Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Игорь Саввович

ModernLib.Net / Современная проза / Липатов Виль Владимирович / Игорь Саввович - Чтение (стр. 16)
Автор: Липатов Виль Владимирович
Жанр: Современная проза

 

 


– Игорь Саввович, вам лучше?

А как же иначе! Игорю Саввовичу не только «лучше», он просто-напросто сейчас легкомысленный шутник и заправский весельчак. Он выпрямился, поудобнее устроился в кресле и прокашлялся, чтобы в горле не першило.

– Недавно я наткнулся на весьма забавную штучку в «Литгазете»! – превесело сказал Игорь Саввович. – Из рогов и копыт. «Уступлю набор генов!» – Он взял да и устроил целое представление: сладко потянулся, зевнул, по-утреннему солнечно посмотрел на родного папашу. – Очень хочется выводить для домашнего пользования новые гены! А что касается драки, то ее надо было придумать, если бы драка не произошла сама собой. Чтобы роман обо мне можно было назвать модно «Гараж для Игоря Гольцова». – И еще солнечнее улыбнулся. – Вот и я научился говорить красиво!

В течение всей этой длинной и действительно цветастой фразы Игорь Саввович не спускал глаз с главного инженера. Он знал Валентинова грустным, томным, энергичным до фанатизма, начальственным до жестокости, но вот пустым, как целлулоидная игрушка, представить главного инженера не мог. Тем не менее сейчас в глубоком кресле лежал манекен, демонстрирующий атласный халат дореволюционного фасона и рисунка.

– Вы говорите о смешных вещах, Игорь Саввович! – гулким голосом пустотелого существа произнес Валентинов. – Весьма забавно и не лишено изящества.

Глаза главного инженера тоже были пустыми.

– Нет, нет, не лишено изящества! Уступлю набор генов!.. Лихо!

Валентинов опять лгал, объявив фразу Игоря Саввовича о генах только забавной и лихой, то есть придуривался, как семиклассник, если его спрашивают, носит ли он в карманах порох. Игорь Саввович на несколько секунд закрыл глаза и опустил голову: точно так делала его мать Елена Платоновна. «И все началось с пустяка, – подумал он. – Два слова и – взрыв!»

Второй решающий день

По Енисею уже плыли редкие льдины, похожие на осколки громадной зеленой бутылки, на сизых от утренних заморозков ветвях набухали черемуховые почки, похолодало, как всегда бывает во время ледохода, но солнце горело с утра до вечера, хотя по ночам шел дождь. На улицах Черногорска земляные первозданные запахи проникали сквозь асфальт, сам асфальт, потеплев, струил марево; троллейбусы смачно и радостно, как мальчишки после дождя, купали в лужах дочерна вымытые шины. Таксисты, совсем обнаглев от весенней бесшабашной и радостной сутолоки, сажали в машины по шесть пассажиров с вещами и чадами, а автоинспектора только осуждающе покачивали головами. За неоколько теплых дней город сделался таким многолюдным, точно в него эвакуировали жителей другого города, где весна опаздывала. А к полудню Черногорск наполнялся таким количеством необыкновенно красивых девушек и женщин, что казалось: проходит всемирный конкурс на звание мисс Земной Шар. Между тем произошло обычное – женщины и девушки сняли зимние одежды. Вчера они были закованы в броню зимних и демисезонных пальто, шалей и меховых шапок, русских и нерусских сапог, а сегодня бог знает что творилось! Мужчины прибавляли шагу, мужчины спешили спрятаться в норы… Справа идет, покачиваясь, мини-юбка устрашающей короткости, навстречу движется декольте, слева звонко постукивает каблучками девушка балетной выпечки. Бедра и груди, ноги и тонкие талии, колени, тонкие лодыжки – пощадите, весенние теплые дни!

Пьяный от весны, очумевший от высокого солнца, тепла, шума, многоцветья, женщин и голубых луж, шел по городу дипломник Лесотехнического института Игорь Гольцов. Ровно три дня оставалось до той минуты, когда он должен войти в большой светлый и строгий кабинет директора института, замереть в нескольких шагах от стола, застланного красной скатертью с длинными кистями, с подснежниками в низких вазочках, стоящих перед каждым из десяти человек. Комиссия по распределению!

«Они у меня попляшут! – думал Игорь Саввович и на ходу сладостно потирал руку об руку. – Они будут наконец со мной считаться! Я им не мальчишка! Я им не робот на трех электронных лампах. Мое решение непоколебимо!»

Целый год, сразу после того, как начался последний выпускной курс в Лесотехническом институте, родители Игоря, мать, Елена Платоновна, и отец, Савва Игоревич, – могущественные люди в городе, – осторожно, умно и ловко налаживали контакты с такими же могущественными людьми из Лесотехнического, с которыми были знакомы давно, но не так коротко, как хотелось бы перед выпуском сына из института. Начали они с того, что «позволили» уже осенью поступить на первый курс медицинского института дочери ректора Лесотехнического, потом Савва Игоревич, якобы не доверяя ни одному из профессоров-хирургов, сам прооперировал мать проректора Лесотехнического. Когда до выпуска оставался один семестр, мама плюс папа особенно ретиво били землю копытами. В праздники и будни в большой гостиной Гольцовых появлялись бородатые, как геологи, «лесовики», пили, ели, слушали уникальные магнитофонные записи, разглагольствовали о могучих перспективах лесной науки в самой крупной державе мира. Играли по крупной в преферанс с отцом, наезжали на дачу с лыжами и водкой во фляжках. Веселая была зима, надо признаться!

Все это делалось для того, чтобы младший Гольцов – надежда, опора и любовь – сразу стал своим человеком на кафедре высшей математики, зачисление куда аспирантом – при его-то таланте и успехах – было делом предрешенным, все это – чтобы освободить младшего Гольцова от лесозаготовок, всех этих бензопил, тракторов, крохотных поселков, комаров и самих лесозаготовителей. Вспоминались сорокаградусные морозы, нескончаемые болота, в которых тонули даже трактора, разливы крупных рек и их притоков, проглатывающих временные поселки, лесные клещи, заражающие смертельным энцефалитом, и тому подобное.

Раздавливая туфлями голубые лужицы, Игорь почти сладострастно представлял, как заставит онеметь неожиданным заявлением комиссию по распределению, как вернется домой, окрыленный свободой и независимостью. Предвкушая возможность вскоре жить так, как хочется, взволнованный необычно щедрой весной, Игорь сейчас совсем не походил на дипломированного инженера, человека двадцати трех лет от роду, – сквозь весеннюю тугую толпу пробирался ошалевший от всего на свете бездумно ликующий мальчишка.

Игорь шел в городской парк, где на знакомой скамейке его ждала мать, Елена Платоновна, которая давно, лет десять назад, избрала эту скамейку для самых серьезных – определяющих, говорила она, – разговоров с сыном. А Игорь никогда не задумывался, почему именно в городском парке и только на недалекой от оркестра скамейке… Через несколько месяцев Игорь Саввович узнает, что Черногорский городской парк ничем не отличается от Ромского парка, что в том и другом одинокие скамейки стоят позади оркестра и так похожи, что их невозможно отличить друг от друга; кажется, в тридцатые годы близнецов отливали из чугуна, добавляли немножко деревянных реек и тысячами устанавливали в городских парках.

А сейчас, когда ранняя весна в одночасье взломала лед Енисея и с торжественностью колокольного звона над городом поднялось теплое солнце, Игорь упрямо пробивался к городскому парку.

Мать сидела на скамейке, прямая и светлая.

– Добрый день, мама! Ух, погодка!

Никто, в сущности, так и не смог объяснить, чем привораживала и поражала Елена Платоновна, и все таки там, где она появлялась, хмурые лица прояснялись, злые добрели, взволнованные успокаивались, хотя Елена Платоновна, видит бог, ничего не делала, чтобы казаться обаятельной – не улыбалась специальной улыбкой, не проявляла бурного сочувствия, не говорила приятное, а, наоборот, говорила мало, самое необходимое. Мать только появлялась, сидела, молчала – этого было достаточно, чтобы она становилась центром всеобщего внимания.

– Садись, Игорь! – сказала мать. – Промочил ноги?

– Промочил.

– Не беда! – Мать удовлетворенно улыбнулась. – Я тебя разучила болеть из-за мокрых носков…

Казалось бы, что необычное место, специально назначенное для важного разговора, непривычная для города тишина хоть чуточку изменят мать: Елена Платоновна станет, например, торжественной или, наоборот, напряженной от горечи предстоящих тяжелых слов, так как скамейка никогда не предназначалась для легкого душевного разговора. Дудочки! Мать была обычной до будничности и, как бы подчеркивая это, заговорила о такой прозе, как промокшие ноги. Было понятно, что речь пойдет о вещах серьезных и трудных, так как степень будничности матери была обратно пропорциональна трудности дела. Игорь перестал улыбаться и украдкой вздохнул.

– Разговор важный, Игорь! – сказала мать. – Я надеялась, что мне никогда больше – после твоего отказа стать врачом – не придется сидеть на этой скамейке, но – увы! – жизнь располагает… Сядь, пожалуйста, прямо и будь серьезен…

Остро, до тошноты, пахло оттаивающими тополями, вороньи крики перемешивались причудливо с далеким, приглушенным гулом города, деревья с голыми ветвями казались придуманными.

– Ты едешь в Ромскую область? – спросила мать. – Вернее, ты собираешься ехать в Ромскую область по распределению? Это твердое решение?

От неожиданности у Игоря отвисла челюсть. Растерянно оглянувшись, он детским голосом сказал:

– А тебе кто это сказал? Только один человек знает о моем решении.

– Этот человек – Олег Прончатов, но ты не подумай, что он разгласил тайну… Эх, сын, сын! Ты еще долго не научишься скрывать мысли…

Мать раскрыла сумочку, достала пудру, губную помаду, осторожно прикоснулась пуховкой к щекам. Игорь смотрел поверх голых тополей, обнаружив, что на безупречно голубом небе висит одно-разъединственное облако, до такой степени прозрачное, что казалось голубее самого неба, и это было такое облако – фотографы знают, – которое делало солнечный свет еще ярче.

– Игорь, я хочу, чтобы ты не просился в Ромскую область, – негромко сказала мать. – Поезжай хоть на край земли, но только не в Ромскую область! Я пошла тебе навстречу, когда ты совершил чудовищную глупость, отказавшись стать ученым-медиком, теперь прошу тебя поступить по-моему.

Игорь молчал, ничего не понимая. Мать родилась в Ромске, из Ромска ушла в армию, гордилась, что кончила именно Ромский медицинский институт, но вот просила сына ехать хоть к черту на кулички, но только не в Ромск. Говоря об этом, Елена Платоновна старалась не смотреть на Игоря, тогда как он не спускал глаз с матери. Печальные мысли приходили в голову, такие мысли, которым, вероятно, не должно быть места в отношениях матери и сына. Игорь подумал: «А что я знаю о своей родной матери?» Елена Платоновна родила его на двадцать пятом году жизни, лет шесть детства Игорь помнил смутно. Как же прожила мать тридцать с лишним лет? Кого любила, с кем дружила, в каких домах была прописана? В каком же одиночестве существует человек, если даже мать – загадка для сына.

– Мама, я должен знать, почему не могу ехать в Ромск? – мягко спросил Игорь. – Там Олег Прончатов, мне бы очень хотелось стать его учеником. Пойми: только прончатовская школа сделает меня настоящим оплавщиком. Отказ от Ромска может испортить мне жизнь. Прошу тебя, мама, объяснить, почему ты против Ромской области.

Теперь будничная обычность матери, ровное спокойствие, закрытые глаза, склоненная голова – все выдавало волнение. Елена Платоновна было опять потянулась за сумочкой с помадой и пудрой, но рука только легла на сумочку, длиннопалая, приметно вздрагивающая.

– Мама, ты должна сказать, почему на Ромск наложено табу!

– Хорошо, Игорь! – тускло проговорила мать и открыла глаза. – Ты родился в Ромске. На Красноармейской улице, почему-то в железнодорожной больнице. Рано утром, в пятом часу.

Мать замолчала, а Игорь – он еще ничего не понимал и не почувствовал дурное – глядел на нее с весенней улыбкой.

– А мой паспорт? – спросил Игорь. – По нему я родился в Черногорске…

Мать опять сидела с закрытыми глазами.

– Это подтасовка… Игорь… Боже, дай мне секунду помолчать…

Вороны осатанели. Дрались за блестящий осколок стекла, таранили в воздухе друг друга, клевались, вопили победно или обиженно и были такие грязные, точно минуту назад повылезали из печных труб.

– Савва Игоревич Гольцов не твой отец! – открыв глаза, сказала Елена Платоновна. – Он усыновил тебя, и все документы оформлены при усыновлении… Твой отец Сергей Сергеевич Валентинов. – Мать побледнела. – Написанный им учебник я вчера видела на твоем письменном столе…

Игорь перестал дышать. Валентинов! Сплавщик-теоретик, сплавщик-практик, имя которого весь Лесотехнический институт произносил гимново, а теперешний директор Тагарской сплавной конторы Олег Олегович Прончатов останавливал самую горячую дискуссию словами: «А вот Валентинов считает, что в данном случае продольными лежнями пользоваться нельзя!» Валентинов, сам Валентинов! Существовал метод сплотки леса «по-валентиновски», сплав лиственницы и березы методом Валентинова, всего пять-семь лет назад заводского изготовления техника вытеснила «лебедки Валентинова», И этот человек – настоящий отец Игоря Гольцова! Хотелось ущипнуть себя, чтобы оборвался дурацкий сон с воронами и одинокой скамейкой, высоким солнцем и бледной от страшного напряжения матерью. По-дурацки хихикнув и раздирая рот в улыбке до ушей, Игорь сказал:

– Ну, ты и даешь, мамец! И это все для того, чтобы я остался в аспирантуре?

Мать прежним голосом сказала:

– Твой отец – главный инженер Ромсксплава Валентинов! Я была уверена, что до своей смерти сохраню тайну, но…

Значит, все это реальность – придуманные деревья, вороны, кирпичного цвета туфли на ногах матери? У Игоря кружилась голова, горло стискивала болезненная спазма и кровь прилила к щекам.

– Мой отец – твой муж! – вдруг тонко и жалобно вскричал он. – Зачем ты мне рассказываешь про какого-то Валентинова, если мой отец – твой муж!

Он замолчал, он прикусил язык в страхе и растерянности, увидев слезы на глазах матери. Этого не бывало, этого не могло быть! Сколько Игорь помнил себя, он не видел мать не только плачущей, но даже растерянной или побежденной.

– Спасибо, Игорь! – сказала мать, без утайки вытирая слезы. – Ты хороший человек! Если бы я была другой, расцеловала бы тебя.

Елена Платоновна медленно поднялась, тщательно стряхнула хвоинки со светлого плаща, неторопливо огляделась. Она должна была уйти и уйти как можно скорее, чтобы оставить сына наедине с самим собой. Неярко улыбнувшись, Елена Платоновна деловито сказала:

– Последнее… Если ты не откажешься от Ромска и встретишься с Валентиновым, решай сам – сказать Валентинову правду или ничего не говорить. Выбор по праву за тобой, Игорь! – Она смотрела на голубое облако. – Твой настоящий отец – один из самых честных, умных и порядочных людей, с которыми меня сталкивала жизнь. И если ты его полюбишь, Савва к тебе не переменится. Он любит тебя. А я… Ты знаешь, что я люблю только одного человека на земле – своего нелепого и непокорного сына! Посиди один, подумай, не торопись… До вечера, Игорь!

Через три дня, во вторник, выпускник Лесотехнического института, молодой специалист Игорь Гольцов, раздумывая об этой смешной, смешной жизни, непереносимо роскошный вошел в торжественную комнату, где распределяли выпускников. За красной скатертью с красными кистями сидели все члены комиссии, сидел и председатель – роскошнобородый профессор-таксолог Лепешев Викентий Гурьевич, он же директор института.

– Игорь Саввович Гольцов? Проходите, садитесь.

Игорь послушно прошел, сел, чинно положив руки на колени.

– Наша надежда! – поглаживая бороду и радостно глядя на Гольцова, пророкотал Лепешев. – Товарищи члены комиссии, все ли познакомились с просьбой кафедры математики рассмотреть вопрос о зачислении в аспирантуру выпускника Гольцова?

Члены комиссии одобрительно закивали.

Слева от председательствующего сидел доцент Гулямов, хороший преферансист, любитель песен Владимира Высоцкого, потом доцент Правдухин, рядом пигалица в очках, математичка Лана Владимировна Улькова (специально для нее в доме Гольцовых покупался особый вермут), рядом…

– Нет ли возражений против зачисления в аспирантуру выпускника Гольцова? – форся демократичностью, строго спросил председательствующий. – Прошу высказываться.

– Есть! – поднимаясь, весело сказал Игорь и сам себе понравился: искренностью, правдивостью, головокружительной свободой.

– Члены уважаемой комиссии по распределению, – продолжал Игорь, – прошу послать меня в распоряжение треста Ромсксплав…

* * *

Главный инженер Валентинов теперь был подчеркнуто официален и строг, и, наверное, это было самое легкое и правильное после той лжи, которая измотала самого Валентинова и опустошила Игоря Саввовича. Оба молчали, и в тишине качающийся маятник высоких напольных часов, казалось, стрелял медными пулями.

– Я не успел вам сообщить самое важное известие, – говорил Валентинов. – Прилетевший со мной старшина катера был немедленно отправлен к следователю. Туда же через полчаса были вызваны другие свидетели вашей невиновности…

Главный инженер многозначительно помолчал.

– Простите, Игорь Саввович, но на правах старшего по службе я позвонил следователю сразу после ухода последнего свидетеля… Версия о вашей виновности в драке абсолютно исключена. Торжествуйте, Игорь Саввович!

«Валентинов – это Валентинов и пишется Валентинов», – улыбнулся про себя Игорь Саввович.

– Спасибо, Сергей Сергеевич! – поблагодарил он. – Вы много сделали для меня, но время… Ого-го, какое позднее!

Он сделал такое движение, словно хотел подняться, укоризненно качал головой, глядя на часы, показывающие половину двенадцатого, но одновременно с этим как бы мельком спросил:

– А в котором часу вы прилетели, Сергей Сергеевич?

– Можете себе представить, что около пяти часов! – воскликнул Валентинов. – Я уже было отчаялся, но внезапно подвернулся транзитный рейс, и меня любезно подсадили в переполненную машину… В половине шестого я был в тресте…

– И звонили мне домой?

– Естественно!

По расчетам Игоря Саввовича, Светлана встретила Елену Платоновну около четырех, привезла домой, а сама умчалась на очередную консультацию, что значило: на звонки Валентинова отвечала мать. Простодушный и честный главный инженер только теперь заподозрил расставленную Игорем Саввовичем ловушку и с такой внимательностью разглядывал потолок, словно решал – обвалится он сию же минуту или повременит до завтра.

Игорь Саввович поднялся.

– Разрешите откланяться, время позднее.

Двери кабинета распахнулись, скрипнули колесики передвижного столика, и прощальную тишину нарушил молодой голос Надежды Георгиевны:

– А вот и кофе! Только такой сумасшедший человек, как мой сын, пьет кофе в полночь. Ей-богу, Игорь Саввович, вы поддерживаете дурное знакомство…

Мать главного инженера на этот раз, изменив традиции, сама разложила передвижной столик и, наверное, поэтому была особенно весела и по-молодому подвижна. На Надежде Георгиевне было яркое незнакомое ситцевое платье, яркий передник, на ногах – туфли с белой опушкой и загнутыми носками, что было смешно при ее царственной походке. Хотелось любоваться выражением ее подвижного лица: оживленное, ироничное, такое доброе, какие бывают лица только у мудрых стариков, понявших, что жизнь действительно суета сует, а им выпало счастье вытянуть главный приз из проигрышной лотереи – здоровье до старости.

– Игорь Саввович, вам я положила три ложки сахару! – строго заявила родная бабушка и усмехнулась. – Не перепутала, сударь мой?

Игорь Саввович закрыл на несколько секунд глаза и опустил голову, точно так, как делала его мать, когда волновалась. Черт возьми, куда смотрел Игорь Саввович Гольцов, если при каждой встрече с Надеждой Георгиевной чувствовал непонятное смятение и тревогу? Каким слепым человеком надо быть, чтобы проходить мимо очевидного, такого очевидного, что даже Светлана это заметила. Игорь Саввович Гольцов, тридцатилетний мужчина приметной наружности, фотографически походил на свою бабушку по отцовской линии Надежду Георгиевну Батенькову в девичестве.

– А чего это вы, сударь мой, остолбенели? – удивилась Надежда Георгиевна и поджала губы. – На мне ничего не написано, во-первых, а во-вторых, ваш кофе на ковер льется…

Мать главного инженера хохотала, откидываясь назад, и поэтому тоже проливала кофе из чашки, предназначенной сыну, а Игорь Саввович, взволнованный, неверующе смотрел на портрет декабриста Валентинова, освещенного специальной лампочкой. В лосинах, в перевязи со шпагой, с бакенбардами, задрав подбородок, стоял Игорь Саввович Гольцов, одетый для роли героя пьесы начала девятнадцатого века.

– Ох, как вы насмешили меня, Игорь Саввович! – продолжала хохотать по-валентиновски бабушка. – Ох, как насмешили!

Звучно пробили музыкальные часы красного дерева, которым полагалось по старости хрипеть, скрежетать и запинаться.

– Пейте кофе, Игорь Саввович, остынет…

Декабрист Валентинов обвинялся в убийстве капитана гренадеров, но судьи убийства не доказали, так как гренадер шел за почестями с жандармами в одной шеренге, и поэтому в него стреляли несколько декабристов. Две пули нашли в капитане – пистолетную Валентинова и чью-то ружейную. Вечная ссылка…

* * *

Спустившись с Воскресенской горы, Игорь Саввович немедленно отправил в гараж машину Валентинова и немного постоял на месте… Помигивали по-сибирски низкие звезды, изогнутый месяц висел декоративно, точно приклепанный к небосводу, тополя казались алюминиевыми, политый недавно асфальт – обмасленным. Игорь Саввович стоял на ветродуе, стоял для того, чтобы выветрился из одежды запах ванилина, которым всегда пахнул дом Валентинова: здесь любили ванильные торты.

Запах ванили кружил и покачивал, запах ванили, оказывается, был связан не только с домом Валентинова, не только с бабушкой, а и… Горела большая и толстая свеча, именно свеча, деревянный потолок подпирали толстые деревянные балки и опоры, с толстой двери свисала толстая короткая цепь, толстые окна выходили на черные толстые деревья, хотя окон фактически в помещении не было; толстая цепь на дверях маятником заколебалась, стукнула, но не зазвенела, двери – фактически их не было – открылись, кто-то толстый вошел и распространил повсюду толстый запах ванилина, а потом, словно белье на веревку, развешал толстые слова: «Кто здесь любит ванильный торт?» Слова так и остались висеть, непонятные, и было ясно, что в несуществующие двери никто толстый из толстого извне не входил, но комната делалась все больше и больше – толстела с пугающей быстротой… Где это происходило? Что происходило?

Игорь Саввович быстро пошел по улице, пустынной и блестящей из-за политого асфальта. Он шел все быстрее и быстрее, пока не поймал себя на том, что торопиться его заставляет трусость, желание как можно скорее услышать материнский облегчающий голос, увидеть ее глаза, обещающие спасти от всех бед. С другой стороны, Игорь Саввович – психопат этакий – не хотел, чтобы мать почувствовала запах ванилина, может быть, еще более опасный для нее, чем для сына. И он нарочно замедлял шаги, и подставлялся ветру, и старался вспомнить, есть ли в прихожей на полочке одеколон или духи.

От матери пахло ванной. Елена Платоновна была той редкой женщиной, кто не пал жертвой модных нейлоновых халатов, вредных для здоровья, и по-прежнему носила кустарные халаты из двойного ситца, простеганные, однотонные. Сейчас, положив ногу на ногу, в зеленом халате, мать сидела за журнальным столиком и курила последнюю за день – пятую – сигарету «Ява». Распущенные влажные волосы были так длинны, что опускались ниже сиденья кресла, голову Елена Платоновна круто повернула влево, так как внимательно наблюдала за сыном, который – это можно было понять по опущенным уголкам губ матери – вел себя странно. Едва войдя в гостиную, пробормотав «добрый вечер», он осматривался так, словно впервые увидел собственную квартиру.

– Ладушки! – прошептал Игорь Саввович. Казалось, он действительно немножко тронулся умом или стал видеть мир по-иному после того, как убедился в своей похожести на бабушку и легендарного декабриста. Правда, в первом случае Игорь Саввович обнаружил сходство знакомого, а вот теперь занимался вещами незнакомыми. Он игриво думал, озирая комнату: «Помогите, люди добрые, узнать, когда вселился в гостиную великолепный торшер с тремя рожками – красным, зеленым и желтым. Когда, задевая за все углы и не входя в лестничные марши, въехал на поселение длинный и высокий шкаф, теперь именуемый стенкой? Когда расстелился по полу толстый нейлоновый ковер, когда в торопежке прискакали четырехногие глубокие кресла? Ни одну из этих вещей Игорь Саввович не покупал, не выбирал, не оценивал, не знал, сколько стоят, а главное – не помнит, когда они возникли в гостиной. В последний вторник? Три года назад? Стоят здесь вечно? Но ведь еще вчера или пять минут назад Игорь Саввович не мог бы перечислить и вспомнить мебель из собственной гостиной.

– Что случилось? – протяжно спросила мать. – Что произошло, чтобы так полно отключаться и нервничать? Ты невиновен. Тебя оклеветали. Ты не трус. Тебе предстоит трудный выбор, но кто на земле прожил без этого? Сядь, пожалуйста, Игорь.

Игорь Саввович усмехнулся тому, как Елена Платоновна словами «предстоит трудный выбор» мгновенно расставила людей, вещи и события по нужным и главным местам. Какой ум, чутье, прозорливость! Это вам не главный инженер Валентинов, не видящий и не понимающий ничего, кроме пьяной драки. Это Елена Платоновна Веселовская, поговорившая с неизвестным человеком и сразу назвавшая сыну имя первого секретаря обкома.

– Тебе не кажется, что в гостиной пахнет газом? – втягивая ноздрями воздух, озабоченно спросил Игорь Саввович. – Не забыла ли Светлана выключить горелку?

Нет, нет, это не мать сообщила Валентинову, что Игорь Саввович Гольцов – сын Валентинова!

Мать недовольно посмотрела на Игоря Саввовича.

– Сядь, пожалуйста, Игорь, и не ерничай! Скажи, пожалуйста, что еще нового ты узнал у Валентинова?

Игорь Саввович послушно сел на второе кресло возле журнального столика, подумал было устроиться по-валентиновски, но отчего-то раздумал и принялся втихомолку рассуждать о том, что мать – при ее-то выдержке и бдительности – тоже проговорилась. Она подняла телефонную трубку, они с Валентиновым по голосам сразу узнали друг друга и, конечно, долго говорили о сыне. Вот почему мать и спросила: «Что еще нового ты узнал у Валентинова?»

– Ну! – торопила мать. – Рассказывай, Игорь.

Он пригашенно улыбнулся.

– Мама, послушай меня, мама! – страдая за себя и за мать, сказал Игорь Саввович. – Неужели ты до сих пор не понимаешь, что со мной ничего не случилось? Произошло то, что должно было произойти – рано ли, поздно ли. Без разницы, как теперь говорят. Умоляю, не спрашивай меня больше, что со мной приключилось. Начну кусаться.

Однотонный зеленый халат на матери, подсвеченный разноцветным торшером, казался тоже многоцветным, а черные без единой сединки волосы виделись, напротив, седыми.

– Не терплю демагогии! – пожав плечами, сказала мать. – И не терплю вот эти стихи: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал…»

… Запах ванили кружил, пьянил и покачивал. Горела большая и толстая свеча, потолок подпирали толстые балки, толстая цепь на толстой двери, которой не существовало, покачивалась толстым маятником-цепью… Откуда Игорь Саввович мог помнить голос бабушки, произнесшей: «Кто любит ванильный торт?» Как мог он слышать бабушку, если мать семь лет назад сказала «Отец тебя ни разу в жизни не видел!»?

– И все-таки кое-что случилось, мама! – важно заявил Игорь Саввович. – Если о происходящем со мной написать роман, его можно назвать красиво: «Гараж для Игоря Гольцова» – по аналогии с «Ловушкой для Золушки», «Колыбелью для кошки» и так далее и тому подобное.

Мать держалась с пугающей невозмутимостью и простотой, что само по себе было прекрасно, если бы Елена Платоновна не обладала редким даром из самой невероятной сложности делать вопиюще простые «да» или «нет», «можно» и «нельзя», «будем» и «не будем». Человеку естественно хотелось освободиться от сложности, часто думал Игорь Саввович, чтобы понимать конечное, но не всегда, черт возьми, не всегда! «Да» и «нет» – это транзистор, это металл особого свойства пропускать поток электронов в одну сторону или не пропускать. «Да» и «нет» – это, кажется, функция одной-единственной клетки мозга, частички, милли-микронной частички, умеющей распознавать «да» и «нет».

– Может быть, ты знаешь, в чем я виновата? – обычным тоном спросила мать. – Если в произошло неизбежное зло, то надо винить меня. В чем?

Она словно нарочно говорила это, чтобы Игорь Саввович еще раз убедился, как он прав, боясь стремления матери любую сложность доводить до абсурдной элементарности.

– Ты меня, как всегда, приперла к стенке, мама! – сказал Игорь Саввович. – А что, если вина – это несчастье? И как быть со мной, если я только сегодня, два часа назад, подумал, что совсем не знаю тебя, родную мать?

Игорь Саввович печально опустил голову. Он подумал о том, что плохо знает мать из-за преданной и слепой любви к ней и даже теперь, тридцатилетним, любит ее по-мальчишески, веря в непогрешимость и всемогущество. Мама, мамочка – на этом начинается и кончается горе и радость. Всю жизнь, оставаясь внешне сдержанной и даже на вид холодной, мать служила Игорю преданно, до полной самоотдачи, она, наверное, в служение сыну вкладывала больше, чем во все остальное: работу, любовь к мужу, женскую тягу к красивой одежде.

– Если я виновата, – сказала мать, – если я виновата, то имею право знать вину. Хотя бы потому, что иногда ее можно искупить.

Не более часа назад Сергей Сергеевич Валентинов, родной отец, сильный, умный, смелый человек, пряча глаза и желая провалиться сквозь землю от стыда, врал Игорю Саввовичу так неловко и неумело, как делает первые шаги ребенок. Сейчас перед Игорем Саввовичем сидела женщина, еще молодая и красивая, его родная мать, и вся была такой естественной и правдивой, что думалось об относительности правды и неправды. Мать, несомненно, считала себя правой во всех поступках, совершенных во имя блага сына, а Игорь Саввович со своей колокольни лишь трусливо и на мгновение допускал мысль о том, что правда матери – ложь, и такая ложь, что превратила его в верблюда с непосильной ношей на спине


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27