чести иметь хороший, из тщательно подобранных шкур муфлонов шатер, украшенный подвесками с узорами строгого рисунка и прорезями, что, безусловно, свидетельствует о тонком вкусе местных туарегов, у племени кель-аджер шатры в дырах и заплатах, а шатер для новой супружеской четы страшно мал и мастерится из плохо выдубленных шкур. Нынешние жители Тассили - троглодиты *, этому способствует рельеф страны и многочисленные естественные убежища в образованиях песчаника. Они следуют традициям до
      исторических племен, в частности пастухов неолитической эпохи, которые наряду с соломенными хижинами, изображенными на многих росписях, использовали пещеры и гроты в скалах, размещая там свои очаги и скот. Мы встретили несколько семей туарегов, устроившихся в этих тысячелетних пещерах за двумя маленькими каменными заслонами, и трудно установить, кем эти заслоны были возведены - нашими ли современниками или жителями доисторической эпохи. На наш вопрос обитатели убежищ ответили, что заслоны всегда находились здесь. Иногда туареги все же предпочитают сооружать новое убежище, что при обилии камней не составляет большого труда:
      это делается быстро и не требует издержек. Что же заставляет туарегов искать или сооружать новые жилища? Некоторые старые пещеры пользуются дурной репутацией:
      по преданию, в них живут джинны.
      Обстановка пещер, служащих туарегам жилищами и представляющих довольно относительное укрытие от суровых зимних холодов и летнего зноя - мы испытали это на себе в течение 16 месяцев,- чрезвычайно приглктивна. Все имущество семьи туарегов сводится к одному или двум глиняным горшкам (иногда их заменяет купленный в лавке эмалированный котелок), одной или двум деревянным мискам, кое-как починенным при помощи обрывка проволоки, деревянным ступке и пестику, изменившим свою форму от долгого употребления, двум или трем старым ложкам, .котлу для воды, двум закопченным эмалированным чайникам, небольшому деревянному сосуду, выдолбленному из куска тамариска (они используют его вместо ведра при дойке коз), деревянной воронке, одному или двум бурдюкам для воды и маленькому бурдюку для сбивания масла.
      Женщины здесь менее искусны, чем в иных местностях, и если некоторые из них и занимаются кожевенным ремеслом, то дубление кожи производится плохо, и изготовленные вьючные мешки очень низкого качества в противоположность высокохудожественным кожаным изделиям племен Ахаггара и Адрар-Ифораса. За время многократных посещений Тассили я очень редко встречал прилично сделанные вьючные мешки.
      В Ахаггаре все женщины умеют смастерить за несколько часов из двух старых кусков кожи пару удобных сандалий. Женщины Тассили настолько забыли эту технику, что все поголовно ходят зимой и летом босиком, несмотря на обилие острых камней.
      Единственный доход людей племени кель-аджер состав
      ляет ничтожная сумма, получаемая ими от проданси в Джанете продуктов скотоводства да нескольких вязанок дров. Это очень немного, особенно если учесть, что одной семье в лучшем случае удается за год продать два десятка коз, несколько фунтов масла, несколько бурдюков для воды, вязанок двадцать дров - в переводе на деньги ст 70 до 80 тысяч франков * в год на семью из пяти-шести человек, в том числе и детей.
      У кель-аджер слишком мало верблюдов, для того чтобы ходить с караванами в Судан и принимать, как кель-ахаггар, участие в разработках солончака Амадрор.
      Здесь все недоедают, и многим семьям приходится ограничиваться в день одной трапезой, состоящей либо из финиковой кашицы, либо из таджела (нечто вроде пресных галет, изготовленных из раздавленных хлебных зерен, испеченных в золе), к которым добавляется немного кислого молока и одна-две ложки масла.
      Старшие дети, пасущие коз, стараются сами найти себе пропитание. Они охотятся за ящерицами и мелкими, удивительно ловкими грызунами - гунди. Взрослые тоже не брезгуют мелкой дичью, но они заботятся прежде всего о детях, зная, что молодые желудки требуют особенно много пищи. Ящерица и гунди - великолепный бифштекс для подростка, но как часто зимой мы видели этих ребят, возвращавшихся несолоно хлебавши - ведь все животные попрятались в свои норы! Тогда они старались нанести нам визит в часы обеда и усердно скребли дно котелков. Желудки этих людей походят на желудки их верблюдов. Они способны переваривать любые необычные растения, в частности лжеспаржу (очень горькую), зерна мрокбы *, ягоды терновника, листья дикого щавеля. Иногда им удается поймать в капкан зайца или шакала такой день превращается в праздник. Лучшим охотникам время от времени случается убить муфлона или газель, но это бывает очень редко.
      Несмотря на внешне здоровый вид и исключительную выносливость в ходьбе, большинство туарегов страдает рахитом - следствие постоянного недоедания. Естественный отбор здесь суров, и детская смертность достигает примерно 50 процентов. У Джебрина, имевшего от двух жен 12 детей, осталось всего шесть, причем один из них долго не протянет. Дети растут, не имея понятия о гигиене. Живя среди домашнего скота, они сосут козий помет и мокнут в козьей моче. На слезящиеся глаза садятся мухи, что ведет к конъюктивитам, всякого рода воспалениям и трахоме, оставляющей последствия на всю
      жизнь. Мы встречали многих людей с искривлением ступни, врожденной деформацией ног и рук, многочисленны случаи косоглазия. Почти у всех нарушения в строении челюсти, что, по-видимому, вызывается авитаминозом и недостатком кальция.
      Нехватка продовольствия наиболее пагубно сказывается зимой. Тогда редко можно найти стоянку туарегов, где бы не было больных. Кочевники очень плохо защищены от холода и в большинстве случаев имеют лишь тонкое хлопчатобумажное покрывало, у них нет никакой одежды из шерсти. Все жалуются на <холод в костях> проявление суставного ревматизма. Туареги Тассили больше всего боятся зимы: в этот период болезнь безжалостна и уносит самых слабых. При мне за одну зиму умерли одна из жен Джебрина и его тетка. Сам Джебрин и его сын Матал, скелетоподобный юноша шестнадцати лет, чуть было не отправились вслед за ними. Нам было известно о многочисленных случаях смерти в соседних кочевьях. Тем не менее туареги ни за что на свете не желали спуститься в Джанет и воспользоваться построенной для них лечебницей. Они предпочитали, как и муфлоны в их стране, умирать среди своих скал. Если Джебрин иногда и обращался в лечебницу, то причина тому - несколько более высокий культурный уровень, чем у его соплеменников. Правда, во многом он так же отстал, как и все остальные.
      Однажды, возвратившись в кочевье, Джебрин нашел своего сына, только что укушенного гадюкой, в тяжелом состоянии. Вместо того чтобы отправиться в наш лагерь за сывороткой, о существовании которой ему было известно - я не раз рассказывал ему о ней, - он предпочел надрезать место укуса и затем выдавить кровь. Это очень рискованно, особенно в тех случаях, когда укус глубок и туда проникло много яда. Состояние больного ухудшалось, но, на счастье, через кочевье проезжал командир взвода мехаристов, и ему удалось спасти юношу.
      Джебрин верит, пожалуй, больше в варенье, чем в силу действия сыворотки, и это убеждение - плод его личного опыта. Несколько лет назад его укусила змея, и в течение трех месяцев он находился между жизнью и смертью. Почувствовав себя несколько лучше, он отправился за советом к врачу в Джанет. Врач осмотрел его ногу и установил, что опасность миновала. Желая выразить Джебрину свою радость по поводу удачного исхода его болезни, врач подарил ему банку варенья. Джебрин не понял смысла этого знака дружеского расположения, прогло
      тил содержимое банки, как если бы это было лекарство, почувствовал себя лучше и стал утверждать, что с того дня его недуг исчез совершенно бесследно.
      Предрассудки туарегов касаются не только медицины, но и школы. Они отказываются посылать своих детей в Джанет. <Нет! - говорил мне Джебрин.- Мы не созданы для того, чтобы жить в глиняных домах и учиться считать, как торговцы. Мы, туареги Тассили, созданы для того, чтобы жить среди наших камней, с нашими козами, верблюдами - и только для этого. Эта жизнь нам нравится. Такую жизнь вели наши отцы и деды. Мы ни на что не годимся - это мы знаем, но мы не кель-джанет и не будем посылать наших детей в школу>.
      Кель-джанет - название, данное жителям оазиса Джанет, которые выращивают пальмы, возделывают землю, посылают своих детей в школу, нанимаются на стройки, служат проводниками у французов и т. д. Туареги глубоко их презирают, признавая в то же время, что в оазисах гораздо более высокий уровень жизни.
      Что же ожидает в подобных условиях туарегов Тассили в ближайшем будущем? Желание жить среди скал, сопротивление любому нововведению, физическое истощение вследствие недоедания, многочисленные браки между родственниками - все это предвещает их полное вымирание в довольно скором времени. Можно, конечно, возразить: 50 лет назад то же самое предсказывали в отношении туарегов Ахаггара, а они здравствуют и поныне. Больше того, их численность возросла, но значительно улучшились и условия их существования. В то же время положение их тассилийских собратьев не улучшилось ни на йоту. Есть ли против этого лекарство? Основная проблема - увеличение местных ресурсов. Вот, пожалуй, единственный способ возрождения жизненных сил этой пришедшей сейчас в упадок группы населения, пережившей в прошлом период расцвета.
      Туареги Тассили действительно сыграли большую роль в истории. Они веками были неограниченными владыками Феццана, их вожди управляли Ахаггаром, они осуществляли контроль над большим караванным путем из Триполи в Судан и извлекали из этого крупные прибыли. По имени их главного города Гарамы все люди их племени стали называться гарамантами. Когда же они под предводительством Ганнибала приняли участие вместе с нашими предками-галлами в битвах при Требии, Каннах и Тразименском озере, где они составляли большой кавалерийский корпус, слава о них разнеслась за пределы
      Средиземного моря. Их упадок начинается со времени нашествия арабов, изгнавших их из Феццана. Признанию чужеземного господства и принятию ислама они предпочли бегство в скалистые горы Тассили, где арабы никогда не осмелились бы их преследовать. Но вскоре оказалось, что всех прибывших туда людей прокормить невозможно, наступил голод; между племенами возникли распри, многие были вынуждены уйти в более богатые и менее населенные края; большие группы туарегов обосновались в Аире. Затем ранее прибывшие кочевники, теснимые вновь прибывавшими волнами эмигрантов, отправлялись на поиски новых земель. Так они дошли до Чада, где смешались с негроидами. В наши дни они сохранили лишь смутное воспоминание о своем туарегском происхождении. С тех времен в Тассили происходил естественный отбор. Выживали лишь те, кто в этих суровых условиях мог обеспечить себя пропитанием.
      Позднее, перед приходом французов, туареги Сахары, населявшие Ахаггар и Аджер, вели хищнический образ жизни за счет людей, живших в оазисах, занимались торговлей рабами, захваченными в Судане; все это позволяло им поддерживать свое благосостояние. С оружием в руках они захватывали у других то, чего им недоставало в своей стране. Те времена канули в прошлое, и желательно, чтобы они не повторились. Современным же туарегам Тассили остается лишь влачить жалкое существование на своих бесплодных каменистых плато.
      Конечно, местные ресурсы можно было бы увеличить, если учесть, что в настоящее время хозяйственные занятия туарегов сводятся в основном к скотоводству, а для разведения скота необходимы пастбища, для которых в свою очередь требуется вода. Если бы удалось вернуть Тассили его былую растительность, когда там находили ппщу слоны, носороги, жирафы и огромные стада быков! Возможно ли это? Да, возможно, если когда-нибудь удастся вызывать дожди, призвав на помощь науку. В настоящее же время мы бессильны что-либо предпринять, хотя по этому поводу написано немало. Тем не менее проблема возрождения Тассили может быть разрешена только таким путем; ведь трудно предположить, что в один прекрасный день туареги отправятся на нефтяные скважины Эджеле.
      Глава
      Двенадцатислойная живопись
      Работа в Сефаре продолжается. Мишель Брезийон и Андре Вила, не отрываясь, рисуют с утра до вечера. Качество их прорисовок на кальке теперь безупречно. Мы с Мишелем штурмуем удивительную наскальную роспись, которая оказалась сложнее всех виденных нами. Расположена она в низкой пещере с занесенным песком полом. Длина ее - более 9 метров. Тщательно изучив роспись, мы обнаруживем, что она состоит из двенадцати слоев изображений, которые соответствуют такому же числу периодов, предшествующих периоду скотоводов. Следовательно, рисунки относятся к очень древней эпохе.
      Даже с помощью Лажу мне понадобилось восемь дней, чтобы снять кальки, но их раскрашивание оказалось делом еще более сложным: ведь калькирование воспроизводит только контуры. Многие изображения частично наслаиваются друг на друга, и некоторые из них серьезно попорчены; это еще более усложняет работу.
      Мы столкнулись с уникальным образцом наскальной живописи. Право, никогда еще ни одному археологу не доводилось иметь дело с росписями, состоящими из такого множества самых запутанных наслоений. Порой мы с Мишелем расходимся в мнениях: он утверждает, что тот или иной рисунок появился раньше другого, а я уверен в обратном.
      Мы смачиваем стену водой, чтобы оживить краски, и задумываемся над проблемой освещения. Дело в том^, что боковой свет справа подчеркивает красный и желтый тона охры, а такое же освещение слева выявляет скорее белые или зеленоватые тона, поэтому мы в разное время дня по десять раз возвращаемся к одному и тому же фрагменту росписи. После многочисленных сверок приходим наконец к единому мнению. Эта процедура иногда приводит к ошибкам, не говоря уже о том, что она всегда изнурительна: работать зачастую приходится в самом неудоб
      ном положении. Но какое это имеет значение, если именно таким образом мы лучше всего сможем ознакомиться с каждым стилем! Впоследствии это поможет нам разрешить археологические проблемы исключительной важности.
      Система раскрашивания копий на месте вынуждает нас производить <расшифровку> живописи сантиметр за сантиметром. Подобная система несравненно лучше любого иного способа, будь то прорисовывание кальки или фотографирование даже с применением инфракрасных лучей:
      эти методы могут быть использованы лишь дополнительно для контроля, а сами по себе они недостаточны для полного воспроизведения росписи.
      На нашей росписи мы снова встречаем маленькие фигурки, нарисованные лиловатой охрой: по-видимому, они принадлежат к самому древнему слою. Но в основном здесь изображены белые, обведенные красной охрой муфлоны, тянущиеся вереницей вдоль всей росписи. Есть здесь и слоны, и жирафы, и похожая на лощадь антилопа, а также муфлоны, относящиеся к какому-то другому периоду. Написанные желтой охрой и обведенные красной, они отличаются от белых муфлонов длинной шерстью на шее и ногах. Изображения муфлонов принадлежат той же художественной <школе>, что и <круглоголовые> фигуры <марсианского> типа, и выдержаны в той же цветовой гамме. Здесь имеются два <марсианина>. Одна из таких тонких и стройных фигур, нарисованных белой краской, шокировала Мишеля: он обвинил меня в том, что я заставляю его копировать... <безнравственные> сцены!
      Наконец, наверху представлена военная сцена, изображающая вооруженных луками людей. Она относится к слою росписей скотоводческого периода. К моему великому изумлению, воины оказались женщинами и к тому же с одной грудью! Мы еще нигде не встречали женщинлучников, и это открытие обогатило наши сведения об удивительных людях скотоводческого периода. Но почему одна грудь? Что это - условность изображения или результат ампутации? Невольно приходят на ум амазонки Беханзена * - кровожадные женщины, составлявшие охрану царя чернокожих, которые шли на удаление правой груди, мешавшей им при натягивании тетивы. Неужели у пастухов того периода тоже были свои амазонки?
      Композиция <Маленькие муфлоны>, как мы в конце концов ее окрестили, дала нам ценные сведения. Благодаря ей удалось установить относительную хронологию
      всех двенадцати слоев. Сопоставляя наши данные с более ранними наблюдениями, мы сможем уточнить прежние представления об эволюции доисторического искусства в Тассили.
      Я подчеркиваю, что речь идет именно об искусстве. Что же касается нашего вклада в установление хронологии всеобщей истории человечества, то это совсем другой вопрос.
      Мы выяснили, что стили менялись, но у нас нет оснований утверждать, что то или иное изменение стиля всегда совпадало с изменениями этнического характера. Тем более нельзя настаивать на соответствии слоев и этнических групп. Можно только предполагать, что до прихода скотоводческих племен Сахару населяли племена негроидов. Что касается фауны, то при смене эпох мы не заметили в ней каких-либо явных изменений, свидетельствующих о перемене климата. Напротив, в течение очень долгого времени фауна, по-видимому, оставалась прежней, так как на древних слоях изображены те же животные, что и на росписях скотоводческого периода. Только в период лошади, отмеченный появлением военных колесниц, наблюдается заметная перемена. Из росписей исчезают такие крупные животные, как бегемот, носорог и слон (жирафа, антилопа и страус остаются). Это, вероятно, относится к периоду между IV и II тысячелетиями до н. э., когда началось высыхание Сахары. Не вызывает сомнений и то, что животные, изображенные тассилийскими художниками, совсем не обязательно должны полностью соответствовать фауне того времени.
      В другом гроте, названном нами <Большой цирк>, мы тоже собрали ряд интереснейших сведений об эволюции стилей. Здесь в наслоениях встречаются в основном фигуры с круглыми головами. По-видимому, этот стиль, существовавший в течение очень длительного периода, претерпел много изменений, и важно изучить все его разновидности.
      Работа оказалась нелегкой. Некоторые рисунки находятся на высоте четырех метров, и, чтобы добраться до них, нужно быть настоящим акробатом. Мы кое-как связали обрывками веревки нашу разболтавшуюся за последние месяцы складную железную лестницу. Но сна все равно угрожающе шатается под нами, особенно когда мы воюем с ветром, который срывает листы бумаги и вздымает клубы пыли. Приходится прибегать к другим средствам - ставим друг на друга столы. Наконец спустя несколько часов нам удается общими усилиями снять ко
      пию всего ансамбля росписей размером более десяти квадратных метров. Лишь несколько фигур оказались расположенными так высоко и настолько стерлись, что с ними мы ничего не смогли поделать. Зато мы лишний раз убедились, что художники доисторического периода должны были пользоваться лесами. Уровень почвы с того времени не изменился, и без лесов они просто не смогли бы выполнить свои росписи на такой высоте.
      Мы уповаем, что когда-нибудь наш труд будет вознагражден. А пока приходится довольствоваться смертельно надоевшей лапшой - одно и то же блюдо днем и вечером... Не слишком роскошно! К тому же отшельничество начинает нас угнетать.
      Flo мы не совсем забыты среди скал - каждое воскресенье над нашими головами пролетает самолет из Алжира. Летчики нам знакомы: с одними мы летали, с другими встречались в столовой в Джанете. Им известно наше местонахождение, и они приветствуют нас покачиванием крыльев, а мы в ответ машем им руками.
      Однажды над нами с громовым гулом проносится самолет; он летит так низко, что от шума у нас чуть не лопаются барабанные перепонки. Это совсем не в правилах наших друзей-пилотов! Лажу, забравшийся на вершину ближайшего утеса, чтобы снять план окрестностей, инстинктивно поднимает руки для приветствия. Потом, немного озадаченный, он присоединяется к нам, и мы вместе смеемся над шуткой, которую с нами сыграл пилот.
      Но спустя два дня в нашем лагере появляется мой бывший проводник Серми в сопровождении второго туарега - оба в полном изнеможении. Серми передает мнз письмо, и я по почерку узнаю руку нашего друга Россн, начальника поста Джанет:
      <Дорогой Лот, пилот ДЦЗ, прибывший в Джанет, сообщил мне, что видел на Тассили европейца, который отчаянно махал руками и, по-видимому, просил о помощи. Я посылаю ва:л двух туарегов с поручением добраться до вас по возможности быстрее. Если эти сигналы имеют какое-либо значение, то пусть Серми немедленно возвращается. Если же это приветствие летчикам, то я прошу передать вашим молодым людям, чтобы они бросили эти шуточки. С дружеским приветом Р.>.
      Я прочел письмо вслух членам экспедиции. По их физиономиям было видно, что прибытие двух вооруженных до зубов туарегов их встревожило и они ждали неприятных известий. Но как только я кончил читать, беспокойство разрядилось взрывом общего хохота. Серми и его
      товарищ искали нас двое суток, день и ночь, так как не знали, где точно расположен наш лагерь. Сначала они отправились в Джаббарен, потом в Тин-Беджедж, наконец, в Тамрит, где обнаружили следы, оставленные нами месяц назад. Ей-богу, туареги - превосходные следопыты, и их умение читать по следам говорит о незаурядной наблюдательности. Они ничего не ели в течение сорока восьми часов. Им выдается, как и нам, лапша, правда двойная порция, и чай - сколько душе угодно.
      В своем ответе я успокаиваю и сердечно благодарю Росси. Этот инцидент подтверждает, что в Джанете нас не теряют из виду и что у нас есть друзья, на которых мы можем вполне положиться в случае действительной опасности.
      Сефар приберег для нас еще несколько интереснейших открытий. Прежде всего это большая фигура, которая едва видна - настолько тусклы, а местами и вовсе стерты краски. На ее голове шлем с гребнем, напоминающий древнегреческие шлемы. Фигура того же типа, что и <Антинея> из Джаббарена: тот же серый аспидный тон, та же прическа с красными лентами и белой контурной линией. Разгадать это совершенное по своему выполнению произведение, как и другие изображения той же <школы>, будет нелегкой задачей.
      На противоположной стороне вади находится большое изображение негритянки, написанное в стиле <круглоголовых>. Лицо ее закрыто. На той же стене нарисовано много маленьких фигурок, относящихся к скотоводческому периоду. Как реалистично и темпераментно выполнены сцены сражений лучников! В них столько движения и пыла, что перед нами как бы оживают все страсти участников схватки.
      Среди сотен сделанных нами открытий одно особенно заслуживает упоминания. Лажу и я изучали стены гротов. Располагая большим временем, чем его товарищи, наш кинооператор первым приступал к осмотру новых мест. Если он обнаруживал что-нибудь интересное, мы вместе отправлялись посмотреть на его находку. Так мы уже обошли несколько гротов и собирались возвращаться в лагерь, когда я заметил в расщелине скалы темное углубление.
      - Ты туда заглядывал? - спросил я.
      - Нет,- ответил Лажу.- Мне кажется, там не может быть рисунков.
      - Пойдем посмотрим!
      Довольно хорошо укрытый грот достаточно глубок, и не исключено, что он служил когда-то жилищем. Мы ос
      матриваем его внутреннюю поверхность и замечаем длинную красную полосу, прерывающуюся в трех местах. Обычно мне почти всегда удавалось определить по целому ряду признаков, с каким сюжетом я имею дело, даже если роспись сильно стерта или покрыта плотным слоем глинистой пыли. Но на этот раз нечеткие изображения мне абсолютно ничего не говорят: я не могу разобрать никаких подробностей.
      - Просто какие-то линии, ничего интересного! - заключает Лажу.
      У нас с собой нет больше воды, чтобы смочить стену, а гельта находится довольно далеко. Тем не менее я говорю Лажу:
      - Сходи все-таки за водой, я думаю, что это стоящее дело. А если здесь ничего не окажется, у меня хоть совесть будет чиста.
      Мы смачиваем стену водой из кожаной фляги, и еще не успевает стечь вода, как у нас вырываются возгласы восхищения. Промывка - в который раз! - совершает чудо. Отчетливо выступают три предельно стилизованные негритянские маски. Они расположены в ряд на одном уровне. Их можно было бы принять за современную декоративную живопись: нос и рот схематичны, а вместо лица - овал.
      Весь ансамбль достигает двух метров в длину. После внимательного изучения я обнаруживаю на головных уборах масок несколько разноцветных параллельных полос. Точно такие же полосы имеются у нашей фигуры со шлемом. Здесь те же цвета: аспидно-серый фон, красная охра, белый контур. Нет ничего общего ни в стиле, ни в сюжете, но техника выполнения, несомненно, одинаковая.
      Видимо, художникам одной и той же эпохи принадлежат как реалистические, так и символические изображения. Не исключена возможность того, что эти произведения возникли в результате слияния элементов египетского и негроидного искусства и свидетельствуют о сосуществовании разных этнических групп. Во всяком случае подобные предположения должны вызвать у ученых и искусствоведов огромный интерес к рисункам Тассили.
      На обратном пути мы натолкнулись в одной из пещер еще на две прекрасные росписи. На первой изображено странное животное величиной больше метра, похожее на тритона, написанное желтой охрой и обведенное красным контуром, на второй - огромное свиноподобное существо с торчащими клыками, относящееся к эпохе <Великого божества>.
      И наконец, последний результат наших исследований:
      мы обнаружили, что все выходы из долины загорожены каменными стенами и что мы находимся в своего рода небольшом укрепленном лагере. Я уже отмечал подобные факты в Джаббарене, в Уан-Абу, а поскольку рисунки скотоводческого периода встречаются в этих трех местах, я полагаю, что укрепления принадлежат скотоводческим племенам. Кроме того, в центре низменности сохранились основания трех древних хижин, напоминающих по своей форме жилища, изображенные на стенах гротов.
      В лагере нас ожидают открытия совсем иного рода. С наступлением жарких дней повсюду появляются змеиные следы. Первую гадюку я убил у подножия дикого оливкового дерева, вокруг которого мы с Лажу долго бродили, надеясь найти на нем цветок, поскольку его нет ни в одном гербарии. Вторую змею я обнаружил в двух шагах от наших палаток: обследовав нашу кухню, она свилась кольцом под камнем. На третью я наткнулся под кустом арты, когда показывал Мишелю дорогу к только что обнаруженной гельте. Целое нашествие! Никогда мы не встречали места, подобного Сефару: оно так и кишело змеями. Этот уголок особенно благоприятен для размножения пресмыкающихся, потому что туареги очень редко устраивают здесь стоянки.
      Лесажа сразу же по прибытии едва не укусила змея:
      он поставил ногу в нескольких сантиметрах от нее. Вила увидел ее первым и предупредил Лесажа. Тот отскочил назад, побелев как полотно. Он не скоро пришел в себя и еще несколько дней говорил о случившемся. Встреча действительно могла произвести впечатление: это была большая самка, с головой больше монеты в 100 су *, но от страха змея показалась Лесажу еще крупнее. Чудесным образом избежав опасности, он дал обет сразу же по возвращении в Марсель поставить в Нотр-Дам де ла Гард свечу длиной с эту змею. Возвратившись во Францию, Лесаж действительно выполнил свое обещание. Однако, по его мнению, расходы на свечу должна была взять на себя экспедиция. Казной экспедиции ведал Мишель, которому хорошо было известно ее довольно плачевное состояние. При общем одобрении он отказал Лесажу: ведь это не экспедиция давала обет, следовательно, она и не обязана брать на себя расходы. Тем не менее все отправились в церковь. Тут длина змеи сократилась до размеров маленького змееныша, и свеча, высота которой предполагалась три с половиной метра, стала обычной церковной свечкой.
      Наш лагерь за лето превратился в настоящий зверинец. Вила коллекционирует добов - больших ящериц с колючим хвостом и миролюбивым характером. Вила устроил их всех, больших и маленьких, возле кухни, обвязав веревочкой за живот, чтобы Они не удрали. Ему удалось доставить их живыми в Париж, где они и сейчас занимают одно из отделений вивария. У нас было также два зайчонка; мы нашли обоих в зарослях вади Сефара, близ которых их родители резвились у нас на глазах. Мы кормили зайчат разведенным сухим молоком, но один из них через несколько дней сдох. Зато второй стал совершенно ручным и вскоре начал есть побеги одуванчиков, которые мы ему приносили. К несчастью, он погиб на обратном пути в Джанет - его ящик слишком долго стоял на солн