Игорь Саввович

– Машина, говорю, ждет! – сказал он. – Машина готова…

Дядя Вася обиделся на Игоря Саввовича за то, что «шеф» утром не вызвал его из гаража, а на троллейбусе ездил в больницу и пешком добирался до райотдела милиции. Это было предательством, так как в ожидании вызова дядя Вася в гараже ходил из угла в угол, помирая от скуки, и теперь, когда Игорь Саввович вызвал его, продолжал сердиться.

– Куда поедем, Игорь Саввович?

– В городскую больницу.

Черная «Волга» устаревшей модели, но еще совсем новая, бесшумная, до сих пор вкусно пахнущая нитролаком и обивкой сидений, помчалась с бешеной скоростью, хотя Игорь Саввович не торопил. Дело в том, что шофер дядя Вася, бывший таксист, никак не мог отучиться «жать на всю катушку», и машина летела стремительно, лавируя по каким-то тайным, известным только опытным водителям переулкам, где дядя Вася не останавливался даже на красные светофоры, так как автоинспекция здесь бывала только в определенные часы… Пять-семь минут, и дядя Вася резко затормозил у кирпичных ворот областной больницы.

– Заезжать? – негромко спросил он. – После двенадцати ворота открыты…

Два года тому назад шофер Василий Васильевич Субботин захотел пенсионной тишины и покоя, но долго не высидел; пошел на «непыльную» работу к Игорю Саввовичу Гольцову, именно к Гольцову, с которым познакомился случайно, когда катал по городу веселую компанию.

– Оставайтесь здесь, дядя Вася! – сказал Игорь Саввович. – Заезжать не будем…

Модерновой, состоящей сплошь из металла и стекла, была новая областная больница. Насквозь просматривался вестибюль, виднелись с улицы лестничные марши, солнце заливало снаружи и изнутри все, что можно было залить, и, наверное, от этой сквозной прозрачности, от солнечной неистовости подчеркнуто одинокой казалась темная фигура старика, сидящего на последней ступеньке низкого крыльца. Старик был таким маленьким, что трудно было предположить в нем отца почти двухметрового Бориса Иванова, и сидел он на крыльце в той же позе, в какой сидел в десятом часу, когда Игорь Саввович заезжал в больницу.

– Как дела? – спросил Игорь Саввович, стараясь не смотреть на старика. – Есть новенькое?

Отец Бориса Иванова не пошевелился, на Игоря Саввовича тоже не посмотрел, но ответил:

– А кто его знает, как дела? У них, этих врачей, ничего не поймешь! Вот как дела!

Старик вздохнул, зябко пожал плечами и покачал головой.

– Кто его знает, как дела! – продолжал он. – Кто говорит – помирает, а кто – живой… У них не понять, у этих докторов…

В единственном темном уголке вестибюля, где на стеклянных стенах висели огромные и яркие плакаты на медицинские темы, Игорь Саввович увидел мать Бориса Иванова, тоже маленькую и худую.

– У них не понять, у этих докторов…

Гардеробщица быстро протянула Игорю Саввовичу короткий халат, он торопливо накинул его на плечи, перешагивая через две ступеньки, поднялся на третий этаж. Молоденькая медсестра метнулась, чтобы преградить ему дорогу, но тут же отступила, словно он был прокаженным или, наоборот, невообразимо высоким начальством… Синтетическая мягкая дорожка; двери, двери, двери; белые халаты, много белых халатов и – тишина, настоящая больничная тишина, сравнить которую ни с чем невозможно.

Возле дверей с табличкой «Заведующий кафедрой К.Я.Чернышев» Игорь Саввович задержался, поправил халат, задрав подбородок, решительно постучал, и буквально в эту же секунду дверь с бешеной энергией распахнулась, на пороге в угрожающей позе выросла старшая медсестра, знакомая Игорю Саввовичу по утреннему визиту. Разозленная, надменная, она выпятила и без того выпяченную грудь, открыла рот, чтобы отчитать неизвестного за появление в неурочный час, но вдруг попятилась и проговорила:

– Ах, это вы!.. Еще раз здравствуйте, товарищ Гольцов!

Она глядела на Игоря Саввовича так, как глядели, наверное, московские поклонницы на актера Вячеслава Тихонова после двенадцатой серии фильма «Семнадцать мгновений весны». Вот какую «славу» принесла ему победа над троими в Пионерском переулке.

– Сюда, пожалуйста!

Белые стены, стулья, столы, шкафы; белые халаты и шапочки, запах больницы – знакомое, волнующее для Игоря Саввовича, который все-таки был и оставался докторским ребенком. Осматриваясь, он поймал взглядом что-то постороннее, мешающее, не больничное – это сидела, положив одну капроновую ногу на другую, жена Игоря Саввовича. Халат с плечей Светланы сполз, открыв цветной костюм – яркий, слишком яркий на белизне и стерильности профессорского кабинета. Мало того, в левой руке Светлана неосознанно изящно держала длинную сигарету и завороженно глядела на профессора Чернышева, который тоже – неумело и смешно – держал в пальцах правой руки сигарету. Это значило, что Светлана испросила разрешения закурить, получив согласие, угостила сигаретой профессора, а он, как человек галантный, хоть некурящий, от сигареты отказаться не мог. Теперь профессор Чернышов морщился от сигаретного дыма.

– А, Игорь Саввович! Здравствуйте! Садитесь!

Высокий, длинноволосый, аристократически поджарый, с великолепным цветом моложавого лица, профессор Чернышов трудолюбиво сидел на обыкновенной больничной табуретке.

– Садитесь, бога ради, Игорь Саввович! – профессорским басом с профессорским величавым благодушием прогудел он. – Это ведь только у хирургов правда в ногах.

Чертовски раздражал яркий костюм жены, блестящие от волнения глаза, капроновые ноги, сигарета в отставленной руке. Конечно, Светлана примчалась к профессору прямо из института и опять собиралась вернуться в институт, глупо было бы специально заезжать домой переодеваться, и все-таки она мешала, казалась лишней и ненужной в кабинете профессора. Она походила на черную «Волгу», на которой Игорь Саввович не мог подъехать к вестибюлю, где на нижней ступеньке сидел маленький старик, оцепеневший от горя.

– Ну-с, Игорь Саввович, – самодовольно пробасил профессор, – считаю операцию излишней. Сделали все, что могли, и, может быть, чуточку больше. – Он сверкнул глазами, как провинциальный трагик в патетический момент. – Правда, есть тревожные моменты и… моментики! Нехорош низкий гемоглобин, скверный тонус, прошлый травматизм…

Светлана сделала такое движение, словно хотела вскочить, но вовремя удержалась.

– Понимаешь, Игорь! – возбужденно проговорила она. – Выяснилось, что около года назад Иванов перенес сотрясение мозга, и тоже в результате драки… Об этом рассказали Константину Яковлевичу родители Иванова.

Профессор мягко улыбнулся.

– Сотрясение мозга, Светлана Ивановна, мы диагностировали сами, а родители больного только подвердили оче-вид-ное! – Он взял со стола несколько рентгеновских снимков разных форматов, повернувшись к окну, стал разглядывать их на просвет. – Удар в лобную часть, вероятнее всего, был нанесен металлическим предметом, может быть, кастетом… Он фрукт, этот ваш Борис Иванов! – Профессор помолчал. – И все-таки повторяю: положение серьезных последствий вызвать не должно…

Раздражение вызывала у Игоря Саввовича жена, до сих пор не догадавшаяся сменить позу или хотя бы одернуть юбку: наглым выглядело круглое колено. Игорь Саввович поморщился, поерзал на табуретке и начал сосредоточенно смотреть на свои загорелые сильные руки. Собственно говоря, в профессорском кабинете ему делать было нечего, совершенно нечего – и сейчас, и утром, и вечером, и в любое время дня и ночи. Операция не нужна, Борис Иванов лежит в палате, предусмотрительно с ног до головы истыканный иглами, укутанный бинтами, обвешанный трубками и шлангами. Пожилая опытная сестра следит за пульсом, дыханием, давлением крови…

– Все будет хорошо! – сказал профессор Чернышев, поднимаясь. – Думаю, через день-два Иванов, выражаясь по-простонародному, оклемается.

Светлана по больничному коридору шла впереди, и выяснилось, что юбка на ней была обыкновенная, скромная и простая, но раздражение от этого не прошло, а, наоборот, усилилось: «Надо следить за собой!» Игорь Саввович внезапно остановился, круто развернувшись, вернулся к дверям профессорского кабинета, постучал, и как только появилась старшая сестра, улыбнулся ей заманчиво.

– Простите! – сказал он. – Вы Наташа, да? Алла? Вероника, вот кто! А почему вы такая красивая, Вероника?

Улыбка. Короткий нервный смешок; настороженный взгляд в спину уходящей Светланы.

– Вера! – сказала сестра. – Я вас слушаю…

Сестра гортанно смеялась, глядела на Игоря Саввовича открыто призывно, а он, наклонившись к ее уху, чувствуя запах духов, зашептал:

– Даю честное пионерское слово, что даже на дыбе не расскажу… Уверен, что вы записываете звонки к профессору. Дайте мне списочек тех, кто звонил по поводу Иванова. Муж ревнивый?

– Страшно! – ответила сестра, беззвучно смеясь. – Сейчас я дам список…

Она ушла, минут пять отсутствовала, а Игорь Саввович думал, что сестра умна. Она просто-напросто все понимала.

– Вот список. Звоните, Игорь Саввович! – Сестра хорошо улыбнулась. – Перемелется – мука будет… Звоните!

– Спасибо, Вера!

– Не за что, Игорь.

В стеклянный вестибюль Игорь Саввович вышел вместе со Светланой. Пряталась в тени медицинских плакатов крохотная старуха, родившая Бориса последним из пяти детей, сидел на бетонной ступеньке крохотный старик, а на город – вот новость! – наползала веселая и шустрая туча непонятного происхождения. Двусмысленная была туча, из тех, что могла просто поиграть с горожанами в кошки-мышки, но могла разразиться коротким, свирепым ливнем с громами и молниями. Воздух был душен, влажен, и очень хотелось дождя.

– Все хорошо, Семен Леонтьевич! – сказал Игорь Саввович маленькому старику. – Скоро Борис поднимется… Вы бы шли домой, отдохнули…

Старик сидел в прежней позе.

– У них, у врачей, – проговорил он, – всегда ничего не понять…

Отходя от крыльца, Игорь Саввович спиной чувствовал, что старик вот так, сжавшись в комочек, опустив голову, оцепенев, способен просидеть на нижней ступеньке до той минуты, пока не выйдет из стеклянного вестибюля здоровый сын или не вынесут на парусиновых носилках труп.

Светлана по новой, черной еще, асфальтовой дорожке шагала осторожно, чтобы не цокать деревянными подошвами сабо, а правой рукой нервно шарила в лакированной сумочке. Искать неизвестное она начала еще на крыльце больницы, ничего не нашла и вот продолжала шарить на ощупь, не догадавшись остановиться и заглянуть в сумочку. Наконец что-то звякнуло, Игорь Саввович покосился, увидел, что Светлана держит в пальцах ключи от «Жигулей», но вид у нее такой, словно жена об этом и не догадывается.

– Пошли, пошли! – сказал Игорь Саввович.

Шофер дядя Вася держал машину в тени высокого больничного забора, и, направляясь к нему, Игорь Саввович услышал, как опять звякнули ключи от «Жигулей». Он повернулся к жене, удивленно посмотрел на нее и еще больше удивился, когда не увидел машину Светланы.

– Ты без автомобиля? – спросил он. – Почему?

Она исподлобья посмотрела на него, молча помотала головой.

– Почему без машины? – упрямо спросил он. – Она исправна?

– Исправна, – тихо ответила Светлана. – Исправна… Поехали!

Игорь Саввович теперь внимательно прислушивался к уже заведенному мотору машины дяди Васи, чтобы успокоиться, подавить новую вспышку раздражения и неприязни к Светлане. «Что происходит? – думал он нарочито медленно. – Следователь расспрашивал о гараже, жена отказалась от машины…»

– Почему не пользуешься машиной?

Светлана коротко вздохнула, переступила с ноги на ногу. Он задохнулся от злости: «Дура стоеросовая! Кретин поймет, что истерики и слезы меня окончательно добивают! А ей все позволительно, черт подери!»

– Василий Васильевич, меня в трест, Светлану Ивановну – в институт.

– Игорь! Послушай, Игорь… Надо сначала заехать домой.

– Зачем?

Друзья и враги

По лестнице и трестовскому коридору Игорь Саввович тащился черепахой, ощущая себя больным, больным окончательно, то есть так, как это обычно случалось по понедельникам, когда после двух свободных дней приходил к девяти часам на работу. А сегодня старуха вахтерша, сидящая праздно между этажами, посмотрела на него испуганно: «Это чего же ты такой плохонький?» В приемной секретарша Виктория Васильевна поднялась, поджала губы, не зная, что сказать, что сделать.

– Жарко очень! – пробормотала она. – Ждали, ждали дождя…

Его растерянность, боль, усталость, плохо спрятанное отчаяние – все было отражено на полном весноватом лице Виктории Васильевны, и подумалось, какой хороший, сердечный, работящий и беззаветно преданный делу человек Виктория Васильевна… Игорь Саввович грустно улыбнулся, так как не знал фамилию секретарши, с которой работал четвертый год.

– Три раза звонил Сергей Сергеевич, – сказала Виктория Васильевна, – Он, кажется, через час вылетает. – Она вздохнула. – Тревожно мне за Сергея Сергеевича. Два инфаркта, а он… Голос дрожит, заикаться начал…

Игорь Саввович прошел в кабинет, бесшумно сел на рабочее место, побыв две-три минуты в полной неподвижности, с презрительной улыбкой вынул из кармана четвертушку бумаги с именами тех, кто звонил в областную больницу, чтобы справиться о состоянии Бориса Иванова.

Полковник Сиротин,

помощник первого заместителя председателя облисполкома Павел Николаевич Дрынин,

прокурор города,

прокурор Кировского района города Ромска,

секретарь обкома партии по промышленности Цукасов,

помощник первого секретаря обкома партии,

управляющий трестом Николаев,

генерал Попов,

председатель Кировского райисполкома Малярко,

ректор Черногорского медицинского института Гольцов,

заведующая кафедрой хирургии Черногорского медицинского института Гольцова-Веселовская,

главный инженер треста Валентинов,

доцент Ромского пединститута Гольцова,

Гелий Макарович Фалалеев,

актриса областного драматического театра Голубкина,

начальник планово-экономического отдела треста Ромсксплав Маргарита Васильевна Хвощ…

Оказалось, что в кабинете не так тихо, как почудилось после уличных оголтелых шумов; что-го загадочное произошло с комнатой, которую Игорь Саввович ценил за глухую благодатную тишину: катилась за окном волна металлического автомобильного гула, который, казалось, качался, вздувался, опадал и опять набухал, – это работали уличные светофоры.

– Полковника Сиротина! – набрав телефонный номер 02, холодно потребовал Игорь Саввович. – Если нет в кабинете, поищите по городу. Гольцов говорит…

Сиротин оказался в приемной генерала Попова зная, что по этому телефону его могут слушать многие, негромко проговорил:

– Привет, Игорь Саввович! – Тихий и печальный голос, хрипотца в прокуренных легких, вялость и раздражение. – Я тебя слушаю, Игорь Саввович!

– Когда мы сможем повидаться, Дмитрий Никитич? Хорошо бы вечером.

– Решено! – Полковник, кажется, облизал сохнущие губы. – Тебе известно, что вечером прилетает Валентинов?

Ладушки! Но вот уж совсем непонятно, зачем прерывал командировку главный инженер Валентинов? Чем мог помочь своему заместителю теоретик, философ, живущий в небесах и выше, аристократ и чистюля Валентинов? Изрекать сентенции типа: «Пьянство – результат духовной и творческой пустоты!», «Пьянство – проявление мелкобуржуазной стихии!» А кроме всего прочего, есть опасность столкнуться с бывшей женой, матерью единственного ребенка, чего, впрочем, Валентинов знать не может.

– До вечера, Дмитрий Никитич!

– Вечером буду, Игорь Саввович!

Не с кем поговорить, посоветоваться, выплакаться в жилетку. Светлана только вздыхает и проливает слезы, что-то скрывает от мужа, боится чего-то непонятного; полковник Сиротин почему-то так волнуется за него, что занимается гнусными провркациями. Скоро прилетит мать, видеть ее не хочется, почему – непонятно тоже. Черт бы побрал этот гул за окном! Почему раньше казалось, что улица с ее шумами отрезана от мрачного кабинета, похожего на келью влиятельного монаха?

– Виктория Васильевна, когда прибывает самолет из Черногорска?

– В пять сорок две, Игорь Саввович.

– А самолет Сергея Сергеевича?

– В шесть пятнадцать.

– Рейсы не задерживаются?

– Через несколько минут выясню, Игорь Саввович.

– Будьте любезны!

Он заставил себя думать о следователе Селезневе… Во-первых, почему Игорю Саввовичу кажется, что он давным-давно знаком с ним, Селезневым, во-вторых, отчего следователь так упорно интересуется гаражами? По Малинину и Буренину, по таблице умножения выходило, что связь могла существовать в единственном случае, если на него, Гольцова, напали из-за гаража. Почему? Какое отношение к делу имеет Голубкина – кривоногая бездарная актриса с усиками на верхней губе?

– Игорь Саввович, докладываю! Пока рейсы идут по расписанию… Позвольте от себя? Черногорский рейс всегда задерживается.

– Спасибо!

Ля-ля-ля! Мать и Валентинов встречаются – представьте себе! – возле выхода с летного поля, не сразу узнав друг друга, тем не менее мучительно замирают: «Где я видела этого седовласого мужчину?», «Где я встречал эту женщину, такую прекрасную?..» Усмехнувшись, Игорь Саввович поднялся, причесал густые и длинные волосы перед зеркалом, приосанившись, вышел в коридор-траншею.

Фланирующей, предельно легкомысленной походкой, с фатовской улыбкой на лице, громко печатая шаг, двигался Игорь Саввович по трестовскому коридору. «Сейчас узнаем, что ждет в недалеком будущем такого хорошего человека, как Игорь Гольцов! – насмешливо думал он. – Общество – лучший барометр!» Первым на него наткнулся бегущий с кипой бумаг в руках главный бухгалтер треста – остолбенел от неожиданности, растерянно улыбнулся и забыл поздороваться, глядя дико: «Вы еще не в тюрьме?» Игорь Саввович изысканным жестом протянул бухгалтеру руку, с особой теплотой пожал его руку, но ничего не сказал, а только многозначительно приподнял левую бровь… Из дамского туалета павой выплыла сотрудница отдела главного технолога Валерия Маркизовна Соколова. Увидев Игоря Саввовича, бойкая дама траурно втянула щеки, оскудела здоровьем и низко опустила голову. Рад вас видеть, Валерия Маркизовна!

Больше никто Игорю Саввовичу в коридоре не встретился. На полную мощность, ни на секунду не останавливаясь, дребезжа арифмометрами, поцокивая электронно-счетными аппаратами, треща клавишами пишущих машинок, шурша бумагой, крича в телефоны, хохоча над анекдотами, волнуясь над кроссвордами, крутилась и вертелась на полном ходу хорошо смазанная и отрегулированная карусель, крупный лесосплавный трест. И третьим по могуществу лицом в этой карусели был Игорь Саввович Гольцов – теперешний хулиган и пьяница.

Он подошел к дверям с табличкой «Начальник планово-экономического отдела М. В. Хвощ», насмешливо выпятив нижнюю губу, тихо-тихо, словно хотел накрыть за предосудительным делом хозяйку кабинета, открыл двери. Кто его знает, может быть, некая М. В. Хвощ отгадывает кроссворд или – того хуже! – вяжет свитер с высоким горлом?

– Здравствуй, Рита! – негромко поздоровался Игорь Саввович. – Где живешь? Не в гостинице?

Он вынул из кармана ключи от Ритиной квартиры, которые случайно положил в карман, когда уходил от нее на рассвете.

– Я рассеянный, но – увы! – не гениальный…

Все-таки поразительно красивой женщиной была Рита Хвощ! Этот классический овал лица, гладкая фарфоровая кожа, зубы знаменитой кинозвезды. А глаза, глаза! Умные, добрые, ироничные, все понимающие, все знающие, и в кабинете Риты, как и в ее квартире, все было красивым, простым, интеллигентным.

– Здравствуй, Игорь! Сядь, пожалуйста! Мне хочется с тобой поговорить.

Пахло Ритиными духами, единственными; такими не пользовалась ни одна из знакомых Игорю Саввовичу женщин, запах воскрешал в памяти вечер, ночь, Риту, спящую с блаженной улыбкой, хотя он то, Игорь Саввович, думал, что женщина его возненавидела, а утешала потому, что была добра. Он смотрел на нее, полуголую, блаженную, бесшумно пятился и, наверное, тогда-то и положил в карман ключи от Ритиной квартиры.

– Сел! – сказал Игорь Саввович. – Забавно вышло с этими ключами, а?

Тогда, в субботу, Рита с такой нежной жадностью и зрелой опытностью набросилась на Игоря Саввовича, что он испугался – прекрасного ее тела, нежных слов, непонятных слез, бредового: «Бедный, бедный, бедный!» От страха он опустошился, взволнованный и дрожащий, гладил ее фарфоровую кожу, стискивал губы. «Игорь, ты просто чудо, Игорь!» А он боялся все больше и больше и, наконец, сдался, сдался окончательно…

– Я сижу! – стараясь глядеть в лицо Риты, повторил Игорь Саввович. – Вот ключи.

Рита смотрела на него грустно, горько.

– Как жалко и как обидно, – сказала она, – что мало людей знают, какой ты хороший человек, Игорь! Не криви губы, не старайся казаться циником, – Она страстно потянулась вверх, хотя продолжала, сидеть на месте. – Ты не знаешь и знать не можешь, как я понимаю тебя… – Рита зажмурилась, точно в глаза ударили солнечные лучи. – Я пережила с тобой лучшую ночь в моей жизни, хотя ты до сих пор боишься смотреть мне в глаза… Дурак! Мальчишка! Тебе шестнадцать, а не тридцать… Куда я смотрела раньше, когда ты еще не женился? – Она сцепила руки, хрустнула пальцами. Рита наконец поднялась, подошла к стенке, оперлась спиной. Смотрела в окно, смотрела долго, потом сказала:

– Я люблю тебя.

Она опять закрыла глаза, и это длилось опять долго, наверное, минуту.

«А я люблю Риту?» – спросил себя Игорь Саввович, но вместо того, чтобы ответить на свой же вопрос, быстро проговорил:

– Слушай, Рита, а ты не знаешь, как мне жить дальше?

Вопрос был дурацкий, Игорь Саввович, услышав себя как бы со стороны, уловил в собственном голосе наивную детскую интонацию и, конечно, подумал о том, что Рита права: в ее присутствии он ведет себя по-особенному, точно женщина много старше его и много умнее. И это отчего-то не обидно, а, напротив, хорошо.

Рита открыла глаза, но смотрела по-прежнему в окно.

– Как тебе жить, Игорь? – повторила она. – Брось все!.. Брось все и уезжай! На сплавучасток, на валку леса, заведовать пивным ларьком – только уходи, уезжай, убегай!… Начинай жить сначала! Ты слышишь меня, Игорь? Все и всех бросай! Себя, жену, меня, работу – немедленно!

Рита подошла к Игорю Саввовичу, стоя на расстоянии вытянутой руки, начала жадно разглядывать его губы, глаза, подбородок, и вид у нее был такой, словно Рита хочет проверить, тот ли человек стоит перед ней, о котором она говорит.

– Все надо начинать сначала, Игорь! – повторила она. – Прости за пышную фразу, но ты потерял себя…

С опущенной головой, с таким ощущением, словно волочил за собой тяжелый от длины и золота шлейф, Игорь Саввович пошел к дверям. Ему надо было оглянуться, как-то особенно посмотреть на Риту, но она быстро сказала: «Не вздумай!» – и он вышел, и произошло чудо – двери сами за ним закрылись, хотя никаких специальных пружин не было. «Я похож теперь на двугорбого верблюда! – с усмешкой подумал Игорь Саввович. – Был одногорбый, стал двугорбый».

– Ладушки!

На одно плечо-горб Игоря Саввовича навесили «Дело по обвинению…», на второе плечо – любящую его женщину по имени Маргарита Васильевна Хвощ. Что оставалось делать после этого, если не вышагивать по коридору-траншее именно двугорбым верблюдом? Голова задрана, ноги прямые, глаза тусклые, губы брюзгливые. Шел он к дверям кабинета, на которых висела написанная от руки и потому франтоватая табличка «Отдел новой техники». Ее более четырех лет назад изготовил Игорь Саввович, разноцветную, с двумя виньетками. От времени ватман посерел и скоробился, но табличка все равно была яркой.

– Здравствуйте, друзья! – лихо проговорил Игорь Саввович, входя в отдел новой техники. – Ба-ба! Народ в полном сборе! Добрый день, Николай Егорович! Рад вас видеть, Виктор Леонидович!

Ртдел новой техники после ухода Игоря Саввовича совсем не изменился. Работало три человека, осталось – двое, вот и все перемены. Потешный, похожий на кенгуру, головастый Николай Савков, широкий в кости, коротконогий до удивления Виктор Татищев. Он все эти годы исполнял обязанности начальника отдела, так как почему-то нескончаемо долго не решался вопрос о полноправном начальнике: то ждали третьего человека, то Валентинов просил Татищева «подождать еще немножко», когда исполняющий обязанности ставил вопрос, как он выражался, о своем «щекотливом» положении… Игорь Саввович осматривался, приглядывался, ярко и празднично, как и полагалось якобы победителю, улыбался. Он фанфаронил, открыто фанфаронил…

– Давненько я у вас не был, давненько! – проговорил Игорь Саввович и потер руки от удовольствия. – Работа все, знаете ли, работа…

Три маленьких стола, два кульмана, три стены со стеллажами, заваленными книгами, брошюрами, чертежами; непонятного назначения болтами, шестернями, целыми узлами; неразбериха, мусор, который уборщица боялась убирать, чтобы не вымести какую-нибудь шестеренку; окурки повсюду, и при ярком солнце, льющемся из настежь распахнутого окна, горящие электрические лампочки в металлических абажурах, направленных на чертежи. И лозунги, лозунги везде, где только можно, где есть место приколоть канцелярскими кнопками клочок бумаги: «Здесь разрешается вообще!», «Хочешь быть гением – будь им!», «Книги на руки не выдаются. Приобретены таким же способом!», «Трепаться, орать и курить категорически разрешается!» и прочая дребедень, написанная на пожелтевшем от времени ватмане. Все это было начертано Игорем Саввовичем, а выдумано сообща веселой и дружной тройкой ребят из отдела новой техники – самых головастых и бесшабашных во всем тресте.

Стол, за которым сидел когда-то Игорь Саввович, пустовал, на нем ничего не лежало, не стояло, не валялось, точно стол был подвергнут табу.

– Присесть разрешите? – спросил Игорь Саввович. – Сяду, скажем, на свое прежнее место…

По-сократовски лобастый Николай Савков заметно волновался, мало того, Игорю Саввовичу показалось, что раза два Савков посмотрел на него своими добрыми телячьими глазами, как бы спрашивая: «Здорово плохо тебе, лорд?» Лордом когда-то прозвали Гольцова за то, что он браво и тонко умел беседовать с вышестоящим начальством. Игорь так держался, например, с управляющим Николаевым, что тот однажды в присутствии всего отдела новой техники прорычал: «Вы не лорд, а инженер, в конце-то концов…»

– А чего народ безмолвствует? – иронически спросил Игорь Саввович. – Заместителю главного инженера полагается выслушивать рапорт о достижениях и недостатках. Могу выслушать…

Игорь Саввович с трудом сегодня узнавал «прогрессиста» Виктора Татищева, который с той минуты, как обменялся рукопожатием с Гольцовым, сел на свое место и напустил на крепкое лицо деревенского рубахи-парня вопросительное и – вот новость! – подобострастное выражение. Такое лицо у Татищева бывало только при его «боге» Валентинове, на Гольцова он четвертый год просто не смотрел, то есть делал вид, что не замечает заместителя главного инженера. А если Игорю Саввовичу удавалось поймать взгляд Татищева, то видел сложное сочетание: «Ты, конечно, карьерист и пролаза, но на твоей стороне сила!» Между тем четыре года назад Виктор Татищев из всех троих в отделе новой техники был самым отчаянным «прогрессистом». Именно он на одной представительной технической конференции сказал с трибуны: «Пока мы догоним финнов по методам и средствам сплава, сплавлять будет нечего. Останется одна степная трава, которая, как поется, пахнет мятой…» Убежденный холостяк, три с половиной года назад Татищев кардинально изменил образ жизни: обзавелся женой, родил девочку, в городе его можно было встретить с авоськой в руках, озабоченного и суетливого. В стенах треста он сделался серьезным, солидным, безулыбочным человеком, оживляющимся только в присутствии Валентинова.

– Ба-ба! – изумленно и с радостью вскричал Игорь Саввович. – И пани Пшебильска жива! Вот не ожидал!

«Пани Пшебильской» в отделе новой техники в прошлые времена называли старую-престарую пишущую машинку «торпедо-верке», которая в отличие от машинки из романа Ильфа и Петрова имела не армянский, а польский акцент: не было буквы «р», зато имелись две буквы «ш». Друзья, то есть Гольцов, Савков и Татищев – они тогда были настоящими друзьями – развеселились, решили шрифт не исправлять и специально изощрялись в составлении таких вот фраз: «Шешительно пшотестуем пшотив шешения вопшоса о кошбюшатоше…»

Игорь Саввович осмотрел машинку – буква «р» стояла на месте. Поставили, а! Это была, наверное, самая крупная революция в отделе новой техники за четыре с лишним года.

– Обрусела пани Пшебильска! – сказал бодро Игорь Саввович, он понял, почему так необычно вел себя «прогрессист» Татищев. – Молодец пани, добже пани!

Машинка, то есть «пани Пшебильска», взволновала Игоря Саввовича… Нет, не было того восторга и ощущения полета, которое он испытал в Коло-Юльском ельнике, но сладкая тоска по прошлому туманила голову. Хотелось сидеть и сидеть, обложившись книгами, скрипеть противовесами кульмана, ходить по трестовскому коридору с высоко поднятой головой человека, знающего далекое и близкое будущее треста. Молодостью, озорством, весельем веяло от стен, стеллажей, столов и ярких лампочек. «Почему я ушел отсюда? – спросил себя Игорь Саввович. – Кто лишил меня права ходить по коридорам с поднятым носом?»

– На мне ничего не написано? – смешливо сказал Игорь Саввович, обращаясь к Виктору Татищеву. – Отдел новой техники – заповедник главного, а я отлучен от вас, дружки хорошие. Рапорты, естественно, принять могу, но тут же забуду, так как пришел тряхнуть стариной: потрепаться за жизнь…

Виктор Татищев давно и страстно хотел быть полноправным начальником отдела новой техники, а сейчас, глядя подобострастно на Игоря Саввовича, не мог управиться с дрожащими руками.