Войны Вис (№3) - Белая змея

Поскольку спальня была просторной и пустой, он упражнялся в ней, словно был узником и не имел права посещать другие комнаты особняка или сад, который, как ему показали, был вполне доступен. Улицы города — другое дело. Не то чтобы ему запрещали ходить туда, просто рабы не имели к ним отношения.

Вторую ночь он провел без сна, ворота просторной пещеры плотно захлопнулись за ним. Винно-красные лучи Застис окрасили решетки. Регер не просил дом ведьмы дать ему женщину, не желая их постельных служительниц, хотя те были услужливы и податливы. Он вспомнил светловолосую оттскую таддрийку с тростниковой крыши в поселке, сосредоточился на ней, а когда желание стало нестерпимым, перевел свою память на образ смерти с площади внизу, белой мужчины-женщины, шутками провожающей труп к могиле.

Когда взошло солнце, он спустился с верхнего этажа особняка во двор и в ее сад, откуда открывался вид на город. Бесцветные безжизненные здания скалами проступали сквозь мягкий утренний туман, казалось, что звериные головы на башнях вытягивают морды, желая понюхать воздух.

Все цветы в саду были белыми или пастельных тонов. Белые голуби ворковали на дереве, и можно было различить шум фонтана, который располагался внизу, в саду на склоне. Никакие иные звуки не тревожили холм. Однако в четверти мили, поднимаясь вровень с деревом голубей, имелось здание, из которого прорастали ветви дыма. Может быть, храм Повелительницы Змей, где все еще поддерживали огонь на алтаре из уважения к богам, поклоняться которым больше не было нужды.

Когда тихий голос коснулся его ушей, Регер не пошевелился. Так Аз’тира заговорила с ним в самый первый раз, назвав его по имени прямо в мозгу. Теперь он почувствовал лишь давление ее внимания, подобное легкому прикосновению пальцев, и то на несколько мгновений. Потом оно исчезло, словно вздох.

Он подошел к краю сада, обнесенного невысокой стеной. Далеко внизу жители города поодиночке или парами неторопливо прогуливались по туманному бульвару меж изваяний и огромных домов. Как и город, все они были сплошь белыми. Цирконы цвели на запястьях женщин, тунику одного из мужчин скрепляли на плечах серебряные пряжки. Никто не поднимал взгляда, чтобы увидеть, как кто-то наблюдает за ними из сада наверху. А если бы и сделали это, то приняли бы его за раба, смуглого слугу из дома Аз’тиры, который по какой-то причине не прячется в крысиных туннелях под лужайкой. Но без сомнения, они не станут лазить в его мозг, чтобы понять, почему это так, ведь он не вполне человек и не заслуживает внимания.

Он уже имел представление о проходах для незримого перемещения рабов. Два или три раза он замечал, как они появлялись из тайных дверей в штукатурке, колоннах и лестницах и уходили туда же.

Что до горожан, то они неторопливо двигались вдоль бульвара и исчезали на прилегающих улицах.

Позже утром на склоне холма, покрытом сочной зеленью, он увидел еще одну группу горожан. Со стороны их действия выглядели, как некая медленная и расчетливая игра, ритуал или даже танец — но без музыки и песен.

Он сможет подробно рассказать об этом в Заддафе… если вернется туда.

Регер подумал об Амреке, который хотел стереть эту расу с лица земли, и снова посмотрел через город.

Он довольно давно, уже в последнем поселке в лесу, признал, что у него не осталось никакой иной цели, кроме как достичь этого города.

Это чувство было сродни чему-то из детского опыта, когда человек по имени Катемвал забрал его из Иски. Оно вернулось к Регеру, разя, как нож. Словно ребенок, он внезапно заплакал, утратив что-то. То ли черную собаку, то ли черные волосы матери — все, что он мог вспомнить, помимо ее по-разному произносимого имени… Обида, такая маленькая и ни с чем не связанная, теперь разрослась и билась в его груди, заключенная и ошеломленная человеческим телом.

Не Йеннеф, не Катемвал, даже не Тьиво. Стадион стал его родителем и создателем, а Дайгот, божество бойцов, акробатов и колесничих — Дайгот был его богом.

Но его мать поклонялась Ках. Низменной, кровавой и самой черной на свете…

Его вела не гордость, не ненависть, ярость или любовь. Допросив себя, он понял, что ни разу не испытывал в полной мере ни одного из этих состояний, дозволенных человеку. Что же двигало им, если не одно из них?

И стоя на вершине холма в нереальном и все же существующем городе, он осознал, что навсегда потерял себя. Регер, как и Амрек, ушел в прошлое.

Весь долгий второй день она просидела, скрестив руки и прислушиваясь к волнам борьбы в нем. Ее сила давала ей возможность не только сделать, но и выдержать это.

Когда тень полностью покрыла пол в ее комнате, она отринула все это и пошла искать его.

Она любила его, но помимо любви к нему у нее оставалась собственная судьба и суть ее народа — Анакир. Ей приходилось одновременно быть двумя женщинами — любовницей и чародейкой.

В рассеянном закатном свете она появилась на пороге его покоев. Он стоял, замерев в центре комнаты, словно ходил туда-сюда. На нем была одежда, которую принесли ему рабы по ее приказу — белая, как любая хорошая одежда в этих местах. А в его мыслях на поверхности лежала картина: другой мужчина в Мойхи, темный Вис, одетый в белое ради своей свадьбы. Кто был этот мужчина, она не могла сказать.

— Заддаф или Дорфар захотят услышать все, что ты можешь рассказать о моем городе, — произнесла она.

Почему его глаза пусты? Их чернота утратила глубину, превратившись в ставни из обожженного железа.

— Пойдем со мной, — мягко позвала она. — Сегодня ночью в Ашнезии может произойти кое-что интересное для советов Закориса и Междуземья.

— Ты так много знаешь обо мне, — и в голосе его тоже звучала пустота. — Все.

— Ничего, дорогой мой. Совсем ничего. Я не знаю, все ли еще ты осуждаешь меня.

Сейчас, в одной из комнат своего дворца, она могла разобрать лишь нестабильность его восприятия, словно морские валы накатывались и разбивались о берег. То, о чем он размышлял в глубине себя, сделалось неоформленным, но устойчивым, словно ребенок в нем наконец дорос до старости.

— Ты приглашаешь меня выйти с тобой на улицы твоего города, — ответил он через мгновение с ужасающей серьезностью. — Если таково твое желание — да, богиня.

— Богиня? Прежде тебя не затрагивали суеверия глупцов.

— Теперь затронули.

— Регер, — произнесла она.

— Я не узнаю имени, которым ты меня называешь, — возразил он. — Этот человек, Лидиец, ушел вместе с Саардсинмеей. Я усвоил твой урок.

— Ты неправильно понял это! — неожиданно и отчаянно воскликнула она, лгунья и любовница. Тогда он подошел к ней и нежно дотронулся рукой до ее лица. Она так хорошо помнила теплоту, силу и сдержанность его успокаивающей ласки, несравненную грацию льва, поднимающую ее, словно лист, не причиняя вреда…

«Что же я наделала?» — подумала она, как самая простая женщина.

— Ты думаешь, что не вернешься в Заддаф с новостями, — произнесла она вслух.

— Мне кажется, вряд ли. Но я пойду с тобой, Аз’тира.

Она положила ладонь поверх и отодвинула его руку.

— Ты должен идти в шаге или двух позади меня, — сказала она, скрепя сердце. — Прости, что прошу тебя об этом.

— Конечно, — он улыбнулся ей. Она видела, что он спокоен. Он смирился. Величие короля, которого ждет публичная казнь. И снова ей пришлось обуздывать страсти и скорбь.

— Никто не подумает, что ты раб, — уточнила она. — Здесь, в Ашнезии, мы редко храним что-то в тайне. Кое-кто уже осведомлен о госте, поселившемся в моем доме, и даже о твоей родословной. Когда тебя увидят, знание распространится среди них, словно пожар. Само по себе это не опасно.

— Нет.

— Ты можешь почувствовать на себе плеть этого знания. Но ты в состоянии защититься.

— Мне известно и об этом.

— Необычная способность для Виса. Род первого Повелителя Гроз, Рарнаммона, хвастался своими Равнинными корнями. Но сейчас среди дорфарианцев он совсем пришел в упадок.

Она пошла через дом впереди него.

Сквозь высокие решетки и окна полыхал яркий алый свет заката. Но запад, вид на который открывался из передней, окрасился более нежно, полыханием янтаря на шелке. Святилище за домом поймало солнце в ловушку своей золотой крыши. Все остальное чернело, словно туча.

Женщина спустилась с террас и пошла на восток. Ее белизна сияла в сумерках, пока она вела его по безымянным улицам Ашнезии.

Каменная лестница привела в небольшую низину. Ночь уже почти спустилась сюда, заполнив чашу травы и деревьев, словно дым. Над этой мглой возвышались громады башен, блестя рдяными, как медь, куполами в виде голов калинксов и тирров, вытянутых собачьих морд или хищных клювов птиц. В каждой маске горела пара глаз — хрустальных окон, недобро окрашенных умирающим солнцем.

Белея среди рощи, собирались эманакир. Их здесь было около двух сотен — может быть, все население города. Среди них имелось немного детей и подростков, но большая часть на вид пребывала между двадцатью и тридцатью годами, что для Виса считалось входом в долгую взрослую жизнь, а для жителя Равнин — расцветом. Старше никого не было. Мужчины, женщины и дети перемешались друг с другом, но никто не придерживался твердо кого-то иного. Их лица, все, как одно, безупречные и, если вдуматься, прекрасные, были столь же невыразительны, как вырезанные из мрамора лица зверей-башен или даже лица выведенных ими рабов с кожей цвета дерева и глазами цвета грязи.

На некоторых деревьях висели лампы, появились звезды, и, наконец, сама Звезда поднялась над краем долины, алая в красном, словно рубин в вине.

Аз’тира поднялась на вершину лестницы, Регер шел следом.

Все эманакир, Дети Богини, вскинули головы, напомнив ему тирров, охранявших равнину за городом.

Ему не требовалась мысленная речь для того, чтобы услышать бормотание, окатившее долину, словно назойливое жужжание над лужей, и почувствовать, как оно обрушилось на девушку, которая привела его сюда. Что она отвечала, он не знал. Он позволил дрожащим пронзающим иглам закружиться вокруг себя, накрытый ими, словно скала во время прилива — «Амрек, Амрек». Возможно, это явился демон, которого они призвали, или что-то еще более трудноуловимое, более смертоносное. Если они признают его человеком, он перестанет быть догадкой. Для них он был самой сутью Висов. Но для самого себя он был только гранитом, а море их интеллекта и магии омывало его, бессильное сделать что-то еще.

Миг спустя море отступило, оставив его в покое. Аз’тира начала спускаться, и он пошел за ней.

С того момента, как он впустил их, Регер начал осознавать ее любовь и, как раньше, ее невероятную мощь. Такое сочетание заставило его усмехнуться. Каким-то образом отчаянность этой силы вызывала сочувствие.

Когда она сошла к подножию лестницы, люди разошлись, чтобы пропустить ее. Они двигались между стенами тел, одежд и деревьев — он и она. Стены закончились у башни. В тридцати футах над ними в сгущающейся тьме светлела собачья голова, и бешеный блеск ее глаз сменился холодком.

В башню вела овальная дверь, покрытая белым лаком. Аз’тира положила на нее руку, и та открылась внутрь.

За дверью находилась круглая комната, стены которой были покрыты фресками — сельскими видами, танцорами, и над всем — сияющий солнечный диск из золота. Как и во дворце, помещение освещалось лампами, подвешенными над внутренней лестницей.

По ее расположению в роще и причудливой отделке он наконец понял, куда они пришли — на кладбище, а эта башня — одна из их могил. Однако собрание снаружи не было погребальной церемонией.

Аз’тира взглянула на него, прошла через круглый зал и исчезла в лестничном колодце. Он, и только он один, последовал за ней.

* * *

На верхнем этаже башни белизна мрамора кончалась на пороге угольно-черных покоев. Здесь на постаменте в черной чаше горел огонь, как в их храмах. В свете пламени не было видно ничего, кроме серебряного ложа и лежащего на нем человека.

Он мог быть одним из эманакир, которые ждали внизу. Сейчас их безупречные лица слились для него в одно, мужское и женское, повторяющееся снова и снова, исключая одну ее.

Человек на ложе дышал. Примерно раз в минуту его плечи и резкие линии ребер подергивались.

Аз’тира снова взглянула на своего спутника. Она подняла руку, как тогда, когда возвращала его ласку, но теперь рука останавливала его.

Приблизившись к смертному одру, она встала над ним. На вид она казалась сестрой дышащего трупа — так похожи они были.

— Урван, — громко позвала она.

Его веки дрогнули.

Она говорила внутри. И все же покои звенели от ее внутреннего голоса — мольбы, утешения, требования.

Глаза человека раскрылись, вылезая из глазниц. Он пронзительно закричал. Это был вопль арены, когда меч проходит меж пластинами доспеха, прямо в живот. Крик смерти, паники и неверия, ярости и отрицания.

— Урван, — снова произнесла она вслух, пока водоворот мыслей и энергий метался по черной комнате — и огонь в черной чаше, вспыхнув, загорелся ровно.

Женщина склонилась над своим борющимся братом. Ее руки легли ему на лоб и горло. Его тело дергалось и выгибалось. Он одиноко лежал на ложе смерти, словно умирал еще раз, но теперь дышал размеренно.

Через некоторое время Аз’тира распрямилась. Когда она сделала это, человек медленно сел на постели. На его лице обозначилось недоумение, но вскоре это выражение сошло. Он приходил в себя. Он был эманакир. Они смотрели друг на друга, разговаривая в умах. А комната пела.

Пламя застыло в агатовой чаше. В собачьих глазах окон стояла полная тьма.

Вскоре мужчина-эманакир поднялся с ложа. Он мельком взглянул на Регера, но его глаза скользнули по темному человеку в белой одежде без особого внимания. Перед Аз’тирой эманакир склонился в почтительном жесте Равнин, коснувшись рукой брови и сердца. Затем без иных слов и церемоний он прошел мимо нее и спустился по внутренней лестнице.

Мужчина и женщина остались лицом к лицу в покоях смерти и молчали, пока из скрытого ночью кладбищенского сада внизу не раздался единый воздушный толчок, оглушающий, как любой крик.

— А ты была одна, — наконец произнес он.

— Не просто одна, но еще и в Элисааре.

— Это всегда так жестоко?

— Разве легко родиться? — отозвалась она. — Урван отказался от жизни двадцать дней назад в обмен на возвращение. Это наше последнее испытание. Те, кто решился пройти через это и возродить себя, становятся избранными Ашнезии. Сейчас нас тут только десять, но на самом деле каждый должен встретиться со смертью и перехитрить ее. В башнях рядом лежат другие, которых смерть поймала на год или даже больше. Их плоть остается прежней. Это залог того, что они вернутся. Как только начинает мерцать искра жизни, мы приходим к ним, как посланники, кто-то из тех, что уже прошли через это раньше, — ее глаза были прикованы к темноте за окнами. — Я переносила восстановление в одиночестве, но, по крайней мере, обошлась без самоубийства. Меня убила девушка из таверны, чтобы спасти тебя от моего яда. Я всего лишь приняла от нее кувшин. Она даже украсила его лилиями для меня.

— Тебе и в голову не пришло попросить меня о другой заботе, — перебил он. — Подождать тебя.

— О нет, — воскликнула она. — Нет.

— Так как, по твоим же словам, ты думала только о смерти.

— Да, может быть, я поступила нечестно. Все подобные мне получают предупреждение. Некоторые из посвященных моего народа способны вернуться за одну ночь. Но тогда… — она посмотрела вниз, на пустое серебряное ложе. — Как все неудачно сложилось.

Он ждал ее сейчас, если не смог сделать этого в Элисааре.

— А еще ты не хотела свидетелей своему возвращению в муках, — в конце концов сказал он.

— Я вопила и царапала себя ногтями, — ответила она. — Я не знала, как меня зовут, кто или что я такое. Я считала, что я животное, рыба, змея, думала, что жизнь — это смерть. Я умирала, кровь текла у меня изо рта, я в совершенном ужасе пыталась разорвать путы. Нет-нет, я не хотела, чтобы ты видел все это. Тело стало свинцовым, глаза ослепли. Пытаясь кричать, я немела, а дыхание удушало . Страдание, агония… Умирать было проще. Однажды я могу умереть совсем и уйти. Но сейчас — как я могу быть в чем-то уверена? Жизнь — это наше наказание и наше благословение. Ибо ты справедливо обвиняешь меня. Мы уже не люди — мы боги.

Она откинула голову, волосы блестящей волной окутали ее, глаза наполнились бескровным огнем. Сила текла сквозь нее, словно лучи зимней луны. То, о чем она говорила ему несовершенным языком людей, было не более и не менее чем фактом.

— В конце концов мы станем теми, кем были, какими остались в своей истории. Есть память. Она говорит, что мы были крылаты. Я почти уверена, что это возможно. У нас есть обычаи из земель над небом, и говорят, что мы ушли из этих мест на колесницах, подобных звездам, и вернемся туда, чтобы вернуть себе множество королевств. Мы видим это в снах. Я тоже. И когда я сплю… там совсем другие цвета, которые я даже не могу описать. И во всех этих мирах будет править моя раса. Без милосердия и жалости, пока мы не падем или не будем низвергнуты с нашей высоты. Наши крылья сломаются, и наше время кончится. Мы излечиваемся от смерти. Но родится смерть, которую даже Лишенные Тени не смогут исцелить. Поэтому нас станут очень бояться и так же сильно ненавидеть. А до восхода этой смерти наш путь лежит вверх. Чаши с пламенем будут гореть перед нашими бессмысленными алтарями, и имена тех, кому мы поклоняемся, будут нашими собственными. Мы боги. Но Анакир не богиня. Анакир — это все, а боги — лишь часть этого.

Сумерки пришли в ее глаза, но не окрасили их — или окрасили теми неописуемыми цветами, о которых она не могла поведать ему.

— Нам завидуют и презирают нас, — закончила она. — И ты знаешь об этом.

Он склонил голову.

— Вис содрогнется, но в конце концов нам же станет хуже от этого. В конце мы проиграем, — она протянула к нему руки через смертное ложе своего восставшего родича. — И все-таки сейчас мы живы, ты и я.

Когда он подошел к ней, она опустила голову ему на грудь, словно устала и хотела спать.

— Перед рассветом ты должен уйти из этого колдовского нечистого города. Я покажу тебе безопасную дорогу. К морю. Это не так далеко, Регер, любимый мой. Ты доверяешь мне, чтобы сделать, как я говорю?

— Да. Но это будет утром.

— Ты читаешь мои мысли, — прошептала она.

Сухость равнины сгустилась в запахе этого вечера, как аромат отдаленного звездного неба, перекрывая беспредельные людские грязь и зловоние, и земля набухала измененной растительностью Ашнезии.

Они шли по складкам и ущельям города.

По дороге она показывала ему громадные памятники и позолоченные алтари, прекрасное навершие храма с цветком внутреннего огня. Там, где во дворцах светились окна, в них порой двигались тени. Но большая часть домов здешней знати была еще не занята. То и дело по саду, словно ожившие статуи, проходили белые эманакир.

Они находились в постоянном единении и в то же время были отдельны друг от друга.

Дважды Аз’тира выходила навстречу собратьям, и в полной тишине происходил обмен приветствиями.

Неприязнь этого места настигала его как подсознательная музыка, он не мог не слышать ее. Она сказала, что он должен уйти до наступления нового дня. Он наблюдал за ними в их святилище, ему позволили присутствовать на ритуале нового воплощения — а он был Амреком и сутью Висов.

Но их непереносимость была ничем перед покоем этого вечера и перед ее беззаконной и беспредельной красотой. Звезда вознеслась на здешние целомудренные небеса.

Они шли и изредка говорили об Элисааре, о Саардсинмее, словно она все еще процветала, освещенная факелами, и на стадионе должны были состояться гонки. Они смеялись вместе. Старые раны затянулись с осознанием смысла времени и чувств.

* * *

В овальном зале особняка Аз’тиры рабы накрыли королевский ужин. Серебряные тарелки с позолотой, украшенные морскими чудовищами, без сомнения, прибыли из Ша’лиса. Красное вино было даром Вардата.

Их ставшая непринужденной беседа растаяла в паузах понимания и желания.

В ее спальню вела маленькая низкая лесенка. Комнату без окон, отделанную как внутренность раковины, озарял десяток свечей.

Ее нагота, когда он внезапно столкнулся с ней, белая, как лед или мрамор, обладала своим внутренним огнем, который он успел позабыть. Изголодавшись, они бросились друг на друга, как леопарды, сойдясь на какую-то минуту. А затем — снова, и земля закружилась и уплыла из-под ног.

Они находились за домом кружевниц. Он даже слышал отдаленный шум движения по Пятимильной улице. Или это была Мойхи и статуя, которая по его молитве стала живой плотью.

— Прости, что воспользовалась тобой, Регер.

— Похоже, в этом мы одинаковы.

— Это не то пользование, какое я имею в виду.

— Я прощу тебе все что угодно, Аз’тира эм Ашнезия. В любом случае ты переживешь меня. Какое это имеет значение?

— Как только ты оставишь меня здесь, я снова стану для тебя призраком, — произнесла она.

В последний темный час, пока они лежали на подушках, она принялась заплетать волосы. Пошевелившись в ее руках, Регер обнаружил, что попал в их сеть. Он поднял три или четыре пряди, встряхнул их и позволил снежным волосам расплестись.

— Ты всегда пахнешь цветами и свежей водой.

— И все-таки ты забудешь меня, несмотря ни на что.

Он начал расплетать еще одну прядь, но она остановила его.

— В Иске… — начала она.

— Что — в Иске?

— Это знак замужней женщины.

— Что это за таинство? — он с любопытством заглянул в ее странно помрачневшие глаза.

— Не беспокойся об этом, — ответила она.

Он припал губами к бледным бархатистым бутонам на ее груди, но желание уже покинуло их обоих. Она звала его элисаарским именем, но он может забыть и его, когда покинет ее. Неважно, что он так много знает.

— Начинается рассвет, — наконец мягко сказала она. — Человек будет ждать в саду, под деревом, на которое слетаются голуби — помнишь его? Он провел тебя в город, он же и выведет отсюда. Потаенная река течет через пещеры к берегу. Там, где она пробивается на поверхность, ты найдешь лодку, нагруженную припасами и готовую к плаванию. Но потом тебя ждет открытое море запада. О, Регер…

— В Застис погода хороша для морских путешествий, — успокоил он ее.

Она не плакала. Но, как говорят на Равнинах, глаза ее наполняли слезы.

Они в последний раз отдались любви, медленно плывя, погружаясь и стремительно бросаясь на берег.

Когда рассвет, еще полупрозрачный, затопил спальню, ее дверь раскрылась. Он шел между лучами света, и каждый падал позади него, как меч из сна. Не доходя до конца коридора, он услышал ее слова:

— Не оборачивайся. Есть древние стихи, которые запрещают делать это. Забудь меня и преуспей. Думаю, ты все равно узнаешь меня, когда мы встретимся снова.

Он поднял занавес в конце коридора и, выходя, позволил ему упасть, разделив их.

Белый мужчина встретил Регера эм Ли-Дис под деревом голубей. Они пошли вместе, не обменявшись ни словом, нижней дорогой через сад, мимо фонтана, и спустились в туннель под Ашнезией.

Там странник-Вис увидел Эарл — преисподнюю из легенд своего народа. То и дело в проходе что-то мерцало, вспыхивал свет, точно от горящей лавы… Там и тут тяжко трудились дрожащие фигуры, порождая тени из ночных кошмаров. Рабы Избранной расы занимались делом, смазывая часовой механизм рая наверху, не имея возможности увильнуть. Нижние ярусы города напоминали муравейник.

Регер прошел мимо, почти наступая на пятки своему проводнику, и вошел в отросток освещенной пещеры. Гладкая и узкая речка прокладывала извилистый ход через скальный туннель.

Эманакир меньше минуты смотрел, как Вис идет вдоль берега реки, повернулся и ушел по дороге в ад.

Оставшись в одиночестве, через час Регер наткнулся на группу рабов на речных скалах. Но они не подали вида, что заметили его, хотя он прошел в трех шагах от них. Они ловили рыбу в стальной воде.

Позже, когда впереди показался дневной свет, он снова увидел компанию рабов, сидящих на берегу. Они ничего не делали, видимо, отдыхали. Их лица оставались бессмысленными, но собранными. Наверное, к его появлению они едва успели подготовить лодку и погрузить в нее запас еды и бочонки с водой и вином.

Лодка стояла на мели, но дальше река широко разливалась, а пещера проваливалась в небо, распахнувшись гранитными склонами. На вершине горы торчала черная копна джунглей, словно гигантские сорняки.

Регер столкнул лодку на стремнину. Коричневую ленивую воду покрывали насекомые, навалилась жара. Он греб, и в лесу на него обрушилось солнце и крики птиц.

Город исчез, а вскоре и выход из пещеры скрылся за поворотом реки. Остались лишь день и гладь воды, лодка и человек, продвигающийся к морским просторам.

Но, работая веслами, он чувствовал в небе над собой взор богини — скорбящий, полный слез, но не жалости.

Он должен добраться до океана. Двигаясь вдоль берега, он сможет понемногу продвигаться на юг. Это будет долгое путешествие, но рано или поздно оно закончится. Подует ветер и наполнит косой парус, рыба будет прыгать из воды, предлагая средства к существованию. Гигантские бронированные чудовища выйдут из джунглей валяться на песчаном берегу, но не посмеют напасть на деревянного зверя с плавниками-веслами и одним хлопающим крылом.

Даже пираты из Вольного Закориса нечасто забредают в эти воды. Им нечем тут поживиться, к тому же они испытывают священный трепет, приближаясь к этим берегам.

На юге, когда он достигнет его, земля сама укажет ему на Элисаар. Мир начнется заново, и кольцо замкнется.

В башне, увенчанной головой змеи, Аз’тира заглядывала вглубь себя и видела жизнь, плывущую по водам. Но это была не жизнь Регера. Он великодушно подарил ей то, что она просила, и ушел.

«Возможно, мне даже не стоило просить у тебя прощения. Это будет соглашение между моей и твоей расой. Между реальностью и высокомерием», — подумала она.

Среди Лишенных Тени, на чистой белизне знамени их и ее собственной гордости, она навсегда оставит темное клеймо. Созданное сейчас и запечатленное в крови, оно будет пронесено сквозь вечность ее потомками. Необычный плод созревает, если на него редко смотрят.

Черная гадюка на древе альбиносов. Постоянная и изменяющаяся тема. В каждом поколении бронзовая кожа, черные волосы и черные глаза пробьются из сердца снегов.

Внутри нее прижилось семя ее любовника, его ребенок. Сын Регера. Но, взрастая в океане ее посвящения и силы, этот мальчик, этот мужчина станет магом и богом, как и она сама. Богом из рода Амрека со змеиной метой на запястье.

Это Равновесие. Это Анакир. Но в той же мере это просто любовь. Должно же быть что-то и ради любви.

Она прижала руки к бокам, всматриваясь в незримое, неведомое и известное.

На запад она не смотрела. Она не думала об этом и не протягивала туда щупальца воли. Даже не умоляла. Над ней не осталось никого свыше, кто мог бы услышать ее молитвы.

Но она чувствовала биение своего сердца, ставшего чужим, как чувствовала его в могиле, когда в смертном ужасе оно призывало ее вернуться.

Вот и все.

Когда сердцебиение отступило и утихшее сердце вернулось на место, она поняла, что круг замкнулся.

В сумерках, когда взошла Звезда, морем овладело невероятное безмолвие, нарушаемое лишь ропотом волн и шелестом ветра.

Лодку несло меж землей, водой и воздухом. Парус был аккуратно закреплен, и несъеденные запасы пищи соблазняли птиц. Вино, пролитое в море, кончилось уже давно.

Больше в лодке ничего не было.

Там, где Звезда пронзала воду, та приоткрывала в своих глубинах непонятные извивы — видимо, обломки затонувшего корабля, а может быть, стайки кормящихся рыб.

Вскоре луна вышла из-за мрачных кулис леса. Наверное, это она небрежно коснулась моря сверкающим пальцем. Но нет, это был танец водяных тварей, которые стремительными искрами поднимались вверх и снова погружались в глубину.

Отражение лодки оставалось темным на лунной глади океана, но померкло, когда луна уплыла прочь. Утром, когда морские птицы спустились покормиться едой из Ашнезии, судно уже сильно накренилось.

Птицы дрались и кричали над едой, желая отвоевать всю ее, прежде чем лодка утонет.

Книга восьмая Иска

Глава 23

Ках Дающая

Девочка, еще не достигшая двух лет, сидела около бассейна с рыбками и раздевала деревянную куклу. С тупым удивлением, которое порой накатывало на нее, Пандав осознала, что это ее собственная дочь Теис.

Она была хорошенькая, с кожей темной, но все же искайской, однако с такой же, как у Пандав, гривой цвета черного янтаря. Когда девочка вставала, волосы спускались ей почти до колен, сейчас же рассыпались вокруг нее по голубой плитке, обрамляющей бассейн.

Весеннее солнце немилосердно палило, нагревая веранду на крыше. Свет в бассейне дробился на осколки, словно отражаясь от битого стекла, рыба пряталась под камнями. В тени навеса нянька застилала постели, напевая себе под нос.

Наконец Теис раздела куклу и опустила ее в воду. Та сначала покачнулся, затем перевернулась и поплыла к центру бассейна.

Девочка издала резкий вопль. Пандав рванулась вперед и подхватила дочь.

— Плохой котенок. Ты никогда не должна наклоняться к воде.

Вода была глубиной всего в два локтя, но этого вполне хватило бы. Пандав заметила, что снова, как теперь часто бывало, исполняет множество ролей одновременно. Быстро сменяющимися голосами и действиями она обняла и пожурила девочку, сделала выговор няньке и выловила куклу из бассейна.

— В следующий раз получишь три удара розгами. Вот твоя кукла. Не говори, что все время смотрела на ребенка, ясно, что это не так. Я что, должна была ждать, пока она утонет? Зачем ты бросила куклу в бассейн?

Нянька бормотала и кланялась. Теис, уставившись на мать настойчивым всезнающим взглядом, сунула в рот левую ногу куклы.