Войны Вис (№3) - Белая змея

Они вышли на Прибрежную дорогу. Вверх стенами поднималась почти непроглядная темнота, все мерцание исчезло. Теперь колесницы вступили в борьбу с ухабами, ямами и камнями, подпрыгивая и грохоча. Здесь не было ни единого широкого места, ни малейшей возможности для того, чтобы одна колесница обогнала другую.

Пламя факела рвалось назад, огненные языки обжигали Регеру шею и подбородок.

На уступах наверху справа мелькали лампы и фонари. Слева узкая полоска земли вклинивалась в море длинным мысом, на котором высились сторожевые башни. От огней одного или двух кораблей вода казалась горящей — еще немного света для тех, кто мчится…

Кандиец отступил назад, прямо в объятия Регера. Дым красно-розового, звон соприкосновения, когда одна упряжка поравнялась с другой. Какое-то время они шли вровень, потом Регер обошел соперника, и огонь второй колесницы возник в темноте позади. С высоты балконов и крыш зрители выкрикивали название своего города и имя своего колесничего. Кричали и кандийцу, который пытался вернуться на утраченную позицию, догнать и перегнать — но для этого не хватало даже его весьма высокой скорости. Хиддраксы Регера, которых он воспитывал два года, летели без всяких крыльев.

Земля пошла вверх и выровнялась. Поверхность дороги — нет. Теперь впереди только закорианец.

(А в миле позади — еще одно пламя крушения. Отт все-таки столкнулся со скалой. Шалианец висел у него на хвосте и, видимо, помог ему в этом.)

Почти исчезнувший шум кандийской колесницы снова приблизился. Но нет — кандиец не смог бы снова догнать Регера. Это шансарец возник из темноты, как до него сам Лидиец.

Закорианец обернулся. Сократив расстояние, Регер оказался достаточно близко, чтобы видеть жестокое выражение его полускрытого тенью лица и длинный язык кнута, взметнувшегося для удара. Он услышал древний крик колесничих: «Хайя! Хайя!»

Животные закорианца напряглись, не пытаясь ловить звезды, а лишь выполняя свою работу. Головокружительная скорость уносила черную колесницу дальше и дальше — и Регер распахнул крылья силы, развернул скрученную кольцом энергию, сливаясь воедино с хиддраксами, с их сердцами. «Теперь лети, душа моя…» И подумал: если раньше казалось, что они летят, то теперь они летят в самом деле.

Ночь сгустилась, словно вода. Пламя в лицо — мир уносился прочь. Закорианец, затянутый вихрем, продержался какой-то миг и тоже растворился.

Теперь перед ним лежали лишь скрученные изгибы дороги, мелькая в сполохах факела, ухабистые, дребезжащие, не более чем легковесная реальность на огромной скорости. Дорога стала лентой, пересекающей небо. Освещенная башня, на галерее которой сгрудились зрители, выпрыгнула из темноты, оглушила приветственными криками и пропала. Огоньки превратились в тонкие золотые нити — фонари наверху, огни кораблей внизу.

И шансарец белой тенью позади.

Удар белого крыла… Они мчались бок о бок по дороге, теперь достаточно широкой, на скорости, заставившей замереть мир.

Словно во сне, навеянном силой, Лидиец обернулся и увидел лицо шансарца, смотрящего на него, тоже запертого в магии сна. В этот короткий миг они были братьями, и, как братья, могли убить друг друга за право первородства.

Шансарец занял внутреннюю позицию рядом с поднимающимися земляными террасами. Его атака была превосходно рассчитанной, но рискованной. Он точно выбрал место — участок дороги, где неровности земли оттеснили Лидийца на край. Теперь мимо неслись лишь камни (о любой так легко споткнуться!), зев ночи и вода. Если шансарец вдобавок к хитрости и коварству еще и подл, вот наилучший момент, чтобы проявить это свойство.

Словно в подтверждение подобных мыслей с затерянных во тьме утесов донесся жалобный звук. Скрежет железа и бронзы, лязг столкновения и шорох падающих камней, предсмертный девичий крик хиддраксов, летящий вдоль сторожевых башен, оповещая пригороды, что одна из колесниц нашла смерть на камнях залива. По тону крика стало ясно, что потеряна колесница Элисаарского Кандиса.

Но это произошло в другом мире. Здесь и сейчас существовали лишь две колесницы, и борьба шла только между ними.

Ни один из мужчин не смотрел на другого. Никто не пытался искусством или хитростью выбить колесницу соперника с дороги. Они шли голова к голове, факел к факелу, плечо к плечу. Когда кнуты взвивались, рассекая воздух высоко над спинами животных, они щелкали, как один. Слово какого-то из богов — Дайгота, Рорна или чешуехвостой госпожи светловолосого — связало их воедино. Теперь каждый старался, нажимая, настоять на своем, добравшись до высшей точки наслаждения чистейшей скоростью, мощь которой сметет противника и дарует победу.

Дорога начала сворачивать с утесов, забирая вправо, на северо-запад. Через три минуты, или даже меньше, кварталы и стены города вновь поглотят их. Возвращаясь домой, они помчатся по широким улицам, специально расчищенным для них, в ореоле дыма, жара и пены, летящей с животных, сквозь ревущую толпу, по внешнему кругу — к громаде стадиона, и снова через южные ворота ворвутся на песок меж трибун, где ждет треть Саардсинмеи…

И тут глубоко в ночи раздался новый голос. Отнюдь не плеск моря или стон смертельного падения.

Животные пронзительно заржали от ужаса, но, даже объятые ужасом, продолжали бег. Оба мужчины, светлый шансарец и темный Вис, обернулись и без колебания заглянули в колодец пустоты, где кружился звездный рой.

Голос раздался снова. Он доносился от океана, но это был не океан, не волнение воздуха и не рокот камней под колесами.

В хрониках Элисаара сохранилось упоминание о том, что сто или более лет назад бог Рорн торжественно вышел из воды. Тогда было время беспорядков и войн, а в такую пору делается возможным любое великое событие. Шагая по волнам, Рорн доставал лбом до небес — что ж, могло быть и так…

«Аааурроууу», — настаивал голос. Приглушенный, свистящий, мяукающий звук разрезал ночь.

Затем земля, уподобившись колесницам, кинулась вскачь. Раньше казалось, что дорога уносится из-под копыт и колес — теперь она сама складывалась, бросалась вверх, пинала их, пытаясь вытолкнуть прочь.

Регер услышал, как шансарец кричит на чужом языке — на языке своей родины, но имя богини Ашары разобрать было нетрудно.

Колесницы больше не летели. Снова став бренными вещами из дерева и металла, они боролись с восставшей землей. Упряжки хиддраксов с пронзительным ржанием и выступившей на губах кровавой пеной держали темп, толкая друг друга боками, сражались сами по себе и вместе с тем в одной команде.

Ночь наполнилась ревом, подобным крику десяти тысяч глоток на стадионе.

Тусклая горячая вспышка слетела с неба в море, раздался ужасающий гром, после чего все остальные звуки потонули в тишине, словно умер кто-то могущественный.

Земля успокоилась и выровнялась. Тряска прошла. Только камни еще срывались с откосов, недолго кувыркались в воздухе и без вреда проносились мимо, падая в море. Где-то наверху на склоне у чьего-то великолепного дома упавшая лампа подожгла деревья. В свете этих дополнительных факелов стало видно мертвенное лицо шансарца. Его сон кончился.

Обе колесницы изрядно потеряли в скорости, но продолжали двигаться, громыхая.

Кнут Лидийца прошел над согнутыми шеями животных, не задев, подхлестнув лишь резким звуком. Под его сопровождение Регер запел хиддраксам любовные слова, молитву нахлынувшего упоения. Увидев толпу близ пылающего сада, упряжка напряглась и оживилась. Они восприняли приказ Регера как благословение — ведь он спал в их стойлах, кормил их с рук, учил их и заботился о них… «Вперед, душа моя!»

Зрители наверху закричали и захлопали, не обращая внимания на горящий сад.

Шансарец, совершивший какую-то ошибку, проклинал его.

Чувствуя по натяжению поводьев, что его снова накрывает волной безумной скорости, сильной и глубокой, как близость, Лидиец смеялся над противником, и хиддраксы, колесница, весь мир смеялись вместе с ним.

— Скажи им там, в Шансаре-за-Океаном, что Рорн разгневался на тебя! — крикнул он.

И снова они помчались прочь, словно их тянули за веревку из ревущего огня. Взяв точно на север, они рванулись в город, чтобы одолеть последние две мили под ливнем лепестков и криков и через ворота вернуться на стадион к овациям, триумфу, золоту и славе на час.

Землетрясение, которое впервые за восемьдесят лет сотрясло прибрежный Элисаар, осталось почти не замеченным в волнении скачек — так разыгрались страсти в Саардсинмее. Тряхнуло не очень сильно, и позже, когда рассказы со сторожевых башен и виноградников над морем достигли города, говорили, что колесница шансарца потеряла скорость из-за наводящих ужас боевых рогов элисаарского Рорна, звучащих из-под воды, так что даже пугающее явление природы превратилось в часть праздника.

Лидиец, победивший для Саардсинмеи, получил свой богатый приз — двадцать брусков золота. Они были не так уж и нужны ему — в Саардсинмее Клинки Дайгота получали все бесплатно в любом случае.

В огненном ливне стадиона его украсили цветами, словно юного бога, люди впряглись на место хиддраксов и протащили колесницу целый круг, а затем понесли победителя на плечах. Они действительно любили его. Аристократы Саардсинмеи, ставшие его содержателями и приятелями с тех пор, как он начал сражаться и выигрывать для них, столпились, приветствуя его, обвешивая своими драгоценностями и, если он не был против, своими телами.

Раб из Кандиса погиб, его тело с немалым трудом выловили из залива. Хитрый, но неразумный отт не пополнил число могильных плит, однако ему никогда больше не править колесницей — он ослеп и переломал кости. Закорианец расплатился за свои бесчестные выходки: горожане поймали его, побили камнями и, выколов на груди надпись «Убийца кандийца», отправили обратно в Вольный Закорис, привязав к зеебу вверх ногами. Шансарца, который пришел вторым, толпа освистала, и он поспешил скрыться с глаз. Наградой корлу, занявшему третье место, стали молодость, храбрость и обнадеживающие доброжелательные взгляды. Второй шалианец был четвертым и не получил ничего.

Этой ночью Лидиец отправился поужинать и выпить в дом знати на улице Мечей — особняк, который Регер считал почти своим домом. Первое вино и пряная пища за многие дни. А немного погодя — первая женщина за месяц. Существовал обычай: перед действом на стадионе зайти в одну из приятных тебе таверн и выпить символический глоток чего-нибудь хмельного, так что, если погибнешь, там смогут сказать: «Он выпил с нами последнюю сладкую чашу своей жизни».

Девушка, которая в эту ночь лежала в его объятиях, укрывая его прядями рубиново-красных, как Застис, шелковистых волос и изгибами шелкового тела, была принцессой древнего королевского рода.

— Погибни ты, я, наверное, хвасталась бы, что ты узнал свою последнюю сладость именно здесь, — сказала она ему. — А может быть, и нет. Ты веришь, что я могла дать обет безбрачия, если бы ты погиб, возлюбленный мой? Я так рада, что ты жив!

Вернувшись из храма, где он оставил дощечку с обещанием приношения Дайготу, Катемвал обнаружил, что тоже получил подарок. В его отсутствие посыльный, которого никто не видел, принес шкатулку из циббового дерева.

Когда раб открыл ларец, Катемвал обнаружил в нем двух странных забальзамированных птиц. Ястреб с застрявшим в груди осколком камня сжимал в когтях голубя. Под ними лежал лист тростниковой бумаги. Надпись на нем гласила:

«Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».

Глава 5

Элисаарская ночь

— И что это такое? — спросил Регер.

Он лежал на мраморном ложе в купальне стадиона, и раб растирал его тело подогретым маслом. Весь день он провел во дворе, упражняясь с мечом, копьем и ножом, или среди канатов и перекладин на акробатической площадке. А предыдущие две ночи и день — под крышей особняка и в постели с принцессой.

— Кто-то хочет предостеречь тебя или даже угрожает. Будь осторожнее.

— Осторожнее? Это ты говоришь победителю Огненных скачек? — насмешливо бросил Регер, откидываясь на спину и закрывая глаза.

Катемвал кивнул, понимая его иронию. Он рассматривал обнаженного юношу профессиональным взглядом работорговца и знатока состязаний. В этом взгляде не было ни малейшего желания, даже, наверное, ничего чувственного. Только преклонение перед животной силой жизни, только гордость за свою расу и за то, что он открыл столь великолепный образец, сочетающий эти аспекты.

Два уже заживающих следа огненных поцелуев факела колесницы украшали подбородок и горло Регера. Несколько шрамов на теле не уродовали его и не являлись знаком слабости. Но сознание его не хранило отметин. Регер сохранил свою чистоту и первозданную невинность. «Я сделал это для него, — подумал Катемвал и тут же одернул себя: — Не слишком-то гордись. Прежде это сделали для него боги».

Он вспомнил фигурки — детское увлечение Регера. Мальчик уже тренировался на стадионе — занятия начались сразу же. Тем не менее в свободные минуты ребенок лепил из глины фигурки: миниатюрных ящериц, оринксов, маленькие упряжки хиддраксов с крошечными людьми на крошечных замысловатых колесницах, которые он видел лишь однажды, да и то мельком. Когда Регеру исполнилось семь, его работы отличала точность и четкость, лежащая на грани красоты — и тут он резко все бросил. Он перестал украшать внешний мир и ушел в работу над собой.

Раб закончил массаж. Регер кивнул, и он удалился. В овальном бассейне за аркой плескался и плавал другой Клинок Дайгота.

Должен ли он сказать больше? Катемвал колебался. Но теперь шкатулка с мертвыми птицами и зловещий лист, исписанный изящным почерком, не имеют силы. Дайгот принял его подношение. Скачки выиграны, впереди другие состязания. И приближается Застис.

Катемвал увидел, что Регер уснул. Высокая дуга ребер и плоский живот с ровными квадратами мышц равномерно вздымались и опадали. Он дышал бесшумно и легко.

Он в безопасности на руках у Матери Элисаара. Что ж, пусть все идет своим чередом.

Огненная танцовщица была черна, как леопард Закориса — истинная закорианка, но более древней, а может, более молодой породы. Лицо ее было прелестным, а губы свежи, как цветы.

Она шла по мозаичному полу между длинными праздничными столами. На ее руках позвякивали браслеты из белой кости. Покрывало из полупрозрачного многоцветного газа окутывало девушку от шеи до ступней.

Свет приглушили, в комнате царила тишина.

Танцовщица вскинула руки, полупрезрительным щелчком пальцев подзывая слугу, вручившего ей пару зажженных факелов. Она не глядела ни на кого из собравшихся аристократов, их гостей и слуг. Ее глаза смотрели внутрь, на богов и искусство.

Факелы, тоже украшенные костяными держателями, мягко и уверенно легли в ее руки. Пальцы сомкнулись на рукоятках. Слуга отступил. Девушка вскинула голову. Ее волосы скрепляла небольшая башенка из золота, с вершины которой они спадали, как хвост вороного жеребца.

Из тени донеслись голоса флейт, арф и барабанов.

Танцовщица начала двигаться. Она текла и изгибалась, подобно воде, подстраиваясь к изгибам музыки. И вот зажатый в правой руке факел скользнул по ее телу.

Огонь охватил газ, пропитанный благовониями, распространяя дым, наполнивший комнату своим ароматом. Девушка отвела факел, откинула голову назад, и ее волосы водопадом устремились к полу. Резко воздев факел, как делали участники Огненных скачек перед началом состязания, она снова бросила его вниз, коснувшись пламенем ткани.

Газ, укрывавший ее, засыпал искрами и задымил. Куски ткани растворялись в огне, исчезали один за другим, истаивали удушливым дымом. Словно восход черной луны, взорам зрителей открылась одна грудь цвета ночи, совершенной формы, украшенная бриллиантовой звездой.

Гости одобрительно загудели. Но танцовщица ничего не видела и не слышала.

Факел, зажатый в левой руке, сверкал вокруг нее, то на плече, то на бедре. Волнообразные движения ее тела все убыстрялись, словно она заигрывала с огнем или обольщала его. Текучий газ на мгновение вспыхивал тут и там, мерцал, завораживал, таинственным образом исчезал, полосы цвета перетекали друг в друга, и все сильнее пахло благовониями. Ритм барабана ускорился до галопа, флейта забиралась то вверх, то вниз. Огонь вонзил зубы во все покровы, скрывающие девушку, и в какой-то миг начало казаться, что она полностью горит. Некоторые из зрителей, испугавшись, громко закричали. Но пламя, достигая черных волос, слетало с них пылающими цветами. Она была обнажена уже до пояса, оставались только бриллианты. Натертая маслами кожа переливалась в свете факелов. Пупок танцовщицы горел камнем цвета угасающих углей. С неохотой любовное желание и огонь начали ослабевать. Танцовщица пребывала в трансе, музыка подчинялась ее капризам, гудели барабаны… Она окуналась в пламя и вылетала из него. Девушка наклонилась, согнулась, легла на мозаику и выпустила из рук кость, увенчанную огнем, перехватив и сжав ее ступнями. Прозрачная, тягучая, словно черная патока, она встала на ладони. Сильные ноги с тонкими ступнями подняли два огня и дразняще провели ими вдоль позвоночника. Внезапно она вспыхнула, превратившись в шар, состоящий из чистого пламени, в котором кувыркались блестящие колеса диких огней. Шар, вращаясь, опустился на камень и снова стал женщиной.

Невредимая танцовщица стояла перед зрителями, слегка прикрытая лишь легкой пеленой дыма. Бриллианты блестели на груди девушки, обвивали ее бедра, а вокруг талии темным огнем пылали гранаты. Свет факелов защищал ее, застывшую в холодной отрешенности. Она стояла как статуя, никого и ничего не видя, пока музыка не окончилась.

Хвалебные возгласы пронеслись по комнате. Она не обратила внимания на звуки, не остановилась перед драгоценностями, которые не бросили, а положили к ее ногам. Три принца вошли в круг и обступили танцовщицу, пока рабыня заворачивала ее в шелковый плащ.

— Пандав, я никогда не видел никого лучше. Ты воплощаешь собой всю силу Звезды, — элисаарский аристократ поклонился танцовщице. Так, согласно обычаям Саардсинмеи, знать выказывала уважение, признавая равенство таланта и высокого происхождения. — Ты вернешься на ужин, когда оденешься? Скажи, что согласна.

— Я не вернусь, — она впервые взглянула на него и усмехнулась.

— Ты приводишь нас в отчаяние.

— Меня ждут в другом месте.

— Тогда, может быть, завтра?

— Может быть…

В хорошо освещенной комнате, предоставленной в ее распоряжение, Пандав вымылась и облачилась в роскошные одежды. Нижнюю часть лица она прикрыла полумаской из тонкого кованого золота. Эта маска, ставшая ее отличительным знаком, была скорее данью привычке, поскольку весь город знал ее или о ней, да и ее крытый, по-закориански черный экипаж всегда узнавали по эмблемам Двойной луны и Дракона, когда-то являвшимся исключительным знаком мятежников и пиратов.

Девушка-рабыня собрала вознаграждение танцовщицы. Как и другие представители артистической элиты, она всегда получала больше всякой меры. Воины и колесничие становились в Саардсинмее королями, акробатки и танцовщицы — королевами, их приветствовали и чествовали везде. Желающий убедиться в этом мог в любой день заглянуть на Могильную улицу, где погребения людей зрелищ затмевали своим богатством саркофаги Повелителей Гроз Дорфара.

Но, даже пользуясь таким успехом, Пандав не удостоилась высшей награды — публично зваться по месту своего рождения, Ханассору. Она поклялась на алтаре Зардука, закорианского огненного бога, добиться такого признания, которое уже заслужили другие — тот же Лидиец.

У ворот ожидал в готовности известный всем экипаж. Пандав залезла в него и увидела кого-то прямо перед собой. Женщина, явно знатная, закутанная в плащ с капюшоном и, без сомнения, немало заплатившая возничему. Что ж, уже почти пришло время Застис, когда такие вещи случаются сплошь и рядом. Закорианка не испытывала отвращения — все зависело от того, какое предложение последует за сорванной оберткой.

— Добрый вечер, госпожа, — произнесла Пандав сквозь маску. — Я обещала быть во дворце Стражи перед заходом луны и могу уделить вам лишь несколько минут.

— Ханассор, — вкрадчиво ответила другая женщина. — Ты ничего не знаешь о нем. Они никогда не говорили тебе, к примеру, что твое искусство танца, которое здесь делает тебя знаменитой, там не стоит ничего? В кабаках закорианской столицы женщины сжигают свои лохмотья за несколько медяков, и это самое обычное дело, а не исключительное умение. Неловкие часто обжигаются. И каждую такую танцовщицу к тому же можно взять как шлюху. Отправляйся прямо сейчас в Вольный Закорис — и узнаешь цену женщины.

Пандав задержала дыхание. Ее рука скользнула к груди, где в перламутровых ножнах прятался кинжал. Незваная гостья умела читать мысли. Она могла проникнуть даже в мозг Виса, хотя сами Висы не обладают такими способностями.

— Да, — подтвердила женщина. — Я могу говорить изнутри. И довольно точно считывать.

— Значит, ты из Шансара, — Пандав произнесла это с холодным высокомерием элисаарского Виса.

— Нет. Шансарцы не столь искусны. Я — эманакир.

— Степнячка! — бросила Пандав, словно выругалась.

— Эманакир, я сказала. Есть разница.

Теперь стало понятно, почему возничий пустил женщину в экипаж. Если завоеватели из-за моря порой наталкивались на сопротивление, то с жителями Равнин никто ничего не мог поделать. Они, несущая разрушение свора змеиной ведьмы, могли сотрясать основания городов и вызывать богов из-под моря.

— Чего ты хочешь? — спросила Пандав. Было ясно, что цель женщины не имеет отношения к Застис. Впрочем, оно и к лучшему, ибо ее белая кожа вызывала неприязнь у танцовщицы.

— Лидийца, — ответила женщина. — Дети Дайгота знают о делах друг друга. Расскажи мне, как сблизиться с ним.

— Ты меня удивляешь, — уронила Пандав. — Откуда мне знать? Иди на стадион. Умоляй его, как другие. Пошли подарок.

— Ты неправильно поняла мои слова. Мне нужно поговорить с ним наедине.

— Стадион. Мольба. Подарок, — с мрачным удовольствием повторила Пандав.

— Закорианка, — голос белой женщины охладил даже жаркую предзастианскую ночь, — от моего внимания не отказывается никто.

— Тогда и он тебе не откажет. Зачем ты пришла ко мне?

— Чтобы облегчить путь. Так, теперь я вижу. Он на званом ужине, но скоро уйдет, так как через четыре дня ему сражаться на стадионе. Как ясен твой разум! И какую же дорогу к дому он выберет для одинокой прогулки элисаарской ночью, Пандав эм Ханассор?

Увидев, как легко гостья читает ее неосторожные мысли, Пандав попыталась окружить стеной свои знания об улицах города. Разумеется, без всякого толку.

— Благодарю тебя, — промолвила сука-эманакир, нежная, словно несущие смерть снега.

Сразу после полуночи группа саардсинских Клинков спустилась с крыльца особняка на Колонную площадь. Они смеялись и прихлебывали вино, окруженные блеском молодости, силы и богатства. Среди них шел и Регер эм Ли-Дис.

Когда они проходили через многоколонную галерею, направляясь к улице Мечей, кто-то окликнул Лидийца. Его спутники, ничего не заметив, пошли дальше, но Регер заколебался и взглянул назад. Бледная тень, женщина, появилась меж колонн.

— Не сегодня, красавица, — сказал он, почти отвернувшись от нее. — Я сражаюсь в первый день Застис.

И тут он понял, что никто ничего не говорил. Его имя прозвучало прямо внутри его черепа.

Все светлые расы гордились способностями к мысленной речи, однако большая часть чистокровных Висов питала отвращение к малейшему намеку на подобное. Регер снова повернулся и подошел к женщине. Неподалеку горел уличный фонарь, но свет шел из-за ее спины, и он мог разглядеть лишь белизну ее плаща. Он остановился рядом, старательно изгоняя следы гнева с лица и из голоса, прежде чем обратиться к ней:

— В Новом Элисааре тебя могут побить за такие фокусы. Не делай так даже в шутку, — он огляделся и добавил: — Где твоя свита?

— У меня ее нет, — ответила женщина. Теперь она пользовалась нормальным голосом, который был прохладным и отнюдь не призывным.

— Это неразумно, — предостерег он. — В следующий раз возьми с собой слугу или раба.

— О, на этих улицах в полной безопасности лишь победитель, — произнесла она с ноткой издевки. — В Саардсинмее даже убийцы делают ставки на скачках.

— Ни один человек не рискнет напасть на меня, — отрезал Регер. — Он понимает, что я могу убить его.

Он не хвалился, просто говорил то, что есть. Но она возразила:

— Ни один человек не осмелится напасть на меня. Это равносильно смерти.

Отступив на шаг, прямо под свет фонаря, она откинула капюшон.

Регер никогда не видел такой белизны. Пожалуй, только мраморные статуи могли сравниться с ней. Белая кожа и волосы, лишь смутная тень на бровях и слабый цвет на губах, но, возможно, она подрисовала их. Ее нечеловеческие глаза отталкивали — белые глаза змеи. Ему не хотелось видеть ни их, ни ее самое.

Говорили, что вся ее раса владеет магией. Регер поверил в это, едва увидев ее.

— Зачем ты остановила меня? — спросил он.

— Ты неохотно согласился. Я могу остановить любого человека и отвести его, куда пожелаю. Так чего же я хочу? Ты признаешь, что сейчас моя раса попрала твою.

— Я воин и колесничий. Я ничего не знаю о твоем народе.

— На Висе нет никого, кто не знал бы о нас.

— Я раб, собственность города. Мое мнение вряд ли что-то значит для тебя. Мы уже долго разговариваем, госпожа, так что прости меня. Спокойной ночи.

— Я не позволяла тебе идти.

— С вашего позволения или нет, леди, но я вас покидаю, — он отвернулся и направился на улицу Мечей.

— Какое противоречие, — бросила она. — Раб, который король. Лидиец.

— Что тебе нужно? — раздраженно произнес он, обнаружив, что снова остановился.

— Приходи ко мне домой завтра вечером.

— Снова приношу извинения, но я обязан быть в другом месте.

— Ты без труда найдешь мой дом. Спроси на улице Драгоценных Камней, и любой скажет тебе, где остановилась эманакир.

Он быстро пошел прочь, оставив ее под фонарем. Колонны стройными рядами проплывали мимо, некоторые были исписаны изречениями, стихами или именами работающих здесь шлюх.

Он знал этот город почти всю жизнь. В девятнадцать лет он стал знаменит и освободился от власти прошлого. Но иногда в памяти всплывали воспоминания о другой земле. Искайские горы. Женщина, лица которой он не помнил — лишь ее черные, наполненные жизнью волосы. Порой он думал о ней, своей матери. Иногда он даже носил в ухе вместо подвески или драгоценного камня золотой конус монеты, дрэк, которым его отец заплатил матери за проведенную вместе ночь. Он не горевал о своем прошлом, но и не сторонился его обрывков.

Однако куда отчетливее слов и лиц он помнил, как в той стране один из мужчин постоянно избивал женщину, его мать. Теперь ни один мужчина, находящийся в здравом уме, не посмеет поднять руку на женщину в присутствии Лидийца… Столкнувшись с белоглазой Равнинной ведьмой, Регеру пришлось напомнить себе об этом правиле, ибо во время разговора он ощутил, как закипает в нем неодолимая жажда крови, что изредка случалось с ним на стадионе. Ему показалось, что он хочет ее смерти.

Глава 6

Удача Чакора

Звезда поднялась над горизонтом, и ночь пылала. На кораблях у берега, на широких аллеях во время прогулок, в роскошных покоях дворцов и в хижинах на холме за Могильной улицей люди предавались любви. Но во дворах Дайгота мужчины, которым завтра предстояло сражаться, лежали напряженные и неудовлетворенные. Сила желания должна полностью перелиться в меч — потому-то в первые дни Застис поединки всегда очень хороши.

Еще до восхода, до того, как ястребы, оглашая криками небо, поднялись над городом, чтобы позавтракать, бойцы уже упражнялись на стадионе.

— Корл влюбился в Регера. Скачек ему недостаточно — решил вернуться и получить еще.

— Что может против Лидийца эта куча навоза? Хотя иногда неизвестным новичкам везет. Может быть, он выиграет какой-нибудь бой и получит немного денег.

Воины-рабы гордились собой. Свободные люди стоят дешево. Никто не преклоняется перед ними до такой степени, чтобы содержать их. Часто они приходили сюда, желая испытать судьбу, болваны, противопоставляющие свои руки героям Саардсинмеи. Обычно они покидали стадион в повозках, вперед ногами.

Те, кто тренировался с Регером, знали, что Лидиец, как и они сами, способен без труда прикончить любого корла, если тот выйдет против него. Застис вошла в силу, и каждый мужчина, упражняясь на рассвете, смешивал слова и невысказанные токи желания с иронией по поводу убийства. Ни один саардсинец не вправе выйти против другого — это тоже был закон Дайгота. Они будут испытывать судьбу в споре с клинками из других городов. Так что о смерти говорилось легко. Брат не пойдет против брата. А кто собирается дожить до старости?

Солнце встало, и тренировочный двор опустел. Воздух наполнился шумом утреннего города. Небо над высокими стенами стадиона налилось яркой синевой.

Появились рабы с корзинами песка и совками. Центральную платформу опустили — теперь весь овал стадиона представлял собой ровную площадку. Рабы плотно посыпали арену мелким белым песком, делая стадион похожим на пляж. Только море, которое омоет этот песок, будет алого цвета.

В полдень ворота стадиона широко распахнулись. Толпа повалила внутрь, наполнив трибуны пестрыми красками. От запаха духов, пота и фруктов воздух стал густым. Но вскоре мясной запах крови, пропитавшей песок, перекроет все прочие ароматы.

Будучи свободным человеком и любителем, не входящим в касту и не обязанным следовать обычаям стадиона, корл по имени Чакор провел ночь с двумя девицами. Это отнюдь не было случайным свиданием — он специально искал их, чтобы освободиться от первой жажды Застис и в бою сохранять тело и ум свежими. Идея, что можно ограничить себя и направить желание как оружие, совершенно не привлекала его. Это проделывали со своими рабами-гребцами закорианские пираты, приковывая их в пору Красной Луны так, чтобы они даже не видели друг друга, и гребля оставалась для них единственным способом разрядки.