Неугасимое пламя

Рэчел прошла по выложенной кирпичом дорожке к входной двери, и та медленно отворилась, показав улыбающуюся Доминику.

— Мадемуазель Галлагер, как любезно с вашей стороны навестить меня!

Рэчел тоже улыбнулась и проследовала за ней в дом. Доминика ввела ее в гостиную, помещавшуюся прямо за вестибюлем. Миниатюрная негритянка принесла серебряный кувшин и чашечки китайского фарфора на деревянном подносе. Она поставила все это на низенький столик и молча удалилась.

Доминика и Рэчел уселись на диван орехового дерева.

— Хотя наш новоорлеанский кофе и хорош, я подумала, что для разнообразия стоит угостить вас чашечкой шоколада, — предложила Доминика, наливая ей в чашку дымящийся шоколад и добавляя сбитые в пену сливки и щепотку корицы.

Она передала чашку Рэчел, и та с интересом попробовала новый для нее напиток.

— Замечательно, — проговорила она.

Доминика дружески улыбнулась.

— Я люблю шоколад, если честно сказать — даже больше, чем кофе. — И, рассмеявшись, добавила: — Хотя с тех пор, как началась война, не так-то просто его раздобыть.

Рэчел почувствовала себя свободней. Быть может, этот визит окажется гораздо менее тягостным, чем она опасалась.

Доминика допила свой шоколад и лишь после этого спросила:

— Вам, наверное, интересно, почему я вас пригласила.

— Я действительно думала об этом, — заметила Рэчел.

— Есть несколько причин, — сказала Доминика и, поставив чашку с блюдцем на стол, обеими руками обхватила колено. — Во-первых, еще раз поблагодарить за помощь в тот день.

Ей не нужно было уточнять, о каком дне идет речь, — они обе прекрасно помнили его. По телу Доминики пробежала легкая дрожь, она уставилась на натертый паркет.

— Не будь вас, я бы сейчас здесь не сидела. А кроме того, — добавила она, — я хотела встретиться с женщиной, которую так любит Мэтью. — Она подняла голову и взглянула прямо на Рэчел: — А он действительно любит вас, вы это знаете. Больше, чем кого бы то ни было.

— Так же как я его, — призналась Рэчел. Она допила шоколад и поставила чашку на столик.

— Вы верите в судьбу? — серьезно спросила Доминика.

Рэчел на минуту задумалась:

— Пожалуй, да.

Доминика удовлетворенно кивнула:

— Я тоже. Судьба свела нас обеих с Мэтью Деверо, а затем распорядилась так, что наши пути пересеклись.

Рэчел обдумала ее слова и спросила: — Вы жалеете об этом?

— О том, что он влюбился в вас? — Доминика пожала плечами. — Именно так распорядилась судьба.

— Но ведь это было для вас неожиданностью?

— Я знала, что рано или поздно это произойдет, Рэчел. Вы разрешаете мне называть вас так? — Рэчел кивнула, и она продолжила: — И я и Мэтью с самого начала понимали, что отнюдь не безумная любовь связывает нас. Нас связывало своего рода соглашение, удобное и приятное для нас обоих. — Доминика разгладила воображаемую складку на шелковом платье. — Человеку иного мира зачастую трудно бывает это понять.

Рэчел взглянула ей прямо в лицо.

— Мэтью объяснил мне все это, — сказала она.

— Eh, bien[26], — отозвалась Доминика. — Мэтью был и остается очень щедрым человеком. Он подарил мне этот дом. Благодаря его доброте у меня сейчас столько денег, что я могу всю жизнь прожить независимо, если сама того пожелаю. Я могу путешествовать, если захочу, в любой момент могу выйти замуж — если захочу. И все это благодаря Мэтью.

Эти слова, произнеси их другая женщина, могли бы казаться ядовитыми, обидными или самодовольными, но Рэчел знала, что в устах Доминики это простая откровенность.

— Вы любите его?

— Oui, — ответила Доминика. — Если бы я не любила его, я бы не стала делить с ним постель в течение шести лет. — Она налила себе еще шоколада. — Кроме всего прочего, он потрясающий любовник, вы сами убедитесь в этом.

При этом замечании Рэчел покраснела.

— Я была девушкой, когда впервые пришла к Мэтью, — пояснила Доминика. — И он очень бережно и деликатно, научил меня получать удовольствие. И с вами, — заметила она, — он будет таким же. Он не эгоист в постели, отнюдь нет. — Увидев густой румянец на щеках Рэчел, Доминика улыбнулась. — Excusez-moi[27], — воскликнула она. — Я забываю, что вы не привыкли к беседам на столь откровенные темы, мадемуазель. Получать удовольствие в постели должны не только мужчины. — В ее глазах загорелся огонек. — Креолы — люди темпераментные, и креольские мужчины особенно гордятся своим умением заниматься любовью. Вы не будете разочарованы, Рэчел. Мэтью настоящий мужчина.

— Нельзя ли переменить тему? — нервно кашлянув, спросила Рэчел.

Доминика рассмеялась гортанным смехом.

— Oui, ну конечно. Я вовсе не хотела, вас как-то задеть, — оправдывалась она. — Я хотела только заверить вас, что вам не надо страшиться первой брачной ночи.

— Я доверяю Мэтью, — просто сказала Рэчел.

— И правильно делаете, — одобрила Доминика.

Рэчел сочла, что они уже достаточно откровенны друг с другом для того, чтобы задать самый животрепещущий вопрос:

— Вы получали известия от Мэтью с тех пор, как он покинул город?

— Боюсь, что очень давно, — ответила Доминика. — Я получила от него письмо в конце прошлого года. — Она прикрыла руку Рэчел своей и продолжила: — В нем он много говорит о вас. Он рассказывал мне, как он любит вас и как мечтает начать новую жизнь с вами, когда закончится война.

— Правда?

— Oui, он стал очень счастливым человеком благодаря вам, Рэчел.

— Я хочу, чтобы он был таким всю жизнь.

— И он будет, я знаю это, — заявила Доминика. — Я уже говорила, что вас связала судьба.

Позднее, по дороге домой, Рэчел вспоминала ее слова. Судьба. Предназначение. Выбор. Браки, совершающиеся на небесах. «Неважно, — думала она. — Как ни назови это, важно лишь то, что Мэтью — моя единственная настоящая любовь, и ничто не может разлучить нас».

Ничего.

Только смерть.

Одна лишь смерть могла разрушить все надежды и мечты о будущем. Одна лишь смерть была в состоянии сокрушить неколебимое здание счастья, обратив его в жалкие руины отчаяния.

«Мэтью!»

Рэчел проснулась о этим именем на устах. Она лежала, утопая в мягких подушках, наблюдая, как утренний ветерок колышет кружевные занавески на окнах.

Девушка откинула тонкую белоснежную простыню, служившую ей одеялом. Она спустила ноги на пол и сидела, прислушиваясь к беззаботному щебетанию птиц за окном спальни. Это было утро, сулящее радость. Рэчел покачивала ногой и мечтала, что будет вот так же просыпаться рядом с Мэтью.

Она обернулась и уставилась сонным взглядом на смятую постель. Она прикрыла глаза и попыталась представить лежащего в постели Мэтью, его загорелое тело на белоснежных простынях. Она с улыбкой вытянула руку и принялась гладить нижнюю простыню, воображая, что под рукой у нее теплая кожа Мэтью, шелковистые завитки волос, покрывающих его широкую грудь и спускающихся все ниже…

О Господи, что за распутное воображение, оказывается, у нее!

«Ну и что же?» — спросила она самое себя.

Ничего страшного.

Все, чего ей действительно хочется, — так это, чтобы скорее закончилась проклятая война и Мэтью вернулся домой. А если это невозможно, то хотя бы получить от него весточку, ведь их не было так долго! Хоть что-нибудь. Хоть пару строк.

Она потянулась, подошла к большому зеркалу и встала перед ним, разглядывая свое отражение. Она отбросила назад тяжелую массу светлых локонов и опустила руки вдоль тела. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки просвечивали контуры ее тела. Рэчел провела рукой по животу. Когда-нибудь она будет носить под сердцем дитя Мэтью, дитя их любви. Новая жизнь наполнит ее чрево. Рэчел поняла, что желает этого так страстно, как не могла бы и помыслить прежде.

Рука девушки скользнула вверх и коснулась золотого медальона, висевшего у нее на шее. Он составлял пару с тем кольцом-печаткой, украшенным их инициалами, которое она подарила Мэтью. Внутри медальона находились их миниатюрные портреты. Так будет, так должно быть с ними — вместе, неразлучно, навсегда.

Рэчел сидела за письменным столом, делая наброски для новой задуманной ею статьи. Ее мать только что вернулась из Филадельфии, вопреки желанию своего мужа, стремившегося уберечь ее от опасностей войны. Кэтлин привезла новости с Севера, и они натолкнули Рэчел на мысль осветить этот горестный конфликт с новой стороны. Ей захотелось поразмышлять о женщинах — как южанках, так и северянках, — в течение долгих месяцев ожидающих своих мужчин.

Из разговоров с женщинами, оставшимися в городе, перешедшем под контроль юнионистов, Рэчел знала, каково это, когда тебя считают врагом, возможным противником. На собственном же опыте она поняла, что значит, когда тебе не доверяют свои же соседи, ведь ее считали едва ли не предательницей из-за ее отца, из-за ее возлюбленного, из-за того, наконец, что она появлялась в обществе офицера-янки.

Рэчел имела возможность наблюдать жизнь новоорлеанских женщин. Они ждали вестей от своих мужчин, ухаживали за вернувшимися домой ранеными, по мере возможностей помогали нуждающимся и жадно читали газеты, выискивая сообщения о любимых. Они делали все, что могли, чтобы приспособиться к обстоятельствам, в которые поставила их жизнь.

Это были женщины, как рассуждала Рэчел, вынесшие всю тяжесть «нашего славного дела». Они всячески пытались сохранить довоенный стиль жизни, поддерживаемый иллюзией, что когда-нибудь все вернется на круги своя, что их жизнь войдет в прежнее русло.

Окунув перо в хрустальную чернильницу, Рэчел начала было новую фразу, когда в дверь заглянула Лизль:

— Извините, мисс Рэчел, но ваша мама просит вас немедленно спуститься.

Удивленная необычным тоном экономки, Рэчел подняла голову:

— Что случилось, Лизль?

— У вас гость.

Рэчел взглянула на часы в корпусе из черешневого дерева, стоявшие прямо у нее на столе. Было только пять минут десятого — рановато для визитов.

— Кто это?

— Этот капитан-янки, — сообщила Лизль.

— Баррет? — Рэчел положила серебряное перо и улыбнулась. — Что ему могло понадобиться в такую рань? — Она с шумом отодвинула кресло. — Скажи, пожалуйста, маме, что я сейчас спущусь.

Лизль повиновалась, и, поднявшись с места, Рэчел окинула взглядом свой домашний туалет. На ней было простое бледно-голубое платье, без кринолина, и корсаж и юбка безо всяких украшений. В нем удобно было работать, а от многочисленных стирок оно стало мягким, словно ночной халат. Рэчел подумала, не стоит ли переодеться во что-то более подходящее для приема посетителей, но решила этого не делать.

Баррет Фрезер не принадлежал к тем строго следующим требованиям хорошего тона людям, которых мог шокировать домашний наряд хозяйки дома.

Спускаясь по лестнице, Рэчел думала, что, возможно, он пришел пригласить ее на верховую прогулку. Они совершали подобные прогулки не реже раза в неделю, если позволяли обстоятельства, но, поскольку он был невероятно занят по службе, на этой неделе им пришлось отказаться от привычного развлечения.

Это, однако, не объясняло странного тона Лизль. Воспоминание о нем засело у Рэчел где-то в подсознании.

Войдя в маленькую гостиную первого этажа, Рэчел была поражена царившим в ней молчанием, хмурым взглядом Баррета и вытянувшимся лицом матери, которая сидела в кресле, нервно теребя платок.

— Ради всего святого, что случилось? — воскликнула Рэчел, выскакивая на середину комнаты. — Папа?!

Она выкрикнула свой вопрос сдавленным от испуга голосом. Она знала, что отец отправился в поддерживавший Конфедерацию Техас по делу, связанному с поставкой лошадей для армии.

— Насколько мне известно, мистер Галлагер в добром здравии, — коротко ответил капитан Фрезер.

Рэчел бросила еще один быстрый взгляд на мать. В ответ на него Кэтлин вскочила с места и стремительно приблизилась к дочери.

Рэчел прочла в ее глазах сострадание и похолодела.

— Это не… Мэтью? — пробормотала она, чувствуя, как ужас пронизывает ее с головы до ног. Взглянув на лицо Баррета Фрезера, Рэчел задохнулась: — Это ложь!

— Дорогая… — начала было ее мать.

— Я бы знала, если бы что-нибудь случилось с ним! — закричала Рэчел. — Вы что, не понимаете? — с гневом спросила она. — Я бы знала! — Диким взглядом она обвела комнату и находящихся в ней людей: — Это, должно быть, какая-то ошибка.

Баррет Фрезер приблизился к ней.

— Я от всей души желаю, чтобы вы оказались правы, мисс Галлагер, — произнес он соболезнующим тоном.

Он предложил ей руку, но Рэчел оттолкнула ее и холодно заявила:

— Вы лжец!

— Рэчел! — увещевала Кэтлин Галлагер свою дочь, стараясь успокоить ее. — Я знаю, моя родная, как тебе тяжело, но…

— «Но» что, мама? — оборвала Рэчел ее уговоры. — Принять эту ложь? А это именно так. Чья-то страшная ошибка. Мэтью жив. Он обещал, что вернется ко мне. Так что, сама понимаешь, — с исступленной настойчивостью добавила она, — с ним все в порядке.

— Я бы хотел ответить вам, что вы правы, Рэчел, — вмешался Баррет Фрезер, — но, увы, это не так. Капитан Мэтью Деверо казнен как шпион в штате Нью-Йорк.

— Убирайтесь из моего дома с вашей грязной ложью, — ледяным тоном произнесла Рэчел, отступая от него.

— Пожалуйста, Рэчел, — упрашивала Кэтлин, — выслушай капитана.

Рэчел отшатнулась от руки, которую мать ласково положила ей на плечо.

— Как ты можешь верить этому? — с надрывом спросила она. — Это чудовищная ложь, и ничего более. Мэтью не умер, говорю тебе, — повторила она.

— Рэчел, — мягко сказал капитан Фрезер, — я понимаю, что вам трудно это слышать…

— Трудно? — оборвала его Рэчел. — Что вы можете знать об этом?

Она быстро отошла на другой конец комнаты, желая быть подальше от людей, отказывающихся верить в ту правду, которую знала она.

— Я любила его. — Она сделала глубокий вдох. — Извините, я ошиблась. Я люблю его. Мы собираемся пожениться, когда окончится эта война. Или еще раньше, если получится. Он жив и вернется ко мне.

— Тогда как вы объясните это? — спросил Фрезер, проклиная самого себя за то, что вынужден причинять ей лишние страдания.

Он вытащил что-то из кармана своего мундира и протянул Рэчел. На его широкой ладони лежало золотое кольцо, блеснувшее в лучах утреннего солнца.

Глубокая боль внезапно пронзила все тело Рэчел. Спотыкаясь, она сделала несколько неверных шагов.

— Откуда это у вас? — спросила она слабым голосом.

Это было кольцо, подаренное ею Мэтью, парное с медальоном, который носила она сама.

— Оно было прислано вместе с другими вещами, главным образом бумагами, одним майором-южанином, который, как мы подозреваем, является главой целой шпионской организации, работающей за линией фронта и проникшей на Север.

— Но откуда у него кольцо Мэтью?

Баррет сжал в кулак руку, державшую кольцо.

— Он сообщил, что посылает кольцо как доказательство казни человека, предавшего Юг. Он добавил, что человек, отказавшийся от собственных корней, получил по заслугам.

— Нет! — со стоном вырвалось у Рэчел. Все стало темнеть вокруг нее, и она почувствовала, что хочет, жаждет погрузиться в эту темноту. Она была такой спокойной и безопасной!..

Очнувшись, Рэчел обнаружила, что лежит у себя в постели, корсет распущен, а на ночном столике находятся таз с водой и полотенце. Кэтлин, сидевшая в кресле, вплотную придвинутом к кровати, погрузила полотенце в воду и, отжав его, приложила к виску дочери.

— Мама?

Кэтлин ласково погладила ее по щеке и посмотрела ей в лицо взглядом, полным сочувствия:

— Я здесь, моя родная.

Рэчел отвернулась и уставилась в окно, за которым сияло солнце, благоухали цветы, щебетали птицы. Там, снаружи, все источало тепло и жизнь, в то время как здесь, внутри, у нее в душе, все стало вдруг мертвым и холодным. Дух Рэчел был сокрушен страшной вестью, она все еще не вышла из состояния шока.

— Не хочешь ли выпить чаю? — заботливо спросила Кэтлин.

— Нет, — безжизненным тоном ответила Рэчел, не поворачивая головы.

— А кофе?

Рэчел не ответила, надеясь, что мать поймет ее желание и оставит ее одну.

Кэтлин сделала еще одну попытку:

— Ты хотела бы поговорить об этом?

— А что тут обсуждать, мама? — Рэчел повернулась к ней лицом, и Кэтлин увидела отчаяние в глазах дочери.

— Что ты собираешься делать?

— Делать? — тупо повторила Рэчел. — Если Мэтью действительно мертв, я думаю, мне следует умереть тоже.

— Рэчел, ты не должна так говорить, — умоляюще проговорила Кэтлин. Ее черты исказил страх. — Ты ведь не сделаешь никакой глупости, нет, Рэчел?

Рэчел поняла, что имеет в виду ее мать.

— Я не покончу с собой, мама, если ты это хотела сказать.

— Слава Богу!

Рэчел пожала плечами.

Кэтлин нежно сжала холодную руку дочери:

— Он был отважным человеком, моя радость.

— Что мне в его отваге? — с горечью спросила Рэчел. — Она не вернет мне человека, которого я люблю.

— Мэтью был человеком чести.

— О да, мама, был. И чего он добился? Ничего. — Голос Рэчел звучал устало, словно сам процесс речи утомлял ее. — Честь. До самой смерти я буду ненавидеть это слово. Пустой звук, выдуманный мужчинами, чтобы тешить собственную гордость и лелеять какие-то иллюзии. А что эта честь принесла мне? Бессмысленное будущее без любимого человека, без человека, от которого я хотела иметь детей, рядом с которым я хотела стареть. Проклятая честь!

Рэчел снова отвернулась от матери и уставилась в окно.

Медленно текли минуты, пока она полностью не осознала, что осталась одна.

Горький смех вырвался из ее уст.

Одна.

Без Мэтью она вечно будет одна, обреченная блуждать по земле без своей половины. Душа, затерявшаяся в преддверии ада.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

«Я уже не способна плакать.

Не то чтобы я не хотела плакать, — Боже мой, мне хочется рыдать, кричать от горя из-за этой ужасной, несправедливой потери, но иногда я чувствую себя настолько опустошенной, что у меня не находится слез, которые могли бы облегчить мою боль.

Нет, не боль, это не то слово. Я почти не чувствую ее. Я словно оцепенела. Каждый день неумолимо напоминает мне, что мой любимый покинул меня и не сдержал своих обещаний.

На сегодняшний вечер назначена траурная церемония в Бель-Шансон. Бог дает мне силы выдержать этот день и все те, что за ним последуют».

Небо затянули облака, в воздухе была разлита липкая влажность. Рэчел одиноко стояла на веранде, глядя на загон для лошадей, где крупный рыжий жеребец озирался по сторонам, словно искал своего хозяина.

Траурная церемония была краткой, в домашней церкви собрались родные и слуги Деверо. Кроме них присутствовала лишь Рэчел и ее родители, сразу после отпевания вернувшиеся в Новый Орлеан.

Рэчел, одетая в черное шелковое платье, весь день двигалась словно автомат. Она отвечала на вопросы, если кто-нибудь обращался к ней, она делала все, что положено в подобных случаях, но душа ее была охвачена оцепенением. Фрэнсис и Эдуард Деверо являли собой воплощенное мужество и стойкость, но Рэчел понимала, чего им это стоило: она сумела разглядеть на их лицах следы глубокого душевного страдания. Маргарита, по-детски непосредственная, рыдала без остановки, оплакивая любимого старшего брата.

После окончания церемонии Эдуард удалился к себе в кабинет, приказав поскорее подать туда бутылку коньяка. Маргарита получила дозу лауданума, чтобы хоть немного успокоиться. Фрэнсис отдыхала у себя в комнате, — по крайней мере, Рэчел так думала, пока не услышала какой-то шорох у себя за спиной.

Обернувшись, она увидела миссис Деверо, показавшуюся ей внезапно постаревшей. Большая белая прядь вдруг появилась в каштановых волосах Фрэнсис, словно краска, нанесенная чьей-то безжалостной рукой.

— Я думала, что вы наверху, — заметила Рэчел.

— Я была там, — ответила Фрэнсис, обняв девушку за тонкую талию и прижимая ее к себе, как бы желая разделить с ней горе. — Но я не могла отдыхать.

— Я понимаю вас.

— Он так любил вас, вы знаете это, — сказала Фрэнсис со слезами на глазах. — Вы подарили моему сыну редкое сокровище, и я всегда буду относиться к вам, как к дочери.

— Спасибо вам, — тихо ответила Рэчел.

— Нет, спасибо вам, — подчеркнула Фрэнсис. — Вы сделали Мэтью очень счастливым, моя дорогая. Я никогда не видела его таким, каким он стал, встретив вас. — Она легонько втянула воздух, удерживая готовые хлынуть слезы.

— Он был для меня всем, — созналась Рэчел.

Фрэнсис продолжала, понимая, как тяжело для них обеих то, что она собирается сказать, но считая это необходимым.

— Я знаю своего сына, Рэчел. Он не захотел бы, чтобы в память о нем вы обрекли себя на пожизненный траур. Вы молоды и когда-нибудь полюбите вновь.

— Нет! — воскликнула Рэчел. — Ни за что!

Фрэнсис сочувственно взглянула на нее.

— Я знаю, как глубоко сейчас ваше горе, но со временем оно притупится, — произнесла она, пораженная силой переживаний, которые Рэчел так долго сдерживала. — И тогда вы сможете начать заново строить свою жизнь.

— Жизнь, которой я желала, отнята у меня, — с горечью ответила Рэчел. — И как вы можете говорить, что я забуду это горе? Вы его мать. Разве вы сможете забыть?

Фрэнсис покачала головой:

— Никогда. В моем сердце навсегда останется пустота. Но я это переживу. Я должна пережить — во имя моей семьи, во имя памяти моего сына.

— Как же вы можете думать, что я забуду его? — негодующе спросила Рэчел.

— Я так не думаю, моя дорогая, — объяснила Фрэнсис. — Я вовсе не это имела в виду. Даже не будь Мэтью плотью от плоти моей, я бы сказала, что его трудно забыть. Но вы научитесь хранить его память и продолжать жить.

Рэчел вырвалась из ее объятий и отошла на несколько шагов. Взгляд ее упал на гарсоньерку. Она услышала жалобное подвывание Вагера, верного пса Мэтью. Животное, казалось, понимало, что его хозяин больше не вернется. А до сознания Рэчел стало доходить, что именно общение с ней, а не с кем бы то ни было другим, приносит облегчение несчастной Фрэнсис Деверо.

Но для своей собственной души она не находила облегчения. Она тосковала по Мэтью, она желала его, он был ей необходим. Она проклинала безумных политиканов, неизвестно для чего калечащих человеческие жизни. Она казалась себе опустошенным сосудом, оболочкой, лишенной содержания, швыряемой ветром по прихоти жестокой судьбы. Судьбы, лишь на мгновение позволившей ей погрузиться в глубины любви и безжалостно вырвавшей ее оттуда.

Да, она будет хранить память о Мэтью и продолжать жить с пустотой в сердце. У нее нет выбора. Хотя что за жизнь предстоит ей без человека, которого она по-прежнему безнадежно любит?

— Вы не будете возражать, если я побуду немного в гарсоньерке? — спросила Рэчел, снова взглянув на Фрэнсис.

— Разумеется нет, моя дорогая. Чувствуйте себя как дома, поступайте и ходите, как и куда вам хочется, — ответила та и, словно подавая пример, добавила: — А я вернусь к себе. Я вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.

Держась прямо, с поднятой головой, Рэчел пересекла лужайку и направилась к входу в гарсоньерку. Вагер лежал на земле, положив морду на широкие лапы, глаза его смотрели грустно. При появлении Рэчел он поднял голову.

Она присела перед ним на корточки.

— Ты потерял любимого человека, да, мой мальчик? — спросила она, погладив животное по голове. — Так же, как и я.

Вагер тявкнул и, встав, начал тыкаться в Рэчел мордой. Она тоже поднялась и провела рукой по его густой шерсти.

— Пойдем со мной, — позвала она пса, который охотно последовал за нею в дом.

Это была уменьшенная копия главного дома, обставленная со вкусом и чисто по-мужски. Свежий воздух проникал сквозь открытые окна, домик содержался так, словно Мэтью мог вот-вот вернуться. Кипа газет лежала на письменном столе в комнате, по-видимому служившей ему кабинетом. Рэчел никогда прежде не бывала здесь, не желая нарушать уединения, в котором порой так нуждался ее возлюбленный, и сейчас осматривалась с любопытством, смешанным с печалью.

Войдя в комнату в сопровождении собаки, Рэчел приблизилась к письменному столу красного дерева. Она отодвинула кресло, в котором когда-то сидел Мэтью, и провела рукой по кожаной спинке. Затем она уселась в это самое кресло, вперив взгляд в деревянную поверхность стола. С одного краю красовались небольшие медные часы, рядом с ними чернильница с набором перьев. На полированном деревянном подносике высилась аккуратная стопка бумаги. Каждый листок украшала затейливая готическая буква «Д» — Деверо. На другом конце стола Рэчел заметила ящичек для сигар, также красного дерева. Она приподняла крышку и вытащила одну сигару — тонкую кубинскую сигару, именно их предпочитал Мэтью.

Она понюхала ее, и аромат табака напомнил ей, как любил он выкурить сигару после обеда или во время игры в карты. Или когда они вдвоем прогуливались по плантации.

— Кто здесь? — раздался мужской голос.

От неожиданности Рэчел разломила сигару пополам. На какую-то долю секунды у нее мелькнула безумная надежда, что это Метью, явившийся, чтобы посмеяться над траурной церемонией, продемонстрировав всем, что он жив-здоров.

Увы, через минуту она претерпела горькое разочарование: в комнату вошел Ахилл.

— Простите меня, мадемуазель, — извинился он. — Я услышал шум и подумал… — Его голос пресекся.

Рэчел пришло в голову, что, возможно, Ахилла посетила та же самая фантазия, что и ее самое.

— Я просто хотела осмотреть место, где он жил, — объяснила она.

— В таком случае, я оставлю вас, мадемуазель, — Ахилл направился к двери и внезапно обернулся: — Мы все оплакиваем эту потерю, мисс Рэчел.

Он подошел к ней ближе, и Рэчел увидела, что в его добрых карих глазах блестят слезы.

— Peut-йtre[28], будь я с ним, он был бы жив сейчас.

— Вы никак не смогли бы предотвратить этого, Ахилл, — утешила его Рэчел. — Мэтью был человек решительный, и кто-то заставил его заплатить за эту решительность.

Рэчел взяла со стола серебряный нож для резки бумаги и, поколачивая его на ладони, впилась в него мрачным взглядом.

— Если бы я только могла найти людей, совершивших это, уж я бы отплатила им за нашу боль. Бог свидетель, — добавила она с ледяной решимостью, — я бы с радостью заставила их страдать за то, что они сделали с ним!

Ахилл одобрительно кивнул:

— Я тоже, мисс Рэчел.

Она положила нож на место и заверила его:

— Я ничего не нарушу здесь, обещаю вам.

— Я понимаю, — сказал он, слегка склонив голову, и вышел, оставив ее наедине с ее мыслями. И с собакой.

Еще несколько минут Рэчел сидела у стола, уставившись в пространство. Затем поднялась и начала медленно обходить комнаты первого этажа, рассматривая каждую вещь, принадлежавшую Мэтью. Его начищенные ботинки, его книги, его резные шахматы, стоящие в том порядке, в каком он их оставил, и словно ожидающие, чтобы он продолжил прерванную игру.

— Пойдем наверх, Вагер.

Она подошла к двери в спальню и остановилась. Дверь была заперта, ключ торчал в медном замке. Вагер с шумом втянул в себя воздух и, поскуливая, оперся лапами о дверь.

Глубоко вздохнув, Рэчел повернула тяжелый ключ и переступила порог.

Дух Мэтью царил в этой комнате. Он сразу окружил Рэчел, заключил ее в ласковые объятия. Рэчел готова была поклясться, что пес испытывает то же, что и она, судя по тому, как моментально он улегся у кожаного кресла, словно ожидая прихода хозяина.

Девушка обследовала каждый уголок комнаты, каждую мелочь, от черепахового гребня и щетки на туалетном столике до миски для бритья и бритвы с ручкой из слоновой кости. Она взяла щетку для волос и провела рукой по щетине, еще недавно прикасавшейся к его волосам.

Затем она обнаружила шкаф с его одеждой. Открыв дверцу, она перебрала пальцами висевшие там рубашки и сюртуки. Аромат кедровой древесины наполнял внутренность шкафа.

Закрыв шкаф, она медленно двинулась дальше, стремясь впитать в себя каждую деталь окружающей ее обстановки. На одной из стен она увидела изображение Симарона, подаренное ею Мэтью на прошлое Рождество. Вокруг него висело несколько небольших гравюр, главным образом английских, с охотничьими сценками.

Как она желала, чтобы Мэтью был с ней здесь, сейчас! Ей недоставало его силы, она хотела бы опереться на него, обвиться вокруг него. Она тосковала по беззаботной улыбке и дерзкому взгляду темно-голубых глаз. Она мечтала о тепле его сильных рук, крепко прижимающих ее к стройному телу…

Она мечтала…

Но все это стало невозможным. И никогда больше не станет возможным.

Ее взгляд остановился на массивной кровати красного дерева с красивым резным изголовьем. На этой или похожей на нее постели она могла бы, расставшись с девической невинностью, вступить, под руководством Мэтью, на путь постижения женского опыта.

Рэчел подняла руки и, вытянув пальцы, прижала их к губам, продолжая смотреть на постель, а ее воображение рисовало ей Мэтью, лежащего там и с лукавой усмешкой ожидающего, пока она присоединится к нему.

Она сделала несколько шагов вперед, словно кровать притягивала ее. На кровати валялся коричневый с золотом шелковый халат. Рэчел подняла его и прижала к лицу, с упоением вдыхая еще не выветрившийся запах любимого тела. По-видимому, совсем недавно халат вывешивали во дворе, и аромат свежести смешивался с неповторимым ароматом, присущим одному лишь Мэтью.

Вагер поднял голову и заскулил. Он подошел к Рэчел и ткнулся мордой в легкую ткань халата. Его трогательные собачьи жалобы надрывали ее сердце.

Опустившись на колени, Рэчел зарыдала. Это не был тихий женский плач, это были горькие, горячие слезы, обжигавшие ее щеки и сжимавшие горло спазмами мучительной боли. Отчаяние прорвало с таким трудом возведенную плотину самообладания и хлынуло бурным потоком, сметая все на своем пути.

— Мэтью, — взывала Рэчел в пустоту.

Услышав ее стоны, пес присоединил к ним свои завывания, и звуки человеческого горя смешались со звуками собачьего отчаяния.