В поисках фресок Тассили

      Окружающая обстановка вынуждала нас вести хозяйство примерно так же, как это делали древние обитатели тассилийских скал. Когда запасы муки подошли к концу, мы могли бы оказаться в очень тяжелом положении, если бы у нас не было немного зерна, привезенного из Джанета. Мы растирали его на каменной зернотерке с помощью найденного тут же дробильного орудия неолитической эпохи.
      В общем это было довольно жалкое существование. За первый период экспедиции мы, шестеро, потеряли в весе более сорока килограммов - дань усталости и лишениям. Но зато у нас была свобода, поразительное чувство свободы, ощущаемое среди этих необъятных горизонтов, среди просторов чистого воздуха, под почти всегда безоблачным небом.
      Глава
      9
      Из одной экспедиции в другую
      Итак, восемь месяцев упорной работы позволили нам 3 сделать открытия, перевернувшие все существовавшие до сих пор представления об искусстве доисторического периода Сахары. Нам удалось собрать огромную коллекцию копий великолепных наскальных росписей. Казалось, этот неожиданный успех должен был удовлетворить наше тщеславие, тем более что мы уже давно перевыполнили установленную программу. Но мы не могли остановиться на полпути.
      Я хорошо помнил наш отъезд из Джанета, трудности, которые мы испытали при доставке на Тассили громоздкого и тяжелого снаряжения, и особенно изнурительное восхождение на перевал Ассакао. Не могло быть и речи о том, чтобы спускать вниз столы, лестницы и прочие вещи - ведь через шесть месяцев все пришлось бы втаскивать снова наверх. Нужно было во что бы то ни стало возвратиться сюда, возвратиться как можно скорее, чтобы продолжить так удачно начатую, но далеко не законченную работу, о которой еще рано было судить: ведь оставалось так много других впадин с росписями! Когда целиком отдаешься какому-либо делу, доставляющему подлинное удовлетворение и полностью тебя поглотившему, то сознание этого плена настолько радостно, что чувствуешь себя обязанным довести дело до конца, даже если от тебя требуются усилия, превышающие человеческие возможности.
      Поскольку Филипп и Жак возвращались в Париж, где их вскоре должны были призвать на военную службу, я решил через некоторое время последовать за ними во Францию для пополнения нашей группы. Из прежней группы, обследовавшей высокое плато Джанета, теперь оставались только Гишар и Ле Пуатевен. Они-то и стали ядром новой экспедиции. К несчастью, Ле Пуатевен,
      проспав ночь в Джанете под открытым окном, подхватил бронхит, который надолго уложил его в госпиталь. Мужественный Гишар взобрался на плато с проводником Джебрином и слугой Мухаммедом. Втроем они отправились по направлению к массиву Тин-Тазарифт, где я раньше обнаружил множество изображений. Здесь предстояла большая работа. Столы, лестницы, ящики со снаряжением опять были водружены на спины верблюдов, которым вновь предстояло испытать на себе все превратности передвижения в этой стране камней.
      В первой половине октября в экспедицию прибыло пополнение. Жак Шамбрен и Робер Мартен были хорошими художниками, уже известными своими оригинальными произведениями. Воодушевленные нашими открытиями и желанием узнать Сахару,они решили предложить свои услуги и поучиться у своих доисторических коллег. В этом отношении их не постигло разочарование, но лагерная жизнь и однообразная пища слишком мало походили на их прежнюю жизнь. Кроме того, температура падала с каждым днем, поэтому им, рассчитывавшим жить в тропической стране, показалось, что за несколько недель они перенеслись на Северный полюс. В декабре в Сахаре совсем не жарко, а на высоте 1600 метров, где разместился наш лагерь, холодный, иногда ледяной ветер врывается во все закоулки. Он пронизывает насквозь, и у всех, в том числе и верблюдов, на кончике озябшего носа появляется капля.
      Пришлось работать лишь в те часы, когда солнце согревало воздух; дни же стали короче. 15 декабря поверхность воды в гельте покрылась льдом. Каждое утро его приходилось разбивать, чтобы наполнить водой бурдюки, которые ночью от мороза лопались один за другим.
      Гуашь настолько сгустилась, что ее с трудом удавалось развести. Да и как можно замерзшими пальцами рисовать и писать красками? С консервами произошло то же самое: зеленые бобы превратились в бруски льда, а мясные консервы выглядели, как мороженая говядина. Члены экспедиции надели подбитые пухом блузы и теплую обувь, встретив холода без особого энтузиазма. Что же касается туарегов, то им пришлось еще хуже: бедняги не знали, как спастись от холода.
      Первым заболел сын Джебрина Матал, которого отец привел с собой из Тин-Тазарифта. Этот пятнадцатилетний мальчуган был очень болезненным - он страдал костным туберкулезом. Пришлось переправить его в Джанет и поместить в госпиталь. Затем наступила очередь самого
      Джебрина - острый приступ ревматизма лишил его возможности двигаться. Он решил, что настал конец, и кричал, что его скоро похоронят. Но и в таком состоянии он не утратил полностью жизнерадостности и шутил, показывая свои исхудалые, ни на что сейчас не годившиеся ноги, тощее тело, узловатые пальцы. В конце концов такова жизнь. Он ведь сам говорил, что неплохо ею воспользовался, и если аллах призывает его к себе на небеса, то ведь этого следовало ожидать. Днем раньше, днем позже - какая разница? Правда, он не сможет больше бегать за женщинами Тассили, а ведь это была основная забота в его жизни!
      Когда Джебрнн оседлал верблюда, чтобы отправиться в Джанет, все были уверены, что он не доедет до места и мы видим его в последний раз. Однако он добрался не только до Джанета, но и до больницы, где лежал его сын.
      День ото дня работа становилась тяжелее, а условия жизни - все более невыносимыми. Мы потеряли бодрость духа. Виной тому были очень утомительная работа и постоянная, многомесячная борьба с суровыми условиями жизни в пустыне. Нужно было укладывать багаж и отправляться в Джанет. Шамбрен отбыл 20 декабря в Алжир. Остальные члены экспедиции приехали в Джанет верхом на осликах как раз вовремя, чтобы осушить в новогоднюю ночь бокал шампанского. Ле Пуатевен вылетел во Францию.
      Отдохнув несколько дней, Гишар и Мартен снова возвратились на плато, чтобы закончить прерванную работу. Но жить и работать в тех условиях оказалось почти невозможно. Было так холодно, что им оставалось только укрыться в своих палатках, забравшись в теплые спальные мешки, откуда потом совсем не хотелось вылезать.
      Все снаряжение спрятали в маленьком гроте, поместив копии росписей в ящики с бумагой. Запеленутые, как младенцы, Гишар и Мартен подталкивали своих двух осликов, мечтая лишь о столовой в Джанете.
      - Эх, винца бы! - вздохнул Мартен.- Тогда бы дело пэшло!
      Вода с верблюжьим пометом мало походила на напиток, о котором он мечтал. В дальнейшем он вспоминал об этих двух месяцах в Тассили с откровенным отвращением, и не раз в столовой Джанета слышались его проклятия по адресу экспедиции Лота.
      Мартен и Гишар устроились на ночь под большой скалой на перевале Тафалелет. На жалкий костер поставили чайник с водой, чтобы приготовить чай, причем более
      горячий, чем обычно нам подавал слуга Мухаммед. Как хорошо выпить чаю в такую стужу! Затем каждый поглубже забился в свой спальный мешок, и скоро луна осветила два темных бугорка, откуда доносился звучный храп.
      Крохотные, сверкающие в лунном свете блестки падали с неба, как звездный дождь. В ту ночь никто не осмелился высунуть нос наружу. Даже шакал предпочел сидеть в своем скалистом логове, а зябкая рогатая гадюка, заснувшая в норе какого-то грызуна, и подавно.
      Проснувшись утром, ребята увидели пасмурное небо и укрытую белым покровом землю. Сами они тоже оказались под ослепительно чистым снежным покрывалом.
      <Белые простыни!> - подумал Гишар. Он мог только мечтать о такой роскоши - уже десять месяцев ему приходилось спать в одном и том же изрядно загрязнившемся спальном мешке.
      Это было 6 января. Всю ночь шел снег. Хлопоты о реорганизации экспедиции были позади. Несколько недель назад я покинул Тассили и отправился в Париж за новь1ми сотрудниками и снаряжением. И вот в январе 1957 года по обрывистым склонам перевала Тафалелет уже шла гуськом группа молодых людей.
      Гишар, единственный участник прошлой экспедиции, ждал нас в Джанете. Рядом со своими четырьмя молодыми коллегами он выглядел бывалым жителем Сахары. Среди новых участников экспедиции нет ни одного художника с именем; это люди без претензий, но владеющие кистью.
      Мишель Брезийон, 33 лет. Уроженец Юры. Говорит, что его предки - монголы, от которых он действительно унаследовал некоторые антропологические особенности. Он утверждает, что с радостью расстался с очень комфортабельными условиями, чтобы следовать за мной. Недавно он услышал рассказ моих товарищей по сахарской экспедиции, и с тех пор его неотступно преследовала мечта о настоящем приключении. По профессии он книготорговец и заведовал в течение нескольких лет большим книжным магазином в Сайгоне. Ему была свойственна совершенно удивительная способность приспосабливаться к любым условиям. Кроме того, он был человеком разносторонне образованным. Казалось, он не был создан для того, чтобы карабкаться по тассилийским скалам и копировать там росписи. Однако у него был опыт: еще находясь в Индокитае, он нарисовал несколько полотен, ко
      торые нашли себе покупателей среди библиофилов клиентов его магазина.
      Мишель оказался превосходным сотрудником и, что особенно ценно в экспедиции такого рода, малым с головой. Он шел в этот январский день первым в цепочке людей, поднимавшихся на перевал Тафалелет. За ним следовал высокий парень, навьюченный многочисленными сумками, с необыкновенной матерчатой шляпой на голове. Подобный головной убор можно скорее встретить на Каннебьер *, чем в этих скалах.
      Владелец шляпы - Андре Вила, по профессии зубной техник, любитель-фотограф. Он уроженец провинции Дордонь, вскормлен гусиным жиром, чему и обязан своим здоровым видом. Наша экспедиция совершенно не нуждалась в зубном технике, и он интересовал меня только как фотограф. Не сможет ли он также дублировать кинооператора? Мне очень хотелось оставить его в Париже, но он так настойчиво и в то же время так мило меня упрашивал, что я наконец сдался. Он был предупрежден заранее о том, что ему придется заниматься самыми разнообразными делами, и охотно согласился на любые условия.
      Ж.-Д. Лажу уже имел опыт: он служил раньше кинооператором в армии и снимал фильм из жизни племени мои *, который был показан на антропологическом конгрессе в Вене. Он сложен, как турок, смугл и черноволос, как мулат, хотя родом из Вогезов. Кроме того, его череп тверже скал Тассили. Я ничуть не преувеличиваю, приписывая его голове твердость кварца. Его голова оказалась настолько твердой, что однажды Гишар во время какого-то инцидента (кажется, из-за упавшего ящика) сильно повредил о нее свою руку! Обычный рацион Лажу состоит в основном из молока, фруктовых соков, минеральной воды и сладостей.
      Что касается четвертого, то он был профессиональным художником, его манера писать состояла, по его объяснению, в том, что он наносил на полотно маленькие разноцветные точки. Несколько позднее он понял, что подобный стиль не имеет ничего общего с сахарскими росписями. К сожалению, этот художник (назовем его И. К.), товарищ Лажу по коллежу, не смог вынести Тассили более трех недель. Пришлось его срочно эвакуировать в Джанет, а оттуда в Париж. Я здесь только упоминаю о нем. Этот далеко не единичный случай свидетельствует о том, что Сахара - не пустыня Эрменонвиля * и что далеко не всем удается к ней приспособиться.
      Это досадное недоразумение лишило нас художника и
      грозило помешать ходу работы. Мне срочно пришлось вызывать кандидата, находившегося до сих пор в резерве:
      после появившихся в прессе статей о наших первых открытиях мне предложили свои услуги более двадцати художников не только из Франции, но также из Голландии, Бельгии, Швейцарии; из Германии предложения почему-то поступали в основном от женщин.
      Новичок Жан Лесаж был по специальности книготорговец из Тарба (можно подумать, что я набирал сотрудников в основном в книжных лавках), любил малевать картины, занимался изучением пещер и имел диплом летчика-спортсмена, что служило в конце концов неплохой подготовкой к участию в сахарской экспедиции.
      Было решено, что <додж> доставит весь этот народ к подножию Тафалелета. Джебрин, заботясь о поддержании моего престижа среди туарегов, привел мне верблюда: начальник может ездить только верхом на благородном животном. Однако Джебрину не удалось набрать шесть верблюдов, необходимых для доставки продовольствия на Тин-Тазарифт. Мы приложили немало труда, прежде чем удалось достать вьючных животных. Это стоило много времени и денег.
      Не могло быть и речи о том, чтобы нагруженные верблюды переправились через перевал Тафалелет. Джебрин отправился через перевал Ассакао с Агауэдом, одним из своих друзей из племени кельмедак. Он пошел в ТинТазарифт, где его сын Матал оставался охранять наш лагерь и снаряжение, тем же путем, что и первая экспедиция, сделав, таким образом, большой крюк.
      Я назначил встречу с Агауэдом близ Тафалелета. Первое недоразумение. Опоздав, Агауэд решил, что нас еще нет, и остался у подъема на перевал. В 10 часов вечера, окоченев от холода, без одеял, продовольствия и топлива для костра мы настолько продрогли среди высоких скал, где гулял ледяной ветер, что Гишар, Брезийон и Лажу решили спуститься вниз и отправиться на поиски остальных членов экспедиции. Спуск с перевала нелегок даже среди бела дня, а темной ночью идти весьма неприятно, тем более что совсем недавно мы с трудом преодолели подъем. Для новичков эта ситуация была серьезным испытанием, тем не менее они мужественно превозмогали усталость. Новые слуги, напротив, восприняли создавшееся положение менее оптимистично. Когда же Гишар предложил им тащить наши спальные мешки, бурдюк с водой и небольшой запас продовольствия, то один из них испугался испытания, не предвещавшего
      ничего доброго в будущем, и улизнул ночью, не сказав никому ни слова1.
      На следующее утро Агауэд со своими ослами наконец присоединился к нам, и началось нескончаемое восхождение на перевал. Наш путь лежал между двумя высокими отвесными скалами, угрожающе нависшими над тропой, по которой тысячелетия назад проходили охотники за гиппопотамами и слонами, обитавшими на берегах громадной, ныне безводной реки Тафассасет, и пастухи, гнавшие стада быков на пастбища долины Адмер. Перевал, пересекая плато, соединяет два оазиса - Гат и Джанет.
      Голоса погонщиков, понукавших ослов, гулко, как в соборе, разносились под каменными сводами. Каждый сорвавшийся из-под ног камень рождал таинственные звуки, и наши новые товарищи, еще не привыкшие к подобной обстановке, шли молча, охваченные волнением и тревогой. Мы добрались без всяких приключений до подножия третьей акбы, которая достаточно ясно дала всем понять, что тассилийская экспедиция - не игра в куклы. И действительно, эта крутая тропа - одна из самых тяжелых в Тассили. Наши ослы, по-видимому, это почуяли: они сразу же остановились и украдкой переглянулись - глаза их выражали тревогу и страх.
      Вопреки своей репутации ослы совсем не глупы; во всяком случае они достаточно хитры и понимают, чего от них ждут. Когда эти животные чувствуют, что на их долю выпадает какая-то тяжелая работа, они тоже умеют вовремя куда-то скрыться. Но наши ослы часто ходили этим путем, дорога была им хорошо знакома, и они не пошли на уловки. Они стали нехотя взбираться наверх, однако, пройдя 10 метров, вожак остановился, преградив путь своим собратьям, обрадовавшимся передышке. По этой тропе не могут пройти рядом два человека, и потому нам приходилось, как акробатам, карабкаться по скалам, добираясь до виновника задержки. Получив несколько добрых пинков, он рысцой потрусил дальше, прыгая, как газель, по камням.
      Подобная карусель повторялась до двадцати раз. Наконец измученные животные стали сдавать. Многие падали,
      1 Постоянно возраставшие трудности при наборе обслуживающего персонала - следствие геологических разведок, которые ведутся в Сахаре. Бурение нефтяных скважин в Эджеле производится всего лишь в нескольких сотнях километров от Тассили, и нефтяники набирают рабочую силу в оазисах, и в частности в Джанете, где однажды было завербовано сразу пятьсот рабочих.
      вызывая опасные обвалы камней. Нужно было во что бы то ни стало найти выход из положения. Один тянул осла вперед, другой подталкивал сзади, однако животные продолжали падать, а хвост одного осла остался в руке Вила! В узких проходах между скалами было невозможно водрузить упавшие грузы на животных, и, как уже не раз случалось, поклажа взваливалась на спины людей.
      Я до сих пор не могу забыть осла, наблюдавшего за Гишаром и Агауэдом, изнемогавшими под тяжестью груза. Казалось, он, подмигивая, говорил: <Хорошую шутку сыграли мы с этими двумя! А они-то не давали нам житья с самого начала пути!> Тут мой ослик, весело пошевеливая ушами, без всяких уговоров живо взобрался на последние уступы. Добравшись до вершины, он помочился от радости прямо на ноги Агауэда, возмущенного подобной неучтивостью.
      Да, тассилийские склоны доставили нам немало хлопот!
      Проблема обеспечения нашей экспедиции продовольствием внушала мне серьезные опасения, тем более что туареги все неохотнее ссужали нужных нам вьючных животных. Я подумал, что идеальным решением вопроса снабжения в столь труднодоступных местах была бы доставка продовольствия на вертолете. Но о вертолете не могло быть и речи: в Сахаре им пользуются слишком редко. Оставалась еще одна возможность - сбрасывать груз на парашютах.
      Ночной отдых вернул нам силы. Наши ослики повеселели и на утреннем сборе покорно дали себя навьючить.\ Маленький караван тронулся в путь; я сел верхом на своего верблюда - он уже не впервые на Тассили и потому совершенно спокойно взбирался по акбам Тафалелета. Правда, он не был нагружен.
      Наш караван на плато Тамрит как будто сошел со страниц Библии: впереди - верблюд, за ним - вереница ослов и людей с палками в руках. Эта картина напоминала исход из Египта или группу бедуинов на пути в Вифлеем. После восьми часов пути и остановки у гельты, где все совершили туалет, мы прибыли в Тин-Тазарифт, где уже несколько часов нас поджидал Джебрин со своими верблюдами.
      Глава
      10
      Новая экспедиция в Тин-Тазарифте
      Окрестности Тин-Тазарифта, пожалуй, красивее всех прочих мест, где мы побывали ранее. Никогда еще слово <город> не подходило так удачно, как для названия этого массива из песчаника. В его центре - обширный цирк диаметром более 500 метров, напоминающий огромную, окруженную домами городскую площадь с отходящими от нее улицами, переулками и даже тупиками. Росписи мы обнаружили (как и в других местностях) во впадинах, которыми изрыты основания скал. Принесенный ветром песок заполнял многочисленные проходы между скалами. Некоторые из них совершенно забиты громадными дюнами, отливающими золотом под солнечными лучами. Дюны придают местности еще большую живописность. Однако это очарование скоро исчезнет: нам еще долго предстоит ими любоваться и месяцами придется бродить по осыпающемуся под ногами песку. Лучи солнца отражаются в кристаллах кварца, ослепляя и создавая невыносимую духоту. Мы разбили лагерь на скалистом выступе в сотне метров от гельты, которая будет снабжать нас водой. Наши туареги нашли поблизости хорошо защищенное от ветра убежище. Глубокую тишину Тин-Тазарифта нарушают теперь только звуки, доносящиеся при доставке воды или заготовке топлива. Ведь далеко вокруг нет ни одной души, и мы наедине со скалами.
      Перед отъездом в Париж я совершил обход всех наших владений и, осмотрев один закоулок за другим, составил опись имевшихся там изображений. Особенно поразило меня отсутствие в покрытых росписями гротах осколков посуды, каменных жерновов и зернодробилок, как это имело место в Джаббарене. Зато повсюду были разбросаны грубо отесанные каменные топоры и большие граненые камни со следами ручной обработки. Мы не нашли здесь изображений быков, встречавшихся повсюду в Джаббарене. В Тин-Тазарифте большинство наскальных
      росписей относится к наиболее древней эпохе, для которой характерны изображения <круглоголовых> людей (<марсианского> типа). Одна из наиболее любопытных росписей изображает лежащую на спине безногую женщину с туловищем цилиндрической формы и поднятыми руками. Рядом с ней - два огромных муфлона. Это, конечно, не бог весть как красиво, но чрезвычайно интересно. Среди других фигур, исполненных в том же стиле, внимание привлекают гигантский лучник и, по-видимому, плывущий человек. Познакомившись со всеми изображениями <круглоголовых> людей, я пришел к выводу, что люди той эпохи не знали ни посуды, ни жерновов. Они пользовались этими давно интересовавшими меня грубо отесанными топорами.
      Стена одного убежища покрыта отпечатками рук, причем некоторые из них наслаиваются на роспись скотоводческого периода. Аналогичные изображения находили в Европе во многих гротах палеолитической эпохи. Их считают наиболее древними: люди создавали эти отпечатки, опуская руку в краску и прикладывая ее затем к стене. Найдено довольно много таких изображений. Полагают, что они имели магический смысл, обозначая право на владение или являясь символом обряда изгнания злых духов.
      В Тассили мы отметили два типа наскальных изображений руки. В первом случае очертания руки рисуются, во втором - ее контур воспроизводится методом обрызгивания. Первый тип следует считать наиболее древним он встречается наряду с <круглоголовыми> фигурами, выполненными лиловатой охрой. Изображенная до локтя рука покрыта какими-то украшениями геометрической формы и как бы отделяет часть росписи от других ее участков, смысл которых остается для нас непонятным. Изображение руки не представляет точной копии оригинала. Но неправильные пропорции пальцев вызывают предположение, что это набросок с натуры. Иначе обстоит дело со вторым типом изображений, найденных в Тин-Тазарифте. Ранее я встречал их уже в Джаббарене и Сефаре. Здесь речь идет о руках-<негативах>. Руку прикладывали к стене и обрызгивали сверху белой охрой. Краска покрывала участок, окружающий контур руки, а прикрытое ею место оставалось неокрашенным. На этот раз рисунок абсолютно точен. Поразительная тонкость пальцев рук наставляет иногда предполагать, что они принадлежали женщине. Значение изображения, полученного вторым способом, понятнее рисунков первого типа.
      Современные этнографические данные свидетельствуют о том, что в те далекие времена существовал двойной обряд. Вначале участок стены обдавали дыханием, что должно было изгнать злых духов. Затем к нему прикладывали руку, что могло символически обозначать право на владение. До сих пор еще в деревнях Северной Африки женщина прикладывает руку к свежей глине над входом только что построенного дома. <Это приносит счастье!> говорят в народе. Украшение, называемое <рукой Фатимы>,- тоже не что иное, как память об эволюционировавшем ритуале. Все эти обычаи, несомненно, сохранились как пережитки магических обрядов доисторического периода.
      Руки, изображенные на стенах впадин, производят странное впечатление. Они создают атмосферу мест, посещаемых привидениями, или древних капищ - святилищ, где наши далекие предки, бессильные понять истинный смысл явлений природы и чувствуя свою беспомощность в борьбе с ними, пытались отвратить злые силы посредством религиозных обрядов.
      Подобное впечатление усиливается благодаря тому, что окружающие нас туареги до сих пор верят в духов пещер, ветра, воды. Они считают, что перевал Ассакао, который мы преодолели на пути к Тассили, очень часто посещает <дженун> *. Поэтому наши проводники и погонщики верблюдов водрузили камень на большую скалу, возвышающуюся у входа в ущелье. Это было как бы приношением, чтобы задобрить духа скал. В туарегской Сахаре существуют тысячи подобных мест.
      Большое место в магии занимает также изображение ноги или сандалии. Во многих районах Сахары, в частности неподалеку от опасных участков горных троп, можно найти множество нарисованных на плитах контуров ноги. Цель этих изображений - отвлечь внимание злого духа в тот момент, когда человек переходит через перевал. Тассили - страна колдунов и волшебных чар. Женщины из Рата известны своим умением изготовлять любовный напиток для привораживания мужчин. Это знаменитый <борбор>. Его действие состоит в том, что он физически ослабляет мужчину, уменьшая тем самым его моральное сопротивление, после чего женщине легче его покорить. Если человек заболеет без видимой для его близких причины, то говорят, что он <борборизован>. Именно так объяснили болезнь и кончину геолога Ц. Килиана, которому приписывается открытие сахарской нефти. И хотя Килиан, конечно, не был <борборизован> туарегски
      ии женщинами, легенда тем не менее упорно держится.
      В стране людей с покрывалами * в большой чести пророчества. Никто не начинает какого-либо дела и не отправляется в путешествие, не посоветовавшись с <гадюкой, шествующей по песку>: она предскажет, что вас ожидает. Джебрин, задав вопрос <гадюке>, пообещал всем нам немыслимые блага - любовь и деньги. Но что меня больше всего интересует в настоящее время, так это его предсказание благополучного завершения экспедиции. Хм, посмотрим!..
      Как указывалось выше, группа Гишар - Ле Пуатевен - Мартен - Шамбрен не закончила снятия копий с росписей в Тин-Тазарифте, оказавшись вынужденной сдаться при наступлении холодов. Оставалось обработать добрый десяток изображений - великолепный случай для введения новичков в курс нашей работы в условиях Сахары.
      После того как были разбиты палатки и лагерь принял свой обычный вид, все пошло на лад. Температура воздуха - весенняя. Совсем не то, что было в прошлом году.
      Впервые за наше пребывание на Тассили мы наблюдаем перелет саранчи. Первые рои не велики, но достаточны для того, чтобы порадовать наших туарегов. Уже с рассвета они занялись ловлей рассевшихся по деревьям насекомых. Саранча для кочевников, будь то арабы или туареги,- манна небесная. Они считают ее лакомством.
      Утром Матал и Агауэд, возвратившись с пастбища, куда они ходили проведать осликов, притащили целый мешок саранчи. Они тут же вывалили живых насекомых прямо на раскаленные угли. Нельзя сказать, чтобы саранча была деликатесом, по крайней мере для француза. Но для постоянно голодных людей, привыкших есть ящериц и грызунов, она - лакомое блюдо. После того как саранча поджаривается, у нее отрывают покрытые колючками задние лапки и остатки необгоревших крыльев. Затем отделяют голову, извлекая одновременно кишечник, совершенно несъедобный из-за содержащейся в нем какой-то зеленой жидкости, после чего саранчу начинают есть, похрустывая, как если бы у вас во рту были маленькие креветки. Иногда туареги после обжаривания размалывают саранчу в порошок, ссыпают в кожаные мешки и употребляют в пищу при переездах, разбавляя водой или молоком.
      Что касается меня, то я люблю саранчу; я иногда питался ею на протяжении нескольких недель. Но мне вполне понятно, что это блюдо не каждому придется по вкусу.
      Однако в посещаемых нефтяниками барах Уарглы считается сейчас большим шиком подавать саранчу (по пять франков за штуку!) с аперитивом. Это несколько экстравагантно и отдает снобизмом, но зато какой местный колорит!
      Все члены экспедиции, разумеется, пожелали отведать это блюдо. Затем обменялись мнениями. Мишелю Брезийон вкус саранчи напомнил папье-маше. Вила - лесной орех, Лажу - траву, а мне - креветок. Гишар тщетно пытался проглотить насекомое, но потом с отвращением его выплюнул.
      Как известно, на вкус и цвет товарищей нет. К счастью, по вопросам цвета наши мнения совпадают значительно больше...
      Пока в Тин-Тазарифте идет в быстром темпе работа, я отправляюсь на разведку в Сефар - массив, расположенный в двух часах ходьбы от нас. Ранее мы отыскали там много наскальных росписей, и теперь я намечаю участки, удобные для размещения нашего будущего лагеря. Джебрину удалось наконец набрать с полдюжины верблюдов и столько же ослов. И снова нудные, тяжелые сборы, перетаскивание снаряжения и устройство на новом месте.
      Глава 11
      Великий бог Сефара
      Хотя считается, что Сахара достаточно хорошо изучена и там уже нечего больше открывать, до нас на Сефаре не побывал еще ни один европеец. Этот массив гораздо живописнее Тин-Тазарифта: он разделен пополам очень глубоким каньоном, изрезан узкими ущельями, вьющимися среди гигантских песчаниковые глыб и колонн. Чрезвычайно неровная поверхность Сефара доставила нам при перемещении немало хлопот. Многочисленные цирки образуют <города> с площадями, улицами и переулками. Некоторые группы скал удивительно похожи на развалины храма Ангкор *, другие напоминают разрушенный бомбардировкой Реймский собор. Рядом с каменными громадами мы вновь ощутили себя смешными карликами.
      Это грандиозное зрелище привело нас в восторг, и лишь один из наших товарищей был настолько подавлен торжественным величием пустыни, что нервы у него сдали и пришлось подумать о его возвращении во Францию. Гишару полагалось несколько недель отпуска, и они уехали вместе. Ритм работы нарушился, и я не раз тревожно задавал себе вопрос: успеем ли мы выполнить нашу программу до наступления знойных летних дней? Ведь в Сефаре предстояло снять копии всех наскальных росписей!
      Мы сразу лишились двух сотрудников. Это было очень ощутимо, но каждый старался сделать все, что было в его силах. Новые члены экспедиции, получив возможность судить о работе своих предшественников, сочли долгом быть их достойными приеемниками и с первых дней сумели это доказать. Брезяйон, работавший раньше вместе с Гишаром, получил теперь полную самостоятельность. За несколько недель он достиг такого совершенства в технике копирования, что для него стали доступны самые сложные фрески.
      Однажды утром Вила, занижавшийся до сих пор одной только фотографией, пришел ко мне и предложил свои услуги в качестве художника. Нам действительно не хватало рук для копирования росписей, и я охотно принял его смелое предложение. Вначале ему поручалась работа над несложными изображениями, а я помогал советом и делом. Вила быстро преуспел на новом поприще и оказал экспедиции большую услугу.